Это сокращённый, до объёма рассказа, вариант будущей книги.
Семейский дом на Заречной улице
Ирина Котельникова
Глава 1
На золотом крыльце сидели...
К родителям мужа мы поехали после регистрации брака. В село Дешулан, в улицу Заречную, в Дом с золотистыми ядрёными стенами, в высеченную топором дату постройки «1904», в ровные, как по линеечке, поднятые высоко над землёй окна, в старорусский «семейстий» говор я влюбилась сразу. Срубленный без единого гвоздя Дом был заполнен солнцем. Даже с севера выходило окно на крыльцо, которое и крыльцом назвать трудно. Оно словно сошло из детской считалочки: «На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич...» Стены были только до половины. Сама площадка уходила под крышу. Когда застеклили оставшийся до верха промежуток и сделали дополнительную дверь, на крыльце поместился обеденный стол, газовая плита. Это чудо-юдо и зимой у всех оставалось в сенях. Газ привозили в баллонах, и хозяева опасались, что «шандарахнет и взлетять усе на Луну». Впрочем,зимой варили в русской печке. Вдоль домашней стены во всю длину крыльца была лавка, на которой сидели, ставили летом квашню с тестом, под лавку кидали обувку. Со ступенек однажды кувырнулся подвыпивший дед Егор – отец Виктора. Всю ночь он сидел на крыльце и гутарил о политике. В Доме ворчали: «Паря – беда! Брежнев язви тя!». После небольшого затишья, раздался грохоток. Наутро дед не мог понять, почему болят бока. «Мать, ты меня намедни голиком не отчехвостила?» - допытывался он у жены. Но, обычно дед Егор не напивался. Бывал, немного навеселе, припрятывая от жены пузырь в гараже. Ныряя туда «ремонтировать машину», выходил, довольно улыбаясь. Извечная мужская хитрость, как ему казалось, надёжно выручала. Но о заначке знали все домашние. И смотрели на это сквозь пальцы. Дома, под приглядом, значит, ничего не случится. На лавку, а затем и во двор по теплу перекочёвывал огромный кактус, который мать Виктора выбрасывала окончательно и бесповоротно. На улице он поначалу страдал от вопиющей несправедливости, а к осени ему начинало нравиться вольготное житьё, и он толстел больше прежнего. На «вражину» во время генеральной уборки как-то приземлился дед Егор, не заметив, что кактус поставили на диван. С какими словами он подскочил, можно только догадываться. Рассердившись, дед заехал кактусу «в морду», ну, а о последствиях без смеха никто не мог рассказать. Как только подступали холода, выброшенное «чучело» перекочёвывало снова в Дом и зимовало на шифоньере. Туда-то уж точно никто не садился, даже случайно.
Глава 2
Ах, вы сени, мои сени...
С крыльца попадали в «сенцы». Это были даже не сени, а холодная половина избы, сложенная из брёвен. Дверь направо вела в казёнку – кладовую. Во всю длину тянулись закрома под пшеницу. В казёнке жили деревянные кадушки для капусты, топлёного сала и масла, груздей, стяколки (банки) с «самодолишной» тушёнкой. Окно вверху было небольшим. И даже в жару было зябко. Над входом в казёнку из сеней вела крутая лестница на чердак. В первое же лето я забралась туда. В детстве на чердаке бабушкиного дома я перечитала все книги из библиотеки. Укромный уголок, который не просматривался от входа, надёжно скрывал от попыток призвать меня к «трудовому подвигу». Побродила я и здесь по столетней пыли. Манаток (вещей) было мало. В сундуке пара детских костюмов вельветовых, как на детской фотографии мужа. Люлька с остатками истлевшей парусины. Вообще люлька напоминает большую рамку для фотографий. Кусок парусины пришивается ко всем четырем сторонам с припуском на углубление, куда потом и стелется что-нибудь мягкое для ребёнка. Привязываются к углам верёвки и вешают на крюк. Место для ребёнка готово.
