День летний, солнечный. Утренняя свежесть с каждым часом сходила на нет, оставляя после себя волны удушливого зноя.
Они сидят в парке, на скамейке, возле здания городской консерватории. Ждут его младшего брата с занятий. Он обнимает ее, прижав к груди спиной, шепчет на ушко какой-то милый бред, целует в шею. И они смеются, много смеются.
- Нам правда обязательно сегодня обедать у тебя? – спрашивает она, чуть надув губы.
Он оставляет на них быстрый, легкий поцелуй.
- Сегодня воскресение. Это традиция, ты же знаешь. Нас ждут.
- Твоя мать опять будет весь вечер рассказывать, как она героически отказалась от своей жизни ради вас троих… и называть меня Леночкой…
Он усмехается, прикрыв глаза, подставив лицо солнцу.
- Я сто раз говорил ей, как тебя зовут. Она знает, просто испытывает твое терпение. Считай это проверкой.
Она поворачивается и смотрит на него, не мигая:
- Проверкой? Называть меня именем твоей бывшей – это не проверка. Это неуважение.
Она начинает заводиться, и он это чувствует. Прижимает ее к себе и шепчет в ухо:
- Алла, - растягивает он ее имя. – Она не такая уж и ужасная. И потом, она действительно пожертвовала своей жизнью ради нас троих. Да она на трех работах пахала, чтобы нас тянуть. Этот урод, мой папаша, ни разу не помог…
- И что теперь? – спрашивает она с нетерпением. – Теперь вы должны положить свои жизни к ее ногам?
- Ну что ты говоришь такое…
- А что, я не права? Тебе двадцать пять, но каждое воскресение ты мчишься к ней вместо того, чтобы побыть со мной. Твоя сестра почти не появляется дома, а брат ненавидит свою жизнь.
- Ничего подобного. Ему нравится музыка.
Она внимательно смотрит в его глаза:
- Ты что, правда это сказал? Саш, сейчас лето. Сегодня воскресение. Ему шестнадцать. И вместо того, чтобы гулять с друзьями, он отбивает пальцы роялем.
- У него просто скоро выступление. Нужно готовиться.
- Кому нужно?
Он вовремя удерживается от ответа: «маме», с удивлением понимая, что, возможно, в чем-то она права. С чего он взял, что Севке нравится музыка? Когда он в своей комнате, он сидит там в абсолютной тишине.
Их прерывает появление младшего брата. Высокий, худой и нескладный, совершенно бледный, хотя этим жарким летом трудно было не загореть. Он подходит к скамейке, нелепо машет им рукой. Губы, как всегда, плотно сжаты в прямую линию.
Алла приветливо улыбается и, встав на цыпочки, целует его в щеку:
- Чего бледный будто смерть?
Парень краснеет и даже чуть-чуть улыбается. Он роется в своей сумке и достает оттуда небольшой сверток цветной шуршащей бумаги, протягивает девушке:
- С Днем рождения. В среду, знаю. Боюсь, не увидимся. Так, пустяк, - тараторит он.
Алла радостно и чуть удивленно разворачивает сверток. Небольшая фарфоровая куколка с каштановой косой и карими глазами.
- Ты любишь, вроде, - добавляет он, совсем смутившись.
- Севка! – девушка крепко обнимает его шею и оставляет поцелуй на щеке. – Красота какая! Спасибо, спасибо, спасибо!
Он улыбается шире, увереннее, щеки горят.
- Ноты забыл. Сейчас вернусь.
И бежит обратно в консерваторию. Алла показывает куклу Саше. Тот хмыкает:
- Влюбился в тебя мелкий.
- Да ну брось…
- Точно тебе говорю. Улыбается вон как, когда тебя видит. Он так только на пиццу обычно улыбается. Провести с ним что ли беседу воспитательную…
- Не смей, - серьезно предупреждает Алла, подняв указательный палец. – Не смей, а то я обижусь.
Саша хватает ее палец и берет за руку:
- А мне, значит, обижаться нельзя?
