Капитан Осинин не был ни заядлым рыбаком, ни заядлым охотником, ни заядлым грибником или ягодником – он был заядлым капитаном КГБ. Все остальное он тоже любил, но постольку поскольку. Постольку поскольку допускали его служебное положение и род деятельности – контрразведка. По оценкам сослуживцев и с учетом благосклонности начальства, контрразведчиком он был классным. Его послужной список содержал много весьма интересных и непростых дел, имевших стройную логическую систему оперативных мероприятий и неизменно яркий финальный аккорд даже при наличии отрицательного результата.
Отрицательный результат в его работе тоже имел место (как же, как же?), но общей положительной картины не портил – форменный китель сидел на крепких плечах в натяг, погоны топорщились агрессивно, а глянцевый козырек барабанно натянутой фуражки скрывал своей тенью глубокий, изучающе – острый взгляд зеленоватых с подрисью глаз.
Капитан Осинин был, как говорят, в той поре, когда возраст ровным счетом не имел никакого значения: между тридцатью и сорока мужчина офицерского звания, обеспеченный жизненным комфортом, занят исключительно созерцанием своего внутреннего эго в том смысле, что «вот ведь, какая хорошая штука – жизнь, и вот ведь какой выступает по жизни хороший и сильный Осинин».
И было это совершеннейшей правдой – во всяком случае так считали и его жена, и его теща. Так в компаниях говорили и его друзья. Правда, только говорили.
... В тот день служебное положение слегка ослабило привычную хватку. Ранний утренний звонок заставил Осинина вытащить из-под теплой жены руку, снять трубку и услышать добрый начальственный рокот:
– Отдыхай... Ты сегодня не нужен... Э-э... И завтра тоже... В общем, отдыхай.
Осинин послушал еще короткие гудки, слегка поморщился, вспоминая «не нужен» – лучше бы услышать, например, «свободен», но быстро забыл и сладко потянулся в постели, как бы случайно задев рукой пупырышек соска на жениной груди. Жена вяло, но ласково отреагировала, и остатки сна они выгоняли вместе, стараясь не очень шуметь – ребенок хоть и спал, но был достаточно взрослый.
После плотного завтрака, а завтракал он всегда плотно, голову Осинина посетила первая мысль о предстоящих выходных. На предложение устроить пирушку жена бросила тоскливый взгляд в сторону кухни, и крамольная мысль угасла.
Поскольку большого выбора развлечений в таежном поселке не было, оставалось только одно: Три озера.
– Езжай, езжай, – с пониманием кивнула жена, – а то лето кончается. У всех уже полные закрома на зиму, а у нас ни рыбешки, ни ягодки, ни грибка... Проветрись.
Собственными промысловыми угодьями Осинин не обзавелся, но катер и снасти, естественно, в наличии имелись. Охотничье ружье тоже – пятизарядное автоматическое, хорошее ружье. Только пользовался он им редко – так, от случая к случаю.
По давнему уговору с Василием Степановичем Кудряшовым, Осинин делал запасы на старых его угодьях, именуемых Три озера. Озер там, конечно, значительно больше, но эти три, сбитые в кучу, соединялись протоками между собой и имели выход в реку Казым, не пересыхающий до глубокой осени.
Особым богатством угодья не отличались и внимания большинства охотных людей не привлекали, но места были красивые; затисканной кителем душе там становилось просторно и весело, а на добычу Осинин жадности не имел: сколько ни есть – все равно не съесть.
... День уже вовсю набирал обороты, когда Осинин загрузил катер и с легким сердцем оттолкнулся от берега. Поездка по всем признакам не предвещала ничего, кроме удовольствия: стояло ведро, тянул легкий, но уверенный ветерок, не давая гнусу окучить жертву, воздух играл носовыми рецепторами, перемежая запахи чистой реки, кедровой хвои и быстро подсыхающей утренней росы.
Катер разгладил днищем мелкую рябь водной поверхности, притопил на старте корму и, подпихнутый нетерпеливым мотором, весело полетел вниз по течению.
2
Быть главным бухгалтером крупного ОРСа (отдела рабочего снабжения), все равно что носить под мышкой золотую гранату с выдернутой чекой.
Надымский ОРС – это даже не золотая граната – это маленькая термоядерная бомба в бриллиантовой оболочке: страшно дорогая и страшно опасная. И вообще очень страшная. И очень дорогая.
И... и, несмотря на ее опасность и дороговизну, почему-то невыносимо привлекательная. Иначе как же объяснить то неуемное стремление определенного круга должностных лиц к заветному креслу главного бухгалтера Надымского ОРСа? Но... кресло это на текущий момент не пустовало. В нем прочно сидел Олег Моисеевич Тамбовский.
Он сидел в этом кресле уже четвертый год, что по северным меркам целая эпоха. Не считая двух-трех краткосрочных временщиков – его предшественников, сгоряча попытавшихся поковырять бомбу в своих личных интересах и получивших ожидаемый результат в виде долгосрочной и регулярной продуктовой пайки, он как человек честный и крайне щепетильный в отношениях с Законом был единственным, кто знал, что кроется за скромной вывеской «Отдел рабочего снабжения». И зная это, ни на секунду не ослаблял руку, днем и ночью, в любой ситуации помня – чека выдернута.
Такое нечеловеческое напряжение, само собой, не могло пройти без последствий для организма, и Олег Моисеевич однажды почувствовал нелады с головой...
– Господи! Как давно это было! – тоскливо простонал Олежка и поправил котелок с кипящим варевом над бездымным костерком...
... И всего-то ничего! Обычная ревизия, каких прошло уже бессчетное количество и единственным неудобством от них была похмельная головная боль на утро после банкета. И в этот раз тоже ничего необычного не произошло... Ну, ошиблись ревизоры в запятой! Ну, уехали с ошибкой в Главк! Ну, не дураки же там, в конце концов, сидят! Перепроверят, сообразят, что такого в принципе быть не может. Ну, запросят второй экземпляр отчета – там-то все правильно... Ну, ну...
Но что-то щелкнуло в голове главного бухгалтера – видимо сказалось напряжение последних лет – и понесло его мысли по кругу: суд – тюрьма – жена – дети, суд – тюрьма...
Олег Моисеевич ушел ночью. Ушел по-английски – не прощаясь. Только поцеловал осторожно спящих Тамару Абрамовну, Левика и Светку, и ушел. В чем был. В кримпленовой тройке, полосатом галстуке, итальянских дырчатых, на сплошной подошве туфлях и очках в золотой оправе, зажав подмышкой портфель натуральной кожи с тиснением, в котором лежала золотая граната с выдернутой чекой – отчет ревизионной комиссии с правильным результатом. Пальцев он так и не разжал.
Взлохмаченный, воспаленный придуманной казнью мозг его утерял контроль над причинно-следственным ходом событий и впал в коматозное состояние, сохранив для работы единственный маленький участок, населенный простейшей, близкой к инстинкту мыслью: бежать, скрываться, ждать. Здоровый, крепкий, тридцатипятилетний организм главного бухгалтера, зомбированный стрессом, стал вместилищем страха перед любым продуктом цивилизации, будь то машина или строение, не говоря уж о человеке. Встреча с себе подобным вызывала в больном волну неописуемого ужаса, и единственной реакцией было исчезнуть, затаиться.
