После второй мировой детдома были переполнены.
В течение многих лет после войны туда приходили дяди из органов
и отбирали ребяток посмышленей и пошустрей, которых можно было выучить
и использовать потом как расходный материал в спецоперациях.
У ребяток этих не было родственников! Один из таких пацанов мне рассказывал,
что больше всего они, в своем полуголодном детстве, любили дежурить на кухне.
А самым нелюбимым делом была утренняя линейка с обязательным пением
на протяжении многих лет «Союз нерушимый сидит под машиной…»
ДЕТДОМОВЕЦ
Семичастный, Шелепин, Андропов
любили его.
Он знал пять языков
и стрелял в темноте абсолютной.
Он был мастер по боксу,
по плаванью и по дзюдо.
На подлодках ходил
и летал при погоде нелетной.
Он живет на Арбате,
в вытрезвитель его не берут.
Он Герой СССР,
он дважды и трижды заслужен.
Если пенсия пропита –
даже пива в кредит не нальют.
Он семьи не завел,
а гебистам он больше не нужен.
А друзья у него –
Ле Зуан, Арафат и Фидель.
Он с Кадафи сидел за столом,
его Карлос хотел взять на дело.
И от всех этих дел
в тридцать пять он уже поседел,
и от всех этих дел
к сорока у него сдали нервы.
Ему снятся Биафра, Ливан
или Южный Вьетнам.
Он кричит,
в темноте никого не пугая.
Он жены не завел,
у него не родился пацан.
Он живет на Арбате,
сто сорок свои пропивая.
Джип проехал, и джунгли горят,
но в засаде ребята лежат,
а один побежал на Арбат,
подгоняемый белой горячкой…
Всем нам в детстве гремел барабан,
каждый день пели гимн по утрам,
и любил подежурить на кухне
заводила наш и атаман.
70-е
Из книги А. Фильцера «Предновогодний романс», 1998
*
Отец пил водку и скучал,
мать не была его женою.
И мальчик, божий одуванчик,
рос то у бабки в Костроме,
то в школе на продленном дне.
В семнадцать, кончив ПТУ,
он перед армией работал
на фабрике и там сошелся
с такой же, как и он шпаной.
Они учились друг у друга
как жить, им не хватало книг,
но он уже без книг постиг,
чем заполнять часы досуга.
Простой была его стезя:
подрался – получил условно,
потом попался с анашой,
и отсидел уже три года.
Он с девушкой ко мне ходил,
мы с ним дружили, но за драку
он сел опять – теперь четыре,
и выйдет в семьдесят шестом.
В нем с молодости был надлом,
он ненавидел все вокруг
и плановой длинноволосый
он понимал не меньше нас.
Бывало, выпьет в выходной
и рассуждает: "Бог с тобой!
Цветет сирень и небо сине.
Через плечо – не горячо?"
Увидимся ли мы еще
в двадцатом веке,
во второй его
и лучшей половине?
Он в душу ни к кому не лез,
пол-литра принял, и исчез
словно падучая звезда,
стремящаяся в никуда!
70-е
Из книги А. Фильцера «КРАСКИ НА ПАЛИТРЕ ТВОРЦА», 2012