- Нельзя. Он твой брат, понял?
Саша серьезно кивает.
Некоторое время они упрямо смотрят друг на друга.
- Идем? – спрашивает вернувшийся Севка.
Алла берет его под руку одной рукой, второй – Сашу, и весело скачет вперед, к выходу.
- Разве ты не придешь ко мне на праздник? – спрашивает она.
- Среда же, - бросает Сева.
Алла замечает, как сильно его манера говорить отличается от Сашиной. У Саши голос низкий, приятный, будто бархатный. И говорить он умеет красиво, даже о борще, словно сказки рассказывает. Севка же будто отрывает куски-слова и бросает их прямо на пол, резко, сухо, почти без эмоций. И все время хмурится.
- И что? – спрашивает она. – Лето на дворе.
- Репетиция.
- Можно один раз и прогулять! - Он неуверенно смотрит на нее. – Саш, можно ведь?
- Думаю, можно. У тебя пальцы и так как лопаты уже от постоянной долбежки.
Сева хмурится:
- Мать против будет.
- А мы ее уговорим! – весело щебечет Алла.
Саша уверенно кивает в знак согласия.
Сева обдумывает это несколько хмурых секунд. Но их оптимизм так заразителен, что неуверенная улыбка появляется на его губах.
Алла упоенно рассказывает, как они пойдут на аттракционы, и на речку, и будут есть мороженое, много мороженого! И у Севы на душе становится как-то очень радостно и легко. Правда, подумаешь – одна репетиция.
Алла ободрительно трясет его плечо и он поспешно прячет руки в карманы брюк, чтобы она не заметила, какие у него кривые, некрасивые пальцы-лопаты…
На обед они приходят вовремя, ведь опаздывать в этой семье нельзя.
За столом уже сидит Соня, младшая сестра Саши, робкая и тихая, очень похожая на Севку. Ей лет девятнадцать, красивая, одаренная девочка, отлично рисует. Мать заставила ее поступить на зубного врача, хотя Соне совершенно не интересно копаться в чужих челюстях.
Напротив нее сидит отчим, Игорь Львович, мужчина около пятидесяти, невысокий и плотный. Его не интересует ничего, кроме футбола и газеты, которую он вечно читает. Совершенно амебный инженер, у которого всего одна страсть – он коллекционирует огнестрельное оружие. В их большой квартире старого фонда, доставшейся в наследство от какой-то бездетной тетки матери Саши, в кабинете отчима даже есть специальный шкафчик с револьверами.
Во главе стола – Инесса Петровна, женщина чуть за сорок, высокая и полная, во всех смыслах мощная.
- Как прошла твоя репетиция, Савелий, - спрашивает она своим мощным, поставленным, неторопливым голосом, с достоинством поглядывая на обедающих домочадцев.
Сева отвечает что-то неразборчиво, в этот момент как раз занимаясь своей котлеткой.
- Что? Что ты говоришь, не разберу? Неужели нельзя ответить нормально! Я сто раз учила тебя.
Сева от этой неожиданной сцены нравоучений краснеет и молча хмурится в тарелку. Эта женщина умеет выставить его идиотом даже в глазах собственной семьи.
На помощь тут же приходит старший брат:
- Мамуль, ну что ты пристала. Парень устал, голодный, а ты со своими репетициями, - примирительно улыбается он.
Женщина прикрывает ладонями глаза и смеется:
- Ты прав, ты прав! Эта жара делает меня такой раздражительной!
Соня облегченно выдыхает и даже расправляет свои худе, загорелые плечи, словно от облегчения, что гроза миновала. Мать тут же переводит взгляд на нее:
- А ты, - говорит она. – Как там твой знакомый мальчик, с которым ты ходила в кино на той неделе? Как его?
- Алексей, - робко отвечает девушка. Во всей ее фигуре чувствуется напряжение, будто она в любую секунду ожидает удара.
- Алексей-воробей, - издевательски подшучивает Инесса Петровна. – Хороший он парень?
- Хороший.