Все лето Олег Моисеевич прожил невдалеке от городской свалки в обществе собак и чаек. А тех и других на свалке было великое множество, и по странной прихоти судьбы они сразу же приняли его в свою компанию – вместе кормились и спали. Только отношение к городу было разное: собаки и чайки город любили, Олег Моисеевич города боялся и ненавидел.
Город же быстро его забыл.
Только Тамара Абрамовна нет-нет, да и всплакнет о безвременно ушедшем муже и еще раз прочтет врученное ей лично постановление ревизионной комиссии с положительными результатами проверки и дарственный адрес товарищу Тамбовскому О.М., подписанный самим начальником Главка с выражением благодарности за честный и добросовестный труд.
3
Выбрав правое, самое большое из трех озер, Осинин свернул в протоку, попетлял, следуя извилистому фарватеру, и направил катер в дальний край широкого водоема – мелкий, заросший травой закуток, где обычно ныряла чернядь и резвая щучья атака гоняла поверху блескучую рыбью мелочь.
В этот угол рыбаки не ходили. Солидная рыба паслась в глубине, и неводу нужно песчаное чистое дно с пологим выходом на берег, а в закутке дно илистое, травяное, коряжистое.
Но окунь, кошачьего глаза оттенком, тяжелый откормленный окунь бил здесь наживку наотмашь, как пуля под сердце, кидая в провал омертвения и вновь понуждая скакать между ребер в секунды подсечки – как водит, с-с-собака, как водит!
Осинин заглушил мотор, и катер, по инерции скользнув травянистым мелководьем, прилизал днищем узенькую полоску берегового песка.
Место, действительно, было удивительно красивым. Может быть, для целей возвышенных, благородных, например, для писания картин, литературного сочинительства или глубоких философских раздумий о временах и судьбах Всевышний приготовил этот райский уголок в суровых, изломанных ветрами и морозами краях. И пристанищем влюбленных он также мог бы служить, ежели таковые вдруг обнаружились в центре западносибирской тайги.
Но прихоть Создателя слепо обронила жемчужную каплю в лесные просторы, и, если б не случай, лежать бы ей безвестно от глаз человека, и только зверье да высокая птица бездумно питали бы свой алчущий пищи прицеленный взгляд красотой необычной...
Осинин бывал здесь не часто, но раз-два за лето душа требовала простора и отдыха, а жестокая служба – иного азарта: почуять ладонью вибрацию длинного удилища на выводке окуня из-под воды.
Плотный, чистый, похожий на собачий подшерсток мох покрывал прибрежную опушку корабельного леса, окаймленную с двух сторон аккуратными, словно подстриженными зарослями ивняка. Опушка имела слегка выпуклую, сферическую поверхность. В самом центре ее росла старая сосна. Когда-то ураганом у нее сломило вершину, и сосна распустила вширь ветвистые нижние лапы, укрывая шатром половину опушки. Вывернутые из земли толстые корни причудливо перевились и в порыве свободного творчества образовали фигуры, подобные скамье или креслу и рядом с ним стоящему двухголовому чудищу, впрочем, не страшному, а скорее мирному и трогательному. Со скамьи под сосной открывался вид на озеро; и солнце, совершая в летнем небе эллиптическую орбиту, отзывалось в зеркальной воде множеством ярких отражений, временами столбом поднимавшихся в небо. Странная, фантастическая игра – причуда воды и атмосферы.
...Выйдя из лодки, Осинин привычным движением одернул штормовку, перевел складки назад и сделал было стойку , но, спохватившись, улыбнулся – не та форма. Китель он надевал два-три раза в году: 20 декабря, в день профессионального праздника, на вручение благодарности за безупречную службу и редко для солидности при допросах. Но привычка еще с военного училища осталась, и поделать с этим он ничего не мог.
– О-ох! Хорошо-то как! – Осинин хрустнул плечами, потянулся и окинул взглядом озерный простор. – Л-ловись рыбка, л-ловись шибко, л-ловись рыбочка моя! – пропел он грудным, воркующим голосом и достал из кокпита связку длинных бамбуковых удилищ, новый, еще не опробованный спиннинг с японской безынерционной катушкой (подарок от сослуживцев на день рождения), зачехленное ружье, взятое скорее по привычке, нежели на случай.
Разложив снасти на куске расстеленного брезента, Осинин принялся за сборку удилищ. Легкий бриз, тянувший с озера, сменил направление, и ноздри капитана неприятно щекотнул запах недавно потушенного водой костра. Осинин недовольно подергал носом, угадывая источник. Сносило из-под сосны.
«Ну, вот, только компании мне и не хватало! – раздраженно подумал капитан. – Какого черта?..»
Он оторвался от занятий и огляделся. Берег заливчика был пустынен, озеро, на сколько хватало глаз, тоже.
«Если кто и был, наверное, еще до меня уехал», – успокоился Осинин и для пущей уверенности подошел к затушенному кострищу.
Кострища не было.
Вернее, оно было – из-под слоя мха явственно ощущался специфический запах влажного дыма, но поверхность мха была чистой, без прожогов и свойственного костру пепельного венца.
Присев на корточки, Осинин внимательно осмотрел дерн и запустил под него руку. Ладонь ощутила влажное тепло дотлевающей золы, а мизинец даже обожгло недотушенным угольком.
«Аккуратный народ пошел, – с уважением подумал капитан, – воспитанный, не то что эти... – он не придумал сравнения, – в общем, хорошо, так и положено».
Возле сапога что-то блеснуло.
Осинин раздвинул нежные веточки ягеля и поднял блестящий предмет.
«Гильза... нет, не гильза, – он повертел предмет в пальцах, поднес близко к глазам, и брови его поползли вверх, образуя на лбу глубокую удивленную складку.
На ладони лежал ярко сияющий колпачок авторучки с изящно изогнутой прижимной скрепкой, филигранным кантиком по окружности и четко читаемым вензелем «Рагkег».
– Е-мое! Да он, никак, золотой, – вслух пробормотал Осинин, – точно, золотой!.. Или позолоченный... – Он снова огляделся.
«Паркер», «Паркер»... почему – «Паркер»? «Паркер-то» здесь причем? Кого это сюда занесло с «Паркером»?
Осинин выпрямился, вышел из тени на свет и внимательно осмотрел находку.
Солнце проявило на колпачке незамеченные в тени изъяны: мелкие царапины, вмятины на глухом конце, похоже, от зубов – ручку во время пользования, вероятно, покусывали – и сбитую наполовину внутреннюю резьбу.
«Вот почему и потерял – резьба-то не держит», – машинально отметил про себя Осинин.
«Та-ак, это понятно. Это-то понятно. А вот что непонятно – так это: кто потерял?»
