Любава провожала в смертный бой;
Ждала в полях мамаевская рать.
Зазноба умоляла всей душой:
- Кричи погромче! Я-то буду знать.
Что жив, раз можешь снова материть!
Что снова держишь меч в своих руках!
А после боя сможешь говорить
О звёздах, о любви, об облаках.
И принялись врагов в капусту сечь,
Непрядву оглашали голоса.
Умолк, лишь уронивший в смерти меч,
Направив взгляд последний в небеса.
Сквозь сабель звон и стоны басурман,
Про Бога и про душу, и про мать
Слетал из уст отмщения дурман,
И пала неприятельская рать.
А позже – весельчак, гусар Денис
Под то же разъядрёное словцо:
- Ты помнишь, дядя, их живой девиз?
Бистро в Париже и солдат лицо...
Да, только быстро, быстро, вашу мать…
Осилили Российскую молву.
Оно, конечно, нужно, коль под стать,
И очень, если это по уму.
Сподобился союзник – секонд фронт,
Но Жуков приказал на запад гнать.
Пока созрел весь тройственный бомонд,
Берлин узнал, что мути – это мать
В Нью-Йорк сбежал, чтоб бросить нашу муть
Но крикнул негру негр: – Не перечь!
Стал так американский смачно гнуть;
И в Бруклине звучит родная речь…
_ _ _
Оно бы ничего, когда бы в масть,
Ну, в рифму, если сможешь, молодец!
А всуе, непотребно, и про мать,
Про Бога, – так безбожно, наконец.