Пьедестал безумия

МАМЕ

Ты всё о прежних мелочах:
О спичках – вот же, под рукою, –
О потерявшихся ключах,
О нашем счастье и покое…

Тот светлый парус вдалеке –
Как журавлиный клин над нами…
Перекрести его, родная,
Как хлеб и соль в моей  руке.

Я буду знать, что впереди –
Иного берега полоска,
Пусть –
           из растаявшего воска
От свечки, что прижал к груди.


***
В коробке с сургучом от водки –
Игрушки вперемешку с ватой,
Иголок высохших заколки
И дух старинного Арбата.
Здесь все еще часы колдуют.
В них волшебства осталась сила
Дел Новогодних Стеклодува.
В шарах стеклянных ночь застыла.
И, снятое с зеленых веток,
Без простыней и без подушек,
Здесь на гирляндах разноцветных
Ночует время равнодушно.
Перебирая рой снежинок,
Что вместе с мамой вырезали,
Припоминаю, как смешили
Нас куклы с добрыми глазами.
И смех, и плюшевый их топот,
И пуговичных глаз свеченье –
Как в ожидании Потопа –
В картонном спрятаны ковчеге.
Все, что зовется мишурою,
Что мусорщик в печи сжигает,
Вдруг за волшебною чертою
Без нас под елью оживает?
Спасенья ждут шары и шторы,
Разбитые впотьмах тарелки…
Все твари, целовал которых,
И фантики с портретом белки.

***
Ты укройся этим старым пледом:
Там тепла накоплено с лихвой.
Оставляю радостное лето
В томике неизданных стихов.
Что ещё случится
Не со мною,
Что ещё предугадать смогу?
Встанет память белою стеною
Между мной и тенью на снегу.
Всё исчезнет,
Что собрал по нитке,
Что один по-нищенски любил.
Точно в Красной книге,
На страничках –
Белый свет
Обугленных чернил.

***
О, что за новость! Оттепель! Весна!
По лужице летит кораблик белый!
(Жаль краска на подрамнике окна
Пожухла и местами облетела).

Как это было всё-таки давно,
Когда я жил ещё ничем не мучась,
И сам Господь ссужал мне озорно
«Считалочки»: кому – какая участь.

Я видел запустевшие сады,
Я помнил, как ветшают снегопады
И как лежат бумажные  цветы
В беспамятстве у краешка ограды.

Я родом из доверчивой страны –
Пришедший вслед за белыми свечами
Под ласковую сторону луны –
Обжечься человеческой печалью.

Мне незачем к счастливым дням просить
Какой-то незначительной прибавки:
Ещё чуть-чуть серебряной росы
Для примуса не из казенной  лавки;

Ещё немного солнца и тепла,
И сонных  волн у сомкнутых коленей…
Не жизнь так бестолково протекла,
А  расплескались чудные  мгновенья.

Так  хочется и дальше видеть сны
И с буквами дружить, а не сражаться,
Сложить картины у твоей стены:
Ведь там, где я, – там не к кому прижаться…
   
Зеркальные часы в том далеке
Не тикают, а медленно кружатся
И не умеют виснуть на руке,   
Спешить, иль отставать и  унижаться.

Им только вечность – близкая родня.
И стрелки, соскользнув в петлю пространства,
По выдоху легко найдут меня,
Увязнув в бренной сути постоянства.

Я видел смерть и отводил глаза.
Мне ведомо, как страшно привыканье.
Мой взгляд искал углы, где образа,
Которые ты трогала руками.

Дыхание моё рвалось к окну,
Где щебетанье птиц туманит разум;
Я замышлял какую-то одну,
Никем ещё не выбранную фразу.

Я умолял: «Высочество!.. Сейчас…
Ну, право же, я вам ещё не пара…
Мы встретимся однажды при свечах,
И под руку пройдёмся до упада…

Мы встретимся, мы выживем в раю.
Для вас я распишу сады цветами…
Ну, а сейчас я, правда, на краю,
И думаю, что делать со стихами,

Ведь вам от них – ни пользы, ни вреда.
У вас есть всё, чего иным не снилось…
Привыкните,  а это –  Божья милость,
Рифмованная
Ерунда»!
 


***
Когда займут все переулки,
Все площади
И этажи,
Напомни,
        что и мне должны
Хотя бы литр в собачьей будке
Поставить,
          помня,
               что я жил,
Срываясь кистью виноградной…
И это будет мне наградой:
Уж искушать – так искуши!
Есть площадь Пушкинская.
Гоголь
Почти что едет на метро.
А мне?! –
Хоть плохонький, фиговый,
И пусть без кепки и пальто.
Вся знаменитая орава
Отметиться в веках спешит…
Пусть будет «Сашина Застава»
По требованию души.

***
Да вся моя жизнь –
Новолунья химера!
Однажды. Однажды. Однажды. Однажды
Сойдёт ко мне вечер с полотен Рибера,
И вспомню Мадрид,
             изнывавший от жажды.
Святая Инесса,
Твой атлас неточен:
Лишь звёзды, да звёзды,
А где ж многоточья,
Что я отправлял вам с вокзала Аточа*
Глазами,
           в которых мимоза клокочет?!
Мне веки казались ступенями ада.
Они тяжелели.
Но так им и надо:
Пустили слепца из Нескучного Сада   
Часок потоптаться под окнами Прадо!…**

     *-Аточа - железнодор. вокзал
                в Мадриде
     ** - Мадридский музей

 ***
Ты ищешь камешек, чтобы в нём
Зияла брешь и свет сочился.
Но плоть его древней, чем числа
И хаос, сплавленный огнём.
Душа из плена в океан
Скользнула в поисках нирваны...
За этот маленький изъян
Не превращают в талисманы.


***
Послушайтесь цикад:
Целуйтесь на заре.
Есть остров Энцелад*
В космической дыре.
Там души в сентябре
Мерцают в облаках.
Там ходят по земле –
Как носят на руках.
Наперекор судьбе
Там не проходит гвоздь
Сквозь вечное в тебе
И преданное – сквозь.

* - Спутник Сатурна.


***
Рассвет в глуши. Пораньше встань, –
И умились: цветет у Фёклы
Провинциальная герань
С манерами цыганской свёклы.
Из рукомойника – вода,
А молоко – в холодной крынке.
Вся деревенская еда
Не в курсе грустных цен на рынке.
Картофель в грубой кожуре,
Как тракторист без телогрейки…
Но кушать подано уже.
– Что должен вам?
– Да, брось… копейки…
О, бескорыстная душа,
Рождённая в отцовских порках, –
Уже ли даже шалаша
Не заслужила ты
                с конфоркой?
Так и умчишься –
Налегке.
Под окнами замесят слякоть.
Но место будет в уголке,
Где пред иконой можно плакать…
А ты и там пораньше встань:
Пусть зацветет, буравя стёкла,
Твоя внебрачная герань
С чертами
            не славянской свёклы.



КНИГИ
И вам туда,
          где пыль и хлам,
Где прекратил вращенье глобус.
Везет же старым чердакам,
Таким тупым и твердолобым.
Я находил когда-то там
И самовар,
         и денег кипу…
Теперь открылся сумрак вам:
Пожалуйте,
Сервантес, Киплинг…
И я бы с радостью,
                но дам
Что
         привередливым потомкам? –
Я
Не распял себя
                по полкам,
Не раскидал
                по чердакам.
Прощай, раскрытая тетрадь,
Я выпью за твое здоровье!..
Меня так проще забывать:
По бренным буквам
                на надгробье.

***
Я болен сиренью.
Качает от выпитой водки.
Сейчас бы поспать,
или с другом в разведку…
да хоть в милицейские сводки!
Как яблоку,
негде
упасть утонченно,
лицом на подушку:
найдётся ведь сволочь –
и пальцем задушит,
а скажет, что в прошлом –
учёный.
Конечно, учёный:
и бедно одет, и очки на износе,
и что-то под нос
про «едриттвоювкорень»
гундосит.
Да ну его к чёрту!
С ним не о чем выпить.
Он не был в созвездьях сирени.
Там вермут и водку
мешают хрустальной свирелью
и поцелуями в щёку
берут чаевые!
Жена разозлится и скажет:
«Нажрался и в стельку,
и в доску»!
Ей надо бы замуж.
Мне так её, милую, жалко.
Ну, как ей сказать,
что ночная пижама в полоску
достала меня,
потому что похожа на жабу
и не пахнет сиренью, как будто –
из воска, из воска…


***
О, магия безумного  пространства:
Миллиарды кубиков
                пустынь и белых роз
Под сердцем носят жар протуберанцев,
Не отключай глаза от первобытных слёз!
Я в них найду покой, уединенье…
Дай света горсть
Над письменным столом –
Перевести дыханье и виденья,
Чтоб записать их русским языком.



***
Окно. И белая стена.
И свет бумажный.
И дверь последняя.
Она
Не скрипнет даже.
Не слышно шорохов
За ней.
И тени в белом –
В своем уме,
В своем уме –
Как в круге первом.
Спешат укрыть своим плащом,
Любовью бредят:
Как все же суетны еще –
Как в круге третьем.
Слова –
Как будто дыма клуб.
И речь невнятна.
Круги расходятся от губ
Лишь в круге пятом.
Круги. Круги.
Круги кругом.
Мутнеет разум.
Я был бы круглым дураком –
Пройдя
Все
Разом.
Ищейкой по снегу… -
Под лед… -
Идя по следу,
Объятий круг тебя спасет,
Мой круг последний!


ДОМ В СЫРОМЯТНИКАХ

Просвет оконный –
как просфора –
Лучом последним иссечен.
Вот поворот у светофора.
И дом,
Что сгинуть обречен.
Следы дождя.
Следы печали.
Обрывки утренних газет.
Объеденный до дыр початок.
И двор,
Где прячется «Газель».
Разбит фонарь.
Как льдины – стекла.
Оконных рам живой скелет.
Луна с ночного неба стерта.
Разбитых дней разбитый свет.
Здесь,
За больничною оградой,
Цвела сирень…
Иль снег белел.
Здесь, мучимый подагрой,
                дворник
С котом на лавочке сидел,
И, помню,
с ним делились воры
Последней пачкой сигарет…
Зияет лишь дыра в заборе –
Украл бы,
Да призванья нет.


СИРЕНЕВАЯ КАПЕЛЬНИЦА

01.
О, человек, ты зол и тучен.
Ты скучен.
Гадок.
Недалек.
Всего обиднее,
Что –
Кучен,
Как выстрел дробью
В потолок.
Убожество,
Куда ты прешь –
Как необъезженная
Лошадь?
От пошлости
Спасут калоши
И мыслей
Старомодный клеш.

02.
Огни обетованные…
Впусти, сирень!
Ты убран в готовальню
Крещенья день?
Скакать на ножке циркуля?
Зубрить балет?
Я клоуну из цирка
Подал билет
На светопреставление.
Последний ряд.
Внесите Ленина
Сто раз подряд!
Но разовьется фабула –
И грянет бой.
Нас будут –
         шашки наголо! –
Тупить  тобой!
И голова не вынырнет:
Ума-то нет…
Кто громче ее выронит:
Всю кровь – на снег?
А, помнится,
      по Пушкину
Стонал
      народ.
Впусти
      хотя б в наушники
Его,
      урод!
Игла да бабы звездные
Из микросхем…
А замки –
Где –
      из воздуха
И хризантем?!
Нас в груде одиночества
Господь искал,
Чтоб мы несли пророчества
На пьедестал,
А не затем,
     чтоб крепла
               в Толедо
                сталь.
Скажи, какого хрена
Не знать гнезда,
Не знать креста и крена,
Не стать отцом,
И – чтоб в берет
               из крепа
Упасть птенцом…
Антенною отравленной –
Тупым лицом
Куда направлены
В конце концов?
Уже ль тебе не хочется
Приблизить ту
Грудастую молочницу –
За красоту,
Чтоб с ней слоняться по небу,
Лететь – как в «Ту»,
В траве валяться огненно
В седьмом поту.
С глазами, как у дьякона,
Святую Русь
Своею цепью якорной
Цепляет грусть.
Когда же звезды тикают,
И гаснет день,
Бездомную и дикую
Впусти сирень!
И постели ей почести,
Воздай за хмель.
Пусть ей самой захочется
В твою постель.
В углу – халат и тапочки.
Скрипит кровать.
Пусть прилетают бабочки
К нам умирать…

03.
…Как это вы сподобились
Жрать не спеша,
Когда у вас под окнами –
Труп с этажа –
Затравленный и маленький –
Птенцу сродни…
Над ним в повязке марлевой
Склонились дни.
Ох, эти дни
Без святости! –
По локти в нас –
Кровавые –
Как свастика,
Как чей-то сглаз!
По Божьему велению
Уже ль хоть чуть
Не хочется Вселенную
Рукой качнуть?!
А дальше –
Бог да колокол.
Не дорасти!
Впусти сирень:
Ей холодно
По нам цвести!

04.
Ты странная, ты странная.
Люблю тебя!
Ты зеркало
Астральное
Без бытия.
Как яблоко –
Прокатимся
Каемки вдоль.
Сиреневая капельница
Снимет
Боль!

05.
Зачитан апокалипсис
Судьбой до дыр.
Давай с тобой покаемся –
Как тот клавир,
Что высвечен
Безумием
Из клавиш,
Из
Потухшего Везувия –
Им бредит бриз…
Ты странная.
Ты горлица.
В погожий день
Впусти ее по горсточке,
Мою сирень.
В углу халат и тапочки.
Скрипит кровать.
Пусть прилетают бабочки
К нам умирать!..


06.
Ты светлая! Ты жаркая!
Крещен грозой,
Перед тобой расшаркался
Судакский зной.
Хожу, как неприкаянный.
И –
     как Гольфстрим –
Высматриваю камешки
С лицом твоим.
Другие так и стелятся,
И больно жгут, –
Родной
        такой
               безделицы –
Ни там, ни тут:
С прожилкою сиреневой –
Как у виска –
Под кожею шагреневой,
В тисках песка
Лежит запавшей клавишей...
И нимб – над ним…
Незаменимый камешек
С лицом твоим!

 

***
Уже ли это надо мне?!
Да нужно ль –
В наушники впускать тебя и Баха,
И запивать таблеткою от страха
Сонаты, что прописаны
Наружно?!
Неужто это нужно мне:
Натужно
Помешивать сиреневые стены –
Как крепкий чай без сахара и кружки –
Горячий  –
           точно кровь из гибкой вены?!
За что такая адская работа,
Когда височную зашкаливает
                фазу,
В которой есть божественное что-то,
Но вовсе не похожее на разум…


***
Зубришь уроки допоздна,
Изъяны ищешь в бутерброде,
Боишься в школу опоздать…
А жизнь проходит! Жизнь проходит!

Курю табак на чердаке.
Анчар в который раз – на двойку.
Я ставлю кляксу в дневнике:
И пусть я завтра буду дворник;

Да-да, не хмурый геометр
И не портной в тщедушном платье –
Весенних крыш бортинженер –
И прелых листьев поджигатель!

Вот мой талант! Через забор
Перемахну, – и в переулки,
Где нет притворства: вор так вор… –
Мести окурки!

… "В пустыне чахлой и скупой",
Быть может, мне найдётся дело,
Как только встанет передо мной
С указкой и кусочком мела

Тот, кто просил Его любить,
Кто двоек мне не ставил, вроде,
И только заставлял зубрить:
«А жизнь проходит!.. Жизнь проходит»!


***
Белый снег ложится грустно на перила,
Точно чувствуя нездешнюю усталость.
Так на локоть обопрётся обессилев
Головою обездоленная старость.

Белый снег глаза туманит и слезится
Одиночеством, как чья-то свечка в храме,
И не может притвориться синей птицей,
Чтоб лететь наперерез оконной раме.

Он запутался в силках треклятой жести,
Что свалявшейся пропахла шерстью кошки,
Променявшей на свободу путешествий
Планетарий у закрытого окошка.

Чистый-чистый, с перламутром утра будто,
Этот снег, кого я встречу, будет первым
На дорожке, что во веки не распутать,
Чтобы под руку с тобой бродить по  скверу. 


***
Из детства помню:
Шар воздушный,
Старьевщика, пространство крыш…
Там дождь весенний
Погремушкой
Играл азартно,
Как малыш.
День отражался в окнах, лужах.
О, так вселенная близка!
Казалось,
Что предчувствий ужас
Не тронет сединой виска.
Резвился луч,
Ручной и тёплый.
И мне подумалось тогда:
Зачем же протирают стёкла –
Чтоб всё исчезло без следа?!

***
Любимая, прощай…
Прости…
Любовь – как приближенье поезда.
От края б лучше отойти:
В объятья броситься –
Не боязно?
Не утихает до сих пор
Знак восклицательный
Молчания,
Как будто – для стрельбы в упор…
Как девять граммов –
Для отчаянья.
И ты, наверное, права:
Уже давным-давно всё сказано.
На фотоснимках лица смазаны
И вера в чувства и слова.


***
Тянулся шлейф магнолий белых
До раскалённых солнцем крыш.
Я в это парк мальчишкой бегал,
Боготворя мой остров
Крым.
Внизу дышало море ровно,
Клонило донных рыб ко сну,
И солнце исчезало –
Словно
Нырнув в солёную волну.
А утром –
Снова оживленье:
Шашлычный дым
И чаек
        крик,
И ветер треплет можжевельник –
На ощупь жесткий –
Как парик.
Пляж городской.
Фотограф  в кепке.
И девы на морском песке –
Как будто квёлые креветки
В газетном маленьком кульке.


***
Из окон – музыка и свет.
Я узнаю этюды Черни.
Прогон по клавишам вечерний
Устроил маленький сосед.
Ещё пассаж не смел, но мил.
Как будто звёзды,
Гаснут звуки,
И не синица – целый мир
Летит в мальчишеские руки.
И я его держал в руке,
Водя смычком по тонким струнам.
Парил журавль невдалеке –
Недосягаемый и лунный.
О, этот юношеский пыл!
Мечты!
Мечты отбросить мне бы…
Но я уже летел…
Я плыл,
Как эти птицы –
Выбрав небо!


***
Любимая,
Нет, я не воин.
Я сочинитель снов и звёзд.
Меня не примет грозный Один,
И в Вальхаллу не позовёт.
Не щит и меч, а лишь вериги
Возьмёт с собой моя душа.
И не заплачет Валькирия,
На пир с подругами спеша.
Там стол накрыт.
Благополучно
В заздравных чашах
Дремлет прах…
Мне ж на пирах
При жизни скучно –
Я напиваюсь на пирах.


***
               Сестре Ирине

Из «форте» вдруг бросало в «пьяно»
Предчувствий сказочную вязь.
Сестра держала спину прямо,
Распятым клавишам молясь.
Соната лунная звучала,
Её сменяла пастораль.
Под окнами стоял февраль,
Прося игру начать сначала.
Он был напорист и колюч.
На стеклах,
Словно намекая,
Он рисовал скрипичный ключ:
В бессмертье дверь ведёт другая.
Я погружался в океан
Любви, Блаженства, Всепрощенья.
Самим Бетховеном был зван
И я
На таинство
Крещенья.
Светился синий абажур.
Сестра держала прямо спину.
И клавиша плыла –
Как льдина –
По вечности,
По этажу…

***
Вся жизнь – чугунная оправа.
За что ж ее благодарю?
Зажмурю крылья,
Прыгну вправо,
И над оградой воспарю!
Налей еще вина –
До тверди,
Приставь пустой бокал к виску,
И запусти по кругу Верди…
Дослушать бы –
Да не рискну!
Слова, слова –
Лицом в конверт –
Тебе врученный под расписку.
Я возвращался из таверн
На фонарях потухших виснув.
И восхищала чертовня,
И вздор несли рукопожатья…
О, сила при-
тяже-
ния,
Помилуй мя
В ночной пижаме!
Тот, меж мирами коридор,
Пропах больничною карболкой.
Мы едем, едем!
Чай – в упор.
И Бог доволен нижней полкой.


***
Когда надышится –
как противень –
страна и жаром,
и гульбой,
пусть вспомнит,
что я жил напротив,
голосовавший за любовь!
Зачеркивая зимы мартом,
как площадь красным кумачом,
хотя б и  вперемешку
с матом,
давайте и меня прочтем!
Давайте,
как сказал Сенека,
еще немного подождем
идущего к нам
человека
с озябшей флейтой под плащом.

***
Мы были молоды и замыслов полны,
Нам нравилось водить удачу за нос,
Мы осыпали серебром луны
Чудачества, и проклинали зависть.
Нам было что сказать себе и вам,
Рассаженным за кульманы в кавернах.
Мы поздно расходились по домам,
А мысленно держали путь в таверны.
Там крепкий эль.
Там бродят меж столов
Пленительные женщины. Казалось.
И с легкостью догриновских миров
Рука в перчатке лайковой касалась.
………………………………………
Все это блеф! В дорожных кабаках –
Дешевая похлебка и закуска,
И никого не носят на руках,
Коптит фитиль, и лампа светит тускло.
Да, это сказка с дамою червей,
И та мечта – заезжая циркачка…
Но всё же после дождичка в четверг
Там и теперь меня целует прачка.


***
Компост колёс.
Дерьмо дорог.
Бетонный хлев,
Где жить не смог.
Магистр костей,
Гости –
Где крест.
Не жди вестей.
Молись не здесь.
Не будет красок.
Хиреет век.
Под купол –
Брасом
Плыви,
       как Грек*.

            *- Феофан Грек


***
Я говорю тебе: «Прощай»,
Ведь ты из прошлого, в котором
На нижних полках пили чай
В купе с оборванною шторой.

Ночные волны сентября
Вдруг черпали огни, как шлюпка;
И звёзды таяли,  искрясь
И исчезая в промежутках...

«Прощай. Прощай»! – Сказала ты.
О, эти ночи, право, жутки,
Ведь от звезды и до звезды –
Нет ни смотрителя, ни будки!

С цветами некого встречать,
Взлетая пяткой на подножку,
Где прошлое, – как крепкий чай
Без подстаканника и ложки…


***
Ведь был момент у снимков старых
Не получиться, не собраться,
И на виду у самоваров
На выдержку не ту нарваться.

И был момент под проявитель
Не угодить в домашней ванной,
Иль раньше времени явиться
На свет, внезапный и желанный.

На снимках всё прекрасным вышло,
Что задержалось, зазевалось:
Цветы, скамейка, кот на крыше…
А ты?..  Ты в доме прибиралась.
 
И я подумал: и прекрасно –
Ещё ведь борщ разлиться должен…
Обедать позовут с террасы….
И пусть зовут, как можно дольше.

Пусть не спеша подходит тесто, 
Пусть леденцы подольше тают…
А то ведь это так не честно,
Что жизнь – как снимок моментальный.

***
Постелю в углу соломы.
Открещусь от суеты.
Подарите гроб без пломбы,
С чудным запахом сосны.

Пусть цветы обыщут кожу…
Я в сугробы и дымы
Спрячу душу от таможни
На границе Вечной Тьмы.

