Третья комната в квартире Трифонова нашлась не сразу. Когда затеяли ремонт в коридоре, сначала шпателем отодрали замаранные временем обои и, вот, под ними обнаружилась дверь. Совсем как в каморке у папы Карло за нарисованным очагом. Старая дубовая дверь в три слоя была заклеена декоративной бумагой и заперта на ключ. Обалдевший с утра от такой неожиданности, Трифонов попытался вспомнить, где лежит ключ, но тут же понял, что и сама эта дверь в его квартире до сего времени была лишь продуктом фантасмагории или бредовых снов перед зарплатой. Тогда он, что есть силы, навалился всё ещё крепким телом на неизвестный вход (выход) в эфемерность, находившуюся, как оказалось, в ведении его полезной жилплощади. Дверь не поддалась. С бесстыдством жэковского слесаря, Трифонов взломал её кривым железным «рачком». Дубовая рама дала крен. Борис Петрович даже испугался, не провалил ли он стену к соседям и не открыл ли лаз в потусторонний мир. Но потайная дверь, хранившая молчание двадцать восемь лет, крякнула ржавыми петлями, и оттуда из образовавшейся пустоты пахнуло в лицо забытыми запахами мастики и гуталина, смешанными с тяжёлым воздухом одеколона «Тройной». От волнения с потного лица слетели очки и Трифонов выронил себе на ногу слесарный ломик. Дальнейшее стало скорее видением, нежели откровением…
Когда вернулась с работы жена, первое во что она поверила, была паранормальная решительность непонятно чем встреноженного мужа. Вступив в краску, она неуклюже раздавила его треснувшие очки. В аварийном коридоре, напоминавшем тоннель в бомбоубежище, стояли горы алюминиевой посуды (преимущественно супницы), покрытые пылью фарфоровые наборы, предметы из порцеляны. Муж стоял в проёме неизвестной двери и держал в руках хрустальную люстру.
- Нашлась, таки… - сказали губы на воспалённом лице Бориса Петровича.
Ни слёзы заикания, ни нервное потрясение жены не произвели на Трифонова ровно никакого действия. Борис Петрович болезненно упирался глазами в образовавшуюся брешь. Там, где ещё недавно уверенно стояла стена, теперь находился неисследованный объём спелеологического пространства. Взявшись быть диггером, Борис Петрович молча поволок жену в неведомую область открывшегося проёма. Треснувшись в аварийном сумраке лбом о неизвестный звонкий предмет, предположительно канделябр, Трифонов выдавил:
- Нет, здесь никто не жил. Это лаборатория времени!
Среди купы старых трудовых газет эпохи развитого социализма с добросовестностью советского товароведа были аккуратно сложены чайные сервизы, фаянсовая посуда и прочая кухонная утварь. За лакированным пианино «Красный октябрь» с резными пилястрами виднелись горы бытового алюминия: кастрюли, вёдра, миски, черпаки. Весь этот склад неликвида очень органично дополняли чеканка «под старину» на стенах, копья, подсвечники, треснувшие часы с кукушкой.
- О-бал-деть! – наконец совладала с собой супруга Трифонова. – Этого не может быть!
- Нет, это всё тут было – зло оборвал жену Борис Петрович. – У меня прямо за стенкой, под правым ухом…
Реальность, материализовавшись, предстала перед обоими теперь чётко выраженными фактами: во-первых, всё это было в их личной собственности, которую никто не использовал, во-вторых, за это всё платилось как за находившееся в пользовании!
Тут же вспомнилось, как покойная бабушка (родная бабка жены Трифонова, которая и была владельцем этой квартиры), гнусно вывешивала именно на этой стене график посещения ванной комнаты. Трифонов скривился, он точно помнил, что день его помывки был суббота, вечер. В аккурат – во время футбольного матча. Позже к графику на стене добавились правила поведения в доме. Свод требований даже включал в себя такой пункт как обязательное проветривание квартиры с полным кварцеванием комнат. Причём, их с женой маленькая комната кварцевалась вдвое дольше положенного. И это при том, что кварцевый аппарат был приобретён на деньги Трифонова, почти подпольно, с чёрного входа у пьяного реаниматолога из районной больницы. Запах от этой принудительной процедуры долго не давал уснуть, приходилось ещё раз проветривать комнату. Но бабушка тоже не спала и всякий раз после проветривания требовала последующей стерилизации помещения. Теперь Трифонов точно знал, куда пропадала лютая бабуля, оставляя радостную записку: «уехала на дачу». В самый пик готовности жаркого из баранины (III том «О вкусной и здоровой…), в самую ответственную минуту выноса окорока из духовки, за спиной из воздуха появлялась бабушка с пакетиком душистого горошка или лаврового листа:
- На-ка, добавь маленько… (или) А что за маринад, Боря?
«Здесь вещи почище будут…» - мелькнуло в разгоряченном мозгу у Трифонова. Ведь, даже отдавая Богу душу, бабушка не преминула напомнить ему о значении списков и инструкций на заколдованной стене:
- Завтра по расписанию моете коридор. В четверг холодильник и кухонную плиту. Не забудь, Борька, отметить всё на графике.
