УТРЕННЕЕ КУПАНИЕ
ВСТРЕЧА
Деревенский июль сенокосный,
Танцплощадка под сенью берез.
Провожаю околицей росной
Теплый лен твоих русых волос.
Ах, как коротки звездные ночки
У перильцев резных, у моста!
Как светлы они, первые строчки,
На заветных тетрадных листах.
И бесхитростен смех твой беспечный,
Будто школьный последний звонок.
Нам всего по семнадцать. И вечность
Тихой речкой струится у ног.
Мы не смеем поцеловаться,
Жарко спят полумесяцы губ…
Нам еще по неполных семнадцать,
И сердец не сливается гул…
Развела нас судьба.
Где перила,
Через тысячу встретились лет.
И спросил я: - А помнишь, как было?
Помолчала и молвила: - Нет.
* * *
Утром в урочный час
Солнышком всходишь ты.
Пусть на столе сейчас
Встретят тебя цветы!
Льется тепло волос.
Радость моя – близка.
Пусть будет день хорош,
Как была ночь легка…
УТРЕННЕЕ КУПАНИЕ
Ты русалкой игривой взлетаешь
На ленивой онежской волне,
В вихри пены стрелою ныряешь
И хохочешь: “Плыви же ко мне!”
Как пьянит он, твой смех беззаботный!
Как ласкается в камнях волна!
Как мне броситься в омут охота,
В рук призывных твоих невода!
Нас качали бы синие воды...
Только плыть мне, увы, не дано;
Я ведь фавн, сухопутной породы.
Мне бы лес, да луга подо мной.
Мне стоять на уступе скалистом
Да неметь от твоей наготы,
Осыпать чутких рос аметисты ,
Где на берег поднимешься ты.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Ткнется кранцами в причал
Острогрудая ладья.
Я шагну – сажень в плечах –
К сходням, от разлуки пьян.
Заспешит к ладье жена,
Подхвачу и в дом.
Слаще зелена вина –
На крыльцо взойдем.
А покуда самовар
Шишками «шишит»,
Выплесну квасной отвар
В каменку, на голыши.
Брошу тело в пар и жар,
Веником крестясь.
Смою соляной нагар,
Выбью пот и грязь.
Возрожденный, сев за стол,
Душу не томя,
Опрокину махом сто:
- Как тут без меня?
Будто год к тебе спешил,
Парус торопя,
Даже в мыслях не грешил,
Окромя …тебя.
Порхнет рядом, и ладонь
На горячий рот…
Молча погасит огонь,
Шторы запахнет...
* * *
Отказнили непогода, слякоть.
Дни золотолистные стоят.
Надевай «непромокайку» платье,
В лес пойдем, куда глаза глядят.
По тропинкам в шорохах осинок
К дальним соснякам на берегу,
Где вдоль речки звонкой и красивой
Кустики смородины бегут.
Сядем, где посуше да потише,
На подкладке легкой из хвои,
Чтоб послушать, как природа дышит
В унисон с обнявшимся двоим.
* * *
Где-то рядом свара,
крик – на весь квартал;
разбежалась пара –
делят «капитал».
Нам с тобою, милая,
нечего делить.
Наше – неделимо;
лад – не поделить.
Сядь ко мне поближе,
сердца не тревожь.
Я тебя – услышу,
ты меня – поймешь.
НЕ ПАРА
«Он - не пара…»
Что такое - “пара”?
Пара туфель? Иль под стук сердец,
Пригубив любовного отвара,
Двое робко всходят под венец?
Светлячок на августовских росах
И на небе синяя звезда –
Вот не пара, если флер отбросить;
Их, хоть и захочешь, – не связать.
Только и тогда в полночной мари,
В вихрях световых бездонных лет
Зажигает светлячок фонарик
И звезды ответный ловит свет…
РЕЗЬБА ПО ДЕРЕВУ
Декабрьский вечер.
Лампа с желтым абажуром.
Резцы и иглы, доска из самшита.
Сегодня я задумал резать снова
На фоне леса твой портрет вечерний.
Я, над доской склонившись, наблюдаю:
Ты у окна читаешь томик сказок,
Укрывшись пледом, молча, отрешенно,
Порою отрываясь от страниц.
Когда ложится томик на колени,
Уходишь будто в мир иных видений,
Другого времени, иного чувства.
Лицо твое, глаза твои подобны углям,
Когда они в камине затихают,
И еле уловимое движенье
Им сообщают
Потоки воздуха, игра температуры.
Покой и вера в лучшее мгновенье
Живут во мне под тонкий шелест ветра
В оконных рамах. Под твое молчанье
Стекает вечер, как песок сквозь пальцы,
На доску из самшита.
...Вот перед вами первая картина.
АПРЕЛЬ. УТРО. ДОЖДЬ
Возлюбленная! Сладко рядом быть,
Гулять, не торопясь, цветущим лугом,
Соприкасаясь пальцами. Друг с другом
О чем-то бесконечно говорить,
Ловить мгновенья неслучайных встреч
И бережно хранить улыбку, взгляды,
Благоговейно чувствовать: ты – рядом
И ожиданье близости беречь.