***
Роняя на пол мастихины,
стою у чистого холста.
Забыл, как пишутся картины...
Но так прекрасна пустота!

Хрусталь, сияя, без надрыва
играет музыку с листа.
И так прекрасны переливы...
Но ваза без цветов пуста!

Ладонь твою искать устал
под простыней холодной ночью...
Схожу с ума: ведь знаю точно,
что эта комната пуста!


***
Живу, не выходя из комнат,
не слушая ничьих молитв.
Настольный свет частично скомкан,
частично по полу разлит.

Мой кот - вот чудище незваное -
лежит на книгах и храпит,
пока расчитываю заново
устройство мира и орбит.

Ему давным-давно всё ясно,
что кем-то твёрдо решено:
на ужин в миске будет мясо
и молоко, но не пшено.

К моим занятьем равнодушен:
ему как будто дела нет,
что мир разлажен и разрушен
уже на уровне котлет.

 


Любовь и пролежни селёдки
      Небольшая поэма-экспромт в технике флажолет.    
(Пророческий отрывок из неё был опубликован в НТС*-овском издании "Грани"
вскоре после высылки Александра Исаевича из России 13 февраля 1974 года).
                * - Издательство «Посев».
 
   Вы обещали свободу, и одни приказывают,
а другие повинуются, как рабы…
   Обман, и звонкие фразы, да поголовное воровство.

   Я сегодня встал на заре и пошёл без дороги.
Под ногами папоротник и мох.
Над головою прозрачное, омытое ночным дождём, небо,
Ещё утро, ещё солнце не греет, а уже гудят
над дикой малиной пчёлы. Я слежу за ними прилежным глазом...
Они живут короткое лето, мы – короткую жизнь.
Они оставят медовые соты, мы… Что мы оставим?..   
                Борис Савинков (Конь вороной. 1923 год)

0.На гоп-хихи поставили страну.
Экран горит, а лампочка в подъезде
Украдена, и больше не воскреснет,
Зато живёшь и помнишь старину:

Свеча горела, пятились глаза
От лука, обжигающего нервы;
В кошмарных снах являлись пионеры
И краковская с жиром колбаса.

Так можно жить. Получка – ё моё!..
Бутылки сдашь – уже не надо купчей.
А нам всё мало. Хочется, как круче.
Но у руля – не Франсуа Вийон,

И даже не покладистый еврей,
Не инженер с цветущей мимо розой,
А трижды не судимый отморозок,
Чей лоб не отодвинут от бровей.

Так можно жить. Но, глядя в потолок,
Скажу без зависти: «Всё ж чуточку обидно:
Когда бы ни сознания поток,
Я стал бы знаменитей, чем Овидий».


1.kрасная конница.
Белая конница.
Радуг кровавых запруда над горницей…
Голод и холод.
Разруха.
Бескормица.
Трупы повсюду,
Где сабель бессонница.
«Вечную память»
              пропели по-быстрому
В роще берёзовой.
 Снова – под выстрелы.
Здравствуй, Москва!
«Пролеткульты»  – как выселки.
Площади вымерли.
Площади высекли.
Сбрендили, спятили: 
Маркса  повысили!
Брызжет слюной монументовой,
                мраморной.
Точно – не Пушкин
И даже – не Мамонтов.
Так упоительно сирой,
                безграмотной
В кожанке краденой
Русью командовать.
– Жахни, Егоров**, тот поезд,
                что в Кунцево!..
Планы-то вечные.
Мысли-то куцые.
Русь моя,
Русь,
Ты –
      как девка на улице.
Кожанка чья-то в швейцарской
Сутулится.
Может, не стоит кичиться успехами:
Там, на Пречистенке –
                трупы под стрехами,
А на Цветном ювелира порезали…
Маркс бородою кивает:
– По-о-ехали!
   
   **- Егоров  – подручный Савинкова
 
2. Прощай, Россия гордая!
Черед настал.
Над головами голая
Курлычет сталь.
Под водочку, под веники –
Страна в слезах.
Антоновы-Овсеянки*
Кричат: «Слезай»!
И кровь клокочет яростно.
И конь упал.
С серпом и красной рясою –
На карнавал.
Последнее сражение.
Вождей кропят.
Вчерашние блаженные
В Кремле сидят.
Табун трибун. Окрашено.
Не подойдешь.
На каждого, на каждого –
Есть штык и нож.
Затарились законами –
Что черт писал,
Чтобы никто под окнами
Не воскресал.
Да здравствуют растения!
Вперед, ботва!
Всё прочее расстреливать –
Взойдёт едва!
И лозунгами лузгают,
И – ё моё! –
Такие краснопузые,
Что дрожь берёт!
Пророки и оракулы –
Задрав штаны –
С мандатами от Дракулы
И сатаны:
– Писаки, вы преступники!
Хорош позорить флаг!
Которые тут –
                умники –
Гони в ГУЛАГ!
    *- Антонов-Овсеенко – соратник Ленина

2. На высылку А.И. Солженицына из страны.

Так много трусов в этом мирике!
С царями ссорится кому?
Не до опальной нынче лирики:
Прочесть спокойно бы «Муму».
В Кремле за шторами прохладно.
Что не писатель то – пророк.
Гебистам продались атланты
За сытый, в прочем-то, паёк.
Есть там ценители Петрарки,
Что за сомнительный талант
Могли б устроить чин кухарки.
Что не писатель –
То атлант!
На кой мне черт словесный хлам,
Который спишет век грядущий,
Молю: «Спасите наши души:
Чужбина – здесь. Россия – там»!
Россия, знай, страшна не казнь
И не бессрочное изгнанье:
Потомки отдадут приказ
Наполнить паруса признанья!
Сегодня, правда, ваша власть
Лишить и Родины, и крова,
Но – дайте срок! –
И скажут снова:
– Эй, кто тут временные? Слазь!

3.Kончилось время, убитое вехами.
В бороду Маркс ухмыльнулся:
– Пр-р-о-о-ехали!

4. По локти ваши враки
В крови и кандалах.
Барокко –
       на бараки,
На дырки в черепах.
Развесистей,
          чем клюква, –
Плакаты вдоль дорог.
Дед Айболита –
Клюгер
Был, точно, нездоров,
Хотя на вид покладист,
Как пешка изнутри…
– Марксизм принес нам аист. –
Любил он говорить.
На площади Багровой
Лежит, готовя речь,
Ильич для встреч готовый
Без галстуков и свеч…
Лежит и прячет когти,
Как дьявол пред броском.
Дай волю, –
И  погосты
Вмиг превратит в обком;
Свербит одна забота,
Как Марс загнать в колхоз,
А демократов
            оптом
Отдать коту под хвост.
Себе под нос  молебен
Гундосит караул:
«Умри, товарищ Ленин,
Как все, кого надул».

5. Париж осточертел
            Вл. Маяковскому
            Я никому не мешаю.
            Слова, написанные поэтом
         на клочке бумаги).
 
Париж осточертел:
Рулетка…
Просится кровь
Вспять.
Ставьте на черное:
Не из чего выбирать!
Полонская Вас не любит.
Но пули-то не юлят…
Кто еще приголубит
В проруби для котят?
Были бы мы ручными –
Лунная б
         снилась
                шерсть…
Калибр одинокой пули –
0,76.
Сходится все до сотой:
Нежность
Пчелиной соты,
Ноты, мосты.
Переданы ли гарсоном
Траурные цветы?
Каждое воскресенье
Розы –
Как воронье.
Будет ли Воскрешение,
Или опять –
           вранье?!»
Губы
По Млечному
Время сверять.
Я позвоню позже
По номеру твоего револьвера
Врезавшегося
           и под кожу –
312045*…..
 
   *- Владимир Владимирович был мистиком.
Порядок чисел на рукоятке его револьвера –
от нуля до пяти – не был случайным…


6. Все б вам кобениться –
                вашу в качель:
свой аквапарк
и свои кашалоты,
в кадке
под люстрою –
             виолончель
и Ростропович, сажающий ноты.
Так и хохочется:
                «Ваша взяла»!
Где вы,
        что были по правую руку?..
Чеком на крошки с чужого стола
Клерк расплатился
                с Эзопом
                за скуку…
Утром морока:
                на яхте верхом
выкупить замок с клопами от Педро,
и Антарктиду обдать кипятком,
и кулаком долбануть по Ай-Петри.
Скучно!
А время –
             как перхоть –
летит.
И непонятно: что станет с вибрацией,
если 
начать или н;чать лепить
и для себя мавзолей,
                друг Гораций,
где-нибудь там,
                за кремлевской стеной,
где не гуляют досужие люди,
где не имеет значения –
любят
или крадутся с киркой под полой…
Грига заткнули за пояс.
Зачем?
Моцарт распят цифровою дорожкой.
Голая дива с нейлоновой дрожью
у микрофона сопит на плече.
…………………………………
…………………………………
… Я ненавижу страны,
                где странников нет,
Где жвачку жуют
          голубые экраны,
Где затыкают пачкой газет
Почтовых ящиков
               рваные
                раны.
Ненавижу подъезды,
                где гуляет
                «шанель»,
И брызжут проказою стеклопакеты.
Зря не выводят
               гулять
                шинель
гоголевскую
             по паркету!

7. Нашествие тузов…
Над тазиком –
                как вы
Без майки и трусов
Под перекур совы
Слабо плешиветь
Нос
И бедрами вилять?
Не легче,
           чем страной –
Подмышкой управлять!
Вы те же,
          что и те,
Что нынче
И всегда! –
Мигалками свистеть
И пукать в поездах.
Вам в галстуках
До пят,
В сорочках на крови
Не вызволить опят
Из ёлочных руин.
Вы запугали лес
И рассмешили сеть.
Шесток или насест –
Всё б –
Памятником влезть.
И кличку дали –
              м-э-р!
Начальник, а в нача-ле
Был он
Пионер –
Внучонок Ильича.
Он ябедою слыл,
Он Маркса клал под жо…
Чтоб стул повыше был –
Да для чего ж ещё-то?!

8. А Маркс бы и дал ему в бороду –
Так поздно:
Хорошее – смолоду!

9. Собрать бы всех вождей –
Да скинуть
В одно помойное пространство:
И так на каждого засранца –
Гаденышей ползёт лавина: 
И бюрократ, и жоп-
                продюсер…
И бугаи у входа в винный.
Они рассыпаны –
Как бусы.
Уж в баню ломишься с повинной.
О, юность в девственной пельменной!
Не думал, что она промчится…
И кровью ссышь.
И бредишь пеной.
Карман боишься сдать в химчистку.
И пребываешь в том миноре,
Где спертый воздух давит к низу,
А черствый бублик в «Си бемоле»
Повис, как голубь на карнизе.
С заваркой смешанные лица
Остынут в ненавистной гжели,
И вспомню:
Господи, уже ли
Забыл, как плакать и молиться?!
Я их любил!
Я был им нужен!
Так что ж теперь,
               как Спас оплечный,
Цежу сквозь губы боль и ужас,
И жмурюсь, окликая свечи?!

10. Марксу вдруг вспомнилось утро похмельное.
В бороду он усмехнулся:
Пр-р-о-ехали!

11. Над нами вечна чья-то власть!
Но, Боже мой,
                ей вопреки
Хочу лицом в цветы упасть
У тихой заводи реки.
А я хочу пропасть,
                как сон,
На грешной стороне
                орбит,
Где Бог заводит патефон
И абажур
          в ночи
                горит,
Где от зари и до зари,
Как миллионы лет назад,
Как цапли
              бродят фонари,
И пенье слышится цикад…
Бог землю б
            медленно вращал,
А я бы меньше врал и пил,
Чтоб все,
         что с грустью обещал,
Он с радостью для вас творил.
Когда бы только власть моя,
Когда б я, смертный,
                только мог –
Избрал бы,
Господи,
Тебя
И на второй печальный срок!

12. И так живем по-черному.

Прозаседавшись всласть,
Хотя бы дни нечетные
Нам оставляла власть.
И так живем по-черному
Без хлеба и чинов
За звания никчемные
Почетных дураков.
И так живем по-черному,
День изо дня трудясь,
Отстраивая четкую
И чопорную власть.
И так живем по-черному.
Лишь тем, кто с ней дружил,
Позволено вычерпывать
Все лишнее из жил.
И так живем по-черному!
А власть на то и власть,
Что б посылать всех к черту нас,
Под водочку крестясь.
И так живем по-черному,
Давая власти власть.
Куда девать нас,
Чокнутых, –
Да хоть и мордой
В грязь!

13. А Марксу вдруг вспомнилось утро похмельное.
Он кашлянул в бороду:
– Фридрих, по-о-ехали!

14. Последнее сражение.
Вождей кропят.
Вчерашние блаженные
В Кремле сидят.
Размахивают кепками –
Аля Ильич,
Командуют вертепами,
Дурят кирпич.
Ломают стены дюжие –
Острож-
       ни-
           ки…
Как брюки отутюжены
Осто-
     жен-
         ки.
Народ мычит – не телится –
На бойне как.
Они друг с другом делятся,
А ты – дурак:
Пьешь кофе обезжиренный
И чинишь стул,
И думаешь: «При жизни бы
Понос не сдул»!
О, эта дань традиции –
Почти приказ:
При жизни расплатиться бы
За свет
        и газ!..


15. Нарожали подлецов
Наряжать живую елку
В царстве,
            где мое лицо, –
С новогоднюю иголку.
Наплодили марсиан
Хлопать мерину в ладоши,
А поэтов –
          в океан
Побросали – как галоши.
Подкормили дураков
Нас колпачить,
              недоумков,
Грабить в поле васильков,
Будто мало переулков!
Распоясали ножи,
Прикупили пистолеты,
И загнали в этажи
Жрать
Несвежие котлеты.
И посмотришь –
              что ни ****ь –
Рассуждает –
          как пророки…
А вчера еще уроки
Норовила прогулять.
Вот так Русь –
             ядрена вошь!
От Потопа до Потопа
Непонятно,
           как живешь,
И виляешь голой ж…й.

16. Включи детектор Правды.
Нажми на кнопку «Пуск».
Смотри, как брат –
                на брата…
Помилуй,
Иисус!
Опять к нам черви –
                лазом
С погоста в огород…
А нет,
      чтоб отдубасить
Распятьем
           милый сброд!
Остановил бы разум,
Коль намутил с судьбой,
Где Савинков –
               зараза,
И Ленин – молодой,
Как паховая грыжа,
Стрельнувшая в лафет
С мочой от крови рыжей
И маминых конфет,
Где речи и маёвки,
И где на всех парах
Несут к стене кремлёвской
Пандоры
        чих и прах.

17. Расцеловать топор,
Разнежиться на дыбе,
Вступить с оглоблей в спор,
И боль извлечь,
               как прибыль,
О, так по-русски,
                так
Бесхитростно и просто,
Как голым лечь под танк,
Чтоб выступили звёзды,
Чтоб изваяли в рост,
Чтоб записали в святцы,
Чтоб выставили пост,
Чтобы губами бряцать.
Я тоже русский!
Ша!
Когда
       в достатке водки –
Таинственна душа,
Как  пролежни селёдки.
Мы мастера хамить,
Любить, и  удивляться,
Ещё –
      себя самих –
Бесхитростных –
Бояться.



18. Красная конница.
Белая конница.
И потому-то пасьянсы не сходятся,
И
    исподлобья глядит Богородица
В красном углу,
               нагоняя бессонницу.
Всё бы нам
      истины мелко порубленной.
Что в ней идейного –
                в дырке от бублика?!
Вот же, Верде*, он стреляет без промаха.
Бах! –
И пенсне почернело от пороха.
Бах! –
Самогон разливается
                поровну,
Как и мечтал военком избалованный
Мыслью
О братстве, свободе и равенстве.
С пулей разящей чудны препирательства!
Пухом ему
Это блюдо с объедками.
Маркс бородою кивает:
– Поехали!
             *- Соратник Савинкова

18. Посмотришь, как корячится народ,
Как строит быт из щепок и кадушек,
Из брёвен омерзительных пород –
Отобранных из-под хвоста кукушек,

И думаешь: уже ли он так глуп,
Что не заметил грубого обмана,
Прибавив к нищете своих халуп
Обшаренные ворами карманы?

Отъедешь от столицы сто кэмэ,
И оторопь берёт: о, Правый Отче,
В своём ли эти женщины уме,
Соленьями встречая у обочин

Подвыпивших сановных мужиков,
Мужланов в тридевятом поколенье?!
Подай им всё: дары седых лесов   
И девочек с ночной тропы оленьей...

Не дай себя – ни в гриву и ни в хвост,
О, Русь моя! Не прогибай же спину!
Настанет время – и сдадут в колхоз,
Все яхты, как при Сталине скотину!

19. Красные. Белые.
Белые. Красные.
Лечь бы в ладони от века прекрасные
Яблоком с дерева.
Яблоки райские
Явятся нынче в гробах померанцевых.
Ольга*,
Не стойте в дверях,
Там, где браунинг,
В белой папахе и шубе с каракулем.
Сердце не спрячешь,
                увы,
                за доспехами:
Сердце с рожденья –
                как бомба с прорехами.
Жжется, зараза!
Живьём –
        да на снег его!
Маркс бородою кивает:
– По-о-ехали!

   *- Ольга – подруга Жоржа, героя повести
«Конь вороной».

20. Народ не пристёгнут.
В сидение вдавлен.
Замызган –
           как стёкла.
Взведён –
           как педали.
Затюкан – как тюнинг.
Захаркан.
Заблёван.
По дачам.
По тюрьмам.
Он –
      не избалован.
Прижимист –
Как ваза.
Нахален и тёмен.
Но крепок,
             зараза,
Как баня из брёвен.
Две жизни осилит.
Периной –
               ухабы!..
И черти носили
Таких на руках бы!

19. Красная конница.
Белая конница.
Время кровавое – как переносица…
Хмурое,
Смутное,
Левое,
Наглое.
Крыльями в землю
                уткнулись двуглавые,
Чтобы в прудах только лебеди плавали
Белые6-белые, с белыми бантами.
Завтра покончим
               с дворцами и банками!
Люстры хрустальные
                будут унижены:
Завтра мы въедем
                в просторные хижины!
Жизнь остаётся извечной помехою.
В бороду Маркс ухмыльнулся:
– По-о-ехали!

21. Дорог как не было – так нет.
В меню – ухабы, как пельмени...
А дьявол-мент – как экскремент,
И вляпаешься  непременно.

Натужно выпятит живот,
С трудом дотащит до капота,
Не спросит, гад, как мы живём,
А сразу денег просит, ж…а!

И зенками всё хлоп да хлоп,
Боится, что его прищучат;
Но на посту так много ж…п,
И каждую, заметьте, пучит!

И тут последнее отдашь,
А что поделать: всюду воры,
И жизнь в России – баш на баш,
Как средство от крутых запоров!

22. Зажравшиеся, самовлюблённые,
Охотящиеся
           с вертолётов
На жёлтые листья клёнов
С помощью пулемётов, –
От жизни чего-нибудь нужно
Помимо помёта животных
И гумуса
            птиц перелётных?!
Вам скучно –
Неужто?!
Вглядитесь,
Как воздух прозрачен,
Как тихо в лесах на поминках,
Когда вы макаете смачно
В сметану
            сердец половинки.
Когда вы хрустите лопаткой
Подстреленной лихо косули,
Уже ли не гадко,
                не гадко
Всей ж…ю сидя на стуле,
Плутарха цитировать,
Или
Рукою пинать незабудки?
Флажками когда-нибудь были
Обложены
Ваши желудки?
Да что я взываю к пространству,
Чьё место в истории грустной?!
Дай Бог им под утро проснуться
И  с совестью чистой прос…ся.

23. Включи детектор Правды
В розетку для ужимок,
Зарплатою порадуй
Волшебный фотоснимок,
Где ты буравишь вилкой
«Под шубою»
                селёдку,
Но,  –
          что приятно, –
С видом
На море и на водку.
В куличики играет
Твой сын.
И всё  чин чином.
Достойная награда
Для всякого  мужчины.
Бог нас простит.
Он тоже
Не держит зла и форса:
Увы, не вышел рожей,
Чтоб с олигархом –
В «Форбсе».
Зато твой тыл надежен.
И хата твоя – с краю.
Жена, в кровати лёжа,
На скрипке не играет –
Готовит и стирает,
Утюжит и гогочет,
Как старая пиранья…
Прости ей,
Славный Отче!
Зато умрете вместе
Не у стены кремлёвской:
Ты –  сидя в старом кресле
С ехидною селёдкой,
Она –
     с ключом в кармане
От входа в Царство Божье.
Два ёжика в тумане…  –
Как  тапочки в прихожей…

24. Замерло сердце –
Как пыль за портьерою.
Жжется, зараза!
Живьём –
          да на снег его!
Машут плакатами.
Шуруют  портфелями.
Маркс бородою кивает:
– По-о-ехали!
Радуга – к горлу,
Петлёю затянута.
Чем бы ещё поделиться
                с крестьянами?
А комиссарша в Бобруйске
                чуть пьяная:
– В ж…у их мать
Со святыми Касьянами!..

25. Не читайте книги.
Не морочьте свечи.
Собирайтесь в стаи.
Кушайте людей.
Засоряйте стоки
Матерною речью.
Не рожайте только
Маленьких детей.
Оправляйтесь в вазы,
А мочитесь на пол.
И плевать на россыпь
Золотых идей,
Потому что
          просто
Далеко Неаполь
От зачатых в Бийске
Маленьких детей.
Потому что стыдно
Маленькому
Принцу
Объяснять, что в сердце
Вплавлена слеза…
Потому что глупо
Без иглы и шприца
Попадаться Канту
В полночь на глаза.

26. Дородностью
                ослеплены –
Как быстрою ездою кучер,
Напоминаем со спины
Богам
Лишь мусорную кучу.
Давай –
        ударим по рукам –
Давай – поспорим на кроссовки,
Что упадут к твоим ногам
Не Рим –
Бетонные высотки.
Уж пешки ходят под себя,
Уж  дети не играют
                в «салки»,
И леший бродит по степям
С сушеной
        под руку
                русалкой.
Здесь каждый третий –
Идиот.
Катись орбитой –
                без оглядки…
… Да это просто жизнь идёт –
И наступает
Нам
На пятки.


27. Дели всё поровну, пока ещё
ты молод…
Витрины, точно красочный забор.
Кусается цена на серп и молот,
По-прежнему доступен лишь топор.
С утра кошмарят рынки дяди Стёпы,
Пока народ хлебает лаптем щи.
Россию наводнили филантропы,
Друг другу господа уж не това-ри-щи!
В России неприличные погоды:
То дождь, то снег, то март среди зимы.
Плюс ко всему привычные невзгоды:
Процентщица, дающая взаймы…

28. А Маркс ухмыляется в бороду:
– Ну, как –
              поделили всё поровну?