- Ты его пригласи на следующей неделе к нам на дачу. Поможет картошку бабуле выкопать. Все равно ему нечего делать – лето ведь.
- Он работает…
- Ой, что он там может заработать, я умоляю тебя, Соня! Как по кино шляться - так всегда готов, а как помочь надо…
- У тебя два сына есть, чтобы помогать, - набирается смелости Соня.
- Ты матери то не дерзи! Ишь она! Двое сыновей… Саша, между прочем, работает, а Сева руки беречь должен. А ты когда к бабке поедешь? Целыми днями сидит, малюет. Лучше б анатомию учила, в институт скоро.
- Ненавижу я твой институт, - тихо, сквозь зубы шепчет девушка, сжимая вилку до боли в руке.
- Что? Что ты говоришь? Да ты меня благодарить должна, что я тебя туда засунула. Малеванием своим денег не заработаешь. Тебе же двадцать почти, пора и о семье задуматься.
- Господи Боже, - перебивает ее Саша. – Мам, ну что ты такое говоришь! Мы же не во времена Царя Гороха живем!
- И что? Кому она нужна через пару лет то будет? Так и умрешь старой девой!
- Ну, все, хватит, - Саша поднимается из-за стола, удерживая пытающуюся уйти прочь Соню. – Хватит вам. Пойдемте лучше в гостиную, кофе с мороженым пить. Здесь жарко так, что вы уже все с ума сходите.
- Талантливая женщина, - говорит Инесса Петровна, поднимаясь из-за стола. – Талантливая женщина, Сонечка – обуза. Главный женский талант – найти достойного мужчину. Запомни мои слова, запомни. Со стола унеси.
Все поднимаются, чтобы пройти в гостиную. Одна Соня, опустив руки, стоит возле стола. Обида и боль смешиваются в общую черную массу где-то в желудке. Как же хочется высказать ей, наконец, все, что она думает. Сказать, как надоела ее вечная, навязчивая опека, ее пренебрежение и злость. Может быть, даже вылить в лицо что-нибудь, тарелку супа к примеру. Ее рука касается синей тарелки с остатками супа отчима. Вдруг на плечо девушки ложится чья-то ладонь. Соня вздрагивает и оборачивается через плечо. Алла. Улыбается искренне и немного сочувственно:
- Я помогу.
Соня кивает, и девушки начинают уборку.
Когда они возвращаются в гостиную с кофе и мороженым, Сева сидит за роялем и играет что-то знакомое, печальное. Мать сидит в своем любимом кресле возле журнального столика, на который опускается поднос с чашками и блюдцами. Она повернулась к сыну вполоборота и внимательно слушает его. Ее муж сидит возле нее, на диване, разглядывая свои ноги под столом. Он тут же берет себе чашку с кофе и накладывает туда мороженого с горкой. Он не особенно любит музыку. Саша стоит возле окна, поглядывая во двор, приложив ладонь к подбородку. Музыка пронзает его насквозь, рождая в груди ноющее чувство, непонятно откуда берущееся. Он когда-то тоже играл. Но быстро понял, что особым талантом не блещет и ударился, с материнского благословения, в архитектуру. Ему, конечно, нравилось его дело. Но иногда, когда он вот так слушал игру Севки, его охватывало чувство тоски и зависти к брату. Он сам хотел бы сидеть за роялем, заставляя людей в зале или в комнате испытывать вот такие потрясающие до корней волос эмоции… Мать сказала, что лучше блистать в другой сфере, чем быть посредственностью в музыке. И он согласился. Теперь лишь иногда бренчал по вечерам на гитаре.
Алла подошла к нему, обняла за талию и улыбнулась, заглядывая в глаза. Он улыбнулся в ответ, поцеловал ее в нос.
- Что же ты делаешь то, бестолочь! – вдруг кричит Инесса Петровна. – Кто так играет? Кто? Слушать противно, отойди прочь от рояля!
Клавиши брякают последний раз, будто разбитые.
- Я устал, - говорит Сева, не глядя на нее.
