Я уже успокоился чуть...
Реже снились далёкие страны,
Что шептали: ты нас не забудь,
Как предавшие нас капитаны.
Я им клялся той клятвой морей
Возвратиться, коль жив, только буду.
Тою клятвой, что жизни сильней
И страшнее заклятий всех Вуду.
А сегодня напомнили мне,
Растревожив и сердце, и душу,
И брожу я, сгорая в огне,
Как невольник, покинувший сушу.
Моя гостья, пришедшая в дом,
Любопытство, притворно скрывая,
Попросила поведать о том,
Путешествовал ли до Китая?
И случалось ли видеть хоть раз
Африканок эбеновых очи,
И волшебный Багдад, и Шираз,
И каирские жёлтые ночи.
Да, случалось. Да, видел. Да, был.
А она без конца вопрошала...
А я прожитого ворошил
Притуплённые памяти жала.
О, как жадно внимала речам,
О, как очи её серебрились...
И, как чувственно по плечам,
Её косы лились и струились.
А она уносилась вослед
За фелукой, охотником, в шхеры...
Увлечённо летела на свет
В край, где жили когда-то шумеры.
И бродила со мной средь руин
Городов позабытых и тайных.
Подымалась с бездонных глубин
И встречала людей не случайных...
Но ни слова о том не сказал:
О судах, торговавших эбоном*.
И о том, как принцесс выкупал,
Танцевавших в матросских притонах.
И о том, что стреляли вослед
Много раз... но лишь падали кони.
Ангел? Бог? ограждали от бед,
Подставляя лицо и ладони.
Вечерело, её проводил,
Сожалея в душе, что пора.
Сам же долго по дому ходил,
Не ложась отдыхать до утра...
Моей гостьей ей завтра не быть,
Не глядеть в голубые глаза.
Буду по морю синему плыть,
Отпустив из чехлов паруса.
эбон, эбен, а так же чёрное дерево - на
языке работорговцев - рабы с африканского
континента