На престижном кладбище –
И земля развесистей,
И не шибко клацают
Челюсти растения…
Но никто ж не выманит:
Карасём –
         на удочку,
И назад не вынырнут
Печень
          с поджелудочной.
Хоть песком
Посыпаны, –
Мёдом –
         не намазаны.
И куда –
         посыльные
С вашими приказами?!
Не проймёшь
              ни жалобой,
Ни слезой проточною…
Всех Господь разжалует
В сволочь
Беспорточную.
Догнивать –
            как в трюме вам,
Да грехи
Навёрстывать…
Отплясали
           рюмками
За стеной
           кремлёвскою!   

29. То нет строки, то охра недоступна,
То зависает холст,
                как столпник.
И рука
Годна
      лишь для поднятья стопки супа,
И палец
        слишком дерзок
                для курка.
Сойдёшь с ума!
Сидишь всё время дома,
И нюхаешь мимозу натощак.
Вот капля! –
И начало водоёма –
И  матрица
           холодного борща…
О, где бы взять такую амплитуду
Для шеи,
       чтоб петле
                не по нутру…
За каждым поцелуем
Шлёшь Иуду,
За новым топором
Идёшь к Петру.


30. Лишь Маркс ухмыляется в бороду:
– А совесть – ну, как её – поровну?!


31. Я обретаю шляпу-невидимку,
И невидимку-шарф, и невидимки-брюки,
Чтоб больше не ходить ни с кем в обнимку,
Чтобы не кашлять, и не жать им руки.

Держу в кармане невидимку-кукиш,
Хотя отлично знаю: в магазине
На это ничего уже не купишь,
Не купишь, – так хоть стукнешь по витрине.

Очки ношу плюс-минус-невидимки,
Чтобы бактерии подъездные не видеть,
Не видеть их противные ужимки,
И в лифте ненароком не обидеть.

Я даже обзавёлся телефоном
Невидимо-мобильным, без сим-карты,
Чтоб оставаться маленьким фантомом:
Ни лишних бед, ни славы не накаркать…

Но беды льнут: то мент в лицо задвинет,
Чтоб до получки дал хоть сторублёвку…
А как не дать? – Он едет в лимузине
Ловить бандитов на свою Петровку… 

Недавно зазевался: – «Что, брат, куришь»?  –
Спросили очень вежливо подростки.
Обчистили карманы, где был кукиш,
А брюки оказались не по росту…

И я снимаю шляпу-невидимку
Перед страной, где всё чудно и просто,
Где все куда-то движутся в обнимку
И говорят друг другу: «Без вопросов»… 

32. … А Савинков* тоже, блин, с гонором:
Да всех поимели нас в бороду»!

33.   Ну, заседайте, в добрый час!
Давно не в моде
                рыжий пыжик.
Но суетность видна в плечах…
И дух стяжательства –
Он выжил.
А в головах –
Сплошной плацкарт.
Извилины –
             как на гармошке,
Иль при раскрутке мутных карт
Цыганки
          мудрой и дотошной.
А что тут,
           в сущности,
Гадать:
Изба протоплена – и ладно,
На то и Пост, чтоб голодать,
Привыкшим ко всему –
Не странно,
Что может он продлиться год,
А, может, два,
                а, может, меньше.
Зато есть сад и огород.
Сам виноват, что не умеешь
Растить братву, а не ботву.
Получишь в морду
                на крестины,
Ведь на зарплату на одну
Не прокормить и Буратино.
Достань солёный огурец,
Протри им доллар
                в поле чистом –
Разбогатеешь, наконец,
И станешь
           Главным Гармонистом.
Тут и фуршеты, и порти,
И папарацци,
             глядь,
                при деле…
Глаза-то красные протри:
Всё дело в кепке и портфеле.
А ты поверил…
Кто ты есть,
Герой божественных комедий:
Ты даже всаднику не тесть,
Тому,
      что точно не из меди!
Вся медь украдена давно
И переплавлена на евро.
А это, дядя, не г…но,
А то,
      что бабам бьёт по нервам.
Ты –
  тот скупой электорат,
Что лепит к валенку заплату…
А прежде?
Право, как Сократ:
Чуть что – и сразу за лопату…
«Ура!
Ура!
Долой!
Долой!
Пусть по дворцам колотят пушки!..»…
Такой до жалости родной –
Не домовой
И не зверюшка.

34. Сколько отдано нервов, тревог
                и таланта,
Чтобы выжить,
             чтоб хлеб был всегда на столе,
Чтобы денег хватило «туда и обратно»
Хоть на день, – не просил, чтоб –
                на тысячу лет.
Я плакаты писал поднадзорной гуашью:
Что ни слово –
                то ложь –
                или вкривь –
                или вкось…
Но и после эпохи
Большой распродажи 
Ни витрин для картин,
                ни купцов не нашлось.
Прошлогодние листья сгорали бесследно.
И в бессмертье не верилось:
Это лишь дым,
Что кружит, оплетая просветы беседки,
Где беседовать не с кем,
                а рай нелюдим.
Пыль слонялась по контурам
Рамы с Дианой,
И цветы умирали
                от вечной нехватки белил,
И вставать поутру не хотелось с дивана,
Чтоб спускаться по радуге
                вниз
Без перил…
_________________________________________
      * – Борис Савинков – писатель, революционер-конспиратор,
эсер, «генерал от террора», фигура  не менее значимая, чем Керенский или Троцкий. Покончил с собой, как утверждают заинтересованные источники, во внутренней тюрьме ОГПУ вскоре после вынесения Военной коллегией смертного приговора, замененного, впрочем, десятью годами тюремного заключения. 


***
Всех пережить –
Не приведи Господь,
Чтоб прибираться в памяти –
                как в доме!
Лишь для тебя
Чего-то значит плоть
И поцелуй –
                пылинками с ладони...
Ступени –
             как вершины.
И почти
Не дышит грудь –
                медведь набитый ватой…
По комнате брожу,
                ища очки,
Чтоб узелки распутывать и даты.


***
Ещё бы раз взглянуть в твои глаза
и паволоку отвести,
                как тину.
Слеза не одолеет середину
Твоей щеки и не скользнёт назад…
Спаси меня!
Спаси и сохрани!
Приставь ко рту оплавленное эхо.
Я выскользну на землю,
                как родник,
дробясь о камни грецкого ореха.
Я дам тебе серебряную сень.
Я нарисую заново пейзажи.
К окошкам, где качается сирень,
по солнышку со всех сторон прилажу.


***
Ты так любима и добра,
но мы не вместе.
Из серебра, из серебра
на теле крестик.

Ношу твой знак, а сам, а сам
божусь стихами,
и как слепой, по волосам
схожу губами.

Не узнаю седую рябь,
но кольца те же
в ложбинку опустил сентябрь,
меня утешив.

Схожу с ума, схожу с ума
по той тропинке,
где в роще прятались дома,
как две слезинки.

Я провожал твои глаза
в дожди и стужу,
как будто знал, что опоздал
туда, где нужен,

где ужин скромен, но тепло
от свечки льётся.
До нас всего-то
НЛО –
часа три
           лёта.

Лишь не хватает парусов
и пары снов - счастливых, алых.
Проснёшься - стол и антресоль,
бетон да шпалы.

И стол в чудовищной дыре -
вдали от окон.
Листок тетрадный на столе
и милый локон.

Меня трясло на стыках дней,
Но, понимаешь, -
из твоего окна видней
всё, что теряешь.

***
Пока ты юн, красив, и хищен
нарви в саду немного вишен,
пока она неровно дышит
одним тобой.
Плени луной
ресниц излучины,
как гаммы в полутьме разучивай,
чтоб ощутить волшебный зной,
И помни шепот:
"Милый мой"!
Пока она неровно дышит,
И звёзд не счесть над вашей крышей,
и простынь рдеет не от вишен, -
люби такой,
люби измученной,
желанной, юной, необученной...
А после - там уж как получится...
И помни шёпот:
"Милый мой"!

***
Выкорчевывайте нервы:
В прошлом всё до беспощадности.
Засыпаю ночью в первом:
пот холодный, Верещагинский.

Перепрячу ульи в небо
с голубыми незабудками,
чтобы все, кто был и не был,
любовались ими сутками.

На конверты клейких почек
не достать, как дело к осени.
Сердце жмёт, а верить хочешь,
что оно ещё разносится.

***
Остановись – забыть.
Перебинтуй закат.
По голым ранам плыть
Приговорён Сократ.
Не свей себе вериг
На сто веков вперёд.
Твой замысел,
Перикл,
Тебя переживёт.
А я на чистый лист –
Как девочку в альбом –
Рябины красной
Кисть,
Где будет Вавилон…
Рассыплется гортань,
Рассорятся мосты...
О, губы
        не порань,
О свечи и посты!
Не торопись
Задуть
Ты этот свет земной -
Лишь встань
         когда-нибудь -
Как к зеркалу –
Спиной!


***
Чёрный иней, белый бант...
Так ко мне и приходите;
примоститесь, как стакан -
рюмки с водкой прародитель.

Приходите при луне,
приходите стрелок после,
даже если не ко мне,
даже если и не в гости.

Приходите поболтать,
яблок с дерева откушать -
Здесь ведь божья благодать,
Торричелливые кущи.

Пенье птиц - коту под хвост,
а сонеты - на обои;
клейте сами вкривь и вкось,
как сапожные набойки.

Приходите побренчать:
семиструнных радуг - вдоволь.
Здесь и надо бы венчать
и дарить чертям подковы.

Приходите бить челом -
вас никто здесь не обидит.
Под землёй –
                как под чехлом –
Я останусь -
Небожитель.


***
Удача мне руки ни разу не пожала,
Лишь госпожа Печаль, –
                я был приятен ей, –
За мной ходила в шелковой пижаме,
И молча провожала до дверей.
Я не прощу той преданности ей,
Которой,
          как в сиротстве, окружала.
Я б вышиб из себя и ямбы, и хорей,
Чтоб – как у всех людей – желудок
                или жало



 

А Луну не достать ли со шкапа, как старый
с наклейками чемодан…
                Наталья Стеркина



***
В моём саду не мерзнут астры:
Не развожу цветов, чтоб им,
Не снился снег экклезиаста
И чёрных свалок едкий дым.

В той древней вечности твой образ
Задуман был уже на треть…
Я лишь родился – посмотреть
В твои глаза, где брезжит кобальт…

И та единственная тропка
Меж кручею и бездной  лет –
Лишь безобидная уловка,
чтоб на земле оставить след.


***
Кому кричит прохожий:
 – Прочь!
Немыслимо –
             о тротуары!      
В рубашку
             пеленают ночь
Бесчувственные санитары.
Плевки,
Окурки –
Как в пивной;
Братанье
              поздних электричек,
Чей мозг колотится спинной
Сходя с ума
              при свете спичек.
Остановись –
                произнести!..
По склепу –
             холод
                состраданья!
Как чучело –
           не завести
Всего прошедшего дыханье.
А ты ещё горяч и глуп:
Не видел жизни –
            наизнанку,
Не заворачивал в тулуп
Буханку хлеба,
                как цыганку!..
Не говорил любимой:
– Спи!
И не откладывал желаний
На черный день себя внутри,
Пока ещё сирень живая!

 
***
Нас морщины сотрут, не допишут.
Может, в той не споткнусь толчее,
Где в затылок запойно не дышат,
И в час пик не висят на плече.

Может, там, где заборы и ниши
Отменили указом одним,
Твои губы созвездья колышут,
Чтоб надежней прибиться к моим.

Там, наверное, ночи хрустальны,
А одежды белее, чем снег,
И не выглядишь больше усталым,
И не просишься в дом на ночлег. 

Может, есть это место святое,
Где уже ничего не понять,
Не обнять, не потрогать рукою,
Но и проще –
На веру принять.


***
Апрель.
Апрель
Апрель
Вдруг выпорхнет из грёз.
Да здравствует капель
Без лака для волос!
Погожий день –
Как нож
По сердцу,
               где дрожит,
Как
Втиснутая в брошь,
Горошиною –
Жизнь.


***
Холст 37 на 37.
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
И не от старости совсем.
                Леонид Губанов


Тоска, как в клетке с попугаем!..
Помашем спичкою сырой!..
И век другой,
                и жизнь другая.
Нет Герострата
                под рукой.
А есть ведь –
Что забыть и вспомнить,
Чего не будет в новостях:
Обрывки лент
           магнитофонных
И джаз –
           с пластинок на костях*;
О, Маяковский,
              вдетый в брюки,
Он помнит зипер
                в трузерах
И от разбитой
                об пол
                рюмки –
Наивных чёртиков в глазах.
Ирина.
Инна…
Именами
Цвела скамейка в парке Г.,
Куда мы шли блевать
                стихами, –
Поскольку глупо –
                в кабаке.
Мы –  словно вымершие розы –
Без поднятых воротников,
С чужих подножек пьяной бронзы
Летели в мусор
Всех веков!..

     *- Музыкальные записи на
     рентгеновских снимках.


***
С бессонницей не совладать.
Не знаю, почему так больно
Седьмую ночь подряд
                летать
Мячом без сетки волейбольной?..
Виденья –
                головами вниз,
Как в цирке, где колдуют
                маги.
Я также бледен – как карниз
На поле ватманской бумаги.
Себе приказываю: «Спи»!..
А в книжке записной, –
Из мести ль? –
На букву «Ша» –
             один Шекспир
И больше никого,
                хоть тресни!


***
Подозреваю, что умру.
Мной сделано
               открытье века!
Судьба – как звёзды без пробега…
Зато так сладко поутру
Не превращаться в человека,
Который  собственный амбар
Возводит для небесной манны.
Не сберегут ее карманы:
В них есть пространственный обман.
И Боги в чём-то –
Шарлатаны.


***
Всё блекнет перед именем твоим.
Он всё ещё гостит в оконной раме –
Тот непослушный, прошлогодний дым,          
Уложен в  бигуди
                ещё при маме.
Всё пусто без тебя.
Защиты нет.
Как будто целый мир опутан скотчем,
И в  безутешной, мёртвой
                тишине,
Прощальный шелест листьев
                обесточен…
Смеркается.
Тебе машу рукой,
Как ты когда-то мне,
Когда уж  поздно очень:
« Смеркается. Пора идти домой»...
  – Любимая»!  –
 Кричу
             со всех обочин.

***
Целуйтесь: Бог зачтёт.
О, каково любить
Так просто, ни за что –
За обещанье быть!
На дождевой меже
Над тёплой мостовой –
Изнеженная жесть
И шерсть лучей –
Трубой.
Лежим, ловя загар
И неб небытиё;
Припарковался пар,
Повиснув, как бельё…
Стихи мои прочтёшь,
Пообещав любить.
Они же – ни про что,
Про обещанье
Жить!

***
В памяти – клеенка, соль и супница…
Локти застолбили край стола…
И неправда то, что ты отступница:
Никогда моей ты не была.

Не виню тебя: ты не изменница.
Не печалься. Думай об ином:
Как бы прокатить по небу мельницу,
Как бывало прежде, с ветерком…

Выводок семян на подоконнике,
Стекла одурманены мытьём…
Так всё и должно было закончиться,
Чтоб пальто в прихожей – не моё.

Всё пройдёт. Ты отстоишь вечернюю,
И опять останешься одна,
Чтоб  вздыхать и стариться по-честному:
Локоть к локтю с креслом у окна.


***
За амальгамой тусклою,
Как взбитый крем-неон,
Сокрыто что-то русское,
Печальное –
                как звон.
И пыль там ненормальная:
Спрессована – как жесть.
Но –
        стоит в накрахмаленных
Туда по крышам лезть,
Чтоб –
       заключить в объятия,
Чтоб их увидеть сны,
Ведь, может, они братья нам –
Лунатики с луны?
Уже ль там только кратеры,
И –
    некого послать
В сердцах к такой-то матери,
Чтоб после в дом позвать?!

***
Кто выдумал тебя, Бугаз?
Какое длилось в мире горе,
Когда из чьих-то чистых глаз
Вслед за слезой
                скользнуло море?..               
Жаль, что не мне, а лишь богам,
Дано, –
           покуда верим
                в верность, –
Давать названья берегам,
Будить в ночных созвездьях
                ревность;
Нести солёный бриз в Къутлакъ,
Такой волнующе-изустный,
И горы складывать в кулак,
Как пальцы белые – до хруста!..
Теперь скажу: «Я знаю сам:
Песчаный пляж – часы без боя…».
Я б гладил вас по волосам
И молча слушал чушь прибоя.

***
Такая жуткая тоска!
Что дал тебе,
              моя Изольда?
А, помнится, о край соска
Губам обжечься было больно.
И, помнится, в рассвет ресниц
Летел,
      как будто бы с обрыва,
Всё время вверх –
               до синих птиц,
До изумрудного прилива…
Да брось ты гладить и стирать –
Уж лучше бы взялась перечить!
Душе уже не нужен рай:
Найти бы
          ветку и скворечник.

***
… Возьми, старик, немного денег
На  привидений и вино,
А я своих друзей проверил:
Иных уж нет, а те – давно

Не верят в набожность объятий,
И, провожая до дверей,
Глаза отводят, будто спятить
Могу в присутствии друзей.

Умывшись утром у колодца,
Что сшит из досок гробовых,
Не обижай своих  уродцев:
Что стоят скальпы домовых?!..

Ведь ты,  ты в праздничных одеждах,
Неважно, что гниёт сукно, –
Зато ты светишься надеждой,
Придя замёрзнуть под окно…


***
Достали ангелы-носители
С их электронною начинкой!
Пред алтарём хочу – просителем,
По Вечной Книге – без запинки!

Перенеси курсивом бисерным
К вратам поближе строчки скорби.
Окаменевшая, но – искренность:
Последняя – как «Спи спокойно».

О, Господи, издай хоть исповедь
В обложке райской с облаками;
Не отменяй совсем уж письменность,
Что добывалась дураками.
 

***
...Да мест полно, куда в России
Всю жизнь за жилы тянет волоком;
Из-за нехватки керосина
Не жаль Икаром – мордой в облако!

Казалось бы – и пруд с ладошку,
И домик – сирый, неказистенький,
А приютишь за печкой кошку, –
И обретаешь независимость.

Там, за окошком, будто колышком,
Дорожкой лунной обозначена
Юдоль другая –
                не под солнышком –
Но почему-то с грустью дачной.

Грешно пугать бездомных избами,
Дразнить родильною рубашкой,
Ведь мы любимы, мы ведь избраны,
Хотя и с профилем букашки!


 Вдали влачилось круглое перекати-поле, 
верблюд следил за этой большой живой травой глазами,
добрыми от надежды, но перекати-поле уходило стороною;
тогда верблюд закрыл глаза, потому что не знал, как нужно плакать.
                Андрей Платонов   


***
Начало Букв Твоих Боготворю,
Ведь речь без них –
Как проповедь
             без просек.
Как снятую с креста,
Люблю
Твою
Рябинами
Забрызганную
Осень!


***
Заброшен дом.
Лишь тень
Ещё твердит:
«Люблю»!..
Прогнил порог.
Ступень
Оставлена шмелю.
Крыльцо я уступил
Сиреневым ночам,
А полосу перил
Я подарил лучам.
Здесь их аэродром.
Зашторено окно…
Иль просто в этот дом
Не заходил давно?


***
Мир будто бы не настоящий:
Средь улиц серых и домов
Ютится лавка для цветов,
Для писем есть почтовый ящик,
Детей приводят в цирк зверей,
Усердно дрессируют кошек,
И даже звездам выдан «ковшик»
С благословения людей!
Заборы вдоль шоссе частят,
Чадят, как трубы, тротуары,
Как кобры,
Впрыскивают яд
Под кожу
Вспыхнувшие фары.
Она сжигает изнутри –
Урбанизация бесовства…
Уж против шерсти фонари
Полуденное треплет солнце,
И пса в наморднике во двор
Воткнул хозяин –
Как в розетку…
Я в страхе обнимаю «зебру»,
Летящую на светофор!

***
… Но – «ретурнен а но мутон»* -
Мы даже хуже, чем бараны,
Когда спускаемся в метро,
Нашарив горсть монет в кармане,
Когда едим дешевый суп,
Плевком заправленный в пакеты.
Мы одомашнили котлеты,
Чтоб  взять с собой на Страшный суд?
Нам незачем читать Рабле…
И, тронув радуги стеклярус,
Нам не отплыть на корабле,
Не наскрести
На алый парус…

      * «retournons a nos moutonsw» - вернемся к нашим баранам.
В романе Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» рассказывается,
в частности, как во время морского путешествия за бараном,
выброшенным за борт, добровольно последовало все стадо.



***
Погода  непонятна и глупа:
То солнышко взойдет, то крутит ветер.
Уж с набережной схлынула толпа.
Лишь рыбаки налаживают сети.
В рыбацком счастье
               скрытый есть обман:
Просоленная роба тянет душу
За горизонт, в обыденный туман,
Незаселенный радостным грядущим.
И ко всему – доверчивый эскорт:
Дельфинья стая –
                как сырьё «парфюма».
Я видел их, поверженных, у трюма,
Забитых насмерть, как рогатый скот.
Я в церкви отпевал их. По свече
Огни святого Эльма пробежали;
Ладонью грусть лежала на плече,
И Божье Око слепло от печали.


***
Век мой, век, ты, наверное, болен,
Иль ослеп, как погасший маяк…
Но я слышу тебя в ми бемоле,
Утонувший в ромашках овраг!
Если в память уткнусь, как в жилетник,
Пред глазами, как шахматный шах, –
Утонувший в ромашках передник
С керосиновой копотью в швах.
Ты мне снишься, страна голубая,
Где березы и слезы в обхват.
Я по пояс вхожу, улыбаясь,
В этот в белых ромашках закат.
Я в ромашковом поле – не воин.
И, едва устояв на ногах,
Поклонюсь этой белой неволи,
И уйду с лепестком на губах.

***
… А память, точно, как река –
С пираньями, с пирогами.
Хоть вешалку от номерка
Запомнить бы попробовать.
Хотя бы гвозди отстирать
С крестов, что на пергаментах…
Потом еще и роль сыграть –
Тень младшего из Гамлетов.
Но это так, причуда
И
Дурачество под дудочку…
Почти как слезы у Дали:
В бессмертье – как на удочку.
Пока хоть что-нибудь внутри
Есть от игрушек елочных,
Включить бы левый габарит,
Где в сердце бьют
Иголочки…
***
Что-то в нас оборвется навек,
Может, смысл дорогой
и ничейный;
И в ковчеге смежившихся век
Что-то нежное
С грустью
Исчезнет.
Мы взойдем на орбиты планет,
Наступая пространству на пятки,
Долгожданный появится свет,
Точно спятит, играючи в прятки.
Ты дождись:
Непременно к утру,
Непременно весенней порою,
Нам,
Ладони приблизив ко рту,
Бог второе дыханье откроет.
Зря боялись  мы слова «Пока»:
В нем и букв-то неполная горстка,
Как на ленте прощальной венка
За чугунной оградой погоста.