Капитан твердо знал, что здесь на Трех озерах бывают только он, Василий Степанович Кудряшов и, редко, но опять же с ним, с Осининым в компании, начальник линейной службы станции Крылов. И все. А в этот угол вообще, кроме него, никто не заглядывает. И вот, на тебе – «Паркер». «Паркера», да еще золотого, ни у кого из них быть не могло. Не потому, что дорого или дефицит – просто такая вещь здесь, на Севере, да по роду их занятий была совершенно не нужна и бесполезна. Ну, зачем, скажите, чернильная самописка бригадиру монтажников, пусть даже золотая? А Крылов применял исключительно красный карандаш – на морозе больше ничего не пишет...
Все это промелькнуло в голове Осинина быстро и несколько сумбурно. Так и не найдя вразумительного объяснения находке, он опустился на четвереньки, тщательно обследовал опушку, начиная от скамьи с чудищем и дальше, вокруг костра до самого берега. Когда поиски были закончены – безрезультатно – Осинин присел на брезент и серьезно задумался..
В процессе обследования его посетила странная, если не сказать страшноватая, мысль. Она питалась обстоятельствами, которые в другое время и в другом месте могли быть истолкованы как «полное отсутствие других признаков присутствия (Господи, неужели я так коряво и разговариваю?– подумал Осинин) человека». Проще говоря, Осинин не нашел больше ничего, что указывало бы на временную стоянку заезжего рыбака или охотника. Более того. Тот, кто здесь был, постарался сделать все, чтобы его посещение осталось незамеченным: костер потушен и прикрыт дерном, отпечатки следов на поверхности мха взъерошены веточкой, хотя и просматриваются (ягель долго сохраняет насильственно приданную форму), окурков, обрывков, другого сопутствующего мусора нет – в общем, все, как в книжке про шпионов.
«Стоп!» – подумал Осинин и, осторожно ступая, пошел к лодке.
– Так-так-так – на все руки мастак... – бормотал он, вышагивая по узкой песчаной полоске берега и поигрывая колпачком авторучки. – И что же это у нас получается? Кто-то посеял колпачок импортной (а может, для него отечественной?) авторучки. И этот кто-то явно не хочет, чтобы его пребывание здесь стало известно... Для выводов маловато...
Осинин поймал себя на мысли, что внутренне уже готов сделать для себя однозначный вывод и даже, наверное, уже сделал его. В душе стало нехорошо.
– Чертова работа! – беззлобно ругнулся капитан, работу свою он любил. – Блазнится, как алкашу, черти на загривке! Дошел...
Он сердито сунул колпачок в карман, подпиннул с песка сосновую шишку и начал разматывать леску на самом длинном удилище.
4
Зима настигла Олега Моисеевича в пути. Надымская свалка оказалась местом далеко не безлюдным: дважды за лето ушлые ребята из браконьеров-неудачников устраивали отстрел бродячих собак, безжалостно обдирая их теплые шкуры на продажу. Тонкая натура бывшего главного бухгалтера не вынесла такого омертвления человеческих чувств, и он снова ушел.
Быстро приступающая к тундре зима погнала его к югу, в тайгу, и пока еще сентябрьские заморозки только выбеливали по утрам траву, он успел протопать Лонг-Юган и Сорум – маленькие поселки газовиков, не заходя в них.
Шел он вдоль трассы газопровода, а местами, где мешали болота, прямо по трубе. Водные преграды быстро научился преодолевать на связке бревен – благо, трассовики оставляли их на просеке и у рек навалом.
Питался Олег Моисеевич странно. Болезнь его выключила мозговые центры, ответственные за голод, но тот же инстинкт управлял постоянно шарящими руками и нацеливал взгляд на все, что ползало, прыгало и летало, а так же росло и плодоносило. Вряд ли он чувствовал, что отправляет в рот, но сил прибавлялось, и это его вполне устраивало.
К резким переменам погоды он тоже быстро привык. Костюм из кримплена, конечно, не грел, но свалка подарила ему побитый молью тулуп, заячий малахай и обсоюзненные валенки, которые Олег Моисеевич еще не надевал, а нес за спиной, перевязанные бечевкой вместе с кожаным портфелем. Итальянские туфли оказались на редкость прочными: толстая подошва, «каша», была мягка и устойчива, а глянцевая поверхность носков слегка пообтерлась, но трещины и порывы отсутствовали.
Врожденно-приобретенная аккуратность в жизни сохранила Олегу Моисеевичу вид серьезного человека, возвращающегося из долгой и трудной командировки, но никак не бомжа или опустившегося алкоголика (кстати, спиртное главный бухгалтер употреблял и в «той жизни» разве что рюмочку хорошего коньяка на банкете). И если бы не потухший «взгляд наоборот», бессвязное бормотание, в котором угадывались отдельные слова: «не там запятая», «проверьте! проверьте», «нет! нет! не хочу!», он вполне мог быть принят в нормальное общество. Белая сорочка его, конечно, сменила цвет, но галстук не потерял яркости красок, очки блестели чистыми стеклами в тонкой золотой оправе, а карман с левой стороны пиджака все так же украшала любимая самописка «Паркер», презент мистера Смита, представителя фирмы-поставщика станционного оборудования.
Но бережней всего Олег Моисеевич относился к портфелю. В темное атласное нутро редко проникал дневной свет – там хранилось прошлое главного бухгалтера и его будущее: целлулоидная папка с балансовым отчетом, акт ревизионной комиссии и случайно захваченные в последний день работы копии контрактов на поставку импортного оборудования на русском и английском языках, содержащие прайс-лист с перечнем, сметную ведомость и схему размещения на территории компрессорной станции.
Думал ли несчастный бухгалтер о своем будущем?
Нет. Он уже ни о чем не думал. Просто какая-то тайная сила из прошлого наложила табу в отношении к содержимому портфеля, и этот запрет организм соблюдал неукоснительно...
... Олег Моисеевич проснулся от холода и голода. Два дня назад его спугнули с трассы люди, громко шумевшие большими желтыми машинами и яркими вспышками электросварки. Он попытался их обойти лесом, но люди все не кончались, а круживший над ними вертолет привел Олега Моисеевича в состояние неописуемого ужаса, и с диким криком «Нашли! Нашли! Это за мной» он ломанулся наугад, подальше от суда и тюрьмы, в лес, в лес, в безопасную лесную чащу.
Страх заглушил обостренный инстинкт направления, и бухгалтер, пробежав по тайге несколько километров, потерял ориентиры. Пугающие звуки затихли, он успокоился, но решительность в движении сменилась тупой неуверенностью и слепым рысканьем. Олег Моисеевич начал выписывать по тайге произвольные зигзаги, вконец заплутался и устал.
Подкрепившись болотной клюквой и кедровыми орешками (несколько туго набитых шишек хранились у него в голенищах валенок), он устроился на ночлег в неглубокой берлоге под вывороченным корнем упавшего дерева, где провел весь следующий день и ночь, не решаясь покинуть укрытие и в полном неведении направления пути.
Утро третьего дня вытолкало бухгалтера на поиски пищи и дороги. Легкий снежок освежил угрюмость тайги, но прикрыл от взгляда брусничную и клюквенную поросль. Ягоды сморщились, стали безвкусными и почти все облетели, живность попряталась, и только остекленевшие грибы хрустко ломались в руках. Огня в своем нынешнем существовании Олег Моисеевич не знал. Он никогда в жизни не курил и не носил с собой спичек или зажигалки. Ситуация приобретала угрожающий, почти безнадежный характер...