Налево из сеней дверь в Дом. Семейский Дом разделён всего на две половины – кухню и комнату. Только представьте кухню в полдома! Одну четвёртую часть кухни занимает печь. Старую печь из глины с трудом удалось разобрать. Новый вариант «полурусской» печки сложили из кирпича. Но все навороты от русской печки в ней остались. Я так и не смогла разобраться с многочисленными вьюшками, заслонками. Какие из них открывали, когда дрова закладывали со стороны топки, какие, когда стряпали хлеб? Сверху осовремененной печки нашлось место и для махоньких полатей. Только никто там уже не спал. Внуки, играя в прятки, забирались туда и заодно щелкали сушившиеся семечки, выплёвывая шелуху на голову голившего. Верх печки украшала занавеска из ситца. Правый красный угол в кухне отводился Богу. Большая деревянная, писанная красками, была «Миколы». Рядом складень металлический с житием Христа. Иконы забрала дочь после смерти матери, сказав, что они «по наследству» переходят по женской линии. Спорить с ней не стали. Но, при виде в её квартире иконы на полке с косметикой, сердце горестно сжималось. «По наследству» перешло потом всё до малейшей тряпки. Была в Доме и ещё одна «Богородничья» икона с полностью облупившейся краской. Доска от неё лежала в казёнке. Всё хотела забрать, вдруг можно было бы что-то восстановить или отдать в церковь, чтобы написали новую икону. Не успела... Под иконами - обеденный стол с лавками. Ещё на кухне был «бухвет» - шкаф для посуды. Ближе к порогу громоздился шкаф, где хранили зимнюю одежду. Вешалка с рабочей одёжей –куфайками, курмушками пряталась за занавеской у порога. Так же в кухне стояла кровать. Раньше на ней спала бабушка Прасковья, потом родители мужа. У холодильника примостился кожаный диван. Холодильник особо и не нужен был. Зимой и в казёнке холодильник, а летом выручал погреб, в него можно было попасть и из подполья, и со стороны улицы. В погреб на лето переносили оставшуюся с зимы картошку, квашеную капусту. Сало перетапливали. Своё сливочное масло тоже перетапливали. Стояли бидоны с молоком. Ещё в погребе под холстиной лежали хлеба. В сенокосную пору их стряпали на целую неделю. За печкой скрывалась полка с чугунками, вёдрами, сковородками, подойниками и сепаратором. Угол занимали ухваты. Недавно, взглянув на свою кирпичную печь, поняла предназначение кружков в чугунной плите. С древности их делали под разные размеры донушек. Чугунок поменьше – один кружок вынимался, больше – второй. А ухваты тоже были по размерам. Попробуй, зацепи и выдвини вперёд из печи большой чугунок со щами маленьким ухватом! Тут же за печкой стоял и умывальник. Во вторую половину избы вели две двери, там тоже была печь. Но уже простая -с одной задвижкой вверху. Обстановка в комнате была скромной. Число кроватей - по количеству детей. В шкаф с тремя дверцами – ширпотребовский, да комод вмещали всю одежду. В углу - телевизор. Изображение в нём мельтишило, как под водой, поэтому его не столько смотрели, сколько слушали, как радио, болтавшее весь день. Когда включали Агинск, дед Егор подковыривал жену с гуранскими чертами лица: «Мать, иди, переводи». По радио узнавали последние новости. Слушали концерты по заявкам. В каждом доме выписывалась и местная газета, и «Забайкальский рабочий», журналы – «Крестьянка» или «Работница». Принадлежностью советских времён была и радиола. Волны ловили весь мир. Правда, «Голос Америки» исправно глушился. А сверху проигрывались пластинки. Тут были любимые матерью – Русланова, Зыкина, Мордасова, и многочисленная классика – это уже увлечение Виктора, ставшее потом специальностью. По посылторгу для сына заказали баян. Он самостоятельно его освоил, да так и не выпустил из рук. В центре комнаты стоял овальный стол. Был ещё диван. У стены на стуле швейная машинка. У окон самодельные деревянные подставки под цветы. Вот и всё убранство. Стены и потолок неоштукатуренные, вытесанные топором, вручную. В старину всё шоркалось с песочком. Но пришла мода на краску. Дома стали красить и внутри, и снаружи. Пройдёшь по деревне, будто в сказку попал. У хозяек было своеобразное соревнование – кто какую краску достанет. С приобретением личных машин появилась возможность покупать краску в соседних сёлах. Потому в один год полы могли быть коричневыми, во второй жёлтыми, а в третий оранжевыми. Мода на лак оказалась плачевной. Покрытый по многочисленным цветным слоям «химией», пол превратился в подобие старинной посуды с трещинами. Пришлось прятать «позор» под паласы. По потолку в двух местах шли толстые брёвна «матки», на которых он и держался. Ближе к кровати в «матку» был вбит крюк для зыбки – люльки. Ту люльку, которую я обнаружила на чердаке, достал дед Егор в год, когда мы приехали с первенцем Еленой. Обтянул заново куском парусины и повесил на крюк. А баба Ира выделила перину - подушку вместо матрасика. В следующие годы зыбка доставалась ещё дважды – для Алёши и Кати. Дед Егор постоянно «тетешкал» внучат, баба Ира, бывало, ворчала: «Зашиньгал совсем!» Но и сама рассказывала внукам сказки. На стене тикали часы с кукушкой – тоже дань моде. Неугомонная птичка распахивала дверь ежечасно, не взирая на время суток. К ней привыкли, как привыкли в детстве к звуку часов с маятником.