 

***
Окно. И белая стена.
И свет бумажный.
И дверь последняя.
Она
Не скрипнет даже.
Не слышно шорохов
За ней.
И тени в белом –
В своем уме,
В своем уме –
Как в круге первом.
Спешат укрыть своим плащом,
Любовью бредят:
Как все же суетны еще –
Как в круге третьем.
Слова –
Как будто дыма клуб.
И речь невнятна.
Круги расходятся от губ
Лишь в круге пятом.
Круги. Круги.
Круги кругом.
Мутнеет разум.
Я был бы круглым дураком –
Пройдя
Все
Разом.
Ищейкой по снегу… -
Под лед… -
Идя по следу,
Объятий круг тебя спасет,
Мой круг последний!


ДОМ В СЫРОМЯТНИКАХ

Просвет оконный –
как просфора –
Лучом последним иссечен.
Вот поворот у светофора.
И дом,
Что сгинуть обречен.
Следы дождя.
Следы печали.
Обрывки утренних газет.
Объеденный до дыр початок.
И двор,
Где прячется «Газель».
Разбит фонарь.
Как льдины – стекла.
Оконных рам живой скелет.
Луна с ночного неба стерта.
Разбитых дней разбитый свет.
Здесь,
За больничною оградой,
Цвела сирень…
Иль снег белел.
Здесь, мучимый подагрой,
                дворник
С котом на лавочке сидел,
И, помню,
с ним делились, воры
Последней пачкой сигарет…
Зияет лишь дыра в заборе –
Украл бы,
Да призванья нет.


       Здесь будет всё: пережитое
       В предвиденьи и наяву…
                Борис Пастернак

***
               
Мне странно, что мои картины,
Со мною рядом не живут,
Не слышат шороха гардины,
Не понимают,
            как я тут
В безвестности и заточении
Ростком из-под  асфальта рвусь,
Берусь за новый холст в Сочельник
И, как могу, рисую
Русь.
Подолгу всматриваюсь в стужу,
В стежки на грубом полотне,
Чтобы увидеть брешь в стене –
С цветами вырваться наружу.
Вы не стояли на окне,
Не прижимали к сердцу вазу,
Что предавала по приказу:
«Увядшие –
Лицом – к стене»!
Вы не держали их в руках,
Не понимали их значенья,
А я дарил им заточенье,
Что оставалось на губах!
Сочельник. Нынче именины
Белил, что сохнут на полу…
Так странно:
             ни одной картины
За грязной шторою
В углу.


***
Ты наваждение.
Ты музыка.
Роялем белым снег лежит,
Под аркой,
         где проспект Кутузовский
И клавиши –
Как  этажи,
Где яблони цветут пассажами,
Где объясняются в любви,
Где во дворах сирень посажена
Совсем как ноты –
Ля и ми.
День начинается сонатами,
А я охрип –
Как до-диез,
Пока искал ногами ватными –
Не помню уж,
            какой подъезд.
Всему виною наваждение
И снег,
       что голову кружил,
Как бант
        в косичке –
                в честь рождения
Тебя, бумаги и чернил.


***
Пальм зелёных шумный карнавал
В сентябре,
            увы,
                пойдёт на убыль.
Вспомнишь ли,
          как нежно целовал
Я твои обветренные губы?
Закипает  море синевой.
Я свои часы к чертям закинул:
Пусть, над этой сонною волной,
Кружат стрелки:
Сто веков под килем!
С радостью теряешь всякий ум,
Добровольно на спину ложишься,
Чтоб смотреть,
Как сахарный лукум
Засыпает на груди ложбинку.
Милая,
 Да что такое жизнь:
Счастья островок
С песком и галькой!
На ладонь бы рельсы уложить,
Чтобы не ходить пешком
К гадалке…

***
Вы прежде меня любили,
Любили  почти до слёз.
А если и уходили –
Не так,
         как дома –
На снос.
Я что-то оставил,
                точно,
Под окнами:
Может, свет.
Он будет будить вас ночью,
Хоть сходства со мною
Нет.
Но в лунной капели –
                август,
А  в этой звезде, что –
Вниз –
Астральные гаснут астры,
Перелетев карниз.
И, сами себя тревожа,
Волос поправляя прядь,
К окну подойдёте всё же –
Глазами меня искать.
Вот память!  –
            одень в обновки –
Не даст себя обмануть:
Каких-нибудь
            три остановки,
чтоб рядом со мной уснуть…
Я тоже окно открою.
Слукавлю, что –
                подышать.
Мне просто
           не даст покоя
За шторой твоя…
Душа.


***
Да здравствует ночь
                без подушек пуховых,
Без чопорных стен
               в упаковках картонных!
Зато твои губы греховны,
                греховны,
А списаны,
           будто с Сикстинской мадонны.
Бездонны глаза, как потоп
                приворотный,
И  локоны вьются,
                как нить Ариадны…
Да здравствуют белых ночей
Коридоры
И твой поцелуй
            в первозданной
                парадной.
Печали твои я стираю улыбкой,
А –
    хочешь?! – 
              тебе я на скрипке сыграю.
Люби меня нежно,
Забудь –
         как под пыткой.
Не верь, если скажут,
Что я умираю.
Лишь выбери время
              и лавочку в сквере,
Представь,
Что рисую сейчас на пленере
Тебя,
Но –
     с глазами Сикстинской мадонны
Не кистью,
           а тёплой своею ладонью.

***
Я тебя люблю – когда
Проклинаю всё на свете:
Улицы и города,
Где другой такой не встретил.

Я люблю тебя! Зачем
Тени прячут за стеною
Тысячу твоих ночей,
И всего одну – со мною?!

Потерялся в облаках
Голос ласковый и нежный.
Растворились на губах
Обещанья и надежды.

Тысячу пройдёт дождей.
Лишь один встревожит память,
Тёплый от любви моей,
Ласковый,  как шелест пальмы.

Я тебя люблю – когда
Проклинаю всё на свете:
Улицы и города,
Где другой такой не встретил.

***
Пустеют пляжи.
Время разбросать
по полочкам ракушки и овалы.
Я остаюсь учиться пропадать,
как в связке ключ
              от винного подвала.
На набережной дом.
                Седьмой этаж.
Там жизнь прошла,
                разбитая на сутки.
Когда пустеют пляжи,
                мой мираж –
смиренней пса,
           отвыкшего от будки.
Когда пустеют пляжи –
                где-то там
становятся теснее переулки…
Я узнавал вас прежде по шагам
И молниям на небе и на куртке.

***
Как можно, думаю,
Чинить
Карандаши: ведь –
                не машина…
Скорей похожи на ручьи,
К тебе бегущие
                с вершины.
Струится платье на ветру,
Глаза лучатся –
Чуть раскосы.
Любую заповедь сотру
Из
    карандашного наброска.
Но ты не двигайся.
Замри.
Зачем ты так светловолоса,
Что грифель крошится,
Как Рим,
И шепелявит,
Точно роза….
Ты вся –
         заносчивый прибой,
Ты соткана
             из дикой пены.
Здесь нужен чисто голубой –
Восторженный –
Как кровь из вены!..

***
Пусть с влажных губ
опустится роса
на горы, на дома и на растенья.
Восторгом напою твои глаза!
Картины напишу,
Чтоб спрятать стены.
Стихи сложу!
Разглажу берега!
Построю дом у синего излёта,
Чтоб в гости приходили облака,
чтобы и после
            помнить было что-то.
Наобещаю вечность при свечах! –
жаль, не увижу,
                дав дорогу свету,
как промелькну
в почти ручных лучах,
как будто окон милых
                мимо
                еду…
Ты верь,
что где-то рядышком живу.
Не захожу?..
Но как же я всё брошу:
могильный холм
и желтую листву,
и лунную
к твоим глазам дорожку…

***
Я буду ждать вас и любить.
Вы спать ложитесь поздно:
Вы  тот последний
                алфавит,
Где буквы
Это звёзды.
Я сяду ночью у окна
И атласы раскрою,
Чтобы заветная одна
Мне подошла по крови.
Скажи мне
Господи,
Скажи,
Пусть без имён и отчеств,
Но звёзды быть ещё должны
С глазами одиночеств?
И расстоянья не важны,
И смена дня и ночи,
Мне б только знать,
Что  будут жить
На небесах две точки…


***
  Касаться скрипки столько лет
  И не узнать при свете струны!
          Иннокентий Анненский

Кто вам подарит музыку?
Я не смогу.
От моего оркестра –
веточка на снегу.
Мой метроном на выдохе.
Всё в нём не так:
маятник вывихнут,
не отбивает
такт.
Нет здесь услуг
по схожести:
сложно,
пойми,
деки отнять от кожи,
не повредив
«ми».
Ми-ла-я!
За кулисами
рампы не виден свет,
а оркестранты –
лысые,
со сцены –
в буфет.
Музыка это выдумка!
Слушается – как вдох,
а пишется-то
на выдохе,
как всё,
что со словом «Бог»!

***
Не тревожьте пыль в углу.
Не будите утром шторы.
Наступите на юлу,
Что затихла
              под забором.
Здесь кружился детский смех.
Здесь – как праздничные банты –
На косички падал снег
Белый-белый,
                презабавный…
И уже тогда, тогда
Было ясно: ты – святая!
Знал, что стрелки –
                изо льда,
Но не знал, что время тает.
Я не знал, кому назло
Циферблат, как чьи-то четки,
Делит вечное число
На разлуки и решетки,
На конверты и углы,
На плюмаж и флердоранжи…
Не досталось белой мглы
Моим голубям бумажным.
Круг обобран.
Чертов круг!
Руки-заводи остыли.
Если завтра встретишь вдруг,
Удивись капризно:
«Ты ли?!»…
Я лепил тебя из снов.
Но в волшебном их сплетении
Не нашлось нелепых слов,
Что слова возводят в тени.
Твой портрет я столько лет
Воскрешаю строчкой каждой…
Может,
         их читать на свет,
Чтобы смысл дошел однажды?!

***
Светило солнце. Легкий бриз
Как грифелем скользил по коже
Той, что была всего дороже,
Той, что смотрела сверху вниз,

Пока её портрет писал,
Не разбивая жизнь на сутки,
Мятежной охрой в промежутке
Почти что неприступных скал.

О, синь бы эту зачерпнуть!..
Глаза горели, как у Гойя, -
И время было не другое,
А просто древнее чуть-чуть.

И выплывал её овал -
Капризный, юный и манящий!
Я будто слышу, как мой пращур
Самозабвенно колдовал:

"Да не крути же головой!
Не опускай так низко плечи!.."
О, эти речи, эти речи
Вблизи костра с самим собой!

***
Я жил предчувствием,
                наитьем,
Я сочинял твои глаза,
Когда ещё льняные нити
Началом не были холста.
Всё, что не лень,
Зовём судьбою,
О, Господи,  на что ж пенять?
Я выбираю краски Гойя
И кисти –
Чтоб тебя обнять!
Я Моцарта зову ночами,
Я говорю себе:
                «Пиши,
Пиши зажженными свечами
Не света ради,
А – души»!

***
Спи, мой ангел, тень моя.
Будто на безрыбье,
В небо тянут якоря,
Как когда-то –
                крылья.
Был я прежде юн и смел,
Но удачлив – вряд ли.
Отыграться не успел,
Сев с судьбою в прятки.
Двинул пешки наугад,
Прозевал корону.
Птицей счастья обругал
Белую ворону.
Спи, мой ангел!
Я ж пока
Соберу в корыто
В лёгких перьях облака –
Вот и будут крылья.
Постираю,
Просушу,
За спину закину,
Свет в прихожей потушу
И пешком –
             покину.

***
Дай знать, что за окном зима,
И снег – как белые бутоны.
Глаза мои сошли с ума,
Перебинтованы бетоном.
Одену пристань в паруса,
Иль на попутной льдине ринусь
В тот мир, где всё со знаком «минус»,
И лишь ладонь по волосам
Стекает тёплым водопадом,
А души липнут к зеркалам…
До середины бы и надо
Доплыть,
Чтоб не достаться вам!
Тогда припомнит Бог один:
Да был ли он?
Я, точно, не был,
Когда губами находил
Тебя одну
И это небо!
Глаза мои сошли с ума,
И помутились в доме стены,
И за окном плыла зима,
Как эхо
Белой
Хризантемы.

 

        Ты появишься у двери
        В чем-то белом, без причуд,
        в чем-то впрямь из тех материй
        Из которых хлопья шьют.
                Борис Пастернак



***
Да что тебе в той славе потной
Вольтера Франсуа Мари аж –
Аруэ.
Куда важней печник иль плотник
С синицей сгорбленной в руке.

Стремись разжалобить Ваала*,
Езжайте вместе  с ним в Бонди**,
Где было лихости навалом
И кошельков – хоть пруд пруди.


*- Ваал – божество у древних восточных народов.
**  Бонди – лес под Парижем, в средние века место разбоев.

***
Уйми распах окна
Похабный,
         как бордель,
Где мутных глаз
Коктейль
Смешают, –
И в бокал
С чумазой пятерней
И в отпечатках губ –
В давильне за стеной
Без косточек и шуб.
Помнут –
Пойдут домой,
Где
  кислый
                виноград,
Довольные – как моль,
Поддатая
            под зад…
Ап! –
Алладин-апрель
Вдруг выпорхнет из грёз:
«Да здравствует капель
Без лака для волос»!
Погожий день –
Как нож
По сердцу,
               где дрожит,
Как втиснутая в брошь,
Горошиною –
Жизнь.



***
Помани меня светом далёким
Из созвездия доброго Пса,
Что был тоже всю жизнь одиноким,
И сидел на цепи у крыльца.
Не рычит, потому что не нужно,
И дорога петляет –
                пуста,
И, наверно, за это на ужин
На тарелке с каёмкой –
Звезда.
Не воруют, не бьются на кольях,
Да и было б – зачем и за что…
Да ступай,
          если вдруг недоволен,
Даже тень подадут и пальто…
Здесь желающих целые орды
У крыльца невесть что
Сторожить.
Всё бы отдал, чтоб мордою –
К морде
С кем-то чутким и добрым пожить.

***
Был тёплым май. Цвела сирень
И осыпалась, как стеклярус,
И вазу мучила мигрень:
Вода в ней долго не менялась.

И плавал горкой аспирин
На дне, как будто белый айсберг,
И подоконник говорил,
Что он не будет жить без вазы.

Да я и сам привык к игре
Пастельно-синих, чутких граней,
Похожих чем-то на тире
В твоей почтовой телеграмме.

В ней не меняются слова,
Желтеют, но не тают, вроде;
А закружится голова –
Прочту, и всё само проходит. 






Проходя мимо сумасшедшего дома,
я подолгу засматривался на его вымазанные белилами окна,
подчеркивающие слепоту душ людей… 
«Возможно, что хорошо лишиться рассудка»,
- говорил я себе.

                Александр Грин

 


***
О, ты, Совершенство Капризное,
Найди среди шпилек и бус
У белого бедного призрака
На ниточке тоненькой
Пульс.
Тяни меня в Светлую Сторону,
Как угол с иконой в избе.
Ни капельки здесь мне
                не здорово.
Не хочется жить – хоть убей!
Не спрятаться в церкви
                за маковкой
С листвой, что летит опадать…
Как маятнику бы отмаяться,
И гирям спокойствие дать.

***
…Здесь с крыш,
старинных и покатых,
Как будто строя септаккорд,
Осенний дождь на землю капал,
Сцепляя капли взмахом
Хорд.
Сокрыта партитуры тайна.
Но эти нотные значки
Несут в себе мотив хрустальный,
Расширенные, как зрачки.
Пропустим такт длиною в годы.
Мне было сказано, что ты,
Лишь ты
Начертана, как ноты,
На ломких линиях судьбы.
Ты музыка в краю пристанищ,
Где после крыш –
Сплошной забор…
А свет в тоннеле,
Он – из клавиш,
Из белых –
В черный коридор.

***
Мама! Мама!
Я как ты.
Так давно тебя не стало.
Не подашь стакан воды.
Не поправишь одеяло.
Что-то холодно плечам               
и сдавило горло комом,
будто всё тепло свечам
подарил я
незнакомым,
будто всем словам приют
отыскал в церковном храме:
может, –
небом перешлют
с неземной пометкой
«Маме»!
В доме том, где крепко спишь,
вечный грохот новостройки,
но я слышу –
говоришь
ты сквозь сон
про наши «тройки»…
И тогда воскликнул я,
чтоб понять про жизнь
хоть что-то:
«Где же, Господи, твоя
над ошибками работа»?!

 
 
***
               
Вернуться бы к началу дня,
Числа вот не припомню точно,
Где ты смотрела на меня
Ещё глазами многоточья.

Всё было смазано дождём,
Как будто бы пропала резкость,
На снимке том, где мы вдвоём
Зачем-то движем занавеску.

Не галактический пейзаж, -
Возможно, к месту был бы дачный...
Зато мы молоды! И джаз,
И время выбрано удачно.
 
Удачный снимок! Я влюблён
В тебя, в полёт протуберанцев…
Такой пленительный канон:
Всего-то – девять на двенадцать!

Мы будто над землёй парим…
Уж кадры плёнка не вмещает…
Или формат неповторим,
Или обыденность мешает?

Вернуться бы к началу дня,
Я б и число припомнил точно,
Где ты смотрела на меня
Ещё глазами многоточья.


***    
     Один спартанец приехал в Афины во время суда.
Узнав, что кого-то осудили за праздность,
попросил показать ему человека,
осуждённого «за любовь к свободе».
                Плутарх. (Избранные жизнеописания)

Ваш пыл – на растопку.
Богатства – на свалку…
Оставь для раскопок
Изольды булавку,
Гончарную крошку
От и.о. Ликурга.
Пусть чёрная кошка
Прогнёт переулок… –
Свернем – на другую
В угоду примете.
Там водкой торгуют
С восьми до бессмертья.
Умрём в Сиракузах.
Угрями –
В Саргассово.   
Да здравствуют музы
И барды арбатские!
И Марксы и -измы
Пойдут на растопку.
Гитары харизма
Нырнёт
В гороскопы!
И пусть –
             неугоден,
Как карта в колоде,
Зато ты свободен,
Свободен,
Свободен!


         Чем меньше реальности, тем больше веры,
а чем меньше веры, тем больше отчаяния, а не
реальности.
                Зуфар Фаткудинов

***
Причины веские найдут
Любым бесчинствам.
Весною ранней травы жгут –
Не дым сочится.
Сосна упала. Сухостой.
Возможно,
К высшей.
Не из неё ль над головой
Мне крестик вышьют?
Я буду по тебе скучать,
Но там – не пискнуть:
Без прав священных по ночам
На переписку!


***
… Куда привычнее  – стакан:
Себя с ним проще спаивать.
Морская пена – как орган.
А партитура –
Каина.
И горечь – тот же леденец.
Конец ещё возвышенней
Под малосолёный огурец.
Который день
                не пишется!
Воззвах к тебе!
К твоим стопам –
Как до гнездовья аиста.
Зря, что ли, подносил к губам
Твой звёздный ковш
                с цианистым?


***
      Скрипичный концерт Ре минор Роберта Шумана
    редко исполняемое произведение.
    Музыканты игнорируют установки композитора к партитурам,
    не понимая их «тектонического» смысла.
      Клара считала творчество Роберта неадекватным,
    и планировала уничтожить произведения мужа после его кончины.
      Скончался Роберт Шуман в лечебнице для душевнобольных.
      Однако, композитор утверждал, что музыка диктуется ему ангелами,
    и я этому верю.

… А на границе шума –
                музыка –
До тишины на грани шелеста.
Что шепчут ангелы?
Не мучайтесь,
Играя Шумана Сошествие…
Не сумасшествие –
Отдушина.
Разорванное септаккордами,
Прости
         унылое грядущее!
Я аплодирую
Подкоркою!
А на скамейке в парке…
Вечером,
Когда листва в колени –
Мордочкой,
Когда соборы воют вечностью,
Виски стучат,
            как ветер – форточкой.
Знак «F» – конечно же –
Фортиссимо
До немоты на грани бешенства.
Целуйте музыку, что
Бисером
Летит вам под ноги
Божественно!
Смычки со струнами смыкаются…
Скажи,
Ну, чем ещё пожертвовать…
От нас не скрипки отрекаются, –
А тени их в обличье женщины.


***
Не так бы надо жить
не так любить и плакать
рейсфедером кружить
за кульманом
за-
  катов
стеречь зарплату
и
шрифтовиком в подвале
с плакатов чушь нести
спасибо
что
давали
и кисти не нужны
и вам бы надо
замуж
диваны без пружин
поверьте
не для дам уж
но,
милая Суок,
мой кабинет
Овальный
второй пустует срок
жаль жизнь переизбрали!

 

***
Богу –
              богово! Да ведь как отдать,
подойти, сказать: "Здравствуй, Ангел мой"!
Разведу костёр - дам тетрадь листать,
может, куль свернёт бабке с ягодой,

может - купит кто, может, в поезде
вместо семечек - угощение...
Лица куцые, лица потные
точно марок блок с погашением.

Печки, лавочки, палисаднички,
и, куда ни глянь - одиночество;
Как пойдёт гулять, - так вприсядочку,
и зачем ему имя с отчеством.

если танцы там, то -
                приватные,
если ангелы, - то по вызову.
Перебрал вчера. Ноги ватные.
Хорошо, что есть рай безвизовый!


***
Удавиться б - как девице,
утопиться б в синеглазке,
поселиться б в рукавице,
будто в доброй детской сказке.

Пригласить кота на ужин,
и зажечь на кухне свечи,
мышеловки отутюжить -
всё равно кормить их нечем.

Хоть какой-то праздник будет
с разморозкой, где хранится
бутерброд - шаманский бубен -
и коньяк цветов гранита.

Хоть какое-то веселье
и поступок на дорожку,
и умру без Воскресенья:
всяк халявы - понемножку!


***
Колодцы журавлиные -
С калашными-то мордами?..
Всего-то жерди длинные,
чтоб -
    не с пустыми вёдрами.
А где ещё-то -
            бёдрами -
так, чтоб брала испарина,
чтобы походка - вёрткая,
как на смотру   
           у барина?
А ты качнешь ресницами,
взметнёшь -
        и взглянешь ласково,
чтобы ночами сниться мне,
да из беды вытаскивать.


***
Я знаю, что я тебе снился,
и ты мне приснилась.
Увы,
в том не было вещего смысла
и к морю бегущей травы.
Лишь сосны качались,
и воздух,
как будто стонал: "Помоги"!..
Из глаз твоих капали звёзды,
но не
       на ресницы
                мои.
И я, разжимая объятья,
нашёл у себя под рукой
бездарно измятое платье,
что стан обнимало чужой.
Притворно погасшие свечи
мещанский сулили уют:
здесь скупо разбросаны вещи,
а в полночь посуду не бьют...


***
Поэтов по кругу с ума кто-то сводит.
И как не устала судьба нас пинать?!
Спасибо за Бродского тете Природе,
за Лёньку Губанова и за меня!


***
У меня в запасе
триста лет, не менее.
все мы - к чёрной кассе
жмёмся,
        метя в гении:

одолжить таланта,
получить пощёчину,
точно как у Канта
с гнусной червоточиной.