- Я всё помню, Клавдия Семёновна, не расстраивайтесь за зря. – отвечал удручённый Борис Петрович.
- Умру, - говорила бабушка, - а дела этого не бросай. Держи в порядке дом. А, Танька, она у тебя непутёвая! Приучай её к порядку. В среду её очередь ковры трусить…
- Всё расписано до 2015 года… - отвечал терпеливо Трифонов.
- Хорошо… - соглашалась Клавдия Семёновна и вскорости упокоилась с миром.
День, в который умерла скрупулезная бабушка, выбил из графика всю осиротевшую семью Трифоновых. Они долго не находили себе места в доме, путали, чья же теперь очередь выносить мусор, подолгу перечитывали собственноручно написанные инструкции Клавдии Семёновны и уже по инерции ставили галочки напротив добровольно выполненных мероприятий. Всё шло своим чередом, но исторические таблицы и должностные инструкции решили оставить на прежнем месте в знак уважения к почившей.
Вспомнил Трифонов и то, что как-то само собой было забыто. Однажды, год на третий их совместной жизни, он, ещё молодой инженер-радиоэлектронщик, приволок с «толкучки» военный гироскоп. Некогда секретное изделие было грубо сорвано со сверхточного крепления (ещё в заводских стенах) и едва не ушло как вторичный цветной металл из рук ушлых барыг. Его (Трифонова) научная совесть, такой произвол допустить не могла. И, вот, на третьи сутки экспериментов с умным прибором, когда бабушка (как думалось!) отдыхала в санатории «Ясные Зори», этот самый гирокомпас пропал из дома. Как растворился! Когда придя с работы, Борис Петрович (тогда ещё просто Боря), обнаружил пропажу, он закатил грандиозный скандал своей жене Татьяне. Дело дошло до развода. Тогда и вылезли недостачи в техническом инвентаре молодого Бори, а также недоимки продуктовых наборов в холодильнике молодых супругов. И всё бы ничего. Но таки и Таня заподозрила Борю в нечистоплотном обращении с личными средствами гигиены (женскими, надо сказать). А пропала тогда не только косметичка с помадой и «Москвой красной», но и набор пинцетов для всех возможных случаев… Туалетную бумагу, вообще, же никто не считал, но и она, и сахар, и чай в доме, казалось, дружно выходили из-под контроля. Семейный бюджет стоял на грани катастрофы и это в отсутствие-то Клавдии Семёновны. Электросчётчик на лестничной клетке тоже не отставал от предметов быта и даже давал им фору, накручивая в низкий сезон отсутствия Клавдии Семёновны, по всем статьям её присутствия в доме. Трифонов седьмым чувством понимал, что что-то происходит не так, но что именно, не мог понять никак, так как был человеком логики и предметного ума.
Возвращение бабушки Клавы из Буковеля было внезапным. В пятницу вечером, после душа Трифонов вышел на балкон своей спальни покурить на сон грядущий. Жена тоже не ощутила приближающейся развязки. Летний вечер убаюкивал речными ветрами и долговязыми ветками каштана у самых поручней балкона.
- Кто должен мыться в пятницу вечером? – страшно произнёс коридор.
Трифонов проглотив сигарету, едва не вывалился в объятия июльской зелени… Мысль о «внеочередном» приёме водных процедур стала очень детально вырастать в передней, отчётливо формируясь в уже слегка подзабытый образ Клавдии Семёновны.
- Где должен стоять мой утюг после 18-00? – чёткой интонацией завуча вопрошала бабушка.
- Клавдия Се.. – вырвалось из груди супруги Тани и строчка сорвавшись, тихо потерялась где-то в бетонном перекрытии кухни.
На пороге спальни, почему-то в нижнем белье, с одной бигуди на темечке и с килловатным кипятильником в руках стояла, никем не встреченная с поезда, Клавдия Семёновна…
Утро следующего дня было хмурым. На злосчастной стене над графиком дежурств и посещений уборной висел свежий, только что приклеенный список штрафников. В нём жирным маркером в траурной рамке всего две фамилии: Трифонов, Трифонова…
От этих непростых воспоминаний цокольный холод ощетинил седые усы Бориса Петровича. Теперь, когда всё стало ясно как в детстве, можно не гадать на кофейной гуще, почему не смеялась бабушка, когда они все втроём смотрели любимую картину юности «Призрак замка Моррисввиль»? Отчего была против замены старых батарей? Чего не нравились ей разговоры о расширении жилплощади?
Бабушка Клава не просто жила одна в двух смежных комнатах, она ещё и вела двойную жизнь! Мало того, что холодильник с продуктами ежемесячно пересчитывался как склад ГСМ (а все недостачи списывались на вечных дежурных по кухне), но даже деньги на квартплату требовались как арендная плата ровно за половину квартиры!
- Что же?- успокаивала добрая жена. – Уже всё кончилось, Боря… Но в ЖЭК сходить надо…
- Зачем? – спрашивал утомлённый Борис Петрович.
- Вдруг, квартира числится как четырёхкомнатная..?
Следующую неделю супруги истово отдирали старые обои, простукивая все стены…