Глава3
Под окном черёмуха колышется
Заборы делались тоже без гвоздей. В столбах с двух сторон вырубались желоба. Основание закапывалось в землю, а между желобами укладывались брёвнышки. Но, парадная часть забора сколачивалась из досок. Ворота были основательными под резным навесом, крашеные. Большие - для транспорта – сначала лошадей с телегами, затем мотоциклов и после для машин – так цивилизация отражалась на всё возрастающей ширине створок. Малые - для людей. Кроме щеколды на малых, на проезжих воротах была во всю ширину толстая жердина. «Заложку поперёк ворот в прощелины сунем, а ночью к калитке двинем, штоб нельзя было с вулицы открыть». Правда, упрямые свиньи с улицы делали подкопы. Вот в такую ямку пытался выбраться Витя, когда ему было 3 или 4 года, чтобы убежать и с размаху, в чём был, плюхнуться в мелкую Дешуланку. Однажды лаз оказался тесноватым, и младший Котельников, утомившись, там и заснул. Скот выгонялся через «людскую» половину. Курам тоже позволялось гулять по двору. Двухлетняя Лена, увидев как-то коровий шевяк, закричала на весь двор: «Кулочка накакала». В палисаднике у дома росла черёмуха. До кустов под окнами никогда «не доходили руки». Всегда можно было увидеть лонишные (прошлогодние) ягоды. Черёмуху вёдрами набирали за Ингодой. Сушили, мололи, и всю зиму лакомились пирогами. А ещё заваривали скороспелое варенье. В молотую черёмуху добавлялся кипяток, сахар, всё размешивалось – и варенье готово. Второй палисадник отгораживался внутри двора. Там росла дикая яблочка, кусты крыжовника. Здесь же наша баба Ира мечтала посадить тополь. И однажды после большой воды углядела тополину на шивере. Шагнула с берега на песок и тут же по пояс оказалась в воде. Домой озеленительница пришла в струях стекавшего с одежды песка. В палисадник летом поселяли квочку с цыплятами. Переворачивали ящик, или прислоняли доски к дому, прикрыв от дождя куском толя. Наседка ревностно охраняла потомство от кошки, которой приходилось несладко. Случалось, что курица загоняла её на крышу сеней и весь день не давала спуститься на землю. Зерно цыплятам насыпали в старую чугунную сковороду и ставили черепушку для воды. Мамаша добывала дождевых червей и кудахтаньем подзывала деток. Куры разнообразной окраски –доморощенные - вполне оправдывали себя. Яичный желток ярко оранжевого цвета явно побеждал в сравнении с покупным, бройлерским. Летнюю кухню именовали поварней. На кирпичной печке грели воду, запаривали свиной корм, и порою, когда кончался газ, варили что-нибудь и для себя. Свиньям с весны до осени добавляли в меню крапиву и отходы от зерна. Всё лето живность гуляла по деревне. У каждого двора можно было увидеть пару – тройку, вываленных в грязи, и греющихся на солнце хрюшек. Машины проезжали редко. И лужи были курортными местечками. Рядом с поварней под навесом стояло сушило - большой стол с бортиками, обитый железом. Сюда высыпали зерно для просушки, кедровые орехи, черёмуху. Напротив дома с появлением машины построили гараж из разобранного амбара. К нему прилепили баню. В гараже у деда Егора было целое деревенское богатство. Весь рабочий инструмент, литовки, лошадиные принадлежности, резиновая лодка и, конечно же - машина.
Глава 4
Семейское «кулачество»...