Что-то происходит
с мозгом:  то -
         вразвалочку,
то не мозг, а вроде -
эскимо на палочке.

Что-то с нашей кожей,
вся-то - как на блюдечке:
Умереть не можем -
"сматываем удочки".

 
***
   Боясь гнева Савонаролы, Боттичелли
сжег некоторые свои полотна, воспевающие
человеческую плоть, на кострах,
прозванных «кострами тщеславия».

О, если щит по швам трещит,
А чушь Савонаролы зреет,
Доверься чувствам,
Отрешись
От Времени на это время;
Забудь Флоренции
                костры,
Прости тщеславье головешек,
Слов не расслышавших:
– Развешу
На синем
         все
              твои
                холсты!..
Задуй число,
Окно завесь,
И выспись на полу по-царски,
Ветшай и шествуй,
Как
Завет,
А вены изведи
На краски!

***
Боже правый,
Подари
Место жизни мне
Иное.
Но и там
Пусть будут –
Гойя,
Моцарт,
Бах,
Экзюпери.
Боже,
Новый миг назначь –
Где,
Когда,
Зачем
Родиться.
Мне
Яви родные лица,
Детский смех
И детский плач.
Ты продень янтарный луч
На заре
В ушко иголки,
И оставь
Скрипичный ключ
От незапертой
Каморки,
Паутину на сосне,
И росу на хризантеме,
И печальный свет в окне,
И людей живые тени.
Пусть щебечут без умолку
Души тех,
Кто принят в рай.
А мою –
Ты потеряй
В стоге сена,
Как иголку…


***
Я знаю, что качели вознесут
То будущее – нет меня в котором…
Бездомные поселятся в лесу
И будут листья скармливать конторам.
А нищие летать научат вас
Над свалками –
              на случай если –
                в штопор,
Чтоб уцелел звучащий в доме вальс,
Хрусталь в шкафу
                и чей-то детский шепот.
Парады отодвинут к облакам,
Оркестров медь
              сольют протуберанцам…
И лишь неисправимым дуракам
Оставят песнопение и танцы.

ВЕЧЕРНЯЯ ПАСТОРАЛЬ

Бессовестные девушки –
Как ложные грибы.
А вот когда разденутся –
Красивы и глупы.
Мне это в них и нравится –
Семь пядей не во лбу.
И ёрзают – как клавиши –
С цепи сорвав каблук.
Похожие на ландыши,
Они,
         прильнув к окну,
Почти что карандашные –
Как ню
          или как «н-у-у»…
По улицам шатаются
И песенки поют,
Из горлышка шампанское
Глотают, а не пьют.
И в них всё так естественно –
Мурашки по спине…
Далась им эта девственность –
Как пастораль свинье!
Им по фигу учебники
И поздний Феокрит*…
Для них звезда вечерняя
Уже с утра горит.
       *Феокрит – один из родоначальников
       пастушеской поэзии (пастораль).

***
Я знаю – истины кричат,
Воспоминанья –
               бьются, бьются,
Как чашки –
          где холодный чай,
Как незабуденки на блюдце.
Да где ж оно –
              участье слов?
Отказываю вам –
В причастиях…
Я ухожу из ваших снов
Туда,
      где скачет круглый мячик…
И, всё-таки, вам стоит знать,
Что –
      заблудившись –
Это сердце,
Колотится и голосует – «За»! –
На сквозняке –
             как в доме
Дверца.
   
***
Я знаю:
У души моей
Земных, увы,
Не будет копий.
Ей предстоит,
Всего скорей –
Как мухе –
Утонуть в сиропе.
С судьбой окончена игра.
Ей уготовано изгнанье.
Что есть
Душа?
Она – вязанье
На тонкой спице из ребра.
Одна надежда,
Что клубок
Распустишь ты
За чаепитьем,
Я у твоих пристроюсь ног
Послушной нитью.


ПЛЯЖНАЯ ПАСТОРАЛЬ

Пляж сладострастен. Жаждет торс
Лучей, любви и просто ласки.
Волна – как помесь лайки с таксой,
Куда болонки вкручен хвост.

Душа – парное молоко.
Терпимей ложь и вероломство.
Здесь, правда, дышится легко,
И к пользе – новое знакомство.

Там, в городе, другая жизнь:
Песок и камни – всё некстати,
И слово некогда сложить,
Да и ума, увы, не хватит.


Мне кажется, что плоть моя – часы
чужой души, затерянной в страданье….
                Иван Жданов

***
Я видел парус на камнях.
Я гладил ветер над подушкой.
Я верил выскочке-кукушке
И циферблату в волдырях.

Я обжигался синевой,
Бродяжничал в чужих обложках,
Я уходил в них с головой,
Чтобы понять – что станет ложью.

Да всё! И этот млечный путь
Лежит вдали крапленой картой.
За ученическою партой
Ты лишь просиживаешь суть.

Зачем?! Чья тень не спит, не ест
И разъедает вопль подушки?.. 
А вскоре упадет и крест,
Безродный, как птенец кукушки.


***
Ты уронила голову
Мне на плечо. В лучах –
Ты юная и голая,
Как вечность на часах.

Божественная грация,
Тебя люблю одну.
Весенний дождь в Абрамцево
Лицом упал в копну.

В ладонь летит акация,
Как бабочка на свет.
Я остаюсь в Абрамцево,
И мне семнадцать лет.

Я остаюсь в Абрамцево:
Я дал такой обет.
Как кружева брабантские,
Не мнется яблонь цвет.

Ни музыкою Брамса ли
Клянутся фонари?
Я б эту ночь в Абрамцево –
Картинкой в буквари.

Ты уронила голову
Мне на плечо. Сейчас –
Ты юная и голая,
Как вечность при свечах!

 
***
Закатом припорошен снег.
Как будто бы в морозном оке,
Застыли тени дней далеких,
На снимке, жмущемся к стене.
С ним что-то происходит явно:
Желтеет, словно в сотах мёд.
В ячейках памяти всеядных –
Изрезанный коньками лёд,
Пальто с невзрачною цигейкой,
Уютной только что на вид…
И мама рядом, на скамейке…
Как знать,
А вдруг ещё сидит?..
Встаю и падаю.
И снова
Зову, со лба стирая пот…
Враньё,
          что прежде было слово:
Ну, что же
мама не идёт?!
И если вправду жизнь –
                движенье –
Я одержим,
Я одержим 
тех глаз пронзительным скольженьем
вслед за падением моим...

***
Мы выбирае6м вас глазами,
Хотя иному учит жизнь.
В вас что-то вправду – от азалий,
Чтоб мигом голову вскружить.

Но вот уж вянут хризантемы,
А в вазе желтые круги
Пресыщены, как теоремы,
Значеньем вечной чепухи.

Распад. Разлад. Привычка. Полдень…
Сам удивляюсь, как могу
Тот лепесток ромашки помнить,
Где я тебе ещё не лгу.



ПУТЕШЕСТВИЕ К ЧАЮ.
         (Крошечная поэма
      для флейты с блюдечком).

Иду по улице –
навстречу –
тупые лица, злые речи.
Ещё я сдержан:
мир таков –
из шапок скроен дураков.
Нас по асфальту раскатали
те, кто с мозгами в две педали:
извилин пара –
тормоз, газ,
чтобы карабкаться без нас
к вершинам славы и успеха.
Мы их движению помеха.
Мы знаем в живописи толк,
про это знаем и про то…
Мы стрелкам вешались на шею
не убивать –
просить прощенья
за каждый час, за каждый миг
без состраданья и вериг…
Мы обожали запах моря.
Нас провожал к безумью Гойя!
Он наставлял:
«У Божества –
нет и в помине большинства!
Вы вправе говорить стихами,
когда вас лупят кулаками.
Когда смеются, пьют вино –
Не пейте с ними заодно!
И не мешайте эль прекрасный
с отсутствием любви и ласки…
Не надо этих пьяных сцен:
с безумьем справится абсент».
А утром перейдите к чаю.
Пишите кровью и свечами,
чтоб свет ударил в потолок:
срок годности его истёк…
…………………………….
А в окнах –
искры и кино
про то,
какие мы г-но.
Что за безумье в головах?!
Иль, может, путаюсь в словах?
На небо бросил
взгляд случайный, –
и там всё тот же след печальный
от звёзд,
упавших с облаков.
Иль я ослеп,
иль мир таков?!
Но в небесах, на тротуаре, –
иль твари мы,
иль божьи твари, –
нам нежных не хватает рук,
иль стаи,
где пускают в круг,
и машут белыми крылами,
когда летишь над головами,
а на тебя глядят в прицел,
и сожалеют,
что
     ты – цел!
Мир полон зависти и злобы.
Сойти б с ума –
не видеть чтобы,
как в крылья – гвоздь,
а в души – клеть
вгоняют,
чтоб не смог взлететь!
Мы разбазариваем души.
Словами затыкаем уши,
в которых, если что и есть,
то –
либо пошлость,
либо лесть.
О, слог любви! О, слог ажурный!
Ты помнишь лампу с абажуром
и тех, кто светом шелестел.
Что
мир теряет!!!
Он сдурел!
…………………………
Вдали, сияньем глаз встречая,
стояла женщина ручная.
Хотел взять на руки. –
Любить.
Взять можно –
нужно заплатить.
В ней шарм и блеск.
Она – фиеста!
Почти готовая невеста:
ресниц охапка…
Божий дар!..
Но –
издали:
вблизи – товар.
Прекрасно жить
в ларёчной гуще!
А если вовсе неимущий,
но хочешь есть и хочешь пить?!
Определись:
«Быть иль не быть»?
(Вопрос рассчитан на «засыпку»,
а ты берешь с собою скрипку,
Бодлера томик и минор:
ты выбрал меньшее из зол)?..
……………………………….
Остановился возле чайной –
от чайной только выключатель.
Я свет включил,
чтоб стих прочесть…
Иль я мираж,
иль мир исчез?!
………………………
…Припомни,
если вдруг оставишь,
я на земле – от белых клавиш,
от ландышей –
в мирах иных.
Я –
титры превращений их.
Я буду сниться, сниться, сниться.
До дна не вычерпать ресницам
ту музыку, что в нас звучит,
когда ты светишься в ночи,
перекрестив губами нежность,
красивая,
как неизбежность,
как продолжение свечи…




***
Над озером туман густой
Слегка прожжен протуберанцем.
И облака – как в школьном ранце –
Небрежно сложены стопой.
Я с удочкой на берегу.
Верней, она и я –
Отдельно.
Удачу с ночи стерегу,
Но рыбья хитрость беспредельна!
Я корм бросал. Я ей читал
По памяти стихи Петрарки!
Но окунь все же не клевал,
Не принимал мои подарки.
Чуть в стороне гуляла зыбь,
Как буквы первого абзаца.
Я твердо под влияньем рыб
К червям решил не прикасаться!
Они противны и глупы.
Они – само исчадье ада!
Куда приятнее грибы
Иль сливы спелые из сада…

***
Не прогоняйте кошек.
Не говорите «Ах»!
Грустят пусть у окошек,
Живя – как мы – в домах.
Не стряхивайте крошек
С брабантских простыней:
Кормите на дорожках
Замерзших голубей.
Не обижайте падших.
Платите за постой.
И выпадет однажды
Вам козырь запасной.
Пока нет жизни райской,
Земную боль и плоть
Не оставлять без ласки
Нам повелел Господь,
Ведь время, Авва Отче,
Все превращает в прах.
Не покупайте горечь
Чужую на губах.
Лесной любите ландыш,
Чтоб вам на край земли
Бездомных и бумажных
Цветов не принесли.
Я буду помнить вечно, –
Тут память не причем, –
Соломенное нечто
И поле за ручьем,
Акации цветенье,
И в белом – тень садов:
Лишь редкое везенье –
И жизнь, в конце концов…

***
Стыдясь зачем-то бедности,
Не приглашаешь в дом.
Во всей вселенной
С бездною –
Хоть покати шаром!
И все же она вертится!..
Хоть vice versa* – что ж! –
Как ветряная мельница,
Не пущена под нож..
Не зря я в звездной замети
Ищу слова любви:
Мы все в Господней памяти –
Как церкви на крови!
И есть на свете ландыши!
И души наши есть,
Чтоб можно было клавиши
По пальцам перечесть…
Я высажусь на острове,
Где обитает грусть,
И расстелю там простыни,
И подпишу их:
«Русь»!
                * Вицэ вэрса – лат.
          В обратном направлении,
          наоборот.


НА СТЕНАХ ПЕНХАУЗА
         Другу  –
            Петру Сергеевичу Гончарову
Кому я:
«Вы гений»!.. –
Лишь стены кругом.
На красное деньги –
На краски – потом.
Где все те картины,
Что я рисовал?
Лишь дыры –
Как в тире –
Себе оставлял,
Да черные рамы,
Но, право же,
Черт! –
Из левого крана
Дунай не течет!
Голгофу отнимут?!
А я им скажу:
«С гвоздями своими
Я к ней подхожу»!
И мир мой
Мне дорог!..
Сказать отчего?
В одной из коморок –
Мой Холст…
          с Очагом!


***
Колются озябшие кусты.
Здравствуй, осень, серое ненастье!
Поздний час. И улицы пусты.
Некому дарить в подъезде астры.

Разве что пропойца иль дикарь,
Затянувшись едкой сигаретой,
Поцелуем ублажит фонарь -
В коем больше глупости, чем света.

Вот и я, витавший в облаках
И познавший счастья турбулентность,
Бога оставляю в дураках,
Воспевая жизни бесполезность.

Бесполезно верить и любить,
Даже умирать-то бесполезно…
По воде ж, как посуху, ходить
Мне уже давно не интересно.


***
С охапкою полотен
И томиком стихов –
Я только плотик плоти
В бескрайности миров.

На сколько ещё хватит
Упрямства в якорях?
Всех сил –
             как в битой карте,
 Ходившей в королях.

Что,
Время карнавала?
Да кто так шутит зло –
Всучив взамен штурвала
Рулетку и зеро.

В бессмертие не верьте
И магию стихов:
Как в жизни – так и в смерти –
Расчёт на дураков.
 
***
Из соломы апокалипсис.
А просил ведь, чтоб – из жести.
А ещё просил, чтоб сжалились:
Два мотка прислали шерсти,
Чтобы мёрз не сверху донизу, –
Изнутри, как дров вязанка.
(Изнуряй меня,
Бессонница –
Как гаданием цыганка)!
Да куда теперь –
                с раскаяньем?!
И к кому теперь – с упрёком –
Только с проводом от сканера
И с петлёю от верёвки?
Дали карту, где всё –
                «по фигу»:
Корабли и океаны,
И любовь твоя к картофелю,
И моя любовь к канкану,
Очертания и профили,
Зашнурованный экватор,
Сказки Пушкина и Гофмана,
И, конечно же,
Поль Сартр…
Промотал все, как угодники,
А ведь метил в скалолазы,
Где цвели  на воле родинки –
Эдельвейсами без вазы.
Руки гладил,
Точно заповедь.
Плач твой нёс на колокольню.
Смерть –
        без цвета и без запаха…
Отчего тогда мне больно?!


ПАМЯТИ СИМОНА БЕРНШТЕЙНА

      В этом мире мы вдвоём:
      Я и этот водоём.
                С. Бернштейн.

Как на игральной карте,
Где и черта – как жёрдочка –
В домашних туфлях карлик
В углу сидит на корточках.
Я закрываю форточку,
Ведь знаю, что –
                простужен,
И не ходил на почту он,
И – никому не нужен.
А он такой беззлобный,
Начитанный до ужаса,
Смешной –
           когда со сдобой
Огромной –
Вместо ужина.
Идти с ним трудно в ногу,
Когда вдвоём –
                по улице,
да и пройдёшь немного,
и он к тому ж сутулится...
На нас и смотрят косо,
И провожают гаденько,
А он ведь умный, взрослый,
И выбрит очень гладенько.
Таким и умер вскоре,
Ушёл к отцу и маменьке…
Как подло мир устроен!
Зачем! такой он! маленький?!!

***
Когда глаза кишат сиренью,
Когда земля у ног –
                калачиком,
Усни и ты, усни свирелью,
В ладонях свитых одуванчиком.
Я буду гладить твои волосы,
Губами гладить –
                невидимками,
И заплетать дыханье возгласом:
«Ты, право, чудо,
Правда, – дивное»!
Я вознесусь над акведуками
Из-под манжеты
                накрахмаленной 
Тебя осыпать незабудками –
Цветочек
Аленький!

***
Зачем они нужны мне были –
Смешные, –
как с губной гармошкою…
те, что доверчиво  любили,
те, с кем расстался
                по-хорошему.
Зачем я сам влюблялся слепо,
И, следуя законам жанра же,
Готов был ночевать у склепа,
Где склянка с ядом –
                в клюве жаворонка…
Копна соломы возле речки –
Как после выпечки -
                духмяная.
И – электрички, электрички –
Аж через край –
               как пена в ванной.
Мы в тамбуре.
И пальцы наши
Предчувствием разлуки скрещены,
Как в храме,
Где сомненья страшны,
Где
Богоматерь –
Божья женщина…

***
С друзьями мне везло чертовски!
Володя Батшев.
Скуратовский…
(Его вместительный портфель
являл нам водку и портвейн).
Я знаю:
Время спишет нас,
Согнет гитары,
Как подковы.
Я не услышу Бережкова,
Губановских не вспомню глаз.
Бог даст,
Мы встретимся в раю
Или в обрывках
Хрестоматий…
А я вас, милые, люблю
В доцифровом еще
Формате!
И мы еще посмеем быть!
Когда молчание истошно,
Все вместе мы придём повыть
И под твоё,
Господь,
Окошко!

***
Вам Данте недоступен ад:
Для вас он сумрачен и тесен.
Вас отлучили от баллад.
Вам не дарили грустных песен.
Мне вечность целится в висок,
Забвенье селится в картины,
Но я люблю тебя, Сурок,
Из детской песни –
Как из глины…
Средь амфор, вправленных в песок,
Среди камней, седых и пегих,
Как меж страницами цветок,
Твои меня
Хранили веки.
С крылом парящей чайки слит,
Над бренным –
В бреющим полете…
Я числюсь в списках Атлантид,
И вы меня еще найдёте! 

***
Переходит Чехова в Морскую,
А за ней,
Чуть-чуть наискосок –
Чайки, море, галька и песок…
Я тебя по памяти рисую
В небе придорожным васильком.
Ты – мираж,
Опознанный вслепую –
Улетаешь
Сорванным листком.
Нет бы
         облакам остановиться
В рамке с позолотой
На стене,
В комнате,
          где скрипнет половица,
И напомнит грустно
                обо мне…
Я тебя рисую.
Я рискую
Тень и свет не так соединить.
Я тебя по памяти рисую:
Мне тебя так легче
                позабыть.

***
В пещерах мозга карстовых
Нейронов сталактиты.
Мы избраны на царствие?
Мы кем-то не забыты?
О, да!
Еще не сгинули
Остатки снов и суши.
Еще в сосудах глиняных
Не сгнили наши души.
В век мезолиточиповый
Густеет наша кровь.
Есть от чего отщипывать
Надежды и любовь.
Мы бредим переулками.
Мы бродим по крестам.
Клянемся незабудками
Разбитым зеркалам.
О, милое чудачество –
Нести с порога чушь
Из первобытной прачечной
Высоких слов и чувств!
Грехи мои отмолятся.
К тебе,
Тебе одной
Хоть на подножках молнии
Летел бы
Шаровой!
По швам –
Миры игорные.
Как карты без мастей,
Мы все ж –
Нерукотворные
До мозга и костей!

***
Ласки б выманить у стервы.
Дни –
Чернее волчьей пасти.
Рвутся въедливые нервы,
Как браслеты на запястье.
Запастись бы куполами,
Запахнуться б звоном вишен,
Окружив себя балами –
Лишь бы выжить!
Голубь мой, возьми на крышу,
Научи, как падать замертво.
Почему я всюду лишний,
Отслуживший, как гекзаметр?
Ни один еще не встретился
На углу с ножом иль нимбом.
Остается –
Спать на стрельбище
Не с мишенями ль в обнимку?
Ночь.
Петля.
И лампа в рамочке,
А чуть выше –
Ты,
Всевышний.
Закричать бы:
– Мама, мамочка!..
   что б никто, никто не слышал!

***
То на коленях, то – как маятник,
Чтоб стрелки поменять местами,
Остановив упрямство
Маленькой…
Что стало с вашими часами?
Фантазии  прощать мне –
Дико…
Из ледникового периода
К тебе я  мчался,
Эвридика,
В той ступе адовой
Без привода.
Приворожили боги таинством.
Оттаять дали,
Да забыли:
В какую глушь несут нас аисты,
Как жжет нас лёд,
Покрытый пылью.
И что вам музыка?!
Вы даже
Скрипичный ключ в серванте ищите.
Зачем лепил вас из адажио,
Губами отсекая лишнее?
Вы не поклонница Сервантеса.
Вас мельник тискал на скамейках.
Вот почему резцы срываются,
И капли крови –
На камеях.

***
Мне безразлично, на каком
Непонимаемой быть встречным!
……………………………………..
Послушайте! – Ещё меня любите,
За то, что я умру.
              Марина Цветаева

Прощай!
Прощай любви меридиан!
Ты сжат и сморщен,
Как меха гармони.
Ты затянул петлею океан
Высоких идеалов и гармоний.
Где упаду,
Я там и прорасту,
Нагим предстану снова перед Богом,
Я оживу кувшинкой на пруду,
И желтым цветом поделюсь
                с Ван Гогом.
Охотников рогатки обойду,
И, косолапя в бурой шерсти ногу,
Оставленную кем-то на снегу,
Я скрипку занесу в свою берлогу.
Я на ноги поставлю муравья,
Заре подам малиновую тогу,
А, умирая, буду бить тревогу
Я в колокол священный
Бытия.
Слова последние сцедили мне века
О нежности, любви и пароходе…
Я сжег бы на костре еретика,
Кто первым
Утверждал,
Что все проходит!

***
О, эта святость в образах!
Нас бережет она и нянчит.
Откуда в старческих глазах
Непонимание щенячье?
Чего-то ждал я от судьбы,
Копя, как подвиги, измены…
О, как прощения скупы
И как мгновения мгновенны!
Будь я кочевник, бедуин, –
Я б выбрал тающую льдину…
Но не отречься от рябин,
Не умереть наполовину!
Я помню набережной хмель,
Платанов исповедь ночную,
И распростертую постель,
И простынь белую, ручную…
Когда-нибудь, когда-нибудь
Зажгу в чужом углу лампаду,
И мысли попрошу задуть,
И поклонюсь цветам и саду.
Я видел свет, я видел мрак –
Ничто меня не удивило…
Но все, что сделал я не так,
Все так и было!