Возлюбленная! Явь то или сон?
На берегу уснувшего залива
Стоишь и горделиво, и красиво –
Вся в капельках тысячеликих солнц.
Прекрасен миг весеннего дождя!
И чувств святых серебряные трубы,
И умолчанья, и слова, и губы,
И рук кольцо разъединить нельзя…
КОЛОСКИ
* * *
Тихие деревни мать-России –
Слобода, Княжигора, Усть-Лен…
Как вас незаметно подкосили
Злые половодья перемен!
Остановишь встречную весталку:
«Я ищу деревню Красоту…».
Взглянет-глянет из-под полушалка:
«Вам какую – эту или ту?»
Как в небытие откроет визу:
Лугом – синей лентою река,
Слева – покосившиеся избы,
Справа – заколоченный ДК.
Вкруг – поля, заросшие люпином,
Да борщевник прет на косогор,
Да старух негнущиеся спины
Времени выносят приговор.
Да на взгорке церковь, как на тризне,
Не разлепит, безъязыкая, уста.
…Выбирали пращуры для жизни,
Верили – счастливые места.
ВОЛОК
Где и конный, и пеший
не замедлит свой ход,
вдруг загукает леший
за туманом болот.
Крикнешь – бог не поможет,
вкруг – чащоба да грязь,
лишь мурашки по коже
побегут, торопясь.
Звук, протяжен и долог,
страх усилит еще.
Долго тянется волок,
если топать пешком.
То овраг, то полянка
склонит кисти рябин.
И почудится, как лесянка
позовет-поманит.
Не гонись понапрасну –
не найдешь, не ищи;
след останется ясный
в тайных тайнах души.
Доброй памятью волок
будет жить – не тужить,
и не прибран, и долог
будет верно служить,
будь ты конный иль пеший,
но отрадней – пешком,
с посошком из орешины
да в родительский дом.
КОЛОСКИ
Брату Ивану
Минуло, но в памяти живет:
Детство, август, поле, запах пота,
Рыжее, колючее жнивье,
Без конца, как полюшко, работа.
Стрекот жаток в поле, а во ржи
Женщины за жатками. Усталость.
И мечта – такая в общем малость! –
В Пыжуге поклевки сторожить.
Председатель Чекавинский Глеб
Смотрит в нас просительно и строго:
– Родине, ребята, нужен хлеб.
И колхозу вы – как есть подмога.
Поняли; урок не у доски.
Жизнь – урок; без хлеба насиделись.
Собираем молча колоски,
Рады и родители: при деле.
Мы идем, холщовых сумок ряд,
Старшему из нас – едва ли восемь.
Шелестят, хрустят в руках колосья,
Неразменным золотом горят.
Тает день в слепящей душной мгле,
Солнце, осовев, стекает с неба.
И идем мы, кланяясь земле,
Постигая вес и цену хлеба.
Этих дней растаял терпкий след.
Лето снова катится на осень,
И шуршат опять в руках колосья,
В памяти не гаснет зерен свет!
В ОТПУСКЕ
Сестре Галине
Наливается солнцем пшеница,
Позолота стекает с берез.
И кругом все знакомые лица,
Говорок вологодский, на “о”.
Время медленно льется на крыши,
Словно мед из наполненных сот.
Ветерок занавески колышет,
Солнца катится колесо.
Кони бродят по лугу, как раньше,
Мнут отаву у дальних стогов.
Разбуди меня завтра пораньше
Теплым запахом пирогов!
Отпуск кончится, дебаркадер
За собой не оставит следа.
Двадцать строчек в заветной тетради,
Вкус молосного пирога...
Наливается солнцем пшеница,
Позолота стекает с берез.
Пусть мне дом твой сегодня приснится
В занавесках березовых кос.
* * *
Сыну Юрию
Говорил мне отец: – Подруби
дом – потом проводины труби.
Отвечал, шутя: – Тебе, самому
жить в моем, городском, терему.
У колодца он горюнился: – Поосел
сруб… Спустился бы, посмотрел…
Все отмахивался: – Эка беда!
Скоро будет в самом доме вода.
Мать с заботой: – Зарастает хмельник,
весь в крапиве да сетях повилик….
Я смеялся: – Брось ты, мама, тужить!
Будешь скоро в городе жить.
Поправляла на седых висках платок:
– Я умру на своей печке, сынок...
Взгляд отца – как лес осенний – насквозь:
– Я – как гвоздь в доске… Заржавел, небось…
Путь в деревню весь люпином зарос.
Как приеду, так пешком – на погост...
Жизнь идет, но только редкую ночь
Мне не снится: возвращаюсь помочь
Подрубить из звонких бревен два венца,
Посидеть с отцом на лавке у крыльца.
СОСЕДКА АННА
Соседке Анне – семьдесят, но глянь:
Чуть солнце встало – вьется дым от печки.
- Куда она опять в такую рань? –
Даешься диву, видя на крылечке
С ведром, с корзиной, с лейкою ее –
Плат до бровей, в переднике горошком.