- Устал он! У тебя через две недели выступление! Через две недели, а ты как мертвец играешь! Ты хоть понимаешь, что это выступление значит для тебя?
- Ничего.
- Что? Что ты сказал?
- Я понимаю.
Саша прикрывает глаза. Ему кажется, что еще чуть-чуть, и он взорвется. Сколько помнит себя, он все время выступал амортизатором в этой семье. Сначала, еще в детстве, мирил мать с отцом. Потом – мать со всеми остальными. С каждым годом ему казалось, что у него остается все меньше сил, что он не выдерживает. Эти еженедельные обеды стали превращаться в сплошное наказание для всех, кто на них присутствует…
- А по-моему, - слышит он вдруг голос Аллы и понимает, что в его объятиях ее нет. Открывает глаза: - По-моему, это было просто волшебно. Севка, ты талант!
Девушка подошла к Севе, нежно взъерошила его волосы и обняла, поглаживая по плечам. Она что-то шепнула ему на ухо, тот кивнул.
Инесса Петровна окинула ее недовольным, пренебрежительным взглядом, будто заметила присутствие девушки только что.
- Позвольте спросить, Леночка, - говорит она, накладывая в свой кофе мороженое. – У Вас музыкальное образование.
- Алла, - поправляют одновременно оба сына.
На секунду Инесса Петровна замирает, с удивлением глядя на них обоих. Алла улыбается так же вежливо, но ее не покидает желание затолкать чайную ложку поглубже в глотку матери любимого мужчины.
- Ох, конечно, конечно. Аллочка. Я все никак не могу забыть Леночку. Такая хорошая девочка была. Как жаль, что вы расстались!
Алла успокаивающе гладит Сашу по плечу, чувствуя, что еще чуть-чуть – и семейный обед перерастет в семейную драку.
- В конце концов, - не останавливается мама, - Вчера Леночка, сегодня Аллочка, завтра Катенька… Ну, какая разница, ведь верно?
Она смеется, но кроме отчима не смеется больше никто.
Алла спокойно и холодно улыбается.
- Мама, - голос Саши звучит предупреждающе.
- Я шучу, шучу! Ну что вы, в самом деле! Такие молодые и такие хмурые! Аллочка, извините, просто шутки у меня сегодня не удачные. Не мой день.
Алла кивает, затем говорит:
- Нет, у меня нет музыкального образования. Просто чувствую, что Сева играет хорошо. Внутри отзывается все на его музыку, понимаете? Так бывает, только если человек с душой что-то делает. Искренне.
- Ох, дорогая, - отмахивается снисходительно мать. – Ну, если уж Вы ничего не понимаете в музыке, то лучше оставьте свои советы. Савелий может гораздо, гораздо лучше. Сегодня он просто не старается. Впрочем, возможно, ты просто устал, дорогой. Тебе нужно отдохнуть, отвлечься. Чтобы выступить, как следует.
- Кстати об отдыхе, - вмешивается Алла, садясь в кресло напротив Инессы Петровны. – У меня день рождения. И я хотела бы, чтобы Севка был на нем. Поедем на аттракционы…
- И на реку! – добавляет Саша, шагая к брату, и улыбается Алле, поймав ее взгляд. – Мороженое, солнце, вода. И будет как новенький!
Сева даже перестает хмуриться, когда Саша хлопает его по плечу. Ему очень хочется поехать. Все лето он сидел в городе и, будто проклятый, стучал по клавишам каждый день. Скоро кончится лето, начнется школа. А он так и не успел отдохнуть. Не успел искупаться и поесть мороженого. Он уже предвкушает, как целый день проведет без ненавистных нот, мрачного рояля и материнских криков, что он недостаточно старается.
- Когда? – спрашивает Инесса Петровна.
- В эту среду, девятнадцатого, - говорит Алла. – Поедем прямо с утра и…
- Невозможно, - резко обрывает ее мать. – У Савелия репетиция.
Плечи Севки тут же обреченно опускаются.
