3. РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
(ЛЕРМОНТОВ)
Он спутников спящих будить не хотел,
Тихонечко дверь притворил за собой.
По небу полуночи ангел летел,
Русалка плыла по реке голубой.
Нигде ни движенья. Погасли огни.
Лишь звезды глядели на воду и лес.
Речную волну серебрили они,
И вдруг, разгораясь, срывались с небес.
Т а к стало от звездного света светло,
Что тучка кисейную кинула тень.
Весь воздух искрился, блестел, как стекло,
И сильно и сладко дышала сирень.
Казалось, чуть слышное пенье лилось
Повсюду... то было как сон наяву.
И крупными каплями радостных слез
Ночные цветы обдавали траву.
Вселенная тихо плескалась у ног.
Он замер, и двинуться было невмочь.
Уж если на землю спускается Бог,
Так только в такую весеннюю ночь.
"ЕМУ НЕ СПАЛОСЬ..."
(ЛЕРМОНТОВ)
Ему не спалось. Окна были открыты.
Гулял по углам сквознячок.
Средь ночи послышались где-то копыта
И выстрела звонкий щелчок.
Он думал: вольнО ж дурачью.
Поднялся с рассветом, и взяв полотенце,
По тропке спустился к ручью.
Был воздух прозрачен. Кудрявились склоны
Приземистого Машука,
И в синей далИ серебристой короной
Эльбрус прорезАл облака.
Как вольно дышалось! Прохладу ночную
Еще не рассеивал зной.
Он вздрогнул, и скинув рубашку льняную,
Умылся водой ледяной.
Вдруг острое чувство внезапного счастья
Его охватило всего.
Так в детстве, бывало, в минуту причастья
Оно поражало его.
"Люблю тебя, жизнь! Для хвалы величальной
Да буду я Богом храним",-
Шептал он, не зная, что ангел печальной
Уже наклонялся над ним...
НАБРОСОК К ОДНОЙ ЧАСТНОЙ БИОГРАФИИ
(ПУШКИН)
Он от рожденья был дурен:
Губастый, ростом маленький.
Так, без пригляду, вырос он,
Хоть рос у папы с маменькой.
Бывал резОв, бывал и хмур,
Смотря по настроению.
Один лишь дядя-балагур
Пришелся впору гению:
Поэт-эпикуреец сей,
Что втайне метил в классики,
Отвез племянника в Лицей
На тряском тарантасике.
И Муза мальчика нашла
Судьбою уготованной
В дубровах Царского Села
В каморке нумерованой.
Подобно жженке на огне,
Кипело молодечество.
О как хотелось на войне
Пасть в битве за Отечество!
Порой кутил он до зари
С знакомыми гусарами.
Ах, черти, прах их побери,
С их трубками, гитарами,
С шампанским, брызнувшим в лицо,
С их вольными подружками!
Сверкало острое словцо
За этими пирушками.
Свобода!
Минуло шесть лет:
Сдав выпускную сессию,
Он из Лицея вышел в свет
Гулякой и повесою.
Актриски, карты и стихи,
Полуночные бдения,
Вино, и прочие грехи
Дурнога поведения.
Жуковский крякал: э-ге-ге,-
Но полнился симпатией.
Он стал на дружеской ноге
С литературной братией.
Стишки же (как и сам герой)
Снискали славу скверную.
Царь их почитывал порой
С улыбкой лицемерною:
В них вольномысленно витал
Какой-то дух сумнительный
И дерзновенно нарушал
Процесс пищеварительный.
За всю за эту кутерьму
Нелепую и пылкую
Наш автор мог попасть в тюрьму,
Но поплатился ссылкою:
Отправлен в скифские края
Овидий новоявленный...
Раевских дружная семья
(Сей генерал прославленный
К себе в Тавриду путь держал)
Его дорогой встретила.
Он к младшей дочке подъезжал,
А та едва заметила...