В кудрявых липах Анны дом, и пьет
Небесный свет подсолнух под окошком.
Соседка Анна вдовою живет,
Разводит пчел, ждет дочерей на лето
И жизни нить, не уставая, вьет.
Жива, как говорит, медком да светом.
Зайди, лишь вечер спрячется в стогу,
На чай с медком – и потечет беседа
Об урожае в нынешнем году…
Она и рада угостить соседа!
Живет – несуетлива, не горда.
И каждый день, лишь только встанет солнце,
Жду: на крылечко выйдет, как всегда,
Или откроет в горенке оконце.
* * *
Выйду на росстани, немощен, сед,
Выгляжу дали до самого донца...
Вспомню: вот так же глядела мне вслед
Мама, глаза прикрывая от солнца.
Я уходил вдоль широких полей,
Зову не вняв перезревшего жита…
Кончился хмель на веселом столе,
Жизнь прожита. Или всуе прожита?
Сад - запустел. Заболотило ключ
Чистой воды под замшелой колодой.
Где сивка-бурка и камень горюч,
Берег, заросший душистой смородой?
Где вы, мои быстролетные дни
В тяжком труде, в ожидании чуда?
Будто истаяли в прошлом они
И никогда не вернутся оттуда.
Кто я? Зачем был на этой земле?
В той ли компании песня пропета?
Ноги босые на колкой стерне.
- Чье это поле?
И нет мне ответа.
О НАЗВАНЬЯХ
Так сложилось, не нарочно, издавна,
Что названья деревень окрест
Скажут о характерах и признаках
Жителей равнинных наших мест.
Вон стоит Топорино помпезно.
Из руды болотной до поры
Здесь варили в доменках железо,
Вострые ковали топоры.
Хоть тебе для дома, хоть для рати -
К сыновьям от деда и отца.
Бают, даже в царские палаты
Слава шла о здешних кузнецах.
Вон, своими погляди глазами,
Промелькнет Точилино в ночи.
Тут доднесь умельцы вырезали
Из камней окружья для точил.
Поистерлись, правда, те точила,
Уж иные в деле оселки.
Истончала у деревни сила,
Но не портят мужики руки.
Ну а Шаньги – это вовсе просто.
Говорят (язык-то - без костей):
Любят женки – в постный день, в молосный –
Шаньгой привечать в дому гостей.
Каюсь: сам, вставая вместе с солнцем,
В странствий молодеческих года
Шанежки - из печки, с толоконцем! –
Здесь с великим рвеньем уплетал.
Барское. На взгорке, на отшибе
Среди изб – хором из кирпича,
Что проходит по писцовым книгам
Домом льнозаводчика, купца.
Вкруг - раздолье. Словно бы приснится:
Льны цветут. И медом день пропах.
Вытеребят льнища молодицы
За аршин рядного для рубах…
Жадины. Откуда прилепилось
Имя деревеньке на реке Оять?
Вроде бы живут в достатке, в силе,
Только не просись заночевать.
Мне по сердцу тихие Порожки;
От Устюжны ножками – верста.
Здесь в июле терпкий мед морошки
Льется с кочек – подставляй уста!
ЭКСТРЕННЫЙ ВЫЗОВ
СВЯЗЬ
В середине марта сорок пятого
Мама меня тихо родила…
Первая капель с сосулек капала,
Шла селом победная весна.
В середине марта сорок пятого
Твой последний бой отгрохотал.
Танк с крестом у бруствера покатого,
Остановленный тобою, встал.
Ты лежать остался в Померании,
Землю необъятную обняв.
С той поры, как будто в сердце раненый,
Я живу с той болью – за тебя.
Ты пророс былинкой ниже пояса –
За стеною леса не видать,
Чтобы жить мне до ста лет безбоязно,
В долг, увы, который не отдать.
ЭКСТРЕННЫЙ ВЫЗОВ
В этом доме витал несгибаемый дух
«Варшавянки»,
И морской офицер был и слава его, и оплот.
Здесь в блокадные ночи глазурь изразцовой
голландки
Была меньше ценима, чем жадной буржуйки тепло.
Над рабочим столом свет коптилки мерцал
до рассвета.
Здесь мечталось и пелось, а позже –
стоналось от ран.
Отшумело и вот – посреди ленинградского лета
На потертом диванчике зябко молчит ветеран.
Пахнут хлоркой полы, порошки на столе и
микстуры.
И – один к одному – в гардеробе блестят ордена.
На стене – акварели эсминца “Отважный”
с натуры
Над портретом двоих (в подвенечном наряде она).
Пахнут хлоркой полы. Медсестра повернуться
поможет,
Плед поправит и крест на плече унесет.
Растворится полоска заката негреющим бликом
на коже.
Ночь дверями входными
стрельнет равнодушно в висок.
СОЛДАТСКАЯ ЗВЕЗДА
Полустанок неприметен –
Мимо рвутся поезда.
На бугре случайных встретит
Проржавевшая звезда.
Вся шиповником повита;
Цвет заметен за версту.
Не известно, чья убита
Жизнь была когда-то тут.
Много лет никто здесь не был
И не слышал боя гул.