- У него каждый день репетиции, - спокойно настаивает Алла. - Неужели, если он пропустит одну, мир рухнет?
- Ну, мир, может быть, не рухнет, а вот его будущее – вполне может.
- Мам, - говорит Саша, уже понимая, что ничего не выйдет. – Один день. Он все лето от зари до зари в классе или в комнате. Посмотри, бледный весь.
- Мне кажется, - повышает голос мать, - Только я одна здесь забочусь о будущем Савелия. Чтобы гулять и веселиться у него вся жизнь будет. А работать нужно сейчас. Сейчас нужно трудиться для достойного будущего.
- В сорок, - Севка резко встает из-за рояля. - В сорок жить начну. Когда ты сдохнешь, наконец, - бросает он резко и быстрым шагом выходит из гостиной. Чтоб никто не видел, как душат его слезы обиды и злости.
Инесса Петровна ахает и начинает причитать о «неблагодарности» сына, кричать, «что он еще будет ей спасибо говорить» и прочее, и прочее.
Соня уходит вслед за Севой, чтобы запереться в своей комнате и, наконец, побыть одной, подальше от всего этого фарса под названием «семья». Фарса или фарша?
Алла выходит на кухню, не желая смотреть, как Саша пытается успокоить мать, убеждая, что вовсе всем не наплевать на нее, что она им, конечно же, нужна, и все ей очень благодарны за ее заботу, за ее участие. Игорь Львович повторяет только:
- Ну, что ты, голубушка, что ты. Глупый мальчик, глупый мальчик.
И похлопывает ее по колену.
На кухне, сидя за столом, Алла выводит на скатерти круги и думает о том, что на день ее рождения Саша собирается подарить ей кольцо, сделать предложение. Она видела коробочку в его сумке, когда искала там свой телефон. Это обрадовало ее сначала, очень. Им хорошо вместе, они счастливы вместе… Но хочет ли она быть частью этой семьи? Этой властной, эгоистичной женщины, которая даже имени ее запомнить не может? Которая уничтожает собственных детей, не замечая этого? И сможет ли Саша выбрать ее, а не свою мать? Ведь выбирать ему придется, это очевидно. Это очевидно всем, кроме самого Саши…
Он входит на кухню и садится напротив нее. Закрывает глаза ладонями, уставший и разбитый. Она не берет его за руку, не гладит успокаивающе по спине, не обнимает. Просто смотрит и думает, сможет ли он перестать пытаться спасти свою семью? В итоге он только себя растрачивает каждый раз.
Он поднимает на нее глаза, некоторое время молчит. Ему стыдно за свою мать, за ее поведение. Он не знает, как оправдать ее. Ищет слова и не находит. Наконец, говорит:
- Сумасшедший день…
- У вас каждый день такой, Саш. Поэтому я не хочу приходить сюда обедать. Это будто из меня все силы вытягивает. Не могу смотреть на то, что она делает с твоей сестрой, с Севкой. С тобой.
- Она ведь не со зла. Она заботится, хочет, чтобы мы счастливы были. Просто не всегда у нее получается.
- Она хочет, чтобы вы свои жизни к ее ногам положили.
- Ну, что ты говоришь такое, - он откидывается на спинку стула. – Она свою жизнь на нас потратила, Ал. Вон Севка пол Европы объездил благодаря ей с концертами. Сонька на зубного учится. Я…
- … гробишь себя на нелюбимой работе.
- Все, - он наклоняется через стол и берет ее руки в свои. – Давай не будем, Ал? Алла… Аллочка… Давай не будем сегодня ругаться? Поедем ко мне? На самом деле, я думаю, нам пора съехаться.
Она поднимает на него глаза.
- А что? – говорит он убедительным тоном. – Я тебя люблю. Хочу жить с тобой. Хочу с тобой просыпаться каждый день и засыпать каждый день. На самом деле, я хочу жениться на тебе. Буду звать тебя «Жена». Ты мне борщи готовить будешь и блины печь. Ведь ты и так практически у меня живешь. Перевози вещи прямо завтра, а? Ну, что ты молчишь?