... Великое чудо-случай.
Странное, ни чем не объяснимое стечение обстоятельств прихотливо играет судьбами людей, изначально заложенными перфокартой Всевышнего. И что это? Лишний, случайный прокол в картонной программе или преднамеренный выверт фантазии Создателя?
В юности Олег Моисеевич любил однокурсницу, торчал по ночам под ее окнами, тайно писал ей плохие, но искренние стихи и жутко завидовал туповатому, с плоским лицом, но тяжелым выпирающим подбородком накачанному сопернику, так, без усилий и лишних выкрутасов завладевшему душой и телом предмета обожания. И вот, по прошествии множества лет, на печальном событии он вновь повстречал неудачный юношеский опыт. Зеленая искра пробила картон перфокарты, и случай (да, случай!) нашел свое место, как нож в когда-то потерянном, но отыскавшемся, теплом и нужном, до боли знакомом чехле.
В сморщенном, подобном засохшей брусничинке мозгу Олега Моисеевича возникло видение. Огненноволосая, зеленоглазая женщина раздвинула властным движением плотную хмарь безумства и только сказала: «Какой ты, однако... Не любишь, Олежка...»
Олег Моисеевич потянулся руками вперед, хотел крикнуть «Люблю!..» Но только пошел, пошел на огненный нимб призывно-укоризненного лица и уже не останавливался и не шарил глазами по сторонам, а шагал и шагал, пока не уперся горячим лбом в бревенчатый бок избы на покинутой буровой третьего Вай-Юганского участка.
5
Окунь ударил сразу.
Поплавок булькнул, вынырнул и косо пошел по дуге, выламывая слабо сопротивляющийся тонкий бамбук удилища. Белая струна лески свистнула, сбросив с себя мелкую осыпь воды, бритвенно резанула глянцевую поверхность заливчика. Кожа ладони ощутила мелкую вибрацию полого ствола, мышцы руки напряглись, готовые совершить рывок, но желание продлить удовольствие пересилило азарт, и Осинин повел игру на измор, уже чувствуя, что окунь заглотил глубоко и теперь не уйдет.
– Ша-алишь, дружок! Ваша не пляшет! И-иди сюда, мой белый хлеб, – причитал Осинин, выводя бешено рвущегося окуня из-под коряги.
По мощной реакции удилища чувствовалось, что рыбина далеко не мелочь.
«Граммов пятьсот-семьсот будет. А может, и кило!» – ликовал Осинин и стал подводить резвуна к берегу на мелководье, чтобы положить плашмя и, не дергая, вытащить на песок.
Окунь почувствовал западню, ослабил натяг и в последнем яростном броске выпрыгнул из воды.
Осинин успел заметить крючок в выдранной наполовину нижней губе, инстинктивно дернул удилище вверх и в сторону, но, видимо, переборщил старанием. Падающий в воду окунь удвоил усилие встречным движением – крючок резко дорвал оставшуюся перемычку губы и, сверкая на солнце, бессмысленно заметался в воздухе.
Окунь плашмя ударился о воду, секунду недвижно
полежал, отсвечивая тигрино-полосатым боком, и, растопырив, как фигу, колючий плавник, лениво ушел в глу-бину.
Осинин медленно положил удилище на рогульку, сделал два шага в сторону и судорожно вздохнул... Так хотелось сломать через колено проклятую невезучую снасть! Так хотелось!
Боевой, азартный настрой подменился притушенным было раздражением. Осинин полез в нагрудный карман за папиросами. Пальцы нащупали гильзовую округлость колпачка, и в голову больно ударила мысль: «Индюк недощипанный! Рыбу ловишь? Не ту рыбу ловишь! Балда!»
Он быстро смотал удочку, завернул разложенные снасти в брезент, отложив ружье, бросил сверток в лодку.
«Сделаем вид, что уезжаем,– лихорадочно соображал Осинин, – а сами... сами с усами. Вернется он сюда, непременно вернется. «Паркер!» Не может не вернуться».
Он вдруг понял, что все это время находился на виду, и тот, который «растеря», вполне мог наблюдать за его действиями. Но поразмыслив еще, успокоился. Все его поведение не выходило за рамки обычной рыбалки и даже то, что окунь сорвался, было ему на руку – явная причина, чтобы плюнуть и перебраться на другое место. Во всяком случае, внешне это выглядело весьма правдоподобно.
– Только не спешить, только не спешить, – бормотал Осинин, сдерживая новый приступ азарта, но уже профессионального.
Он еще не провел прямой аналогии между импортной находкой и личностью подозреваемого, но статус подозреваемого он уже присвоил. А значит, и действовать нужно сообразуясь с предположением.
Капитан Осинин начал оперативные мероприятия.
6
Всю зиму Олег Моисеевич прокантовался на буровой. Запаса дров для печурки было достаточно, а кожаный мешок, который он обнаружил в бывшей избе– общежитии, оказался как нельзя кстати.
Избой пользовались охотники, пережидая сильный мороз или ветер, и потому, хоть и не часто, мешок пополнялся продуктами и иногда теплыми вещами. Слух о том, что на старой заимке поселился «бич Олежка» быстро растекся в промысловой среде, и коренные таежники, русские и ханты, заглядывали «на огонек» иногда и без особой нужды: так, проведать отшельника да подкормить в случае чего.
Олег Моисеевич по-первости пугался, а потом привык – народ приходил спокойный, сочувствующий. Только вот разговоров никак не получалось. Имя-то чуть узнали, а кто?– так и осталось в потемках. Олежка и Олежка – ясно, что сумасшедший, Богом обиженный , ну и пусть, в тайге всякому места вдоволь.
И занятие он нашел себе в долгую зиму – острым ножом с гравировкой: «Ванадию Журавлеву в день 50-летия от товарищей по работе», Олежка вырезывал оттаявшие сосновые палочки, покрывал их плотным замысловатым рисунком – вспомнили руки далекую детскую забаву. А в начале лета, когда переполненные талыми снегами реки осаживались в привычные русла, Олежка снова ушел. Какая-то тайная мысль неотступно толкала его к югу, и страх на людей с новой силой обрушился в устоявшийся за зиму мозг. Последний визит шумной компании, насильно пытавшейся помыть его в бане, довел Олежку до истерики. Он вырвался, сбежал в тайгу и двое суток не выходил, пока баламуты не уехали.
Прихватив с собой спички, охотничий нож и часть съестных припасов из мешка, Олег Моисеевич переправился через Сухой Казым и углубился в хитросплетение озер и проток Казымской поймы. Почти две недели плутал он по междуречью Казыма и Сухого Казыма, пока не вышел к широкой и быстрой реке. Казым оказался непреодолимой преградой и если бы не случай (опять случай!), история эта вряд ли имела бы продолжение. Встретил Олежка знакомца-охотника, бывавшего у него на буровой. Тот и перебросил «убогого» на другой берег. Да еще повесил на шею брезентовый тормозок со снедью; Олежка кивнул и, не оглядываясь, заспешил в лес.