Лишь ночами звезды с неба
Заступают в караул.
И до самого восхода
(вопреки уставу – да!)
Со звездой ведут беседы.
А о чем, – молчит солдат.
9 МАЯ
...Вот опять построились в колонны
И идут, медалями звеня.
И ликуют радостно валторны,
Маршами дорогу застеля.
Вот идут, и бьется горделиво
По-над головами шелк знамен.
Сколько уцелело их, красивых?
Рота? Две? Неполный батальон?
Столько их легло на поле брани!
Верно, никогда уже не счесть,
Кто под Сталинградом в сердце ранен,
Кто не уронил под Брестом честь…
Много их обратно не вернется,
Молодых до смертного конца
(Из фольги в простенке улыбнется
Фото довоенное отца).
Рукоплещут ветеранам дети,
Плещется над ними шелк знамен.
Девушки, красивей всех на свете,
Провожают взглядом блеск колонн.
Вот проходят молча, как на тризне.
Мысли где - непобежденных - их?
Их, страны защитников, при жизни
Я бы к лику причислил святых.
* * *
Сестре Анне
Вдруг привидится: дальние дали,
у округи у всей на виду
наш отец – в гимнастерке с медалями –
крепко держит коня в поводу.
Рядом – мамка совсем молодая,
льется шаль узорчатая с плеч.
А вокруг – звень и звон Первомая
да гармошек призывная речь.
Да в руках – глазурованный пряник;
я не видел гостинца вкусней!
Разливается площадь, и славит
чье-то имя динамик над ней.
Незаботны и молоды лица -
словно солнце не сходит с лица.
И так верится: празднику – длиться,
словно площади той, – без конца…
Ах, как короток сон этот, Анна!
Пряник детства растает во рту
и окончится праздник нечаянный.
площадь время повыстудит ту.
Будем, верно, и строже, и старше,
вот уж внучек звенят голоски
и легло повседневное наше
белым инеем на виски…
…Если флаги опять заполощут,
словно детскому счастью вдогон,
не спешишь на шумливую площадь
и не слушаешь, славят кого.
ЛИКИ
ЖАВОРОНОК
Вот снова слышу жаворонка песню.
Еще в низинках с хрустом тает лед,
А он поет, безумец поднебесный,
И песней округляет небосвод.
А он поет – все чаще, звонче, выше
И штопором вонзается в зенит.
И целый мир восторгом птахи дышит,
Которая ко всем благоволит.
Я запрокину голову от счастья
И вслед за ним по полю побегу,
К певцу, к весне живительной причастен.
- Я все могу! И все перемогу!
ВЕСНА
Завершила, как надо, дела,
Лес и луг в зеленя разодела,
Разлила звень в бескрайних наделах,
Косы белых берез заплела.
В кочках гнезда крякушам свила,
В стороне от грачиного грая,
Набросала калужниц по краю
Лягушачьих коммун у села.
Все поспела. И землю вспахать,
Бросить жито в парящее поле.
Оглядела владенья, довольна,
И отправилась отдыхать.
ГРОЗА
Какая грозная гроза!
Как ливень улицы полощет!
Как молнии слепят глаза!
Какой рекою стала площадь!
Какой в глазах восторг и страх!
И босиком -
по звонким лужам!
А скверы -
в вымокших зонтах.
А мне и зонт уже не нужен.
Исхлестан с головы до ног.
А наплевать – не жалко даже!
Зато – как истово поток
Смывает грязь, ошметки сажи
С карнизов, вывесок и крыш.
Зато – как высветлило лица!
И воздух чист, и город – слышь! –
Умытый, вновь куда-то мчится.
Но... замолчали разом вдруг
Валторны шумных водостоков.
Громов скатился гулкий круг
За окоем -
до новых сроков.
Какая славная гроза!
ЛЕС
Лес, он и волшебник нам, и лекарь,
И отзывчив - эхом - к голосам.
Отворит для всех в дубравы двери,
Тропок вдоль маслята разбросав.
Ты в него – не с дуру, без оглядки,
И не рвись наполнить туеса.
Белый груздь с тобой сыграет в прятки,
Шлейф лисичек уведет в леса.
Доброго излечит и одарит,
Жажду, когда жарко, утолит.
Злого заведет в такие дали -
Пожалеет! К бабке не ходи.
В ПАРКЕ
Вот и наступили перемены,
Многоцветье не замылит глаз.
На дорожках парка гобелены
Выставлены, словно напоказ.
Кленов строй торжественно расцвечен,
Бузина отвесит горсть дробин,
Всласть пылают, оплывая, свечи
В канделябрах праздничных рябин.
Воздух – как на яблоках настоен.
Пригуби – поверишь в чудеса.
С севера степенно и достойно
Птицы проплывают в небесах.
Поднебесье оглашая кликами,
Улетят за дальние леса,
На палитру прудика под липами
Краски прихотливо набросав.
НА ДАЧЕ
Живу среди добрых людей,
Степенного дачного люда,
Где нет ни интриг, ни затей
Узнать, кто ты есть и откуда.
