"Я где-то видел эту спину,
Затылок, стриженый под ноль,
- дедок мне кружку пододвинул,
Мол, сомневаться не изволь,
- припомню зоны и этапы,
Караганду и Магадан
И в серой кепке супостата
За жабры вздерну на кукан."
Тогда мне было двадцать пять,
Я мог уйти и наплевать
На эти россказни в пивной
Промежду первой и второй.
А дед сверлил соседа глазом,
Тянули ноздри давний след:
"Я был наркомовским указом
Обут, накормлен и одет.
А этот - лагерная рожа,
Таких учую за версту
И если кто ослабил вожжи,
Так я все время на посту!"
Тогда мне было двадцать пять,
Я ничего не мог понять:
Со мной за столиком в пивной
Сидел тот год, тридцать седьмой.
У старика дрожали губы
И пена капала на грудь:
"Я заслужил в петлицу кубик,
Я Сталинград успел нюхнуть.
И вот таких врагов народа,
Кайло сменявших на штрафбат,
Держал на привязи суровой
Геройский мой заградотряд.
Тогда мне было двадцать пять
И что я мог про это знать?
Сидел, прихлёбывал пивко,
Дедку поддакивал легко.
Слова летели словно пули
Из раскалённого ствола.
Дедок подпрыгивал на стуле,
А у соседнего стола
Костыль и вытертая кепка,
Да эта самая спина,
На ней невидимая метка
И неизвестная вина.
Два раза мне по двадцать пять
Я мог забыть и мог соврать,
Но только стыдно до сих пор
За тот, под пиво, разговор.