В огород попадали через скотный двор. Позже сделали ещё один проход рядом с гаражом и отгородили переулок для выгонки коров. В скотном дворе стояли поленницы дров, стайки. Из старой бани соорудили тепляк для телят. Тут же в скотном дворе стояли выдолбленные из дерева корыта. В них рубили крапиву приспособлением напоминавшим лопату. На кусок лома приваривалось железо, затачивали, и инструмент готов. На поленнице лежал трёхногий стульчак для дойки коров. Сам огород тянулся до Дешуланки. Улица и называлась Заречной, так как находилась между протокой и Ингодой. У Ингоды прежде были ещё дома, угадывались остовы построек, но постепенно река добралась и до них. Ежегодно берег перемещался всё ближе к огородам. И только в 90-е годы его, наконец, укрепили камнями. Но, видимо, не далёк день, когда Ингода однажды соединится с руслом Дешуланки. Бушующая в дожди Дешуланка становится грозной рекой. Порою в такой потоп перебраться «в сельпо» (магазин) невозможно. Из огорода были видны улицы за Дешуланкой. К Дешулану примыкает село Ключи. Видимой границы между сёлами нет. Огород, как и у всех, делился надвое. В одной половине сеяли зёлёнку (овёс на зелень), во второй картошку. Посредине важно возвышался колодезный журавль. Рядом вкопали электрический столб, и насос подключали прямо у колодца. Из колодца брали воду для поливки, постирушек, бани, скотины. Вода не замерзала и зимой. Сам колодец был сделан одновременно с домом. И как не меняли сруб, внизу где-то оставались гнилушки, и вода пахла йодом. Для питья воду носили с Ингоды на коромысле. Немного расскажу об устройстве журавль. В землю вкапывалось два столба. В просверленные отверстия и через длинную жердину входил железный штырь. На один конец жердины прикреплялась цепь или верёвка на неё дополнительно – шест с ведром. Второй конец жердины был длиннее, и его всегда тянуло к земле. Чтобы добыть воду, нужно было ухватить шест и тянуть, пока край жердины, бывший на земле, не поднимался вверх. Зачерпнув воду, оставалось только придерживать гладкий, отполированный мозолистыми крестьянскими руками шест. Ну, а механизация с насосом упрощала поливку даже в засуху. На навозе делали длинную огуречную гряду. Огурцы, как и помидоры, росли в открытом грунте. Большая площадь рядом с колодцем отводилась под капусту. Какой семейский стол без «штей» со шкварками! Была грядка с морковью, редиской, горохом. Лук и чеснок были посажены, как на перо, так и для луковиц. В общем, всё необходимое для стола было своё. Именно семьи, добывавшие хлеб горбом, в 30-е годы и пытались раскулачивать. Но так, как Котельниковы, жили буквально все вокруг. Все были «кулаками» - держали хозяйство в крепком крестьянском кулаке. Однажды за стайками посадили кукурузу. Джунгли вымахали такие, что приехавшие внуки играли там в прятки. А наседку, которая вывела тайком цыплят, обнаружили случайно. Пока не началось война против посевов мака, для красоты сеяли его вокруг колодца. Издали казалось, будто там оставили яркий семейский сарафан. Но мак стали выслеживать с «антошек», и с красотой пришлось расстаться. Зато космея росла сорняком. Её можно было увидеть и среди картошки, и на берегу Ингоды. Оттуда, из Дешулана, и моя космея в чарском дворе. Земля в огородах была жирной. Хотя, и рассыпали лепёшки коровьи один год под зелёнку, второй под картошку, навоза всё равно было немыслимо много. Поэтому на заброшенных огородах и вымахивает крапива, лебеда и полынь выше роста человека. Картошку сажали на всю глубину лопаты. Урождалась она крупная. Длинная розовая, как ладонь. Такой картошки нам однажды по весне прислали в двух посылках на семена. Она неплохо прижилась в Чаре. Её достоинство в том, что она не гниёт массово. В Чаре я попыталась повторить дешуланскую посадку. И в одну весну забухала картошку на штык лопаты. Всходов мы так и не дождались. Раскопав гнездо, обнаружили, что ростки отвалились, и новые так и не проросли. Пришлось снова применять северный способ – почти по поверхности, присыпая сверху бороздами.