Кукушка кукует в лесу,
Не ожидая вопроса,
Сосед отбивает косу -
Знать, близится мед сенокоса.
Вальяжно разлапился кот
В тени, на подушке из пыли,
Да черными знаками нот
Стрижи провода облепили.
Вселенская тишь и покой.
Чайку отхлебншь, как причастье,
Привалишься к баньке спиной –
Ну что еще нужно для счастья!?
ЭТЮД
Сижу и пью!
А делать что еще?
Не сеять же в каменьях кукурузу,
Вздымая пласт заржавленной пешней,
Тоскуя по убитому Союзу.
Сижу и пью!
Стакан, еще стакан...
Покамест вольно пьется и живется.
Ну разве что печаль возьмет слегка:
Чай «Нури» коньяком не обернется.
Не обернется девушка мне вслед
И старый друг с погоста не вернется.
Но женщины и через тридцать лет
Рассыплют жемчуг смеха у колодца...
А может быть, и через сотни зим
Мечтать о чуде будут чьи-то дети
И парни с тихим шелестом резины
Дев умыкать, единственных на свете.
Мечтать о женках будут мужики;
Такие у чертей, у них, харизмы.
…Все чаще вдоль дорог особняки,
Все реже под истлевшим тесом избы.
ПОД ВЕЛИКИМ УСТЮГОМ
Какая ширь нехоженых лесов,
какое рек степенное движенье!
Как жаворонка звонок голосок,
невидимого – до головокруженья!
Нас Гледенский приветит монастырь,
и золото полей, и разнотравье пожен,
и радуг разноцветные мосты…
Что может быть для памяти дороже,
чем грозные седые купола
обители, округу стерегущей!
Вам, всем хранящим память,– исполать!
Вам исполать, здесь жившим и живущим!
Вам исполать, окрестные луга
и вам – раздолья Сухоны и Юга!
Да осенит вас радуга-дуга,
над звонницею выгнутая туго.
…Разбудит утро благовест на ней,
звон поплывет протяжно косогором,
и белый город тридцати семи церквей
ответит колокольным разговором.
* * *
Живу, словно малая птаха в лесу,
В несложных трудах и заботах.
Под грустные песни далекой Алсу
С утра отбиваю на пожнях косу;
Приспела пора медоноса.
Нетканых ковров по зеленым лугам –
Сыскать ли богаче базара!
Уставши плескаться в крутых берегах,
Поманит речушка податься в бега,
В купелях пропасть светозарных,
Чтоб синие ситцы высоких небес
Текли отраженьем легко и беспечно
И верилось, нет благодатнее мест.
И любо нести одиночества крест,
Не сетуя: время цветенья не вечно.
И любо незлое ворчанье шмеля
На пиках кипрея, на солнцах ромашки.
И голос кукушки в густых зеленях.
И шепот осин. И прекрасна земля.
И хочется жить. И душа нараспашку.
ЛЬНЫ ЦВЕТУТ
Высокий день и озерка слюда.
И небо от земли неотличимо.
Льны зацвели. - Спешите все сюда!
Льны зацвели. Не проезжайте мимо!
Цветут – остановитесь, лета дни!
Все реже льны в полях моей России.
Высокий день, молю, их свет продли -
Небесно-голубой, озерно-синий.
Чтоб в память отложилось навсегда
И жило в нас - светло, неизлечимо:
Высокий день и озерка слюда.
И льны цветут…
Не проезжайте мимо!
СКОЛЫ
НОЧНОЙ ГОСТЬ
Он вошел, сел на стул в изголовье,
заглянул, как в колодец, в глаза.
- Знак был свыше: вернулись в гнездовья
журавли, - еле слышно сказал.
- Я их видел. Шли вслед за рассветом,
и трава зацветала у ног...
Не поверил я; время – не лето,
и подумал, что я занемог.
- Кто ты есть? И на что намекаешь? –
сорвались против воли слова.
Пела вьюга – протяжная, злая,
и мороз колотил в сеновал…
- Я – предтеча июньского поля,
где ликует и плачет душа.
Было ж сказано: вольному – воля
оставаться собой до конца.
Был никем мне меня посетивший,
но как слово-то в сердце легло!
Странно глянул. Ушел, не простившись.
И я больше не видел его.
В КИНО
Плачет в cinema девочка Аня,
Мнет платочек, мокрый от слез.
В черной тонет ночи «Титаник»,
Тонет остров любви и грез.
Плачет девочка. Сердце рвется;
Никому уже не помочь.
Черных ужасов черные клочья
Поглотила черная ночь.
Не стыдись своих слез невольных,
Если хочется плакать, - плачь!
Еще будет: ветер наполнит
Алый шелк между струнами мачт.
Сжалось в креслице детское тельце.
Тихо всхлипывает, чуть дыша.
Плачь! Пускай сострадает сердце,
Пускай настежь будет душа!
Слезы падают, словно вишни,
В зале cinema вновь и вновь.
Помолюсь: О, Господи всевышний,
Сохрани в ней к ближнему любовь!
* * *
Нет! Поверь, не погибнет Россия!
Рано вьется над ней воронье.