... Мягкая, чистая полянка на берегу широкого озера привлекла Олега Моисеевича своим удобством во всех отношениях. Разлапистая сосна посередине давала хорошее укрытие от дождя и солнца, скамейка из корневищ была удобна для отдыха, и с нее хорошо просматривалось все окружающее пространство, а в двухголовое чудище Олежка прямо влюбился – такого неназойливого товарища он еще не встречал.
Сгоношив маленький костерок, Олег Моисеевич достал из тормозка хлеб и, насадив его на палочку, покружил в пламени, стараясь не закоптить, а поджарить. Бездымное пламя облизало хлебный мякиш и засветило на кончике палки красный уголек. Олежка аккуратно сдернул поджаренный сухарик и, убрав с верхней губы отросшие за время странствий усы, положил его в рот. Хрустнувший на зубах хлеб терпко ударил в нос густым духом, вышибая слюну и слезу одновременно. Олежка блаженно прикрыл глаза...
... Выпрыгнувший звук невесть откуда взявшегося мотора застал Олега Моисеевича врасплох. Еще не видя источника, Олежка дернулся было к лесу, но горький опыт последнего нашествия подсказал ему правильные действия. Зачерпнув кружкой воды, он залил костер, прикрыл его мхом и быстро собрав свои пожитки, направился к кустам.
Двухголовое чудище с укором взглянуло на друга трещинками глаз, и Олежка остановился. Болезненное чувство утраты резануло сердце. Он подошел вплотную, обнял корявые шеи руками и сделал попытку оторвать приятеля от земли. «Вместе, вместе...» – кривясь и подрагивая, бормотали Олежкины губы. Чудище жалобно скрипнуло, но осталось недвижно. Олежка догадался, что уходить придется одному. Он пошарил по груди ладонями и наткнулся на торчащую из кармана авторучку. Судорожно потянул колпачок, выламывая резьбу, сдернул его, прицепил скрепкой к расщепленной коре. «Твое, твое» – всхлипнул Олежка и метнулся в кусты. Колпачок тонко тенькнул спружинившей скрепкой, сверкнул в воздухе и нырнул в мох.
7
Перво-наперво капитан Осинин выполнил отвлекающий маневр. Покружив для вида вдоль берегов, он загнал катер в маленькую бухточку метрах в пятистах от первого места высадки. Забросив с берега пару удочек и запалив дымный костер, он сделал ревизию снаряжения на предмет встречи с подозреваемым. Набор оказался необходимым и достаточным.
Капитан разложил на том же куске брезента ружье, десять патронов (заряженных, правда, бекасинником), финский нож, два мотка капронового шнура по двадцать пять метров и плащ-палатку (на случай маскировки).
– Эх, табельное оружие осталось в сейфе, – сокрушенно покачал головой капитан, – ну, да ладно, в случае чего управлюсь ружьем.
«Накуриться надо, а то во время преследования не покуришь». Он глубоко затянулся кисловатым «Казбеком» и еще раз прокрутил ситуацию.
«Надо выяснить – что за «зверь». «Паркер» – это улика, но улика чего? Если это беглый зэк, что весьма вероятно, то авторучка у него оказалась случайно. В карты, например, выиграл – золото все-таки... Но тогда по инстанции сбросили бы ориентировку. А ее не было... Под сомнение. Но не исключено.
Дезертир? Это опасно. Может быть с «Калашниковым!»... Но тогда – откуда «Паркер»? Опять же – почему не было сообщения? Н нда...»
Капитан машинально расковырял два патрона, высыпал мелкую дробь и заложил под пыж свинцовые шарики грузилов.
«Пуля-не пуля, но за волчью картечь сойдет»...
Мысль осторожно подбиралась к неизбежной догадке. Осинин нутром чувствовал, что первый толчок к пониманию истинной причины его беспокойства случился еще там, на поляне, и, словно откладывая лакомое блюдо на десерт, он старательно исследовал все возможные обстоятельства вторичного плана, и только когда в голове обозначились контуры предполагаемого противника, он с облегчением задвинул в край сознания второстепенные выводы и сосредоточился на главном.
«Кто есть он, капитан Осинин? И для чего он несет в этих местах свою службу? А несет он свою нелегкую службу затем, чтобы всякого рода мерзавцы: диверсанты, шпионы, просто халатные самонадеянные тупицы не смогли нанести ущерба экономической и политической безопасности страны.
Конечно, звучит высокопарно, но попробуйте сказать по-другому?
Четыре нитки газопроводов высокого давления, один из которых экспортный – это вам «не фунт изюма», это предмет пристального внимания закордонных, э-э-э... спецслужб...»
Капитан прервал размышления на общую тему и привел в порядок экипировку. На голову, под вязаную шапочку подложил запасные шерстяные носки, перемотал портянки и подвязал бечевкой раструбы болотных сапог, чтобы не хлопали на ходу; застегнул все молнии и пуговицы и напоследок попрыгал : не звенит ли чего? Кроме мягкого топота, других звуков не наблюдалось.
– Так, пять патронов в магазине, пять – в патронташе под левой рукой, нож на поясе справа сзади, скатанная плащ-палатка плотно пристегнута к спине... Вроде все.
Осинин снял с катера весла, засунул в траву, присыпав сверху палыми листьями, вывинтил из мотора свечи и оттащил в кусты канистры с бензином – отходные пути по воде отрезаны. Присев на поваленный ствол, он закурил последнюю папиросу. Поплавки обеих удочек творили беду: словно сошедшие с ума маленькие светофоры, они мелькали красным и белым, стараясь привлечь внимание хозяина.
«А ведь забросил-то я без наживки... Ну и ну!»
Капитан с сожалением посмотрел на пропавший улов, затушил о каблук окурок и, резко выдохнув из себя воздух, неслышно вступил в лес.
8
После того, как нежданный пришелец покинул облюбованное место, Олежка долго не решался выйти из кустов – мешал устойчивый запах моторного выхлопа, но убедившись, что рыбак обосновался на другом берегу, он подошел к воде, зачерпнул кружкой и прополоскал пересохшее со страха горло. Покидать такой уютный уголок не хотелось. Олежка присел на плетеную скамью и любовно погладил шершавую кожу чудища.
«Люди, люди... Опять люди, опять ищут, опять шумят, мешают... Зачем?..»
Он снял запотевшие вдруг очки, протер стекла концом засаленного галстука, как обычно делал на работе, и тоскливым, бездумным взглядом посмотрел на блестевшее под вертикальными лучами солнца озеро. Руки слепо нашарили тормозок. Олежка извлек из него облепленный крошками и сосновой шелухой кусок копченого сала и огляделся – куда бы пристроить, чтобы не на земле. Не найдя подходящего места, он, как в забытьи, расстегнул портфель и вытащил первую попавшуюся бумажку. Попалась схема расположения станционного оборудования. Олежка разложил ее на твердой коже портфеля, отрезал ножом три ломтика сала и задумчиво, не чувствуя вкуса, медленно их сжевал.