Он в Бессарабии торчал,
Бранился с молдаванами,
Зарю за картами встречал,
Жил в таборе с цыганами,
Потом осел, в конце концов,
(Что делать? - обстоятельства)
В Одессе. Важный Вроронцов,
Их графское сиятельство,
Ему решил дать укорот,
Унизил, словно парию,
Взял щелкопера в оборот,
Назначил в канцелярию.
В Одессе были те же знать,
Служаки и купечество,
Пиита ж был готов бежать
За рубежи Отечества.
Часами грезил, как дитя,
Элладой да Италией,
И увлекался не шутя
Элизой и Амалией.
А впрочем, всем он надоел,
К царю летели жалобы:
Мол, зарывается пострел,
Построжить надлежало бы.
И царь, весьма сурьезный муж,
Прощением не балуя,
Его решил отправить в глушь,
В поместье захудалое.
Хоть, правда что, не в Соловки,
А в Псковскую губернию,
Да ведь оно как раз с руки:
Пусть трется с подлой чернию.
Поэт скучал, бесился, кис
В бессрочном заточении.
То сочиняя, перья грыз,
То пил до отупения.
Но потихонечку привык,
В сундук забросил платие,
Ходил в рубахе как мужик,
Нашел себе занятия:
То жеребца в полях гонял
Аж до изнеможения,
То по-соседски навещал
Тригорское имение;
Ходил на ярмарку в село,
Редиской хрупал свежею;
Разок накернил (повезло!)
Красавицу заезжую;
Когда ж одолевала лень,
Лежал, небрит, неряхою;
Кропал письмишки всякий день;
Спал с крепостной девахою;
То потешался, как Федот
Ругается с Параскою,
То замирал, разиня рот,
За нянюшкиной сказкою...
Глядишь,- оно бы так и шло,
Крутилось вроде жернова,
Когда б зимой не занесло
К поэту друга верного.
Наедине открылся друг,
Что н е к о е готовится...
Как раз уехал царь на юг...
А там,- гласит пословица,-
Свинья не выдаст- черт не съест
(Друг путался в волнении).
- Ну, сам гляди... но твой приезд
Не лишний, в общем мнении...
Умчался.
Колоколец смолк.
Душа зашлась в томлении.
Он здесь обложен, точно волк
В незримом оцеплении.
Что ж, ехать? Нет?
-А жизнь? -А честь?
Но страшные метания
Прервала роковая весть
О гибели восстания.
О, как он с ними был знаком,-
С поэтами, повесами,
Кто с вываленным языком
На гласисе повешены,
С кого палач срывал мундир
Засаленными лапами,
Кого отправили в Сибирь
Кандальными этапами!
С ним было б то же, пожелай
Примкнуть...
но с ним все Иначе.
- Да что ж за птица Николай,
Кто взялся править нынече?
Но к вящему смущению
Царь сделал жест,- красивый жест:
Царь дал ему прощение.
Но тяжко, правду говоря,
Не задубевши шкурою
Жить под присмотром у царя,
Под царскою ценсурою.
И Петербург уже не тот,
И наш поэт не юноша.
От царской службы, от щедрот
Удрать бы, право, плюнувши,-
Да некуда...
а между тем,
Юнцы зовут по отчеству,
И во главе житейских тем
Маячит одиночество.
Все пустота иль суета
И понапрасну пенится.
К суровой прозе гнут лета.
Что ж наш герой? - Он женится!
- На ком же? Какова она?
- О, чудная красавица!
Поэта первого жена
Царю (он ценсор!) нравится.
Ах, Натали почти дитя,
Поэт таких не пробовал.
И он учил ее, шутя,
И после сам расхлебывал.
А между тем влезал в долги.
Как в свете трудно дышится!
Уйти со службы не моги,
А тут еще не пишется.
Он стал хандрить, он стал угрюм,
Жена ж кружилась балами;
Легко пленялся женский ум
Заезжими нахалами.
Ах, милый, вы смешны теперь
С своей арапской рожею.
Ч т о беситесь? При чем тут дверь,
Ведущая в прихожую?