Рая мы у судьбы не просили,
Не забыли и имя свое.
Мы – придет! – и посеем, и вспашем
Заповедные предков поля.
Это все в нашей совести, наше.
Наше небо и наша земля.
Мы за пашни и жито в ответе,
И за все пусть да спросится с нас!
Спросят с нас не рожденные дети
И заблудшие души – все с нас!
Не отсюда ль – не спится ночами?
Не туда ли, сквозь дымку полей,
Смотрят в нас голубыми очами
Лики с фресок старинных церквей?
* * *
(От Иоанна, гл.3 стих 13)
Пир. И дым сигаретный – столбом!
На столах – разносол самобранки;
пляшут искры в бокалах с вином,
бьют «за здравие» звонкие склянки.
А за окнами – тьма. Уколоть
глаз не в силах ненастные дали.
Хороводится сытая плоть
(стены те не такое видали!)
Только глянь, где шаманит метель,
в бубен бьет и зовет потрясений,
дверь парадной срывая с петель,
вдруг объявятся смутные тени.
Се – фантомы нездешних пиров.
Се – изгои до кончиков пальцев,
возникая из темных дворов
молчаливой толпой оборванцев,
мнутся обочь витрин из стекла,
натянувши шапчонки на уши.
Ниспошли им немного тепла,
пощади их замерзшие души!
Они, сирые, – братья мои,
непонятных времен страстотерпцы.
Дай им черствые хлебы твои
и отверзни закрытые дверцы.
Слово каждому – быль или небыль?
Будет каждому свой благовест.
Siс!: никто не восходит на небо,
разве только сошедший с небес…
* * *
Жестокий век!
То тати, то пожары,
То звон литавр, то выстрелы в упор,
То пир, то голод, то свободу – в шоры,
На правеже – неправый приговор.
И никуда не спрятаться, не скрыться,
Не вымолить пощады у Тельца.
На кладбище – знакомые все лица;
С плит каменных не отвернут лица.
В жестокий было суждено родиться,
Вдвойне жестокий вышло - умереть.
Как сердцу вольно указать не биться?
И боль в какой темнице запереть?
Проплачут журавли, вдали растают,
Оставят в дни остатние и те
Завидовать высоким этим стаям;
Они куда-то могут улететь.
* * *
Кто теперь я,
песчинка двадцатого века,
переживший страны холокост?
Может, должно вот так: человека,
если силой иссох, – на погост?
Тот, кто после пришел, верховодит,
как умеет, не ведая добрых вестей -
без губительной смуты в народе,
на полях без кровавых костей,
безо лжи, лихоимств, казнокрадства
(чур – от этих напастей – меня!).
Под шумок растащили «пол - царства»
(кто ж пол-царства дает за коня!).
Раскатали, что было построено;
мнилось многим тогда, – на века.
Почему же так жизнь-то устроена,
что народ - завсегда в дураках?!
Будь ты плотник, кузнец или пахарь –
семижильный кормилец страны,
все одно: до исподней рубахи
обдерет, доведет до сумы
хитроумный купец да властитель
да опричников тучная рать…
Был и пахарь, и жнец - не воитель
(не на брата же меч поднимать!).
Стал я лишним, свой век переживший,
диссидент в разлюбезной стране?
Да прости же мне грех мой, Всевышний,
что я верил в добро на земле.
* * *
Ах, как много уже не успею…
Время кончилось сеять и жать...
Не обнять необъятную землю,
Хоть привык с петухами вставать.
Хоть печалить себя и не смею,
Что стою у последней межи,
Я уже ничего не успею!
Вспять, увы, не покатится жизнь.
А ведь думалось: все в моей воле,
И не будет рассветам конца,
Песням – звонкости, краюшка – полю,
Света мая – купав бубенцам.
Колокольцы мои отсинели,
Отзвенели мои бубенцы.
Под разбойничий посвист метели
Постучатся в ворота гонцы –
Как шрапнелью ударит по крыше,
И душа отлетит в макрокосм.
Приютит ли беглянку Всевышний
Или выгонит стыть на мороз?
* * *
Минет все.
Истает путь земной…
Чем жилось – ушло, прогрохотало.
Платье с черным поясом твое
Уж не грезится за красноталом.
Будет речка вольная бежать,
Беззаботно в камушках играя -
Голове кудрявой не лежать
На коленях в изумрудах мая.
Дни текут – не будет им числа! -
Солнечные, с привкусом клубники.
Но все реже возвращаться в снах
Станут встречи, прикасанья, лики.
Время лечит… Отчего же кровь
Будит краснотал на снежном поле?
Излечившись, сердце стало вновь
Тосковать по давней сладкой боли.
* * *
Елене
В час, когда печали, выйду в поле,
Буду пить неистребимый свет…
Что тут о своей-то помнить боли,
Будто ничего больнее нет!
Что тут о себе-то, право, если
Тяжела заботой мать-земля.
Поклонюсь ей: - Подскажи мне песню,
Ту, в которой бьется боль твоя.
Пусть она тревожит и мятется,
В синий устремляяся зенит.