Тихое безразличие заполняло его душу. Теплое солнце грело заросшие длинной, клочковатой бородой Олежкины щеки, и веки его опустились, прикрыв обращенный вовнутрь, неземной засыпающий взгляд. Портфель сполз с колен,сало скатилось в траву, взбудоражив колонию очумевших от такого подарка мурашей, белый листок шевельнулся под легким играющим дуновением и, словно почуяв свободу от долгой темницы портфеля, скользнул по траве, прочертил на песке замысловатую кривую и улегся на воду, расправив края; догоняй, если сможешь...
Забытье было недолгим. Олежка открыл глаза и почувстовал настоятельные позывы кишечника. Он поднял с земли осажденное муравьями сало, бросил его и нож в тормозок, поискал глазами бумагу. Не найдя улетевший лист, Олежка сунул подмышку портфель и котомку и трусцой побежал в кусты.
Белый лист, поиграв на волне с любопытным мальком, распластался на кромке песка и воды у подножья поляны.
9
В район поляны капитан Осинин вышел не сразу: помешало болото, невидимое с берега, но топкое и длинное. Пришлось обходить. Выбрав дерево посучкастей и погуще, метрах в тридцати-сорока от поляны, капитан осторожно, стараясь не хрустнуть сухой веткой, взобрался на развилку и обозрел местность.
Поляна была пуста.
«Ничего, ничего. Посидим, посмотрим. Должен же он вернуться... А может, уже был, пока на болоте я топтался?.. Может, может... Ну, ничего, еще посидим... посмотрим...»
Осинин притих, замкнув боковым зрением окрестные заросли в круг поляны. Злобный комар ощутил беззащитность сидящей на дереве жертвы и, скликнув на помощь прожорливый клан кровососцев, повел их на штурм, не жалея загубленных жизней. Через десять минут Осинин вполне осознал уязвимость засадного места.
«Ч-черт! Сволочи! Да кто же это вас придумал?! – он злобно шипел, в отчаянии размазывая кровь на лице, шее, и тыльной стороной ладони старался разлепить мгновенно вспухшие веки.– Нет, придется менять дислокацию!»
Он последний раз обозрел поляну, и тут в уголке правого глаза мелькнула какая-то белая блестка. Отмахнувшись от наседающих комаров, Осинин нацелился на кромку берега. Там явно что-то белело. Это «что-то» было явно не природного происхождения.
«Бинокля нет! – в раздражении подумал Осинин. – И почему я не взял бинокль?!»
Запомнив подозрительное место, он быстро, но аккуратно спустился на землю и на целую минуту освободил бешеное желание чесаться. Успокоив немного донимающий зуд, капитан принял решение выйти на поляну и осмотреть инородный предмет.
– Только осторожно, только очень осторожно, – уговаривал себя капитан, понимая, однако, что другого способа прояснить новую ситуацию нет. Он вышел на берег, используя как прикрытие заросли тальника, опустился в траву и по пластунски достиг нужного места. В полуметре от края кустов, наполовину в воде покоился белый, исчерченный непонятными линиями и знаками лист. Осинин, не вылезая из кустов, поддел его сломленной тут же веточкой и плавно подтащил себе. Операция по изъятию второй улики прошла блестяще.
10
Сдернув штаны, Олежка приготовился было сделать свое дело, но внезапный шорох исходивший из прибрежных кустов, метрах в пяти, вогнал его в столбняк. Шорох двигался вдоль кромки берега в направлении поляны. Олежка притих, не решаясь подняться с корточек и натянуть штаны.
Сквозь нечастую поросль он увидел, как из кустов вытянулась длинная ветка, зацепила сверкнувший белым листок и исчезла с ним в зарослях. Холодный пот обрызгал лицо и голый зад Олега Моисеевича. В его мозгах что-то встало на место и бешено закрутилось
«Вот они, вот они! Добрались все-таки, выследили... Ну, теперь суд, тюрьма... А как же дети? Тамара Абрамовна?.. Бежать! Непременно бежать!»
Он попытался двинуться с места, но запутался в спущенных штанах, упал на песок и заплакал. Он плакал тихонько, жалобно всхлипывая и размазывая сопли по нечесаной с прошлого года бороде. Горькие слезы струились по внутренней стороне стекол очков, собирались на кончике носа в большие капли и, срываясь, уходили в песок, оставляя на его чистой поверхности мокрые воронки...
Выплакав весь запас влаги, Олег Моисеевич судорожно вздохнул и почувствовал облегчение. Никто его не схватил, и тюрьма, похоже, откладывалась. Он перевернулся на спину, поддернул штаны и, волоча за собой нехитрые пожитки, на четвереньках уполз подальше от страшного места.
11
Капитан Осинин ликовал. Его тайные догадки получили неопровержимое подтверждение. Белый листок оказался сущим кладом информации.
Вернувшись к дереву, капитан углубился в исследование новой улики.
– Чувствовал же я, чувствовал! – бормотал он, разглаживая влажную бумагу на обескоренном павшем стволе. – Не простой это человечек, ох, не простой!
Чертеж на бумаге поразил его четко сориентированной направленностью. Тысячу раз капитан видел эту схему в различных строительных и эксплуатационных документах компрессорной станции и даже на стене его собственного кабинета висела увеличенная такая же схема с подробным указанием наиболее уязвимых мест, подходов к ним, защитных ограждений и систем газопожарной сигнализации.
Но схема, лежащая перед ним, чем-то неуловимо отличалась от привычных аналогов– аккуратностью, что ли? Или каким-то нерусским почерком чертежника?
Капитана осенило.
Схема была выполнена НЕ ЧЕЛОВЕКОМ!
«Машина! Явно чертила машина! Чертежник так аккуратно не сделает. И штампа нет в углу кто и когда выполнил работу. И название как-то не по-нашему звучит: «Блок-си-стемс к прайс-листу № 4». Наши так не пишут...»
И только сейчас до Осинина дошло, что читает он на английском языке! Капитан почувствовал тянущий, подсасывающий холод внизу живота. Английский он знал в совершенстве, даже иногда думал на английском, для практики. Может поэтому и не включился с налету, что сопроводительные надписи и обозначения выполнены английским шрифтом и специфичной компьютерной печатью.
– Тю-у-у! Вот она и разгадка! – тихонько присвистнул капитан, передвинул на живот ружье снял его с предохранителя.
Сомнениям больше не было места. На схеме бросались в глаза жирно, простыми чернилами заштрихованные квадратики: энергоблок, отсечные краны магистрального газопровода, главный щит управления и маслоблок – все жизненно важные объекты станции. Выведи любой из строя, и станция мертва.
«Вот и нашлось место «Паркеру», – удовлетворенно подумал Осинин. – Все встало на свои места».
Высокое чувство добросовестно выполненного долга переполнило капитанскую душу, на лице проступила самодовольная улыбка, он непроизвольно подтянулся, расправился и выпятил грудь. Плечо зачесалось, предчувствуя внеочередную звезду.
В голове быстро созрел текст рапорта:
«В результате успешно проведенных оперативно-розыскных мероприятий мной, капитаном Осининым, обнаружен неизвестный, по косвенным и прямым признакам имеющий целью совершить недружественный (возможно, диверсионный) акт в отношении стратегического объекта, а именно – газоперекачивающей станции и магистральных газопроводов на вверенном мне участке.
