Арена

          
По старой площади, я трепетно шагаю,
Где Колизей свои порталы ввысь взметнул,
Под его арки, словно римлянин, вступая,
Я будто в море, в древнем времени, тону.

Закрыв глаза, в уме я вижу, как искрится
Песок арены, отразив собой лучи
Светила яркого, калитка отворится,
Я слышу, как толпа патрициев, кричит!

Скрипит песок горячий, хрупко под ногами,
Выходит в латах и с мечами строй рабов.
Хоть каждый раб, своими сильными руками,
Убить любого, среди зрителей, готов!

Но суждено рабу, одно лишь унижение,
До дня последнего, в арену выходить,
И на глазах толпы ликующей, в сражении,
Погибнуть. Или самому бойца сразить.

Там, на трибунах, разомлев от оргий грязных,
Сошлись патриции, чтоб весело решать,
Кому из бьющихся, в сражениях напрасных,
По их велению, придется умирать…..

Рабы приветствие нестройно прокричали,
По сторонам арены, к бою разошлись.
Махнул с трибуны цезарь, чтоб начали,
И в смертном танце, гладиаторы сплелись.

Мечи ударили. Рабы сражались молча.
Уже пронесся над ареной тяжкий стон,
Арена кровью окрапилась.
                Словно ночью,
Темнел от ярости бессильной, небосклон.

Мужчины бились, умирая для забавы,
Бесцельно гибли от руки друзей своих.
Но не несли они победой, Риму славы,
А вечный город, упивался кровью их.

Песок захлебывался пролитою кровью,
Уже казалось, - даже капли, не впитать.
Но день за днем, с жестокой яростью и болью,
На радость знати, приходилось убивать.

Я словно сам, с мечем несуся по арене,
Рублю, как будто, не в моей руке зажат
Фракийский меч, и преклонит свои колени,
Передо мною, мой соратник, и мой брат.

Я вижу это. Словно в кованных доспехах,
Стою над раненым товарищем, и жду:
Когда в восторженном, патрицианском смехе,
Ответ, для раненого брата, я найду….

Они смеялись, и вытягивали руки,
И опуская палец, призывали смерть.
И словно мне, сейчас, прервать придется муки,
Таких, как я, людей.
                А зрители смотреть
С улыбкой станут, как стальной клинок пронзает
Сердца лежащих, обрывая жизни срок.
М наслаждаться тем, как струйкой кровь стекает,
С меча фракийского, в желтеющий песок.

Я снова раненого, в сердце поражаю,
Меч этот острый, будто душу мне пробьет.
Во мне кипит обида многовековая,
Пусть кровью алой, вы битве путь себе найдет.

Она прольется, и песок её впитает,
Со смертью, я свою свободу обрету!
Когда погибну на арене? Я не знаю.
Но, как спасение от рабства, смерти жду!

А раб живой, арену битвы покидает,
За ним овацию, ножом обрежет дверь.
И гладиатора, ланиста в клеть сажает,
Ведь в крепкой клетке, находиться должен зверь.

За что же гибнет гладиатор на арене?
За дом? За мать? За город? Или за детей?
Нет гладиатору в сраженьи, здравой цели.
Он умирая, развлекает нас, зверей.

Иряхнув главой, глаза с трудом я открываю,
И там, в душе моей, что яростно кричит,
Я до конца теперь, наверно понимаю,
Зачем арена, до сих, на земле стоит.

Ведь камни связанные прочно, алой кровью,
А стены, держатся, лишь ненавистью тех,
Кто умирал в песке, от ненависти, с болью,
К тем, кому смерть в арене, доставляла смех.

И Колизей стоит затем, чтоб не забыли,
Мы тех зверюг, кто кровожадно кажет вниз!
И тех, кого в арену, звери выводили,
Тех, чья погибель, - нелюдей, пустой каприз.

Вот и подумалось: арена сохраниться
Смогла до нас, переживая времена
Разрух затем, чтоб на планете повториться,
Такое зверство, не сумело никогда!

Путем кровавым, человечество шагает,
Сквозь кровь и злобу, продолжают люди жить!
Пусть сгинут те, кто, развлекаясь, убивают,
И пусть живут те, кто рожден любовь дарить!