Улыба Грустинишна. 4. Баба Яга (Юрий Николаевич Горбачев 2) / Стихи.ру

Иега Генриховна работала в средней школе № 105 уже десять лет. Преподавала она русский и литературу, среди учительниц уважением не пользовались – смотрит на всех свысока, все умничает,- а ученики её просто боялись, за глаза да и в глаза называли Бабой Ягой. И действительно, внешность Иеги Генриховны носила отпечаток демонический: горбоносая, с пегой шевелюрой, на веки вечные приговоренной к «химке», худая, высокая, с чуть сутуловатой спиной, низким, скрипучим голосом; вдобавок, три года назад Баба Яга поскользнулась на ступенях родной школы и сломала шейку бедра, после чего стала слегка прихрамывать. Несмотря на хромоту, по коридорам учебного заведения Иега носилась, развивая почти фантастическую скорость, завивая вокруг себя воздушные потоки, в которых крутились какие-то бумажки, чьи-то тетрадки и даже трепещущие от страха пятиклассники. Особой нелюбовью хромоногая Яга пользовалась у Ивашечкина и Блитенкова из 5Г.             Валерка Ивашечкин – рыжий, маленький, конопатый, пухлый. Он сидел в З13 кабинете Иеги Генриховны на первой парте, и его маленькие ножки в детсадовских сандаликах были настолько коротки, что не доставали до пола. То ли по привычке, то ли от внутреннего ужаса от голоса Яги, от её пряного запаха Валерка что есть силы болтал своими младенческими ножками под партой. Его сосед, Лёнька Блитенков ,долговязый чернявый второгодник с неизменным наушником в правом ухе и жвачкой во рту, шептал Ивашечкину плохие слова про Ягу и рисовал всякие смешные закорючки. Валерка сидел, болтал ногами и прыскал, прикрывая рот беленькими пальчиками с рыжими крапинками. Линейка, которую мать положила ему в пенал, превращалась в самолет, а синяя резинка - в ворону, которая летит навстречу самолету.
Он всегда играет, этот рыженький! Ничего не слушает и не понимает! Не может выполнить ни одного задания! Иега Генриховна нависла над Ивашечкиным, её круглые глаза впились в рыжую макушку. Мальчишка вжал голову в плечи, остекленело глядя на русичку снизу вверх. С его носа на тетрадь плюхнулась непонятная капля.
-Сейчас сожрёть!- завопил Блитенков…
…В избе стоял пряный аромат. Огромный котел, в котором парилось, шипело и булькало, занимал всё внутреннее пространство печи. На поверхности зеленоватой жидкости плавали лягушачьи круглые глаза. У Яги засосало под ложечкой.
-Четвертые сутки во рту маковой росинки не было.
Яга прикрыла совиные глаза. Заныла нога. Да какая там нога! Желтая, отполированная мазями из болотной глины кость, на которой болтались лоскутки бурой кожи. Лет триста тому Яга поскользнулась на харчке Горыныча, что-то треснуло в бедре, боль отключила сознание. Демоническая женщина пришла в себя только тогда, когда змеева кислота разъела мышцы и кожу.
В душно-пряном мареве вдруг возник запах чужого: острый, пронзительный, живой. Яга вспомнила: пухлый рыжий младенец, неизвестно откуда взявшийся в дремучем лесу, стоял около её избы. Рыжий мальчишка, прямой как струна. то ли от отчаяния, то ли от страха кричал совсем по-взрослому: «Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, а ко мне воротами: мне не век вековать, а одна ноць ноцевать».
Тогда Яга впервые ощутила запах живого. И тогда впервые засосало под ложечкой. Как она голодна! Ей ясно привиделось, как зубы прокусывают что-то теплое и мягкое, имеющее необыкновенный вкус, теплый и кровяной, как хрустят нежные кости; рот наполняется чем-то плотным и горячим; с первым проглоченным куском к ней возвращаются силы, как будто возвращается она из небытия, полумертвец- женщина без теплой крови и живой души превращается в человека с сердцебиением 70 ударов в минуту.
Рыжий назвал имя: «Ивашко». Это сочетание певучих И-А-О: И - тонкий плач нарождающейся жизни; А – торжествующий возглас активного мужского начала; О – прощальный предсмертный выдох, - заставило Ягу провернуть пространство избы Кубиком Рубика, отвалить жерло двери и проскрипеть: «Куда путь держишь, …?», еще раз повторить магическое заклинание – мужское имя, от звуков которого, вздрагивая и сотрясаясь всем телом, пойти в дикую пляску.
Переступив порог, Ивашко вдруг стал вытягиваться, домотканая рубаха и холщёвые портки стали рассыпаться, превращаясь последовательно в холсты, нити, синие цветы льна, семя. Лапти, расплетаясь, становились желтыми лентами лыка.
Яга усадила вытянувшегося и побледневшего юношу за поросший мхом стол на земляную лавку, поставила перед ним лохань с лягушачьим варевом. Ивашко взял деревянную ложку и стал хлебать ведьминский суп, не глядя в посудину и не ощущая вкуса.
Продолжая свой дикий танец, Яга подвела осоловелого безвольного гостя к котлу и, зачерпнув обжигающую зеленую гущину огромными корявыми ладонями, полила ею голого Ивашку, потом рухнула без сил около печи.
Обмытый и спеленутый, с белым, полупрозрачным лицом и бескровными губами, вытянувшийся и похудевший, с выступившей каплей на носу, лежит Ивашко на пороге избы, а за ним - выход в белый густой кисель тумана иного пространства, отличного от избы-гроба Яги, женщины, неживой, но и не мертвой, поставленной неведомой силой охранять два мира друг от друга, жизнь от смерти ,баб от мужиков, младенчество от зрелости, время от пространства.
Яга , собирая последние силы, приподнялась, увидела живого. Голова кружилась, в ушах звенело, в глазах – темные круги. Протащив костяную ногу полметра, она выкинула Ивашку в открытую дверь.
-Ступай, молодец!
… Иегу Генриховну вдруг замутило. Она едва сдержала рвотный позыв. То ли от сладко-грязного запаха пятиклассников, то ли от пряного аромата собственных духов приступы тошноты возвращались вновь и вновь.
-Во рту маковой росинки не было…
Иега посмотрела на Ивашечкина: перед ней сидел не пухлый младенец, а юноша с заострившимся лицом и упрямым мужским взглядом. Под партой сиротливо стояли уже ничьи детсадовские сандалии.