Его встречали как врага
Салонов завсегдатаи.
Ах как пойдут ему рога!
Ах как смешны рогатые!
Все те, кому он насолил,
Кого, как острой бритвою,
Он языком хоть раз отбрил,-
Все были тут с ловитвою.
Вот, в спину гадость обронив,
Слюнёю губы пенятся.
А сочинитель так ревнив!
Он никуда не денется.
Его толкнули на дуэль:
Все думал кончить разом он.
Но хорошо стреляют в цель
Обиженные разумом.
Заледенелая Нева,
И Питер хуже бункера,
И неутешная вдова
Поэта - камер-юнкера.
*
Ну что же. Он писал, как жил:
Как нА душу положится.
Единой Красоте служил,
Сколь хочется и сможется.
И никого, избави Бог,
Он наставлять не тужился.
В нем ни учитель, ни Пророк
По гроб не обнаружился.
Но были все его дары
Без капли лицемерия,
И потому до сей поры
Не вышли из доверия.
МИХАЙЛОВСКОЕ
То тропой, то дорожкой лесною
Ранним утром идешь не спеша,
И, натянутая струною,
Понемногу отходит душа.
Не тоскует, страстей не взыскует,
Отрешаясь от мук и скорбей.
Тишина, но кукушка кукует.
Тишина, но поет соловей.
Мир, насквозь голубой и зеленый,
Весь блестит и промочен росой.
Посмотри: там белеют колонны,
Сороть светлой стоит полосой.
Но хозяин не выйдет из дому:
На рассвете июньского дня
Он не ждал никого из знакомых
И минуту как сел на коня.
Приглядись: где капустные грядки,
Где куртинка неярких цветов,
Есть на влажной земле отпечатки
От истертых железных подков.
Слушай - и различишь на мгновенье
Стук копыт...
вот пропал, наконец...
За Кучаном дымится селенье,
Амальгамой горит Маленец.
Озарение русской природы,
Откровение русской души...
Здесь сияют кристалльные воды,
Здесь холмы зеленеют в тиши.
Здесь такая прозрачность и ясность,
Что забудешь, как мал ты и сир,
И в какую беду и опастность
Вовлечен обезумевший мир.
Здесь, увидев с откоса, что в поле
Всадник черною точкой возник,
Вдруг замрешь, как от сладостной боли,
И в бессмертье поверишь на миг.
ДВА СОНЕТА МИЦКЕВИЧУ
1.
Из Польши изгнан, как Адам из рая,
Душой поэт, судьбою пилигрим,
Покинув свет, бежит он...
вот и Крым.
Его ведет Мирза по землям края.
Тоской неодолимою тесним,
Он посетил дворец Бахчисарая,
И Аю-Даг, где бурный вал, играя,
Сверкал, шумел и пенился пред ним.
Но брел ли он к руинам Балаклавы,
Тропою ль горной вел его Мирза,-
В нем дух томился, словно от отравы,
И зренье часто застила слеза,
Когда скиталец поднимал глаза
На кипарисов царственные главы.
2.
Над Польшею вставл рассвет ненастный,
Но как поляки были свету рады!
Их вдохновлял благой пример Эллады
В борьбе за волю родины несчастной.
Их подымал на бой твой голос страстный,
И как набат в сердцах гремели Дзяды,
Но в битве пали гордые отряды
У стен Варшавы жертвою напрасной.
И если жизнь, как смертный враг, ощерясь,
Не пощадит тебя, сдерет три шкуры,-
Пройдешь чрез муки, кровь и слезы, через
Неволю, и изгнание, и ересь,-
Чтоб отказаться от л и т е р а т у р ы,
В ее бессильной силе - разуверясь...
КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ
1.
Все вижу: рожденье потоков
в горах неприступных и льдистых,
Сверканье песков африканских,
сверканье полярных снегов,
И пальмы атоллов пустынных,
и даль побережий холмистых,
И белую пену ромашек
в зеленых просторах лугов.
