ЛЕТОПИСЬ
Сложно следить за выдохом, поскольку вдохи – звук,
что-то вроде реки, льющейся по привычке
мимо ушей и горла. Короче, нежданное «вдруг»
или немое слово, как дребезги из налички.
Можно, сидя на стуле, под лампочкой за спиной,
слушать своё молчанье, вытягивать тенью ногти;
театр, вцелом, строится из замкнутости одной
фигуры – её строения, пространства и, вобщем, злости
к внешнему интерьеру: сложно уже сказать,
что свободное место присутствует в этом доме.
Поэтому взгляд теряется, он хочет всегда наказать
стул, табуретку, шкаф, крышу соседней бойни…
Что же такое пространство? Время всегда течёт
с отзвуком носовой дроби, делясь на капли –
то есть, на самом деле, пространство рождается от
времени как такового, – это должно (хотя бы,
когда ты наедине с зеркалом) вызывать
некоторый интерес к мёртвому, но живому.
И если синдром одиночества дважды не отвергать,
то он покажется лишним. Даже когда невольно
выходишь на тот балкон – казалось бы, покурить
новую пачку Мальборо или вдохнуть душою
трубку на старый манер – не надо стекло сверлить
взглядом в этот момент, чтобы понять, что стою
не больше, чем синий дым. Такой же холодный кварц
в сжатой ладони станет жалить ещё холоднее.
Руки сложить на коленях, беззвучно – как будто шанс,
не задавая вопросов, с буквами быть вольнее,
чем с временем на стене. Которое только шум
схемы из головы; и режет язык цитаты.
Мелочи, вообще (зёрна, песчинки) – зум
некоторого пейзажа, скрученного циферблата.