Она изучает его, чуть улыбаясь.
- А что мы будем делать по воскресениям?
- Что захочешь! Обещаю, что захочешь, то и будем делать!
- И никаких семейных обедов?
- Ну, не каждую неделю… Иногда нам надо будет приезжать, а то мама обидится. Ты же знаешь ее. Севку заклюет совсем. И Соньку… Раз в две недели хотя бы.
Ее улыбка становится шире, глаза – печальней. Их щиплет слезами.
- Ты до какой степени спасать всех будешь, Саш? Пока сам не сдохнешь? Что должно случиться, чтобы ты увидел, что здесь происходит? Наверное, застрелиться кто-нибудь должен, да?
- Алла, - шепчет он.
Она встает резко, вырывая свои ладони. Идет к двери. Ей совершенно понятно, что это бесполезно. Что если она останется, если перевезет к нему вещи, все так и будет: выходные на даче, в огороде у бабули, воскресения – у мамы. И она станет такой же, как они все тут. Нет, нет, нужно бежать из этого дурдома. Бежать, бежать, бежать… Как Севку жалко… И Соньку… И Сашку… Но не вытащить ей их всех, не вытащить. Сами должны.
Саша идет за ней, старается остановить, убедить, что все у них будет замечательно. Так замечательно – аж закачаешься. Что можно к маме и раз в месяц.
В коридоре он чуть не врезается в Севку. Парень взволнованный, и нервный, что-то не то с рукой, но сначала Саша не может понять, что именно. Он останавливается, не зная, за кем ему бежать: за Аллой или за братом. Алла грустно улыбается ему возле двери:
- Я тебе позвоню, - говорит она.
Но он почему-то знает, что не позвонит.
В эту секунду он готов. Готов порвать с этой чертовой семьей, с их вечными проблемами, которые вешаются на него, всегда на него. Со всей этой ответственностью, которая непосильной ношей висит на его плечах все двадцать пять лет. И уйти с ней. Уйти с ней, зажить, наконец, своей жизнью…
Но именно в эту секунду в гостиной раздаются выстрелы и крики матери и отчима.
Он поворачивается всем тело и слышит, как сзади захлопнулась дверь.
Все.
В гостиной, перед матерью, стоит Севка и в руке у него один из револьверов отчима. Револьвер направлен в сторону Инессы Петровны, сидящей в кресле. Он нажимает на курок еще раз, раздается ужасающий грохот и визг, заставляющие Сашу двигаться. Он валит брата на пол, скручивая ему руки сзади, за спиной. Севка плачет, кричит что-то невнятное и пытается вырваться. Саша поднимает взгляд на мать. Она также сидит в кресле, перепуганная, но абсолютно здоровая. Нигде не видно крови. Промазал?
- Холостые! – кричит Игорь Львович и в друг разражается ужасающим, безумным смехом. – Холостые ж у меня там!
- Сука! – задыхается на полу Севка. – Почти попал. Сука, почти попал ведь. Ненавижу. Ненавижу! Сука, сука, сука!!! Ненавижу тебя!!!
- Господи Боже! – кричит испуганная Соня, замерев у входа в гостиную.
- Скорую вызывай, - говорит ей Саша. – Не стой! Скорую вызывай!
Девушка скрывается в коридоре, набирает номер. Отчим хохочет, будто безумный. Севка плачет, повторяя «ненавижу, ненавижу, ненавижу». Саша шепчет ему в ухо что-то успокаивающее, глупое. Его всего трясет мелкая дрожь. Слезы капают брату на шею. И он понимает, что что-то в его жизни идет не так. И пора бы спасать его самого…
«Скорая» забирает и Севку, которому делают успокоительный укол, и Игоря Львовича, которому тоже делают укол. И Инессу Петровну. Ей уколов не делают, она чувствует себя хорошо, только волнуется за сына. Это все, нервы. Конечно, нервы из-за скорого выступления. В машине она указывает врачам, по какой улице будет быстрее доехать. И просит не гнать так, ведь везут, не мешок с картошкой, а музыкальное будущее России. Врачи подумывают о том, что можно было бы задушить ее капельницей…
В больнице она сидит возле кровати, к которой привязан смирительной рубашкой Сева. Он не может пошевелить руками или ногами, не может уйти от нее, и вынужден терпеть ее присутствие, хотя единственное желание сейчас – разбить что-нибудь об ее голову.