***
Где та  ложь –
              во благо дружбы,
где тот яд – густой и сытный?
Воротник жара утюжит,
Будто требует: «Изыди»!
Профиль бросился на стену –
Бесприютный,  карандашный.
На уключине антенны
Голубиная параша…
Отвратительное  лето,
Отврати от  нег и жара.
Слёзы радости и света
Нынче ж
        в проруби разжалуй,
Потому что ночь под кожей,
Будто в лилиях увядших:
То ли промысел –
Не Божий,
То ль объятия – не Ваши…

***
Ручей скользит в березовую рощу.
Сирени цвет на знамени тепла.
Вот колокольня. –
Выехав на площадь,
Как лошадь,
Закусила удила.
Здесь разошлась трава с ветрами
Низом.
На взгорье,
За медлительной рекой, –
На Пасху – перекрашенные избы
В зеленый и небесно-голубой.
Заросший пруд в ядреных карасях.
Погост в крестах –
Как чей-то китель древний.
И радость, и унынье –
На сносях…
Такое чудо русская деревня!
То – чудный сон.
Так подобрался близко.
Не ведаю:
Хороший ли, плохой…
А на крыльце –
Седая Мона Лиза,
Беззубая,
С корявою клюкой

***
                В. Скуратовскому,
                В. Батшеву.
На кухне чай. Печенье в вазе.
Собрались гости за столом.
Июнь –
Конечно, это праздник,
А мед тягучей,
Чем псалом.
Мы желтороты – как мимоза.
Все впереди.
Мы влюблены
И в коктебельский этот воздух,
И в лик серебряной луны.
И все мы счастливы как будто:
Стихи читаем,
Пьем вино,
А сердоликовая бухта
Летит –
Как камешек в окно.
Да вот уже –
Близки победы!..
Осталось профиль угадать
Издалека…
И пляж проведать…
И никогда не умирать.

***
Я буду возвращать тебя из снов.
Бог даст, среди безмолвия
За это
Проснётся гамма из твоих шагов
На клавишах гостиного паркета.
Я буду провожать тебя домой,
Когда не станет ни домов, ни света,
И рюмку опрокинет домовой
На книжной полке,
За моим портретом.
Я стану край одежды целовать:
Ты растворишься в платье невидимкой.
Постельничим наймусь,
Чтобы кровать
Под утро застелить печальной дымкой.
В лесу твоих ресниц я заблужусь
С вязанкой звезд,
Заброшенной за спину.
Нарочно
Безнадежно простужусь,
Нарочно никогда уж не покину.

***
Цифра. Звёздочка. Решётка.
Так затягивают сети:
Забываю
          нежный шёпот,
А меня –
          жена и дети.
Дни –
      короткие, как чётки.
Где опилки для игрушек?!
Что?
          живучи как селёдки
Механизмы без кукушек?
Поцелуи – как холера.
Хризантемы пахнут хлором.
Где
    те голуби,
               которым
Я читал стихи Бодлера?
Мы молились:
«Модильяни»!
Мы цитировали Ницше,
Обзывая
С о с т о я н ь е м
Горсть монет
          в ладонях нищих.
Век выносят на носилках
Те,
    которым жить в грядущем:
По душе пришлись
                опилкам
Человеческие души.


***
В тавернах, где гремят посудой,
Ругают дожей, пьют вино,
Так Возрождение паскудно
В твой день рождения,
Вийон!   
Нож за корсажем всё теплей.
Уже разбавлен формалином
В губах загадочный елей,
И лезвия под сердцем –
                клином.
Плыви Венеция!
Плыви!
Как саваном, покроют славой…
Растаешь в брызгах –
                не в пыли,
Упершись лбом,
                как эти сваи.
Ты задержался, Гутенберг,
С изобретеньем едких литер*.
Ты опоздал. Ты не успел.
Ты просто слов тех не предвидел.
Обрывок вечности короткий,
Да нерв седалищный, как трон…
Чего он стоит
              в подворотне,
Где сгинет Франсуа Вийон?!

* Gutenberg – ок. 1440 года 
изобрел подвижные литеры для печатания.
       Поэт Франсуа Вийон,  в силу
обстоятельств примкнувший к воровскому
братству, совсем немного не дожил до
открытия книгопечатания и своей славы.

*** 
«Живи миллионы лет. Будь счастлив,
повернувшись лицом к северному ветру Фив…» –
поэтическая надпись на Чаше Счастья,
которая была найдена Говардом Картером
в гробнице фараона.
    «Египтологу и археологу». –
Скромная эпитафия на его могиле. 


Не добыл любви и трона.
Не разбил пред вами лагерь.
Что ж, и в чаше фараона
Не осталось капли влаги.

Но я счастлив: дочь Гекубы –
Полуночница Кассандра
Ворожбой покрыла губы,
Чтобы губ твоих касался.

Мрак по графику спрессован.
Утрамбован звёздный гравий…
И никто не застрахован
От печальных эпитафий.

Ветер северный в ресницах.
По ночам мне снятся Фивы,
Берег Нила, колесницы…
И о вечном счастье мифы.


***
     И, не томясь, не мучась доле,
     Я просиял бы – и погас!
                Фёдор Тютчев

Древесная труха –
расплата за цветенье.
Что взять от жизни?..
Что возьмёт она
За редкие удачи и везенье,
За ночи,
        проведенные без сна?
Так страшно жить,
            толкаясь и ютясь,
И лезть из кожи,
             не держась за гвозди…
Я сдам билет,
         чтоб рядышком упасть
С тем посохом,
           что тяжко бился оземь.
Не воскрешай! Веди на эмпирей*,
Где эллинов костры
                взлетают в горы;
Так глупо жить
         средь мыльных площадей,
Рассчитанных однажды Пифагором.

         * Высшая часть огненного мира.


***
Уже ль под парусом ресниц
Воспоминанья канут в бездну?
Подай мне знак прилётом птиц –
Что я
      воскресну.
Писал стихи, друзей смешил,
Картины по углам развесил…
Лишь теням верится, что –
                жил,
Да спинкам кресел.
Не кажется теперь,
                что
                знал,
Как пахнут волосы, дичая.
Зачем их не-
             до-
                целовал
Под венчиками иван-чая?
Наш Альтаир зрачки сужал… 
Не зная брода
              сумасбродству
Зачем Вас в памяти держал?..
На Лете –
Время судоходства.

***
О, в землю лекало,
Заройте,
           закройщик:
Своё отлетала
Душа по-над рощей.
Здесь крылья –
                в рассрочку,
А камни –
            впритирку.
Рождённый в сорочке,
Что плачешь
            в пробирку?!
Обидно в Обитель
Спускаться
           по шатким
Ступеням-орбитам,
Особенно –
            штатским,
А мне не зазорно
В корыте
Ковчега
С трубою подзорной
Канючить
         ночлега.
Я компаса стрелку
Раздал вездесущим.
Да ну её в стельку –
Казенную
          сушу!
Я всё уже видел,
Шарахаясь в бездну,
Как каменный идол,
Живя
     безвозмездно...
Я к пункту проката –
За вечною
Датой –
В одежде –
             от Канта,
В сандалиях Данте!

***
Время выйдет, –
          и вспомнится всякая мелочь:
Чай – из блюдца
        с орнаментом ягод лесных,
Расторопная белка,
           а в почках тугих и несмелых –
Вдруг почудится приторный запах
                волос золотых.
Время выйдет, –
                и ты непременно забудешь
Свет в окне и влюбленные тени за ним,
Переулок, где прежде
                разгуливал пудель,
Белый-белый,
     как тридевять прожитых зим.
Время выйдет, –
               и вспомнится
                сказочный трепет,
И на левом плече –
     кем-то преданно связанный шарф,
И снежинки,
           и ветра чуть слышные трели,
И в прихожей –
       откормленный твидом 
                и зашарканной обувью шкаф.
Время выйдет –
             и всё-то забудешь, пожалуй,
Магазины, прилавки,
           работу, и даже судьбу,
Что тебя каждый день
                в каждый миг
                провожала,
А конец ее видел
                и сам
                ты ещё за версту.
То вдруг вспомнишь,
                а то вдруг навеки забудешь,
Переулок и дом,
             где останешься завтра один,
Переулок,
        где прежде разгуливал
                пудель
Белый-белый,
         как тридевять прожитых
зим.
    

***
Наступит век без вечности.
Так странно!
И женщина обнимет не меня.
Ни пристани.
Ни полустанка.
Есть только горсть песка.
И море – цвета купороса.
Есть белый парус
Церковки Фороса
Над пропастью
По имени
«Пока»…

***
Так счастье всё-таки мгновенно!
Так томно музыка плывёт!
Нас кружат солнце, Штраус, Вена,
Глинтвейн, пролившийся на лёд.

Скользят коньки. И я мечтаю,
Ища в толпе из-под руки
Тебя одну, уже считая
Твои прощальные круги.

Мы так недолго были рядом.
Растаял лёд… И понял я:
Всё ж лучше удивленье прятать,
За действием из лож следя.

В вечернем небе звёзды гаснут.
Последний такт. Пора идти.
Дышать мешают только галстук
И узел где-то там, в груди…

***
Нас развращают зеркала,
Пугая гадкой преисподней,
Когда пред ними ночью поздней
Стоим, раздеты догола.
Нас убивают зеркала:
Кривят черты и рожи корчат,
Как дети малые хохочут,
Дразня ужимкой из угла.
Нас провожают зеркала
По шаткой лестнице астральной,
Держа бинокль театральный
На расстоянии ствола…
А разобраться –
Чушь,
Зола,
Предмет, в песочнице забытый,
Обычный слепок из стекла,
Осколок счастья
Недобитый.
Нас убеждают зеркала,
Что совершенство
Невозможно:
За пыльной рамой –
Как таможня –
Лишь подозрительная мгла.

***
Непонятые – мы уйдём.
Чужие всем –
Так даже лучше!
Наброски белые – углём.
Галеры, где на вёслах –
Лучик.
Пришедшие из тех времён,
Где календарь –
              как птица в клети –
От губ оторванных имён –
Приклеенных
              к могильной ленте.
Пришедшие сгубить – как червь,
Позарившись
          на спелость корки.
Всего, что сгинет –
                строить верфь, –
И –
   на воду  с проклятой горки,
Где в лучшем случае – оркестр,
А чаще –
         самодельный крест
С бутылью мутной самогонки…


***
Пустынные, без добродушных лиц,
Вдруг выступят решетчатые окна, –
Как будто сыпь – на темени больниц...
Холодный сумрак к фонарям прикноплен.

Здесь тихий час. Лишь тикают часы.
Их стрелки одолело нервным тиком.
Болит душа, и взлётной полосы
Стоит и ждёт, и умирает тихо.

Зачем теперь сиделки и врачи,
Цыплячьи глотки крошечных мензурок,
Анализы желаний и мочи?..
Не стоит: обойдёмся без мазурок…

За шарканьем изношенных подошв
Не слышен крик задушенных растений…
Как зонтики, попавшие под дождь,
По коридорам бродят чьи-то тени…

***
Из будущего булочник,
Ну, разве он расскажет:
Как зачерствела улочка
Домов многоэтажных,
Как облака с павлинами
Гуляют по изюминкам,
И очереди длинные
Стоят за чем-то умненьким?..
Я сомневаюсь, право же,
Что люди образумятся.
Не золото, а ржавчина
Скорее предсказуема.
И прав, наверно, булочник,
Жуя своё, добротное:
Стихи воспримут в будущем,
Но лишь, как средство рвотное.
 
***
Сколько людей
               не рождённых  и мёртвых,
Погнутых жизнью, лишенных порога,
Грубых и жадных,
                нечесаных, потных,
Сколько их, этих несчастных, у Бога?
Сколько людей одиноких и гордых,
Сколько – печальных и странных,
Как Врубель,
Сколько их –
              бедных, голодных, бездомных,
И никогда
Не целованных
в губы?


***
Далеко ль, скажи, умчусь
На затравленной  аорте:
Сообщенье –
             как в реторте –
Над спиртовкой дней и чувств.
По крыльцу сирень раскинь,
А с луной –
                не по паркету,
Чтоб вставала на мыски
В половицах, как монета…
Если краскам запретить
Над палитрами
                шаманить,
Вас, как в булочной, обманет
Придорожный портретист.
Если музыке –
Не быть,
Ты кому,
Гонец,
             доставишь
Похоронки белых клавиш,
Чтоб напиться –
                и забыть
Плечи,
Шаль,
Шальные брови,
Утра зимнего щепоть,
Где дымок над крышей бродит –
Неземная наша плоть…

***
Полонила, Русь, меня ты…
Теплый дождик проливной,
Точно пальцы у менялы,
Мельтешит, шурша травой.
На ступеньках синих мая,
Тех, что в церкви над горой,
Обручат Иван да Марья
Утром пусть меня с тобой.
Синий-синий колокольчик
У дороги на краю
Пусть звенит светло и дольче,
Даже дольше, чем в раю. 
Нас ромашка не обманет.
Об одном ее молю:
Пусть в ладони не увянет
Лепесток со слогом
                «лю».


 ***
Так морозно!
Всё в горку, да в горку.
Коченеют и руки, и сердце.
Снег черствее,
                чем хлебная корка.
Только в церкви и можно согреться.
Бьется стужа
                кликушей
                о стены.
Утопают в сугробах
                ступени.
Изваяньем из света и тени
Пред тобою встаю на колени.
Сотвори меня заново, 
Отче,
Из дремучего кремния
                что ли:
Не хочу
Человеческой боли
И желаний,
                разорванных в клочья.
Стать не страшно в раю камнепадом:
Я привык уже падать
Отвесно.
Если вдруг доведется воскреснуть –
Дай наркоза,
А счастья –
Не надо!..


***
Приникни к моему плечу.
И смилуйся.
О, casta diva!
Я заклинание шепчу
Над тенью,
Где склонилась ива.
За облаком,
В кромешной мгле,
Возможно,
Жизнь течет иная…
Так мало места на земле,
Где селятся воспоминанья!


***
Согревшись пуншем у огня
И ветры против шерсти гладя,
Давай махнемся
«НА МЕНЯ»,
  Как кем-то принято –
                не глядя…
Не оставляю на холстах,
Гашу – как свечи –
Эти тени;
Затем записываю стены
На кухне в розовых цветах.
И, хвоей пахнущий мазок,
Зачем-то подвигая к краю,
Я кисть веду наискосок,
А кажется, что –
                умираю.
Любимая,
Дрожит рука:
Чем дорожит – не знаю, впрочем,
Но холст испорчен,
Это точно…
Хоть что-то сделал на века!



***
Пока нас не накрыла мгла,
Пока не хрустнули секунды,
Пусть,
Обезумев,
Два крыла
Как 2х2 пересекутся.
Я подарил тебе полет,
А сам робею,
С бездной –
                медлю.
Её мне не понятен лёд,
Не ставший до сих пор
                капелью.
Над паутиною волос,
На кончиках ресниц воздетых –
Огни посадочных полос…
Но я не вижу:
Где ты, где ты?!
Ты видишь ли меня с земли,
Заслышав рваный счет кукушки,
Плевать которой,
                черт возьми,
Куда –
Птенцами
                наши души?!


***
Есть в юности азарт игорный.
«Зеро»…
И мы кричим: «Оле»!..
А старость нас горбатит коркой,
Как черствый ломтик на столе.
Где задержался вечный нищий
С котомкой смертной за спиной?
Я подожду…
Дам кров и пищу
Ему, пришедшему за мной.
Я забываю близких лица…
Могильный червь,
Могу и я
Куском последним поделиться
С тобой,
Хоть это –
Плоть моя.

***
Вспомнив сон,
Я передвинул
Даты, лица, зеркала…
Расколовшись, точно льдина,
Память
Клавишей плыла.
Узнавал я голос скрипок,
Платья маминого шелк…
Было будущее скрыто.
Было просто хорошо.
Полон нежности и лени,
За окошком дождик шел,
Будто я глоток сирени
Выпил с ним на посошок.


 
***
Откуда же знать,
Как коварно и зло
Сожмется пространство
В угоду печали?
Не честно,
Не честно
Твое ремесло:
В углы загонять, пожимая плечами;
Не дав передышки,
Часы запустить
В провисшие сети,
Как лапы паучьи,
И, мысль обездвижив,
Звезду заразить
Вселенской, чумною падучей.
Я краски смешаю,
Холсты распущу,
Развешу сушиться промокшие нити,
И больше в зрачки никого не пущу.
За белое поле ромашек простите!

 
   
***
Не затухает и не гаснет,
А только
Щурится свеча.
Ужом в шкафу свернулся галстук
На шелке с твоего плеча.
Закат протяжнее, чем фуга.
И паутины чахлый зонт
От сонных мух забился в угол:
Закончен ужасов сезон.
Забыл – как нужно обнимать,
А ты –
Как падать на ладони.
Когда ещё вернётся март
Дождями о любви
 Долдонить?
И  мне б вот так уйти от ласк
По жерди на чужом заборе,
Протиснувшись в ничейный лаз,
Поросший желтым
                зверобоем…


***
Ты – сон.
Ты на моих губах,
Как лепесток,
Что бредит кожей…
А я на сотню лет моложе,
Чем ток, бегущий в проводах.
Меня по дому водит фея
И говорит:
– Я здесь. Я здесь.
Зачем от горя не умею
На стены
           ходиками
                лезть?




***
Так сердце бьётся учащенно,
Как будто тщетно ищет щелку
В копилке, в виде глупой кошки,
Что за геранью на окошке.
Ну, право, разве повод веский:
Ночь без огней за занавеской,
И дождь осенний, моросящий,
Стучится в дно дырявой кружки
Какой-то женщины, просящей
Немного мелочи на ужин…


***
О, где тот брод, тот светлый брод,
Где луны ходят к водопою?
Я б пересохшею тропою
Нашарил шаткий небосвод,
Чтоб на колени встать и выпить
Через соломинку ручья
Ту прядь, что падала с плеча –
Великолепная, как Припять…


***
Пальмы – как плетеные корзины.
Снег в горах белее хризантем.
Что такое ялтинские зимы?–
Сложенный в коробку Вифлеем.
Старец – борода его –
                как невод –
Девушке
В подзорную трубу
Звёзды бертолетовы на небе
Показать берется и судьбу.
Волн морских игрушечные страсти.
Пешие прогулки вдоль витрин.
Грусть на Рождество
И ветер странствий –
В шорохе прокуренных гардин…


***
Под капельницей снов и вымыслов
Парю над грешною землей.
Куда же белый парус вынесет
И корпус лодки смоляной?
Да проскачу ли между рифами,
Иль ребра – в щепы о скалу…
О, ишемические рифмы,
За что дробят,
                как скорлупу?!
Хотелось бы,
       да хоть с сумой,
По лесу шляться с сыроежками,
Гоняться с «решкой» за судьбой,
На шею
Незабудкам вешаться.
На берегу, где пляжи с пальмами,
Где брызги падают вверх дном,
Подай счастливым от беспамятства
В жару
Стихи мои со льдом…
По циферблатам с незабудками
Не время,
А судьбу сверял,
И то отчаянно запутывал,
То просто из виду терял.
……………………………
Конверт с письмом
           держа над пламенем,
Найди за грубым сургучом
Рассвет, аортою оплавленный,
И мачту,
Смытую смычком…

***
Не знаю,
 что тут было былью.
Нас время –
Страшное, как зверь –
Покроет плесенью и пылью
И с хламом выбросит за дверь.
И страшно мне –
Мороз по коже –
Когда я с кем-то расстаюсь:
Боюсь,
            что очень уж похоже
я человеком  притворюсь.
По- волчьи забываю,
Дико.
Как раненый,
Кричу и я,
И обхожу капканы тихо,
Что ставил только на себя!

***
Мне вдруг вспомнятся травы душистые
И венок из цветов полевых,
А под ними ресницы пушистые
Озорных твои глаз
Голубых.
Уронила на плечи мне голову.
Расплескалась от счастья печаль.
Не дрожи,
Моя веточка голая,
Чуть заметно коснувшись плеча.
Пусть недолго,
Но были счастливыми…
А когда, а когда, а когда
Жизнь пройдёт,
Мы – помянуты  ливнями –
С птичьей стаей вернёмся сюда.
Может,
Больше тебя не увижу я.
Сад мой,
Сад,
В тишине голубой
Окати меня белою вишнею
На заре
У крыльца
С головой.

***
В ночи перебирая чётки
Зажженных Богом чистых звёзд,
Плывёт луна без вёсел в лодке,
И в небо горестно зовёт.
Возможно, прихожусь ей  братом:
Я так же бледен, как она.
- Куда теперь свернуть с Арбата,
Скажи мне,
Милая луна?
Молчит,
Сама пути не зная.
Воспетая сто тысяч раз,
Всего и помнит – пару фраз…
В ней половина есть другая:
Для слёз открытая,
                святая,
И –
Недоступная для глаз.   


***
За дверью вешалка скрипит.
И тапочки шуршат в прихожей.
Фиалкой пахнет.
Пес грустит.
Так друг на друга дни похожи!
Зачем-то здесь скребут полы.
Стирают пыль.
И моют стекла.
Из окон видится пустырь.
Чуть ближе –
Клумбочка и елка…
Все рукотворно,
Черт возьми!
Все просится в чулан
Иль сени.
Застряли стрелки «на семи»,
И день недели –
Воскресенье.
На всем
Беспечности налет.
Уткнулся кот в мои колени.
Он точно знает:
Все пройдет.
Вот кладезь мудрости и лени!..

***
Погодка!
Постоянства суть  скупа:
То солнышко взойдет, то крутит ветер.
Уж с набережной схлынула толпа.
Лишь рыбаки налаживают сети.
В рыбацком счастье
               скрытый есть обман:
Просоленная роба тянет душу
За горизонт, в обыденный туман,
Незаселенный радостным грядущим.
И ко всему – доверчивый эскорт:
Дельфинья стая… –
                как сырьё «парфюма».
Я видел их, поверженных,
У трюма,
Забитых насмерть,
                как рогатый скот.
Я в церкви отпевал их.
По свече
Огни святого Эльма пробежали;
Ладонью грусть лежала на плече,
И Божье Око слепло от печали.


***
На подоконнике цветы,
Вчерашний борщ, утюг и мыло.
Все это, в сущности, так мило,
Когда б не  признак нищеты.
На дочке – платьице из ситца,
Кусты на ягоду щедры…
На что же, в сущности, сердиться,
Когда б ни признак нищеты.
Жена на гроб кладет две розы,
В природе – божья благодать.
Когда б ни смерть и бабьи слезы,
На что же, в сущности, роптать.


***
Пылится старенький верстак.
На чердаке
Гуляют грозы.
Перевели вы стрелки так,
Чтобы показывали
Осень
Мои глаза…
Я нахожу лишь пустоту, –
И это – пытка.
По ней  рукою провожу,
Из  любопытства.
Я кем-то вызван в этот мир,
Возможно,
Только как свидетель…
Так странно…
Странно…будто в тир
Пришел зачем-то со свирелью.