Все слышу: и свист соловьиный,
и гулкое эхо обвалов,
И дикие выкрики бури,
и ласковый лепет струи,
И грозно растут в моем сердце
мелодии древних хоралов,
И трубные звуки Призыва
наполнили уши мои.
Все знаю: любовные муки,
надежду, вражду и измену,
Бессилие мысли смятенной,
могущество, скрытое в ней.
Я в небе увидел Икара,
я в море услышал Сирену,
Ведь я - это ветер, летящий
над миром по воле своей.
2.
Я жил, чтоб слышать, как звучно море,
Как, торжествуя, гремят валы,
Как сон, сливая в неясном хоре
Ночные зовы,- поет из мглы.
Я жил,чтоб видеть полет зазвездный
Средь вечных таинств земной игры,
И грани радуг над гулкой бездной
Мне открывали свои миры.
Всегда и всюду ловя приманку,
Я плыл сквозь бури, скакал в седле,
В цветеньи пряном любил яванку,
Не забывая о Джамиле.
Я взял у мира стон гамеланга,
Норвежских фьордов густой хрусталь
Дыханье ярких соцветий Ганга,
Сиянье неба страны Кветцаль,-
И заключил их в чреду созвучий
Всех океанов и берегов,
И стала рифмой в строке певучей
Простая кашка родных лугов.
Но было: утро, пройдя ступени,
Лучом заката коснулось век,
И покачнувшись, упали тени,
Упали тени на синий снег.
И с песней вьюги предпохоронной
Теряя память, теряя нить,
Я умер в жажде неутоленной
Дышать -
и видеть -
и петь -
и жить.
МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН
Ночное небо сквозь туман
Упало в море, сделав сальто,
И встал из пены вод вулкан,
Как черный каменный тюльпан
Несокрушимого базальта.
Чей в лабиринте мрачных нор,
Волною вырытых в откосах,
Среди сожженных солнцем гор
Медлительный блуждает взор,
Мелькает страннический посох?
Как шорох ящерицы, сух
Шаг стоптанных тропой сандалий.
Чьи ноздри впитывают дух
Полыни,
чей расслышит слух
Невнятицу великих далей?
Безлюдье. Ни души окрест.
Бьют волны в такт биеньям сердца.
Он мирен, гений этих мест,
Он бодро примет тяжкий крест
Всех сущих вер единоверца,
Чей дух парит вне тесных сфер,
Где воют бури роковые.
Он, как отважный тамплиер,
Готов сразить ночных химер
В степях пустынной Киммерии.
Лишь слово правды - меч его,
Лишь труд любви врачует раны.
Добра ревнитель неустанный,-
Творит он Господу осанны
И не страшится никого.
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ
С холодной льдинкой в бешеных глазах
Вверять себя удаче и азарту,
Не знать, не ведать, ч т о такое страх,
И бесшабашно ставить жизнь на карту.
Словами непокорными марать
Всю ночь листы... скитаться как бродяга,
И весело судьбу за горло брать,
Обыденные в грош не ставя блага.
С закваской конквистАдоров лихих,
Морских волков, отважных капитанов,
Взлетать на борт, и в гаванях глухих
Цеплять на мачты пелену туманов.
Все видеть, слышать,знать; все испытать:
Все страсти, бури, грозы и удары,
И жаркой ночью выстрел посылать
На львиный рык в оазисах Сахары.
И на полях невиданной войны,
Где пляшет смерть среди кровавых оргий,
Не отступить, не показать спины -
Пусть пули бьют в серебряный Георгий.
И как всегда, заслышав дальний гром,
Лететь вперед, чтоб стать к лавине ближе:
В двадцатый раз поставить жизнь ребром,
И в Петербург примчаться из Парижа.
Все раздарить, растратить - но не честь.
Уперся в спину штык красноармейца,
Но жалких слов губам не произнесть.
О, здесь на снисхожденье не надейся.
Прищурившись,к стене спокойно стать.
Жаль, невозможно будет рассказать
О смерти, как последнем приключеньи.