В результате добытых оперативным путем улик (перечень прилагается), считаю возможным сделать вывод, что в районе объекта действует агент-нелегал высокого профессионального уровня, что доказывается удачно выбранным местом базирования (малопосещаемый район Три озера), скрытностью передвижения и тщательной маскировкой места пребывания.
Полагаю, что для проведения операции по задержанию необходим вертолетный десант в количестве не менее...»
Осинин поперхнулся, улыбка медленно сползла с его лица и сменилась угрюмым, с налетом досады выражением.
«Какой десант? Какие вертолеты?! До поселка тридцать с лишним километров. Пока доеду, пока организую – это же сколько времени утечет?... Уйдет ведь, гад, точно уйдет! И что? Объясняй потом, доказывай, что ты не верблюд! ... Нет! Брать надо самому».
Капитан с тоской посмотрел на ружье.
«Интересно, каким арсеналом располагает противник? Наверняка что-то скорострельное малогабаритное, ну, и, конечно, взрывчатка... Ч-черт! Глазами бы его увидеть! Никогда не видел живого диверсанта – все какие-то хлюпики слюнявые попадались. И захват: пригласишь его по телефону, а он как баран на веревочке, придет и «бе-е-е» – все выложит. Никакой практики!»
Осинин вспомнил занятия рукопашным боем: удар в голень, в пах, ребром ладони по шее, нейтрализация противника; блок с перехватом руки и уход из зоны обстрела... Тьфу! Сейчас даже повторить невозможно – скрытность, скрытность...
Думай-не думай, а надо действовать.
Он свернул листок, положил в нагрудный карман и энергично потер ладонями щеки, прогоняя напавшую было вялость.
«Давай, капитан, давай, единожды в жизни такой случай представился. Тут или пан, или пропал...»
Он взял наперевес ружье и, пригнувшись, бесшумно двинулся навстречу противнику.
12
Покружив вокруг поляны и не обнаружив ничего подозрительного, Осинин решился на вторичный осмотр места стоянки. Разбив ее на сектора, он снова на коленях исползал всю территорию, но так ничего больше не нашел.
«Как же он схему-то потерял? – ломал голову Осинин, – А может, он меня за нос водит? Раскусил и специально подсунул дезу?.. Какой резон?.. Я же не дурак, я же догадаюсь... Нет, такие бумаги просто так не теряют... Что-то тут не вяжется – не вижу логики действий».
Размышляя, но не отпуская напряжения слуха, Осинин подошел к прибрежным кустам., На размокшей от влаги глиняной ляпушке четко очерченным антислепком одиноко лежал глубоко отпечатанный след ботинка.
«Как это я его сразу не обнаружил?» – удивился Осинин и внимательно осмотрел находку
След был маленький, примерно сорокового – сорок первого размера – мелко рифленая подошва элегантного рисунка, без каблука, но с характерным значком фирмы– производителя.
«Производство Италии, – отметил для себя капитан, – а ведь раньше его не было, я бы увидел, когда первый раз обследовал... Значит, все-таки приходил! Колпачок искал – тут и схему выронил. Логично? Логично. Поехали дальше...»
В нескольких метрах от берега, в кустах, Осинин наткнулся на слегка замаскированную лежку противника, и сердце у него оборвалось.
«Вот он где меня скрадывал! Я, значит, как дурак ползаю по берегу, а он меня здесь наблюдает! Господи, какой же я идиот! Так глупо засветиться! Все! Теперь карты вскрыты. Теперь кто кого...»
Осинин выпрямился во весь рост и открыто, не таясь, прошелся по поляне.
«Если он меня еще не ликвидировал, значит, это не входит в его планы», – капитан присел на скамью и закурил.
«Теперь не я его, а он меня отслеживает. Наверняка, сволочь, видит... Спокойно, капитан, спокойно... Думай, думай...»
Когда язык обдало горечью затлевшего бумажного мундштука, пришло решение.
«Попытка-не пытка», – снова воодушевился Осинин и, громко хрустя пересохшим валежником, быстро пошел в сторону оставленного катера.
13
Измотанный страхом и опустошенный слезами Олежка забился под кучу валежника и проспал три часа.
Из глубокого беспамятного сна Олежку извлекли звуки трещавшего под грузными и быстрыми шагами сушняка. Он шевельнулся, в намерении дать деру, но шаги прозвучали так близко от его скрада, что сердце сжалось, а ноги судорожно подтянулись к животу. В животе от несделанного дела громко заурчало, и Олежка снова испугался: вдруг услышат?
Человек прошел мимо, и скоро шаги затихли в отдалении.
Отвалив ветки, Олежка выбрался из укрытия. Ноги затекли и не слушались, в животе нудно тянуло. После случившегося поляна потеряла свою привлекательность, и Олег Моисеевич озирался в растерянности: куда идти? Но идти было нужно, и Олежка пошел, не очень сообразуясь направлением. А цель? Цель для него не имела значения уже второй год. Повинуясь лучу предзакатного солнца, освещавшего ему дорогу, он пошел, наступая на собственную тень, догоняя ее удлиняющиеся контуры. Он шел на восток, в ту самую сторону, откуда пришел, в сторону Казыма.
14
«Надо заставить противника суетиться, – размышлял капитан, торопясь к оставленному катеру. – Когда он засуетится, он будет совершать ошибки. Пусть думает, что я поехал за подмогой.Значит, ему придется активизироваться. Или залечь на дно. Но ложиться на дно ему нельзя – это провал операции; ведь я не дурак, я же обставлю станцию кордонами!»
Быстро укомплектовав катер, Осинин выдернул удочки (два дохлых окуня сиротливо отягощали удилища), и, запустив мотор, на полном газу устремился к выходу в Казым.
«Два пути у него до станции: сушей и водой. Сушей – долго да и опасно (он же не дурак), значит – водой. Реквизировать лодку большого труда не составит – их сейчас полно по Казыму шастает, а доберется до поселка – там в промзоне столько закутков, брошенных балков и техники, ищи – не найдешь. Затаится, переждет заваруху, а потом и ...» – дальше думать не хотелось.
«Здесь, на реке, я его и встречу», – решил Осинин, проскакивая протоку и выходя на широкую воду Казыма.
Перешеек между побережьем Казыма и озером имел ширину больше двух километров, был высоким и густо порос замусоренным смешанным лесом. Даже если поторопиться, в тридцать минут на дорогу не уложишься. Осинин затратил на возвращение около восьми минут. «Вроде опережаю. Если он не ушел раньше. Не должен он раньше... Пока сообразит, пока чего...»
Замаскировав лодку среди поваленных в воду деревьев, Осинин поднялся на гриву и прикинул место засады. Лес нависал над рекой широким, готовым свалиться в бурливое течение козырьком; видимость ограничивалась одной излучиной. Спрятаться здесь легко, но сектор обзора был до обидного узок.
«Как вот тут, как? – волновался капитан. – Где он выйдет: здесь или за поворотом? И как его брать? Ведь тут даже размахнуться негде – сплошная чащоба.»
Он дважды продрался до поворота и обратно и ничего путного не нашел.