***
… И у самых бездомных зверей
Есть, наверно, ключи от берлоги.
Я стою у закрытых дверей –
Связка нервов
На грустном брелоке.
Одиночество –
Это болезнь
Всех пророков, поэтов и нищих.
Кто-то высек надгробную лесть,
Спозаранку придя на кладбище.
Порастет этот холмик травой.
Постамент покосится
Замшелый.
Но, сутулясь,
Брести за тобой
Будет вечно задумчивый шелест.
Нам даровано право творить,
Этот шелест, влюбляться, –
И снова –
Ошибаться
И битыми быть
Ни в отместку ль за нежное слово?!



***
Судьба – как русское «авось»:
Ничто не значит, как авоська,
Что не цепляется за гвоздь,
Когда идёшь с бутылкой в гости.

(Не пить же, Господи, поврозь!)

Что все пройдет, не стоит знать.
Помешивая сладкий сумрак,
Гасил дымящийся рассудок
И пепел сыпал на кровать…

(А что потом – откуда знать)?

– Забудь,
забудь лица овал!.. 
– Не вспомню и песок опальный,
Тот, что бежал к тебе сквозь пальцы,
Когда я руки  целовал…

(О, губ моих протуберанцы)!




НЕ МОЕМУ ВЕКУ

      Забвенья легкою соломой
      Ты перекладывай слова.
                А. Головина

На полках,
Где хрусталь и куклы, –
Неприкасаемый Толстой
Кривит
          былых изданий скулы,
А Пушкин,
         взятый на постой,
Взирает с вялою тоской
На горку девственной посуды.
Век!
Не поспею за тобой,
Не научусь –
            гвоздями в стену –
Идти за будущее в бой.
На бересте, на бересте бы
Остаться точкой с запятой.
Уже ль не пара –
Ты и я –
Как колея от листопада –
На синем небе сентября,
На синем горле водопада?!
Пока не выдохлась зима,
Скажи,
О,
Господи,
Скажи мне:
Где –
          сходит музыка с ума?!
Где – стрелки       
сводят счеты с жизнью?!


***
Горит, горит твоя звезда!
Здесь отбывают сроки
                снеги.
Здесь по периметру –
Телеги
И вышки с окриком дрозда.
И хлябь.
И бедное жилье.
И ангел в небе над стогами.
И подневольное жнивье.
И квас домашний
С пирогами.
И золотые купола.
И крендель ставней на окошках.
И крошки птицам –
Со стола.
И ситец, втоптанный в горошек…
Страна моя!
Вся – хлеб да соль,
Да незабудки – нараспашку!
Такую уж послал
Господь,
Отдав
                исподнюю рубашку
За наше бедное житье,
За квас домашний с пирогами,
За это утро с петухами
И прибауткой:
                «…Ё мое»!..



ТЕНЬ ТАМПЛИЕРА

         Магистр духовно-рыцарского ордена тамплиеров,
ходивших крестовыми  походами на Палестину,
был сожжен на костре. Преданный папой и королем Франции,
он предрек их скорую смерть,
последовавшую сразу после упразднения в 1312 году
могущественного католического ордена.

Сраженье кончилось. И что?
На копьях расплелась кольчуга.
И крест, начертанный мечом,
Жизнь не воспринял,
Точно чудо.
И конь упал под седоком.
В пустых глазах потухла вера.
Швырнули – в шрамах –
На прокорм
Собакам
Тело тамплиера.
Таков уж рыцарства закон*:
Не хоронить своих героев,
А погружать их в вечный сон –
Блаженство –
Залитое кровью!..
Нас жизнь не учит ничему.
А смерть бесправнее, чем точка.
О, завтра выпадет кому
В подъезде острая «заточка»?!
Чей череп занесет песком,
Легко,
Как чашу для десерта?..
Уже ль
Одна она бессмертна –
Мишень с простреленным виском?..

* - Тела погибших в бою крестоносцев 
было принято не хоронить,
а скармливать собакам.



***
Белый свет вознесен, как собор.
Лишь к тебе я прикован губами.
Лишь тебя заслоняю собой.
Годы, годы… –
Как ветошь со швами!
Дует в душу прощальный огонь.
И трещит головешка гнедая,
И встает на дыбы, точно конь,
Снопом искр обреченно играя.
Так разводят талант на снегу,
Чтоб согреть и ладони, и плечи;
Так секундами вечность секут,
Зажигая крамольные свечи.
Я ложился на рельсы разлук!..
Как парабола, падал с откоса
В решето заколдованных рук –
Многоточием после вопроса.
Я себя подставлял под шрапнель
Тишины. О, вселенская пытка:
По-пластунски лежать, как шинель,
И чтоб рядом стучали копыта…
Я боролся, как раненый зверь,
Извивался – как пуля шальная…
Я стучался в закрытую дверь –
Не войти, а проститься желая.


***
… А память, точно, как река –
С пираньями, с пирогами.
Хоть вешалку от номерка
Запомнить бы
                попробовать.
Хотя бы гвозди отстирать
С крестов,
            что на пергаментах…
Потом еще и роль сыграть –
Тень младшего из Гамлетов.
Но это так, причуда
И –
Дурачество под дудочку…
Почти как слезы у Дали:
В бессмертье – как на удочку.
Пока хоть что-нибудь внутри
Есть от игрушек елочных,
Включить бы левый габарит,
Где в сердце бьют
Иголочки…



ЛАБИРИНТ
КВАДРАТНЫХ КОРПУСКУЛ

Дерзкий галерейщик,
                ты не глупый,
                вроде,
но твое Пришествие –
                на Христа пародия.
Жадный галерейщик,               
не твои галеры –
по камням в бессмертие
                тянут архимеды.
Орхидеи пролиты в это имя –
Моди!
Жалкий галерейщик –
                гвозди по карманам,
франки и сантимы
с кармою обмана.
Франки и сантимы –
                выбритые гладко…
А шершавый профиль –
Господа загадка.
Уж они-то знали –
                инопланетяне:
вкладываться,
    точно,
          стоит
               в Модильяни.
Во вселенной столько
безутешной пыли…
Лишь глаза закрыли –
                и они отплыли,
точно это лодки
              маленькие были.
В берегах гранитных
без движенья
              Сена –
койкою больничной
               в безучастных стенах.
И на зависть зрячим
на ресницах-веслах
                нет гребцов,
                и, значит –
впереди
         бессмертье
                больше не маячит.
В колыбели
             красок
сладко спится
               плоти,
будто это сказки
                невозвратный плотик,
будто его гонит
               к солнечной поляне.
Дайте ему имя
Моди…
Модильяни.
Вы его при жизни
                только обделяли.
Дайте ему
выспаться,
            а потом нежданно
прислоните
            к дождику,
                как к мольберту,
Жанну.


***
Когда не думает страна
ни о поэтах,
ни о нищих,
спасибо, Родина,
что я
был в это время
Божьим лишним!

***
Вы обреченнее, чем снег,
Когда вскрывают
                мартом
Вены,
Когда сосулькам
                костенеть
На крышах боязно
                в тавернах.
Вы занимательней,
                чем ложь,
Надменнее,
          чем черный бархат
В приюте бантов и калош,
Забытых
На скамейке в парке.
Вы та,
       к которой вечно шёл,
Как шёлк беспутный
Из Китая,
Вдыхая белый порошок,
Губами –
          бедра огибая…
Плутая
          меж вселенских льдин,
Желал бы
              по дороге к дому
Ввести под сердце георгин,
И впасть –
            подобно клумбе –
В кому…


 ***
…И не останется забот.
И полночь
           сложится гармошкой.
И заночует
           серый
                кот
Не под моим уже
                окошком.
И не остынет в кружке чай.
И в банке кончится варенье.
И кто-то скажет невзначай:
– Ну, наконец-то, –
избавленье!..
И дни пройдут.
И новый день,
Как дверь с петель,
Сорвется напрочь.
Не загостится и сирень,
А прежде
     оставалась
                на ночь.

***
Где тут урна для утопий?!
Главный где
             по чертовне?..
Кто дежурил возле Топки
И нагнал давленье мне?
На помине –
             скор и лёгок,
Как борзыми –
              жизнь берёт…
А броня хрипящих
                лёгких
Износилась,
           как бельё.
Как кингстоны –
                эти поры.
Погрузился потолок
В океан, где –
               крестик "скорой"
И воды живой глоток!..
Коридоры.
Санитарки.
Я ещё люблю!
Люблю!
Не дают пройтись под аркой,
Затянувшейся в петлю.
– Так…
Дышите,
Не дышите, –
Стетоскоп к груди – как нож…
Я –
    как ландыши ошибся –
Взяв
     не лучшую из кож.


***
Судьбы продуманы ходы…
И на ладонях – след погони.
Изгиб к запястью борозды:
А вдруг всё кончится сегодня?

Нет силы той, чтоб – на дыбы,
Чтоб где-то быть и отмечаться…
Убережет ли след судьбы
На холоде твоя перчатка?

От этих линий – холод, жар.
Не шлите мне рукопожатий.
Ютитесь около пижам –
Не нужно – в шалаше объятий!

Наверно, там, – на небесах –
От линий жизни – как при взлёте…
А на губах,
А на губах
Вы почему-то
Не живёте!


***
Мне б – как иконе в Крестный Ход,
Покинуть Храм,
           где надо каяться,
Где слёзы катятся вразброд,
Стекая к подбородку Каина.
Живу затворником.
Жилет
Изжеван молью.
Отвратительно!
Забыл,
       как выглядит билет
Счастливый
В падеже родительном.
Забыл глаза твои.
Рассей
Порочный мрак
               свеченьем локона…
Забыл, как целовать рассвет.
Везде, где – я,
Там место лобное!


***
Если это будет в двадцать третьем,
Если сохранится волшебство –
Отче! Отче! –
Мы друг друга встретим,
Нежное моё ты
Божество!
И не будет снега за окошком.
Растворится в синеве стекло.
Угольком сверкнет глазами кошка.
В доме будет грустно и тепло.
Я наполню вечностью бокалы,
И опять, как сто веков назад,
Над хрустальной кромкой
                вспыхнет алый,
Будто с губ сорвавшийся закат.
Научи с небес срываться реже.
Все не так я делал –
Мне ль не знать?!
С ангелом кровей одних и тех же –
Никогда не пробовал летать.

***
Когда-нибудь и ты уйдешь,
Не попрощавшись, так же хмуро,
Как этот кончившийся дождь,
Почти внезапно и – под утро.
Я запираю зеркала,
И тень за занавеской прячу;
А комнату, где ты спала
Собаке подарю бродячей.
Воскресный день.
Скорей всего
Ты молишься другому Богу…
Так забывает нас легко
Окно,
      что смотрит на дорогу.


***
Я коту устроил жизнь,
Подобрав его в дороге,
Не за то, что он пушист –
Просто он – несчастней многих.
Ухо – в клочья. Хвост висит.
Что и грызть – не знают блохи.
Смерть голодная грозит –
Так дела бедняги плохи.
Я кота поил, кормил,
Применял массаж и мази.
По пятам за мной ходил,
Чтоб меня никто не сглазил.
Не за блюдце с молоком,
Не за ласку падал в ноги –
Доходил своим умом:
Просто я несчастней многих.
Мне с ним грустно и легко,
И не знаю, – видят Боги:
В дождь промозглый кто кого
Подобрал на той дороге.


***
     Л. Губанову

Что после?
А после –
Покой без печали.
И справка о смерти
С казенной печатью.
Но есть пожелание:
Пусть после точки
Стихов наших будут
Хотя бы две строчки.
Не в мерзлой земле им лежать –
На бумаге.
И пусть поцелуем
Покроет их ангел.
Пусть примут
Последнее
Это
Причастье.
Что после?
А после нас будут печатать.


ГОРОДСКОЙ КАТОК
По мостовой стучат копыта.
Столетья
Снизывает слух.
Мне кажется, гостит мой дух
Здесь со времен палеолита.
Вот я, наивен и смешон,
Ужу с каким-то иллирийцем,
На лоб надвинув капюшон,
В Дунае шалую плотвицу.
Мы говорим о том, о сем;
Мечтает он кого-то свергнуть,
А я уже и не при нем,
Я при семействе Бабенбергов.
Верней, я просто при дворе.
Я перекидываюсь взглядом
С луной,
С осенним венским садом.
Словам уютно в сентябре!
Из окон музыка слышна.
Звук тянется,
Как шнур бикфордов…
Друзья,
Да здравствует война!
Поделим мир на септаккорды!
Внимая мне, рыдает дама.
Я шпагу выронил из рук…
Вдруг оборвалась мелодрама:
Я заплатил всего за круг…
О, эта музыка!
О, свет,
Перерастающий в крещендо!
На самой грустной из планет
Хотел быть ласковым и щедрым.
Отчаянье бросает в дрожь!
И время пронеслось –
Навылет!
Лишь рассыпает чаевые
По мостовой
Осенний дождь.
                Вена


НОКТЮРН
        Согласно воле Фредерика Шопена
сердце его захоронено в одной из колонн
костела Св. креста.

Все так: бессмертья в мире нет,
Хотя, как знать, как знать, как знать –
Мы, может, вложены в конверт,
Что не успели отослать.
О век, не тех ты нынче славишь,
На ком – божественная пыль…
Я выйду ночью на пустырь,
И сотворю костел из клавиш.
И будет музыка звучать,
И уличный какой-то призрак,
На черной тросточке повиснув,
«Маэстро»!!!!!!!!!!!!!!!.. –
Примется кричать.
Я, правда, видел этот сон
В старинной золоченой раме:
Он грустно улыбнулся даме,
И вышел к Богу на поклон.
И Бог взволнован был.
И он –
Тогда нарочно прислонился
К одной из царственных
Колонн,
Где, может быть,
Ноктюрн томился…

***
Из окон музыка слышна.
Нам дарит Бог садов убранство.
О, так прекрасна тишина
В задумчивых квартетах Брамса!
Линейками волшебных нот
К нам шаткий мостик переброшен
От всех незапертых ворот,
От всех дорог и бездорожий.
О, кто там предлагает клеть
Безумству?!
К черту боль и робость!
Чтоб полюбить
И долететь,
Не небо выберу, а пропасть!


***
Дождь. Сентябрь.
Озяб орешник.
С пустой корзиной навесу
Я пучеглазой сыроежке –
Как другу – кланяюсь в лесу.
У голой галочки
Сосновой
Стою зачем-то на пути,
И замечаю:
Нет основы
В коварных схемах паутин.
Они –
Как ржавые запоры –
Скрипят
И раздражают слух,
Иль опускаются –
                как шторы –
Уж не тревожа смертью мух.
До лучших дней пустеет сцена.
Замерзнут облако и пруд.
А дома ждут жена и стены –
Так называемый уют.



***
  Касаться скрипки столько лет
  И не узнать при свете струны!
          Иннокентий Анненский

Кто вам подарит музыку?
Я не смогу.
От моего оркестра –
веточка на снегу.
Мой метроном на выдохе.
Всё в нём не так:
маятник вывихнут,
не отбивает
такт.
Нет здесь услуг
по схожести:
сложно,
пойми,
деки отнять от кожи,
не повредив
«ми».
Ми-ла-я!
За кулисами
рампы не виден свет,
а оркестранты –
лысые,
со сцены –
в буфет.
Музыка это выдумка!
Слушается – как вдох,
а пишется-то
на выдохе,
как всё,
что со словом «Бог»!

***
В юности всё –
            не заповедь.
Звёздами – на авось.
Завтра конец экзаменам.
«Шпоры» –
          на гвоздь!
Фартук и платье школьное –
К черту!
Ликуй трюмо!
Незачем –
             как в игольное –
Тысячами –
В МГИМО!
Дайте желаньям неводы
С чайками над волной!
Ставьте губами
              «неуды» –
Не за любовь
Со мной –
Грешную и
          неистовую –
С просьбою:
           «Дай списать»!..
Не накопив на исповедь,
Ангелами –
Не стать!



***
Светило солнце. Легкий бриз
Как грифелем скользил по коже
Той, что была всего дороже,
Той, что смотрела сверху вниз,

Пока её портрет писал,
Не разбивая жизнь на сутки,
Мятежной охрой в промежутке
Почти что неприступных скал.

О, синь бы эту зачерпнуть!..
Глаза горели, как у Гойя, -
И время было не другое,
А просто древнее чуть-чуть.

И выплывал её овал -
Капризный, юный и манящий!
Я будто слышу, как мой пращур
Самозабвенно колдовал:

"Да не крути же головой!
Не опускай так низко плечи!.."
О, эти речи, эти речи
Вблизи костра с самим собой!


***
Не клянитесь Ахеронтом или Стиксом*,
Не гоняйте колесницы к пирамидам,
И тогда вам обязательно приснится
Легконогая, как облако, Ирида**…

Вам в День Страшного суда пошлют бесстрашье,
И разбавят синь небес тягучей краской,
И повеет с гор осенним флердоранжем,
И покажется, что пишет вас Веласкес.

И покажется, покажется, что рядом
Расшивает Ариадна звёздной нитью
Бездыханные на вешалках наряды,
Выходить в которых больше не хотите.

А хотите – уведу вас за собою,
Если вы меня хоть чуточку простили…
Я люблю вас! Вам так шло то голубое,
По которому цветы с ума сходили…

  *- Ахеронт и Стикс – реки орошавшие Ад.
** - Ирида – радуга.

***
А вечерами, вечерами,
Когда меня чаруют дали,
Сверкнешь раскосыми очами, –
И погружаешься в печали.

И я не знаю – кто такая
И с кем сидишь за чаепитьем,
Черновики веков листая,
Прекрасная, как Нефертити.

Тебя Овидий* видел, может.
Ты что-то Блоку обещала.
Своей шагреневою кожей
Кого ещё ты обольщала?

Кому слова любви шептала
И обожала, как пророка,
Кого глазами провожала
До невозвратного порога?

Я пленник твой, хоть помню смутно
И шёлк волос, и брошь с финифтью... 
И парус брошенного судна,
С летучей прядью Нефертити.

* - Овидий (Публий Овидий Назон
 – 43 до н. э) – римский поэт.


***
Чем дольше я живу на свете,
Тем чаще к шторе на окне
Я льну, как маленькие дети,
Которым страшно ночью вне

Пространств привычных, шума, гама,
Вещиц каких-то колдовских,
Что выгребают из кармана,
Совсем цены не зная их:

Стекла осколок, пыльный сальник
От колесницы на двоих –
С какой-то дымкой привокзальной,
С раскопок вечностей иных.

И мне, безумно больно мне
Терять друзей, – итак их мало, –
И пребывать пространства вне,
Где ты меня поцеловала,

Где ты стелила мне постель,
Где свет к окошку подавали…
Кого, скажи, просить теперь,
Чтоб в спальню дверь не закрывали,

Чтоб я, когда-нибудь потом,
В другом каком-то настоящем,
Нашёл в пространстве потайном
Тебя – со мною рядом спящей.


***
Лунатики!.. Они стоят под дождиком
На крышах, или вовсе без опор,
Как будто бы позируя художнику,
Что миру неизвестен  до сих пор.

Его влечёт сияние наивное
Невидящих опасности очей,
Такое же неясное и дивное,
Как в новый год – от ёлочных огней.

И  этот свет,  ранимый и отверженный,
Что вовсе и не просится в дома,
Покажется, вот-вот во что-то врежется,
Или сведёт черёмуху с ума.

И будто потечет по венам  лунная,
Нездешняя, невидимая кровь,
Как музыка, которая придумана
Тем дождиком про вечную любовь…

***
Мне этот шар  земной –
В обузу.
Отрежь – как дольку от арбуза.
Пусть будет девочка на шаре.
Не надо, чтобы –
                на гитаре
В подъезде –
С пачкой сигарет
И зажигалкою дешёвой…
Пусть будут волосы из шелка,
А на запястье – мой браслет.
Пусть остаются тротуары
И память белая зимы,
И в парке –
Старенькая пара,
Какой когда-то будем мы.


***
    ЭХОКАРДИОГРАФИЯ,
которую сделал Александр Иосифович
Костылёв, показала, что


Инфаркт обширный, но к нему
Лишь эхо может дотянуться.
Моя душа в нём, как на блюдце.
Прибор волшебный обниму

И расцелую распечатку:
Так вот же почему ношусь,
Люблю, страдаю и бешусь,
Храня внутри себя взрывчатку.   

И это пятнышко во мне –
Один сплошной протуберанец,
Прижатый к тонкой стенке ранец
С рубцом на жилистом ремне.

Смешной, как якорь на плаву,
Я с эхом по тебе живу.
Прости, – прошу не так уж часто, –
За жизнь, и сердце в опечатках.



***
О, сердце – глупый бумеранг!
С пращою легче обращаться.
Забрось тебя к иным
Мирам –
Всё будешь к бабам 
                возвращаться.
Такое ты:  –
!..
Гранит из пня,
Труха, обмазанная воском
Восторгов, гимнов и огня
Без  дыма
         с черною коростой.
Стучишься –
              заперто когда,
Как с черствым сыром
Мышеловка,
Что раздражает лишь кота,
В неё шагнувшего неловко.
Свихнулось на цепи аорт! 
Но –
    аспирином кровь разбавя –
Всё – бля! –
Несёт
      через забор
При виде баб и баобаба.


***
         Марису Лиепе

Обрюзглый.   
И – не до балета.
Так подло сгинул изумруд…
В «Национале» нас не ждут.
Ты – в позе грустного портрета.
Пусть завтра рамы перемрут,
А краски изойдут слюною…
В последний раз мы пьём с тобою.
И ты,
О,
Белый
Вермут,
Брут?!
Ну, что ж, земной закончив путь,
Оставим поиски Грааля.
Примкну цветы.
Возьму на грудь…
И прядь волос твоих поправлю*. 

*- Друг, так странно видеть тебя в гробу…
Что это за странное последнее «па»?
Почему я поправляю прядь волос на твоей голове,
и не могу поправить эту ужасную сцену в Большом?..   


***
Ветшают пусть особняки.
Я счастлив тем,
                что я скитался
средь губ твоих -
               тем вопреки,
которых изредка касался.
Я эту жизнь не выбирал -
Зачем-то рельсы ставя на бок.
Здесь -
  как веригами -
                хлестал
по телу каждый полустанок.
Запоминай!
Запоминай!
Пинай ромашками рассветы!
А главное - не умирай,
а просто проходи,
Как лето.
Интриги искр небесных из... -
из-под копыт...
Глазами наземь
до положенья падал риз,
чтоб звёзд рождественских
                не сглазить.
Я приручил твою ладонь,
твоё лицо, твои колени.
И я кричал во сне -
                как сон,
И гладил имя:
Лорелея!
Оно - ничьё:
            беда бедой,
но нежное -
            как голос арфы.
Вслед за тобой,
Вслед за тобой -
Как беглым голубем -
                под арку.
Такая ранняя весна!
Ещё бы раз листве поверить...
К нам постучится тишина -
Не заколачивайте двери.
Уйдёт ступенями на дно
Титаник из твоих окошек.
Там было нежное одно -
как платье белое в горошек...