Глава 5
Житиё деревенское
В тот первый приезд мы от автобусной остановки перебрались по мостику через речушку и по огороду прошли к Дому. Нас не ждали. Явились мы без телеграммы. Дед Егор на кухне с соседом поминал другого соседа, которому «девять дён сполнилось». Со входа Витя сказал: «Батя, знакомься, это моя жена. Тоже Ирина». Не знаю, растерялся ли дед Егор. Но внешне он оставался спокойным. Как будто появление сына с женой привычное дело. «Расбалакайтесь. Кидайте свои чемоданы, доставайте, что найдёте, сметану, творог, сало, шти, картоху и ишьте». Есть после тряски не хотелось. На зубах скрипел песок. Автобус то и дело, сворачивал на грунтовые дороги и заезжал в села. Выпили холодного молока, и пошли на Ингоду. Мать была на колхозном покосе. Машина ещё не подъехала. От реки веяло прохладой. Но пора было возвращаться домой. Свернули на Заречную и Витя сказал: «Вон мать бежит навстречу». Действительно по улице катилась колобком, низкая полная женщина. Она и переодеться не успела. Как дед Егор сказал, что сын с женой приехал, так и рванула на улицу. Тут же посреди улицы она обняла и расцеловала сначала меня, потом сына. Так я приобрела и мать, и отца. Вечером вытопили баню, смыли дорожную пыль. Посидели за семейским столом. Своей матери я фактически не знала. Жила с бабушкой. Семья родителей распалась, и у матери осталась моя сестра Татьяна. Отец появлялся в Чаре изредка. А вот с мамой Виктора, нашей бабой Ирой мы сошлись сразу. Насколько же мудрой она была! Сын привёз жену, которая даже корову доить не умеет. Вот читать, как и свекровь, любит. «Тощая», куда такой детей рожать. Но через год мы появились в гостях с первенцем – Леночкой. А в то лето я удивлялась, что в Дом заходит то одна, то вторая соседка. Не догадывалась, что невестку смотрят. Постепенно знакомилась со многими. Часто заходила баба Валя Нагаева из дома напротив. В дальнейшем и внуки бабы Иры и бабы Вали летом играли вместе. Кое-что, конечно, делать я умела. И морковь прополоть, и картошку окучивать, и сено грести, и сварить, да и все домашние дела были мне не в новинку. Только варила упорно не на газу, а на плитке. А уж когда увидели, что ягоду я собираю быстро, да рясную, хвастовство перед соседями сыпалось как бы случайно. Однажды починила плитку. На другой день пришла баба Маня с углового дома и принесла допотопную плитку, у которой спираль укладывалась вверху в желобок. Такие давно уже не выпускали, но новая спираль лежала в запасе. Оживила плитку вмиг. Вот удивления-то было, что работает! А весь секрет у меня и был в том, что мы с бабушкой жили без мужских рук. И приходилось осваивать и такие вот премудрости – утюги чинить, плитки. Запомнилось, что в Дом все заходили без стука. Хотя, появились и замки, и запоры на воротах, но семейское осталось. Витя рассказывал, что, когда праздновали Масленицу и Пасху, в гости ходили по всей деревне, неся своё угощение. «У кажиной избе блинов наисся, да чаю напьёсся, дык и не выкатишься оттель». Попоют песни в одном доме и перебираются в другой. Бабушка Виктора в такие дни доставала семейский «сарахван», голову украшала кичкой, а на ноги надевала чирки – лёгкую семейскую обувь. Кичку эту я видела в комоде. Только всё убранство бисерное было отпорото ещё в детстве сестрой Виктора для куклы. Сейчас понимаю, какой семейской реликвии мы лишились...
Родители Виктора всю жизнь проработала в колхозе. Мама - телятницей, за свиньями ухаживала, на покосах колхозных косила. Отец пас коров. Со стадом коров с зимней фермы он кочевал на Куцоны - летнюю ферму. Там работал посменно. На Куцоны мы ездили на машине с доярками за жимолостью. Ягоды набрали много. Ещё в Дешулане было море грибов. Но, когда мы принесли их впервые, мать только охнула: «Обдрищимся с их!» В чести были грузди, рыжики. А мы нарвали то, что и в Чаре - белянки, сыроежки, подберёзовики, обабки, и даже дождевики. По семейским понятиям – это были поганки. Дед Егор был заядлым рыбаком. От Куцонов он частенько приплывал на резиновой лодке. Мог бродить по Ингоде целыми днями. Мать притворно ворчала: «Надоел уже с рыбою. Сам и очишай её». Но пироги с рыбой стряпала, да и жарили её ежедневно. Свою резиновую лодку дед Егор берёг. И, если давал нам её сплавать за черёмухой, то потом придирчиво