«Придется вызывать на себя, – обреченно подумал Осинин. – Другого выхода нет. И у него тоже нет другого выхода: увидев меня здесь, он вынужден будет меня ликвидировать... Вот ведь хреновина какая... На живца, значит? Ну и ну...»
Капитан перегнал катер на самое видное место – крохотный участок свободного от зарослей песчаного мыска, снял колпак с мотора и разложил на корме инструмент, создав картину срочного ремонта. Ружье он прикрыл плащ– палаткой, а нож оставил при себе, расстегнув застежку на чехле.
Над мыском угрожающе нависали корневища и кроны склонившихся к воде старых деревьев, река в крутом повороте бурлила и пучилась, заглушая лесные звуки, сплошная тень укрывала зловещее место почти осязаемым сумраком...
«Западня, чистая западня...» – Осинин сглотнул тягучую слюну, взглянул на часы – расчетное время пути истекало – и приготовился к схватке.
15
Олег Моисеевич стремился домой.
Его истощенное бескормицей и трудами тело настойчиво посылало в скукоженный мозг сигналы о помощи. Отдельные искорки почти затухшей памяти пробивали молочную пелену, заполнявшую весь объем сознания, и бледные подобия знакомых образов нет-нет да и всплывали призрачными тенями, заставляя Олежку вздрагивать и замедлять шаг. Горестные складки на его обветренном, обмороженном, искусанном комарами лице в это время разглаживались, губы кривились в плаксивой улыбке, руки слепо тянулись ощупать родные черты ускользающих лиц, и в груди заходилось, сбивалось с привычного ритма уставшее сердце.
Несколько раз он останавливался, привалившись спиной к дереву, и смотрел невидящим взглядом прямо в центр солнечного диска, и теплый, притушенный предзакатной дымкой свет глубоко проникал через странно расширенные зрачки в пустоту черепной коробки, высвечивая на стенках, подобно камере-обскуре, перевернутые изображения прошлой жизни.
Память насыщалась случайно возникшей информацией, нейроны ловили мимолетный сигнал, собираясь в привычные цепочки, и где-то в далеком пространстве огромного серого вещества начинали слипаться кирпичики прежнего Олега Моисеевича.
Олег Моисеевич еще не родился, но гнавший его в дорогу инстинкт под воздействием оживающей памяти переменил отрицательную полярность движения, и Олежку потянуло к людям. Жуткий ужас, рожденный людьми, изменил приложение, и то, что казалось родным и надежным, стало пугающим и отвратным, как и присуще нормальному городскому человеку. Олег Моисеевич вдруг почувствовал себя в лесу одиноким и беззащитным. Цепкие ветви корявых зарослей вызывали холодные мурашки по коже, а некогда спасительный сумрак оврагов и балок таил непонятную угрозу.
Олег Моисеевич стремился на свет.
И чем больше утерянных связей разрасталось в его выздоравливающем мозгу, тем упорнее, отчаяннее он ломился сквозь плотные заросли к ясно уже различимому шуму желанной реки.
Лес расступился, отвесив поклон завалившимися к воде деревьями, и синий простор надречного прозрачного неба захлестнул встрепенувшуюся птицей душу Олега Моисеевича. Он увидел цвета золотисто сверкающей ряби, зеленеющих листьев берез на другом берегу и мелькающих белыми крыльями чаек. Он услышал их гортанные с придыхом крики и в ответ закричал, напрягая сухую гортань...
Грохнул выстрел...
16
Мучительное, холодящее душу чувство неизвестности давило Осинина, лишало его сил, мутило размеренный ход мыслей. Постоянное ощущение живой мишени измокрило потом нижнее белье, движения рук и ног становились нервными и судорожными – они не слушались. Бесцельный перебор гаечных ключей и резкие повороты головы со стороны создавали впечатление чего-то ненормального, механического.
«Вот, сейчас... Вот, вот сейчас...» – рука тянулась то к ножу, то в сторону ружья под плащ-палаткой.
Сердце ухало и проваливалось, реагируя на каждый необычный звук, на каждое резкое движение нависающих веток.
«Господи, так и шибануться недолго...»
Осинин медленно, как ему казалось, обвел взглядом заросли над головой. Ветви мирно покачивались, но он чувствовал ЧТО скрывается за невинным пологом листвы.
Там скрывалась смерть.
«Чего он тянет? Чего ты тянешь?! – хотелось крикнуть врагу. – Ну, давай, выходи! Один на один, как мужчина с мужчиной!
Не выйдет, гад! Сволочь! Ему спокойнее из кустов... в спину... А потом сбросить мое, МОЕ тело в воду, забрать катер и ...»
Осинин помотал головой.
«Еще немного и пойдут глюки».
Он вынул нож. «Надо разозлиться: гнев разум застит, но зато прогоняет страх».
Зажмурив глаза, он резанул лезвием по тыльной стороне ладони, в обход главных артерий. Боль привела его на некоторое время в чувство.
«Долго идет, долго», – пробормотал капитан, взглянув на циферблат, – или уже здесь, но выжидает... Нужно дать ему повод...»
Он сдвинул ногой край плащ-палатки, ощупав подошвой приклад.
«Резкий нырок вниз, ружье в руках и перекатом под склон. Он должен выстрелить, повтора ему не будет... И тут не промахнись, капитан, продублировать ты тоже не успеешь, бежать некуда».
На высоком берегу среди листьев и веток блеснул солнечный зайчик. Осинин знал, как отражается в оптике случайно упавший луч.
Набитый долгими тренировками опыт включил механизм автомата движений. Осинин упал между катером и врагом, в перевороте выдернул приготовленное ружье и почти не целясь, но чувствуя направленным стволом, что не промахнется нажал спусковой крючок...
Что прозвучало раньше: крик или выстрел, он не понял.
Из зарослей над головой прямо на него свалилось что-то бесформенное, дурно пахнущее, с огромными, во все лицо блестящими глазами. Осинин почувствовал страшный удар, и сознание покинуло не перенесший последнего напряжения мозг капитана.
Олег Моисеевич стряхнул с пиджака прилипшие песчинки, протер кончиком галстука запорошенные очки и с сожалением посмотрел на лежащего вразмашку человека. Толстый ствол сгнившего дерева, обвалившийся под бухгалтером от ружейного выстрела, угодил человеку прямо в лицо, раскровянив ему нос и губы.
Сам Олег Моисеевич не пострадал.Отодвинув бревно в сторону, он приник ухом к груди неприветливого стрелка.
– Дышит, – пробормотал Олег Моисеевич и, набрав в кружку воды, аккуратно обмыл кровь с разбитого лица.
Человек шевельнулся.
– Ну, и хорошо, ну, и слава Богу, – засуетился бухгалтер, приподнимая за плечи Осинина.
Капитан приоткрыл веки. Взгляд зеленоватых с подрисью глаз был чист, но сквозил какой-то отрешенностью.
– Товарищ, товарищ, вы в порядке? – жалобно прошептал Олег Моисеевич
Осинин с трудом сосредоточил взгляд, разлепил опухшие губы и выдохнул:
– ... суд ... тюрьма ...