- Убирайся вон отсюда, - говорит он сквозь зубы. – Пошла вон, я не хочу видеть тебя.
- Это нервы, Савелий. Ничего страшного, я прощаю тебя, - в ее голосе сквозит благородство. – Мы забудем это, будто ничего не было.
- Ненавижу… Как же я ненавижу тебя! – задыхается он от безысходности, от ее тупости и ее неизбежности в его жизни.
Она гладит его плечо и он даже не может стряхнуть ее руку.
Медсестра заходит, чтобы сменить капельницу.
- Девушка, - обращается к ней мать таким тоном, будто это ее личная служанка. – Поставьте моего сына на ноги. У нас через две недели концерт.
Когда они уезжают, Саша долго не может успокоиться. Он сидит на кухне за столом час или даже больше. И не понимает, как могло случиться то, что случилось. Не понимает, в какой же момент все пошло не так. Или шло не так с самого начала?
Из забытья его выводит рука Сони, сжавшая его плечо. Он поднимает глаза. Сестра стоит перед ним с чемоданом.
- Ты чего? Ты куда? – спрашивает он, вытирая слезы и поднимаясь. – Ты куда, а?
- Уезжаю, Саш. Хватит с меня.
- Куда уезжаешь то?
- К отцу. Он меня ждет. Я с ним давно общаюсь по Интернету, по телефону. Он же не нас бросил, а от матери сбежал. А она видеться ему с нами запрещала, подарки на дни рождения и праздники забирала, выбрасывала… И деньги ему его возвращала. Ты представляешь? Она ведь говорила, что он никогда не хотел с нами связаться, Саш… Вранье все. Он меня ждет давно, а теперь я все. Не могу тут больше… Севка свихнулся, и я на грани.
- Погоди, погоди, - информация никак не хочет укладываться в его больную голову. – А универ? Он же в другом городе живет. Поезд когда? Ты как… на вокзале что ли будешь?
- Универ я бросила. Поступила на дизайнерский там, у папы. Вчера узнала. У подруги поживу пока. К тебе не поеду, не предлагай. Она там найдет меня. А на поезд завтра. Не беспокойся, есть у меня деньги. Ты о себе подумай, Саш. Тебе отсюда тоже бежать пора… Алла где?
- Ушла…
Она кивает:
- Правильно сделала. И ты уходи, Саш. Пока в своем уме уже.
Она обнимает его, целует в щеку. Обещает позвонить и уходит.
Без сил он опускается на пол. Все развалилось. За какой-то час все развалилось в прах. Что же ему теперь спасать?
Взгляд падает на забытую фарфоровую куколку на диване прихожей.
Соня права. Права, конечно. Ему тоже пора бежать. Сейчас. Сейчас, а то потом поздно будет. Своя жизнь проходит, пока он тут сидит. Проходит мимо. Он достает телефон из кармана, намереваясь позвонить Алле, сказать, что все решил. Что больше никаких обедов по воскресениям. Что больше вообще никаких семейных обедов. Только он и она. И Севка. Потому что Севку здесь тоже оставлять нельзя. Нужно бежать, давно нужно было от нее бежать.
Он уже собирается набрать номер, когда телефон в его ладони начинает вибрировать. На экране горит требовательное и неумолимое: «Мама».
Несколько секунд он смотрит на экран, не зная, что же ему делать. Потом нажимает на кнопку:
- Алло. Да, мам. Приехать за тобой в больницу? – Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох… - Конечно, я приеду сейчас. Да, и вещи Севкины захвачу. Да. Да.
Хлоп-хлоп. Так захлопываются на твоей шее ловушки.