осматривал каждый сантиметр – не проткнули ли, и заставлял тщательно просушивать. В сенокосную пору вечерами во дворе слышался звон, это приносили отбивать литовки соседи. А в поленнице в скотном дворе, в брезентухе у деда Егора было припрятано ружьё. Хранилось оно для забоя скотины. Деда Егора звали то в один, то в другой конец села. Возвращался он чуток навеселе и обязательно со свежениной. О незарегистрированном ружье знала вся деревня, но никто ни разу его не выдал. Баба Ира в свободное время брала очки и читала газеты. Но безработного времени в деревне было с гулькин нос. День начинался спозаранку со скрипа входной двери, звяканья подойника. Корова не стояла спокойно, и награждали её деревенским лексиконом от души. А если она умудрялась зацепить ногой ведро, тут уже вся деревня могла услышать, кто она такая. Затем корову выгоняли на улицу, где пастух собирал стадо. Слышались голоса соседок. Шёл утренний обмен новостями. Сарафанное радио работало на всю мощность. Спанья в эти часы у гостей не было никакого. Как не старалась баба Ира говорить тише, шепоток получался громким. Но просыпались дети чаще не от этого, а от запаха блинов. Особенно в дни, когда стряпался хлеб. Толстые, семейские блины со вздутым верхом, с густой сметаной! Вкус помнится и сейчас. На плитке такие не состряпать – именно в русской печке! Ещё деревня славилась земляникой. В том, 1979 – на пути от Николаевска до Дешулана «голоснули» местные с полными вёдрами земляники. Аромат наполнил весь автобус. Земляника в Дешулане была везде, в какую сторону не пойди – в острове, под Машиной горой, за Алёшихой. А на самой Машиной горе росли грузди. Впечатления от этих ежегодных доперестроечных поездок отразились позднее во всей моей деревенской стихотворной тематике. После отпуска начиналась пора писем и посылок. Писала письма маме Ире я. Витя, как-то сразу сбросил с себя эту обязанность. Писали обо всём. Я о детях, она о деревне, о том, что ждут нас снова в гости. Однажды Виктор подписал адрес. В ответном письме нам написали, что боялись распечатывать конверт, вдруг со мной что-то случилось. Регулярно из Дешулана приходили посылки в фанерных ящиках с салом, молотой черёмухой, маслом. Упаковывала посылки мать, а дед Егор забивал мелкие сапожные гвоздички и нёс посылку на почту. Для верности посылку ещё и шпагатом перевязывали. На днях, убираясь в сарае, я обнаружила дощечку от такой посылки. Мне даже показалось, что пахла она не сарайной пылью, а тем самым – деревенским салом. Из Чары мы высылали плиточный чай «Белочку», которого почему-то не бывало в Дешулане. А, когда начались перебои со снабжением, в Чаре мы по талонам брали деду Егору папиросы. Талоны выдавались на взрослых, не зависимо, куришь ты или нет. Вот и помогали мы некурящие деду. А к лету обязательно старались прикупить кусок ситца, халат бабе Ире, тапочки, в которых и ходили и дома и по деревне.
Глава 6
Память… память…
Витя побывал дома в последние месяцы жизни отца, И привёз баночку черёмухи, что у окна росла. Черёмуху-то съели, а горсть семян в землю в палисаднике бросили. И уже почти метровые кустики подросли. А на окне примула бабы Иры цветёт, «гираньки». А в садике саранки и дикая яблочка – тоже «дочка» той, дешуланской. Сажал её дед Егор, как ранетку, а она переродилась, или дикарку изначально посадили, приняв за ранет. Поэтому, когда баба Ира, взяв внучку Лену, гордо шла по улице, та хитро заманивала её во дворы, где были ранетки. Баба Ира покорно заходила, и ей щедро нарывали недозрелых ещё «сибирских яблочек». А спелые отправляла баба Ира осенью, набрав у соседей – на радость внукам. Изредка мы добирались до Дешулана и на машине деда Егора, которая практически постоянно жила у родственников в Атамановке. За рулём был сам Витя. Как-то в Горекацане прямо перед машиной дорогу стал переходить телёнок, тормознули и попытались его объехать. Но телёнок повернул в ту же сторону, что и машина. Крылом задели бок. Телок тут же пошёл спокойно по дороге. А вот на крыле появилась вмятина. Ох, и ругал нас дед Егор по приезде в Дешулан: «У скотины мозгов нет! А вы-то куды попёрлись!». Напрасно было доказывать вину телка. Вмятинку дед выровнял, она и была-то крохотной. Но долго ожидали милицию. А безмозглый телок заявление не написал.