Сердца боль - для жизни! - отольется
И высоким слогом прозвенит.
ЛЕСОСПЛАВ
...В одну из весен нас, четверых столяров райпромкомбината - вчерашних пэтэушников, откомандировали в леспромхоз на сплавные работы, напутствовав: оставаться там до конца караванки.
- Отдохнем, - помнится, обрадовался перемене обстановки Колька Казарин, первый дружок Веньки Тетерина.
- Пупа не сорви на таком «отдыхе».., - примерно так остудил товарища рассудительный Володька Маклаков, собираясь в дорогу.
Несколько строф, написанных тогда, что называется, «с натуры», по ходу «командировки», спустя годы вернули к теме ушедших в историю лесосплавов.
Так появились эти стихи.
Валентину Устинову - наставнику
1. Лед тронулся
Река темнела и трещали
источенные солнцем льды.
Большую воду люди ждали
и рьяно ладили багры.
Да, ждали все большую воду,
когда, очистив берега,
убрав оденки, лед, свободу
и мощь почувствует она.
Река очистится от гнета,
по пожням плеса расплескав.
и грянет жаркая работа
для лесорубов.
Лесосплав.
И грянет!
А пока на комель
багра садится острие.
Идет шуга рекой и стонет,
на прочность пробуя ее.
2. Сборы
То не витязи из былины
и не копья, – багры
поднимали мужчины,
выходя во дворы.
Одиночно, попарно
шли к конторе сплавной
и мужчины, и парни
и шутили со мной:
– Сплав – лежанка на пожне:
не проспи лишь затор.
А проспишь – не поможет
ни багор, ни топор.
– Все спасенье – в бригаде.
Проморгаешь – кричи…
– Где стоять, не выгадывай;
дело общее. Не ловчи!
Сговорились, срядились
и шагнули в рассвет,
будто так и родились
Сплавщиками на свет.
3. Затор
… Вот взметнулась за поворотом
Стоймя, с гулом сосны свеча.
– Эх, ядреная…, полоротый…! –
Венька ватник рванул с плеча.
Поздно! Сжатые берегами,
из стремнины, наискосок
грузно дыбились и комлями
бревна вспарывали песок.
А с верховья –
все больше, чаще –
бревна,
бревна.
Конца им нет!
Венька сгустком одним хрипящим:
– Верхних надо! Исходу нет.
Кто в низовье, увидят вскоре… -
И, и рванув, как копье, багор –
на секунды счет при заторе –
белкой выскочил на затор.
Вот она, лесоруба слава,
работенка – аккордный рубль!
В сжатом времени лесосплава
даже спину не надо гнуть.
Целый день слушай птичьи трели
да ленивым кивком багра
лишь отталкивай бревна ели,
с хрустом льнущие к берегам.
Да дыши, проходя дозором
ход неспешный грозной реки.
Только бойся, когда затором
срежет кустики, тростники,
и рванется, в спираль закручен,
миг, ускоренный во сто крат.
Бревна ткнутся к песчаной круче,
остановятся –
и крестать
друг на дружку,
вставая дыбом
под напором тугой воды,
в створе бьющейся белой рыбой,
пеной, стелющейся, как дым.
Вот тогда собирай бригаду!
Веньке это – как в сердце нож.
Но сейчас торопиться надо,
и порывом одним «даешь!»
вся бригада – большое дело! –
в комель дружно воткнув багры,
поднатужилась – и запело
бревно, взятое на разрыв,
из затора. А следом – пачка.
– Веселее!
Нажми!
Еще!
Ну-ка –разом,
по счету,
качкой.
Раз-два, взяли! – кричит старшой.
И на Веньку незлобным матом:
– Осторожнее, твою мать…
Сапоги, что, – набиты ватой?
Подскользнешься ведь – не поймать…
Мужики, им бы скалить зубы.
– Венька плавает топором…
Все четырнадцать – лесорубы,
всласть кормившие комаров,
снег меся, не считая годы,
и вдали от столиц, тепла
в звоне гнуса и непогоды
на делянках «давали план».
– Поднатужились, что есть силы.
Эвон – тронулось.
Па-берегись!
И пошли, потекли лесины,
лишь подталкивай, не ленись.
Венька – в пляску.
А мимо,
мимо,
утопающие под сапогом,
словно клавиши пианино,
бревна рвутся от берегов.
И уносит теченьем хлопья
пены легкой, как каламбур.
И дружина, составив копья,
собирается.
Перекур.
4. Караванка
Мы вышли к устью вовремя. Уже
вода ушла, и высветились мели
и камни наподобие ножей
скоблили плот. Усталость зрела в теле.
Толкалась боль в плечах, в запястьях рук.
Но лесосплав закончен был и – амба!
Мы собрались на взгорке, там, где дамба
бетонный замыкала полукруг.
Мы две недели гнали караванку –
таскали бревна с пожен, из низин
да топляков свинцовые болванки
в плоты вязали, хрястаясь в грязи.
А вечером, воткнув багры в песок,
валились на смолистые настилы
и до утра, без снов, копили силы,
фуфайки скатку сунув под висок.