Глава 7-я
Предпоследняя
Всё чаще смотрели наши старики в окно, откуда было видно на горе дешуланское кладбище, заводили разговор о домовинах. Прозывался погост - «за Алёшихой», потому что когда-то стоял последним дом бабки Алёшихи. И, если уж речь зашла о кладбище, расскажу о студенческой практике в селе Архангельком-Кочоне Красночикойского района. Тут-то и была первая встреча с семейскими. В культпросвете учился местный Гошка Леоньтьев. К его матери тёте Полине мы и заезжали на практике, а потом нас определяли на житьё или в интернат, или пустующий дом. Гошка был единственным, позднорождённым сыном. Свекровка в первые годы ворчала, что «пустая» невестка. Потом Гоша родился. Да на беду до шести лет почти не слышал. А позже не только слышать стал, но и на баяне заиграл. Изба у тётки Полины была такая же, как и Дешуланский дом. Да и сёла очень похожи. Архангельский хор гремел на всю область. А мы студенты готовили и проводили песенно-литературную ярмарку в 1975 году. На ярмарку съехались все забайкальские писатели. У меня сохранилась фотография Василия Балябина с семейской женщиной. И ещё одна фотография того времени –Василий Волков –забайкальский композитор дирижирует хором из Кочона. Так вот, у кого-то из друзей наших кочонских умер отец, пошли мы на похороны. Когда услышала причитания плакальщиц, показалось, что они поют. Явно звучал определённый мотив. Причитали всю дорогу. И на кладбище тоже. Это так поразило нас студентов, что в своих отчётах о практике все этот эпизод записали. А, вот, когда хоронили в Дешулане бабу Иру, я почему-то ничего не запомнила. Помню только под тюлем в гробу большой цветастый платок. В Дешулане кто-то однажды накрыл покойницу таким павлово-посадским платком. И пошло. Баба Ира припасла такой платок и наказывала: «Вот помру, меня им и накроете!». Начав писать главу, спросила у Виктора, а были ли плакальщицы у мамы. «Были! Ковалёвы из Ключей». Странно, почему же не помню? Ограду у кладбища новую помню. И ещё, что на поминках подали щи. Остался в памяти дед Егор, которого я уговарила хоть немного поесть, но он, хлебнув ложку щей, отложил её в сторону. Всю жизнь со своей Ириной прожил. Хозяйство не запущенным было. Вот роднились мало. Некогда было по гостям ходить. Вечерами собирались у домов ближайших соседей. Часто дед сидел на лавке дяди Абакума Коновалова. Курят, гутарят о чём-то. В один вечер внук Алёшка – сын наш – рядом на велике трёхколёсном катался. А слезал он с него только с рёвом. Дед Егор возьми, да и скажи: «Лёшка, тебе зад нужно к велику приварить. Проснёшься и уже на велике». Где и когда успел Алёшка ухватить деревенский фольклор, но выдал он такую фразу, с которой старики покатились со смеху и вспоминали о ней очень долго: «А у тебя яйки нузно к зопе пливалить».
Что ещё вспоминается по Дешулану, так это то, что оттуда я постоянно увозила много разных трав лекарственных. Трое детей – лекарств не напасёшься, зимы суровые, вот и лечились травами. Сушила их в предбаннике. Мама Ира ворчала: «Опять копну сена в Чару свою повезут!» Но всё же не отказывалась от подписанных мешочков с травами, отделёнными и ей. А вообще всё лечение бабы Иры состояло в горсти таблеток за раз: «Эта вот жёлтенькая от печени, эта побольше от сердца, эта от давления... Какая-нибудь, да поможет!». Когда обнаружили диабет, тоже особого лечения и не было. А уровень сахара в крови... Кто же его в деревнях контролировал?