Но знали мы: погоня – по пятам.
Вода уходит, мы за ней – погоня.
Пластали бревна, лишь начнет светать,
под бас старшого: – Ну, робя, – по коням!
И вот мы в устье.
Раньше на два дня,
как скажет завтра местное вещанье.
Стоим на взгорке, долго и прощально,
над бронзой лбов кепчонки приподняв.
Прощай, река!
Твой норов крут. И пусть!
Все поровну: работа, деньги, слава.
Тебя, как нас, переполняет грусть
о времени неходком лесосплава.
Прощай, река!
В раздолиях лесных
ликуй и властвуй – вольной и красивой.
Но мы еще померяемся силой.
Прощай, река!
До будущей весны!
1977г.
ВРЕМЕНА ГОДА
(лирический пятерик)
1.Время весны
Я опять занемог
говорливой весной, суматошной,
часто вижу во сне
предрассветную сизую хмарь.
Там, над зарослью мхов,
на глухом токовище таежном
точит песню любви
краснобровый молчальник – глухарь.
И подвластна душа
неизбывному чувству свободы.
Сняв тугой патронташ,
воздвигаю шалаш из хвои.
Разве счастье в добыче?
И в тайных владеньях природы
разве выстрел – награда
за жаркие стоны твои?
Солнцеликий апрель!
Ты в преддверии майского гуда
по знакомой тропе
приведи к токовищу меня
и среди этих рощ
возврати ощущение чуда –
глухариную песню –
поэму любви и огня.
Пусть ликует весна
и хмелеет от птичьего звона,
пусть колдует она
на бескрайних владеньях своих.
Пусть рождается чудо
и в почке могучего клена,
и на тонких тычинках
неброских цветов луговых!
2.Время лета
Что значит лето?
Утром по росе
Шагнуть в траву, звенящую безбрежно,
И, вверившись удачливой косе,
Идти прокосом ровно и прилежно.
Отраден день под звон напевный кос!
В святой необходимости работы
Почувствовать, как воздух-медонос
Переполняет легкие, как соты.
Усталость дня измерить на глотки,
Увидеть: даль закатная струится,
Сложить ладони – чуткие лотки,
Над родниковой чашею склониться.
Неторопливо выметать стога,
И, подобрав последние сенинки,
Толкнуть назад крутые берега
И плыть, и плыть сквозь желтые кувшинки...
3.Время осени
Вот и осень пришла!
Налилась над рекою сморода.
Березняк и осинник –
такая везде светизна,
что не верится даже,
что все это – просто природа,
та, простая, которую
нам никогда не понять.
Никогда не постичь
ее сути, печали и власти,
лишь идти и идти,
во владеньях ее хоронясь.
А уж если и есть
это неуловимое счастье,
то имеет оно
с этим временем дивную связь,
с моросящим дождем,
с отлетающей кроной березы,
с тем знобящим покоем,
которого не осознать.
Но придет – и опять
набегают горячие слезы –
то ли свет, то ли цвет,
то ли боль застилает глаза.
4.Время зимы
А мир зимы, как эшафот,
с которого сойти не просто.
В оконных рамах лес – офорт,
неистребимый свет бересты.
И плоть офорта – след резца
и след иглы гравировальной,
укрывших вольно деревца
в шатрах глухих, пирамидальных.
И мнится мне: я обречен,
мне выбор красок ограничен,
что зря был летом облучен
целебным светом земляничин.
Что быстрой речке – цепенеть,
тепла, движения лишаясь.
Но солнца выкатилась медь,
не светом – цветом оглушая.
И заиграла, кровь гоня,
зари лучистая аорта.
И вот уж в трещинах броня
холодной статики офорта.
И, хоть в безмолвье погpужен,
мир полон новой страсти, света.
И снова, как свеча, зажжен
я белым пламенем рассвета!
5.Время любви
Есть время снега, время буйства трав,
Пора весны и время увяданья.
Но есть пора любовного терзанья,
Которая живет незримо в нас.
Живут прохлада августовских зорь
И щедрые пророчества кукушки,
Несложный быт заброшенной избушки
Под небом, где мерцает Волопас.
Мы жили там одни, уединяясь,
Средь диких трав и птичьих перебранок.
Лишь вдалеке, минуя полустанок,
Протяжно рокотали поезда.
Живет в нас память (сколько лет прошло!)-
Мы рвали колокольчики над плесом,
И солнечные зайчики, как блесны,
Скакали по осиновым листам.
Порою, канув в лето и кипрей,
Мы засыпали в полуденном зное
И растворялись в неге и покое,
Чтобы, проснувшись, вновь любить и жить.
Прекрасен мир! Приемлю до конца
Все сущее светло и безупречно.
Сойду на полустанке «Междуречье»
И осознаю: некуда спешить.
На пожнях колокольцы отцвели,
И лишь во мне, как отголосок эха,
Вернется вновь пьянящий отзвук смеха
И стихнет колокольчиком вдали.
Прекрасно время, пролитое здесь!
И этот лес, и запах медуницы,
И то, что это все – не повторится,
Как ты судьбу об этом не моли!
1985г.