Глава 8
Последняя встреча с Домом
Умерла мама в 1993 году. Сначала по телеграмме уехал Виктор. Мать он застал ещё живой. И по следующей телеграмме уехала я. Добирались до Дешулана с родственником Николаем Остапенко в самый день похорон. В пути сломалась машина, потом повалил снег. И когда мы только переехали мост через Дешуланку увидели похоронную процессию. Остановились, подождали. Так встретилась я на Дешуланской дороге снова с мамой. После смерти жены, дед Егор взял в дом бабу Катю Коновалову. В деревнях долго не векуют в одиночестве. Осиротевшие старики находят таких же осиротевших. Может, и осталась баба Катя в доме деда Егора, за которым ухаживала до последнего часа. Рак был у него. И жил бы семейский дом на Заречной улице. Но судьба распорядилась по-другому. Разобрала дочь и продала Дом. А Дом, с которым я сроднилась, к которому душой прикипела, давал весточку о себе. Приснилось, будто зашли в гараж кавказцы и выносят оттуда дедово «богатство» - сбруи лошадиные, сёдла, железки разные. В 2009 году в дни празднования Забайкальской осени мне ещё раз удалось попасть в Дешулан. Ехали в Хилок по Улётовской трассе с Еленой Стефанович, Ольгой Стефанович, Алексеем Егоровым. После Улёт, смотрела в окно, не отрываясь. Снова видела по трассе знакомые деревни, заросшие молодым сосняком бывшие колхозные поля. Кое-где на полях, где раньше колосились хлеба, стояли копны сена. Ещё на пути туда при виде Николаевска забилось с тоскою сердце. Немного и по левой стороне будет указатель отворота на Дешулан. Проехали мимо, потому что спешили. А на обратном пути не выдержала, сделав пару снимков на заправке в Танге, подошла к нашему шофёру и попросила сделать крюк в 6 км. в Дешулан, понимая, что все устали, но проехать мимо, может быть, в последний раз я не могла. И вот мы уже едем по Заречной улице. Её не узнать. Такое впечатление, что прошла война. Через один – дома снесены. Кое-где стоят остовы печей. Место Дома тоже стало неузнаваемым. Я надеялась увидеть кусты черёмухи, но черёмуха засохла и у деда Егора, и у бабы Вали напротив. Забора нет. Остались только боковые заборы соседских территорий. Слева Абакумовский с той самой лавкой. Над кучей битого шифера и бугра земли возвышается остаток фундамента от печи. Хожу осторожно. Угадываются ямы подполья и погреба – свободно можно ухнуть. Фотографирую, мало надеясь, что снимки получатся. Уже темнеет. Во дворе среди зарослей крапивы стоит покосившийся туалет. Не понадобился покупателям. И чистотел всё так же растёт рядом. От поварни только остатки стен. Из стаек уцелела маленькая для кур и та, что чуть побольше. Прямо в Доме бродит корова. Она косит на меня влажным чёрным глазом: чего, мол, ты здесь ищешь? Трещит шифер. В огороде резвятся телята. Угадывается тропинка к колодцу. Сам колодец закрыт крышкой. Видимо, чтобы живность случайно не упала. Не стала поднимать доски и смотреть на воду, которая теперь никому не нужна. Стоит электрический столб без проводов. А самого журавля нет. Задняя часть забора к Дешуланке сохранились. А на том берегу знакомые дома. Упрямо ищу хоть какую-нибудь вещичку, чтобы привезти на память мужу. Заглядываю на чердак стайки, но там трава и полуразвалившийся чемодан. Только в поварне наконец вытаскиваю из-под завалов кусок расколотой самодельной кухонной доски. Вот это точно – родовое, семейское. Потом Витя скажет, что она всё время висела на стене у печки. В сумерках с маху наступаю на торчащий гвоздь. Он проходит сквозь кроссовки. Боли не чувствую. Делаю последние снимки и иду к машине, извиняясь за задержку. В машине укутываю доску в пакет. И тут даёт о себе знать нога – мокротой в носке и болью. Прошу у шофера аптечку и на ходу оказываю себе первую помощь. Нога ныла ещё полгода, напоминая о той последней встрече с Домом. С Домом, которого уже нет. Интернет свёл меня с односельчанкой Виктора Еленой Чубенко. И она выслала мне рукопись своей книги «Дешуланские покосы». Читали вслух. Теперь переодически Елена сообщает Дешуланские новости, да порою созваниваемся с бабой Катей Коноваловой. А из книги Елены я узнала о доме ещё одну подробность, о которой ей рассказал Дмитрий Павлович Коновалов. На крыльце Дома был расстрелян священник местной церкви. Звали попа – Родион. Это было задолго до покупки Дома Котельниковыми во время гонения на церковь. Вот такое святое место оказалось, обагрённое кровью мученика. То самоё крыльцо, с которого я начинала рассказ. А фотографии всё же получились. На одной кусок оконной рамы образовал крест. Разбитая кухонная доска, дома тщательно отмытая, да ещё одна из первых игрушек Вити – резиновый кот в сапогах, привезённый родителями из поездки в Алтай - всё наследство от Дома. А история... Она не завершилась. Начались поиски родословной. Не будут наши внуки Иванами, не помнящими родства. И когда-нибудь они прочтут об этом семейском Доме, о родове своей, о которой приснился Виктору сон. Собралось в огороде много народа – бабы в семейских нарядах, мужики приодетые, копают картошку, каждый свою кучку складывает, а потом в общую переносит. Но это уже другой рассказ…