 
***
Закатом припорошен снег.
Как будто бы в морозном оке,
Застыли тени дней далеких,
На снимке, жмущемся к стене.
С ним что-то происходит явно:
Желтеет, словно в сотах мёд.
В ячейках памяти всеядных –
Изрезанный коньками лёд,
Пальто с невзрачною цигейкой,
Уютной только что на вид…
И мама рядом, на скамейке…
Как знать,
А вдруг ещё сидит?..
Встаю и падаю.
И снова
Зову, со лба стирая пот…
Враньё,
          что прежде было слово:
Ну, что же
мама не идёт?!
И если вправду жизнь –
                движенье –
Я одержим,
Я одержим 
тех глаз пронзительным скольженьем
вслед за падением моим...

***
Мы выбирае6м вас глазами,
Хотя иному учит жизнь.
В вас что-то вправду – от азалий,
Чтоб мигом голову вскружить.

Но вот уж вянут хризантемы,
А в вазе желтые круги
Пресыщены, как теоремы,
Значеньем вечной чепухи.

Распад. Разлад. Привычка. Полдень…
Сам удивляюсь, как могу
Тот лепесток ромашки помнить,
Где я тебе ещё не лгу.

ПУТЕШЕСТВИЕ К ЧАЮ.
         (Крошечная поэма
      для флейты с блюдечком).

Иду по улице –
навстречу –
тупые лица, злые речи.
Ещё я сдержан:
мир таков –
из шапок скроен дураков.
Нас по асфальту раскатали
те, кто с мозгами в две педали:
извилин пара –
тормоз, газ,
чтобы карабкаться без нас
к вершинам славы и успеха.
Мы их движению помеха.
Мы знаем в живописи толк,
про это знаем и про то…
Мы стрелкам вешались на шею
не убивать –
просить прощенья
за каждый час, за каждый миг
без состраданья и вериг…
Мы обожали запах моря.
Нас провожал к безумью Гойя!
Он наставлял:
«У Божества –
нет и в помине большинства!
Вы вправе говорить стихами,
когда вас лупят кулаками.
Когда смеются, пьют вино –
Не пейте с ними заодно!
И не мешайте эль прекрасный
с отсутствием любви и ласки…
Не надо этих пьяных сцен:
с безумьем справится абсент».
А утром перейдите к чаю.
Пишите кровью и свечами,
чтоб свет ударил в потолок:
срок годности его истёк…
…………………………….
А в окнах –
искры и кино
про то,
какие мы г-но.
Что за безумье в головах?!
Иль, может, путаюсь в словах?
На небо бросил
взгляд случайный, –
и там всё тот же след печальный
от звёзд,
упавших с облаков.
Иль я ослеп,
иль мир таков?!
Но в небесах, на тротуаре, –
иль твари мы,
иль божьи твари, –
нам нежных не хватает рук,
иль стаи,
где пускают в круг,
и машут белыми крылами,
когда летишь над головами,
а на тебя глядят в прицел,
и сожалеют,
что
     ты – цел!
Мир полон зависти и злобы.
Сойти б с ума –
не видеть чтобы,
как в крылья – гвоздь,
а в души – клеть
вгоняют,
чтоб не смог взлететь!
Мы разбазариваем души.
Словами затыкаем уши,
в которых, если что и есть,
то –
либо пошлость,
либо лесть.
О, слог любви! О, слог ажурный!
Ты помнишь лампу с абажуром
и тех, кто светом шелестел.
Что
мир теряет!!!
Он сдурел!
…………………………
Вдали, сияньем глаз встречая,
стояла женщина ручная.
Хотел взять на руки. –
Любить.
Взять можно –
нужно заплатить.
В ней шарм и блеск.
Она – фиеста!
Почти готовая невеста:
ресниц охапка…
Божий дар!..
Но –
издали:
вблизи – товар.
Прекрасно жить
в ларёчной гуще!
А если вовсе неимущий,
но хочешь есть и хочешь пить?!
Определись:
«Быть иль не быть»?
(Вопрос рассчитан на «засыпку»,
а ты берешь с собою скрипку,
Бодлера томик и минор:
ты выбрал меньшее из зол)?..
……………………………….
Остановился возле чайной –
от чайной только выключатель.
Я свет включил,
чтоб стих прочесть…
Иль я мираж,
иль мир исчез?!
………………………
…Припомни,
если вдруг оставишь,
я на земле – от белых клавиш,
от ландышей –
в мирах иных.
Я –
титры превращений их.
Я буду сниться, сниться, сниться.
До дна не вычерпать ресницам
ту музыку, что в нас звучит,
когда ты светишься в ночи,
перекрестив губами нежность,
красивая,
как неизбежность,
как продолжение свечи…



***
Коммунальная пора…
Супом занята конфорка.
И раскрыта, как у волка,
Пасть голодного ведра.
Рядом старое корыто,
Чашки, вилки, медный таз, –
Вещи правильного быта,
Вещи, жившие до нас.
Мы гоняем мяч по кухне.
В подтвержденье, что растем,
На стене, что позже рухнет,
Метки сделаны гвоздем.
Я бы выглянул в окно,
И заметил удивленно:
Нет песочницы под кленом…
Но и дома нет давно.
Яма новая отрыта.
Что исчезнет после нас? –
Вещи правильного быта:
Принтер, доллар, унитаз…

***
Над озером туман густой
Слегка прожжен протуберанцем.
И облака – как в школьном ранце –
Небрежно сложены стопой.
Я с удочкой на берегу.
Верней, она и я –
Отдельно.
Удачу с ночи стерегу,
Но рыбья хитрость беспредельна!
Я корм бросал. Я ей читал
По памяти стихи Петрарки!
Но окунь все же не клевал,
Не принимал мои подарки.
Чуть в стороне гуляла зыбь,
Как буквы первого абзаца.
Я твердо под влияньем рыб
К червям решил не прикасаться!
Они противны и глупы.
Они – само исчадье ада!
Куда приятнее грибы
Иль сливы спелые из сада…

***
Не прогоняйте кошек.
Не говорите «Ах»!
Грустят пусть у окошек,
Живя – как мы – в домах.
Не стряхивайте крошек
С брабантских простыней:
Кормите на дорожках
Замерзших голубей.
Не обижайте падших.
Платите за постой.
И выпадет однажды
Вам козырь запасной.
Пока нет жизни райской,
Земную боль и плоть
Не оставлять без ласки
Нам повелел Господь,
Ведь время, Авва Отче,
Все превращает в прах.
Не покупайте горечь
Чужую на губах.
Лесной любите ландыш,
Чтоб вам на край земли
Бездомных и бумажных
Цветов не принесли.
Я буду помнить вечно, –
Тут память не причем, –
Соломенное нечто
И поле за ручьем,
Акации цветенье,
И в белом – тень садов:
Лишь редкое везенье –
И жизнь, в конце концов…

***
Стыдясь зачем-то бедности,
Не приглашаешь в дом.
Во всей вселенной
С бездною –
Хоть покати шаром!
И все же она вертится!..
Хоть vice versa* – что ж! –
Как ветряная мельница,
Не пущена под нож..
Не зря я в звездной замети
Ищу слова любви:
Мы все в Господней памяти –
Как церкви на крови!
И есть на свете ландыши!
И души наши есть,
Чтоб можно было клавиши
По пальцам перечесть…
Я высажусь на острове,
Где обитает грусть,
И расстелю там простыни,
И подпишу их:
«Русь»!
                * Вицэ вэрса – лат.
          В обратном направлении,
          наоборот.


НА СТЕНАХ ПЕНХАУЗА
         Другу  –
            Петру Сергеевичу Гончарову
Кому я:
«Вы гений»!.. –
Лишь стены кругом.
На красное деньги –
На краски – потом.
Где все те картины,
Что я рисовал?
Лишь дыры –
Как в тире –
Себе оставлял,
Да черные рамы,
Но, право же,
Черт! –
Из левого крана
Дунай не течет!
Голгофу отнимут?!
А я им скажу:
«С гвоздями своими
Я к ней подхожу»!
И мир мой
Мне дорог!..
Сказать отчего?
В одной из коморок –
Мой Холст…
          с Очагом!

 

СУДЬБА

Тасуй трофеи и призы.
Рискни на радуге –
В Неаполь.
А этих слоников
               резных
В который раз роняют  на пол.
То звон кольчуг.
То плен монет.
И кровью не истечь
Истошно!   
В кисейных жилах
                клей «момент»
Окоченел давно.
Возможно.
Пустыня кружев.
Носорог.
И конькобежец из фарфора.
Вдруг чей-то вызовут восторг?
Безвкусная стоянка вздора!
Непритязательна судьба.
А, в сущности,
            и наши души –
Из мира грустных побрякушек, –
Творцом –
По воздуху резьба.



***
По наши души – иней, иней…
Мне трудно шевельнуть рукой.
Уже ли он меня обнимет –
Тяжелый, черный, никакой?

Где тот порог хрустально-чистый,
Куда нельзя ступить ногой,
Но можно плавать научиться
Легко, как дыму над трубой.

Как переносят стужу ели?..
Уже ли есть тот мир иной,
Где  нет замков, а только – двери –
Как облака – над головой?!


ЗАЛЬЦБУРГ
… Путеводители молчат,
А стрелки мчат 
           безвольно
                вправо.
Душа, как скрипка без смычка,
На ощупь
         ищет
               переправу,
Плывёт к раскрытому окну,
Где –
      как закладка –
                дремлет лучик.
На слух
       влюбляюсь в тишину,
Впиваясь
         в поручни трезвучий…
Колонн романских бурелом.
Тень Моцарта –
              с тобой в обнимку…
А вот и вечности проём,
Который скрыл бенедиктинку…

***
Мой век –
Ханжа и неврастеник.
Смешон –
Как семечки в горстях.
Останови часы на стенах
И стены, где часы висят.
В календарях настольных
Числа
Проставьте задом наперед,
А время пусть, покуда мчится,
По голым камешкам идёт.
Все оттого,
Что я там нужен –
Среди плакатов и витрин –
Как чай индийский,
Что остужен
Седыми фалдами гардин.
Все потому, что время –
Посох.
Уходим мы –
Оно в пыли,
Необитаемо – как остров,
Где умираю корабли!



***
Зачем-то падает звезда.
Зачем-то ссорятся народы.
Мы подковали поезда.
Мы отыскали в бездне броды.
… Той яблони в помине нет.
Перенесен Эдем под окна.
Явившийся из мирты свет,
Подобием платка подогнут.
Любовь, понятная ежу,
Переползла ужом под арки.
А я все буквы вывожу,
Грешу на разум и помарки.
Машу тебе издалека,
заметив облако с порога.
За опозданье на века
Стою,
Как выгнанный с урока.
Зачем-то Бог пришел сюда,
Рукой раздвинув
Неба
Своды;
И вскоре родилась звезда,
Звезда без племени, без роду.
Я ей упал на грудь,-
И что?! –…
В кровавых буквах без обложки,
Я просто выглядел смешно, –
Вот и сбежались
«Неотложки».
Мне срочно сделали массаж
Подкожный, суки,
Лучше мне бы
Два кубика
Вогнали неба
И разобрали на коллаж…
И я б остался «при своих»…
Хотя б,
Как в детстве, понарошку,
Повиснуть, сгинув с мостовых
На этих радужных подножках!
Жизнь не вписалась в поворот,
Мне не хватило слов и линий,
Но я и есть тот самый иней
На ветке у твоих ворот!


***
Дрожит оконное стекло.
Фаланги рамы
              держат угол.
Глаза тревогой замело.
И,
  зашнурованное туго,
Мне горло не дает вздохнуть.
И сердцу больно в шаткой раме.
Угодно ж было вам швырнуть
Не выбрав масти
                к грустной даме
меня,
который  толк в игре
и прежде понимал не слишком,
а все тянулся к карте лишней,
как к револьверу в кобуре.
Дрожит оконное стекло.
Огней и звезд рассыпан бисер.
Не провожай меня на выстрел!
Не отпускай себе назло!
Мой проводник
             придет сейчас.
Рассыпь над пропастью заколки…
Я там, над вашей верхней полкой,
пью чай при звездах и свечах.
Дрожит оконное стекло.
Схожу с ума от листопада,
как будто вовсе и не падал,
когда черт знает, как несло!..
Душа немеет!
Спас мой Спас!
Схожу с ума быстрее смерти!
Схожу с ума,
Как кружка с медью
С утра молящихся за нас…


***
Предвиденье не дар, а крест…
О, черствости людской адепты,
Они, как проклятый оркестр,
Не тот, в который души вдеты!..

Изнанки их сердец черны.
Мозг воспалён – как пламя в топке.
В них столько всякой чертовни! –
Не меньше, чем в петле верёвки.

Всё могут: яблоки стеречь,
Иль завести собаку злую…
Для кошки приготовил речь. –
Забыл, – и в мордочку целую.

Доить коров, кормить свиней –
Под силу им. А мне, признаться,
Неведомо – ну, хоть убей! –
Как можно сеном запасаться?!

Хотелось бы, чтоб жизнь в раю
Была иной. О, Боги, Боги,
Я, может, по утрам встаю
Не с той ноги, как осьминоги?..   
 
***
О блеск дворцов, где нас не ищут!..
Как францисканец – домовой –
При полном доме –
Дерзкий нищий.
Он близок мне.
Он в доску свой!
Совсем не царственный. И даже, –
Постылый праведным богам, –
Он предпочел камина сажу
Огню, что ластится к ногам.
Он по ночам бормочет стансы,
Читает книги и грустит.
В его коморке ветер странствий
К стене картинкою прибит.
В домашних тапочках, простужен,
Наверное, любим тобой…
Всего и радости, что нужен,
Пока что в доме –
Домовой.
Вот ты сейчас прикроешь двери,
Потушишь сонную свечу…
Я только слепок суеверий,
Прильнувший к твоему плечу.


***
Летают по воздуху сочные стеки
Сегодня – жаркое на завтрак и ужин.
И завтра, жирами заплывшие стены,
Испытывать будут немыслимый ужас.
На дьявольской кухне идут испытанья:
И кожу, и кости суют в мясорубку...
Невольно отложишь и стих, и вязанье,
Когда твою кровь выпускают по кругу.
О, Ты, подающий коктейли химерам,
Проведший пол ада за стойкою бара,
Смешай-ка, пожалуйста,
                Данте с Бодлером
И всыпь моей дури для пыла и жара.
Срок дайте – и скоро начнется такое,
Что власти закроют Врата в эту Точку!
Клин – клином! Безумные образы Гойя
И Данте круги – это только цветочки!..
Я выйду из круга
              с башкою под мышкой,
Напьюсь, как свинья:
Че-ло-ве-ков не станет.
И Бог зачитается этою книжкой,
И к премии Мира
               посмертно представит.



 
***
Да вся моя жизнь –
Новолунья химера!
Однажды. Однажды. Однажды. Однажды
Сойдёт ко мне вечер с полотен Рибера,
И вспомню Мадрид,
             изнывавший от жажды.
Святая Инесса,
Твой атлас неточен:
Лишь звёзды, да звёзды,
А где ж многоточья,
Что я отправлял вам с вокзала Отточи**
Глазами,
           в которых мимоза клокочет?!
Мне веки казались ступенями ада.
Они тяжелели.
Но так им и надо:
Пустили слепца из Нескучного Сада   
Часок потоптаться под окнами Прадо!…

***
Блошиный рынок. Продавая вазу,
Старушка поминает всех святых: 
«Побойтесь Бога, да в неё ни разу
Не ставили дарёные цветы».

Изъята пыль. А грани потускнели.
Глаза грустны. Морщиниста рука.
Здесь всё в изъянах: кукла из фланели,
Морской бинокль, цепочка для брелка…

Останки непрокормного достатка.
Крушение каких-то вех и дат.
На прошлое дурацкая досада,
Которую пришла пора предать.

Уже пора. Сиреневая ваза,
Скажи на милость, чем нехороша?!
Вам сбавить рубль? Торговля – как проказа.
Себе в убыток, видно, жизнь прошла.

***
Я буду часто вспоминать:
Те дни,
       куда нельзя вернуться…
Там осыпался рафинад,
Как айсберг,
              на горячем блюдце.
Там розы чайные –
                внахлест…
Там капало варенье с ложки
На мамин фартук в туче ос 
И книгу
          в красочной обложке.
Я б внёс те дни
                в календари,
Отметя их небесным цветом,
Чтоб каждый день благодарить
За каждый день с Её рассветом.

***
Пусть голос мой останется тебе
И музыка,
         что я во сне придумал.
Я даже записать её успел
И провести
По тонким акведукам
Над пропастью,
            что встала меж людей
Таинственно,
            как в церкви
Богоматерь…
(Я верил в этих белых лебедей
На коврике над детскою кроватью).
Ещё не зная,
          что там,
                за стеной
Ладони материнской,
Током крови
Мне был обещан царственный покой,
Божественный,
                как на её
Покрове.
Я помню эту нежную ладонь,
Скользившую по лбу
               в холодном поте.
Пред нею отступал больной огонь,
Причастный
            к сыпи,
                судорогам,
                рвоте...
Моя Спасительница!
Ма!
Моя икона в темноте извечной!
Когда умру, ты всё опять сама:
И причитать,
            и в церкви ставить свечи,
И краски разнимать,
                и скипидар –
Не выдохся б,
Как утро на Монмартре! –
Закроешь пробкой,
                чтобы написал
Когда-нибудь тебя,
Как   
Богоматерь…
Пусть голос мой останется в тебе,
Пусть грусть моя
                отправится однажды
Под облака,
           как пара лебедей
Над головой
            по комнате витавших.
***
                (Ты знаешь, что это тебе).

Вернуться бы к началу дня,
Числа вот не припомню точно,
Где ты смотрела на меня
Ещё глазами многоточья.

Всё было смазано дождём,
Как будто бы пропала резкость,
На снимке том, где мы вдвоём
Зачем-то движем занавеску.

Не галактический пейзаж, -
Возможно, к месту был бы дачный...
Зато мы молоды! И джаз,
И время выбрано удачно.
 
Удачный снимок! Я влюблён
В тебя, в полёт протуберанцев…
Такой пленительный канон:
Всего-то – девять на двенадцать!

Мы будто над землёй парим…
Уж кадры плёнка не вмещает…
Или формат неповторим,
Или обыденность мешает?

Вернуться бы к началу дня,
Я б и число припомнил точно,
Где ты смотрела на меня
Ещё глазами многоточья.



***
    Венера расстегнула пряжки туники,
и обнажилась перед сыном Приама… (Суд Париса)

Постой, развратная Венера,
Не растворяйся в наготе,
Не льни к обивке бельведера,
Светясь, как свечка,
В темноте.
Твой белый мрамор оживает
В чужих ладонях.               
Я ж пока…
Я только слепну,
                подавая
Тебе прозрачное боа.
Я наслаждаюсь хрупкой тенью.
Пишу,
Пишу тебя среди
Ночного неба, звёзд и терний,
Сложивши руки на груди!

***    
     Один спартанец приехал в Афины во время суда.
Узнав, что кого-то осудили за праздность,
попросил показать ему человека,
осуждённого «за любовь к свободе».
                Плутарх. (Избранные жизнеописания)

Ваш пыл – на растопку.
Богатства – на свалку…
Оставь для раскопок
Изольды булавку,
Гончарную крошку
От и.о. Ликурга.
Пусть чёрная кошка
Прогнёт переулок… –
Свернем – на другую
В угоду примете.
Там водкой торгуют
С восьми до бессмертья.
Умрём в Сиракузах.
Угрями –
В Саргассово.   
Да здравствуют музы
И барды арбатские!
И Марксы и -измы
Пойдут на растопку.
Гитары харизма
Нырнёт
В гороскопы!
И пусть –
             неугоден,
Как карта в колоде,
Зато ты свободен,
Свободен,
Свободен!


         Чем меньше реальности, тем больше веры,
 а чем меньше веры, тем больше отчаяния, а не
реальности.
                Зуфар Фаткудинов

***
Причины веские найдут
Любым бесчинствам.
Весною ранней травы жгут –
Не дым сочится.
Сосна упала. Сухостой.
Возможно,
К высшей.
Не из неё ль над головой
Мне крестик вышьют?
Я буду по тебе скучать,
Но там – не пискнуть:
Без прав священных по ночам
На переписку!


***
По швам органы треснут. Вот.
И в Мастерской
Добра и Света
Божественный отменят пот
Поэта.
По виллам разбросают Сад.
Кентавром старым
У Боргезе
Навозом ублажать закат
Прикажут,
А потом зарежут,
Развесят кожи лоскуты
На ветках клёна:
Время казни…
И будешь, как фригийский Марсий*
Бояться вещей пустоты
И вздрагивать,
               взывая к Флейте,
Из Неподвижности восстав,
А я уже любить устал
Слова, привязанные к ленте…
Достань билет на Страшный Суд,
Устройся в ложе.
Посторонись –
Цветы несут
С увядшей кожей!
Сатиры в лаврах,
Кот в мешке,
И сердца дольки,
И даже истина в ушке
Ежа иголки.
В халате белом
Мародёр
Протёр карман
                галантно.
Здесь всё по-честному:
В шатёр –
И сыр бесплатный.
На нитке колокол –
По ком
Звонит печально?
Здесь мент
        с отбойным молотком,
А прокурор
            в перчатках.
Лежи!
Не двигаться!
Пошёл!
Так будет с каждым.
Зато без судей –
Хорошо:
Ведь не чужой,
А Страшный!
     *- Аполлон содрал с Марсия кожу и повесил ее в пещере города Клёны,
    после того, как тот проиграл в музыкальном состязании.
    Победителем был признан бог гармонии и его кифара.
    Предание гласит, что кожа Марсия трепетала
от радости при звуках любимого инструмента,
а когда играли на лире, медленно  усыхала.

***
            (... если помнишь)...

Я был в той жизни юный Вакх.
Я не вино любил – застолье.
Мне нравилось смотреть на вас,
У изголовья пустословя.

Всему виною жидкий плющ
И виноградные приливы,
Повернутый в личине ключ,
И то, что были вы красивы.

Вам шло отчитывать чуть свет,
Капризно поджимая губы,
Что за ночь расшатал паркет,
Расшаркиваясь перед шубой.

Зачем же так душой кривить:
Паркет и норка – вещи ваши.
Восторг есть повод для любви,
А вовсе и не бесшабашность.

Я тостом воскрешал рассвет,
Смешил вас, и картавил слоги…
Теперь же говорите – «Нет,
Не пей так много»… Пью, как боги…

Я пью, как пил бы юный Вакх.
Я из загульного сословья.
Мне навиться смотреть на вас
И на бокал у изголовья.


***
О, мысли, прочь! Здесь благодать!
Под ручку с нимфою Калипсо
Не семь – сто лет я б мог гулять,
Лишь бы ничьи не видеть лица.

Не надо никуда спешить
И затевать борщи на кухне,
За каждой дверью свет тушить,
И спрашивать луну: «Откуда»?..

Откуда взяться суете
На дивном острове? Откуда?!
Не говорите мне, что чудо –
Кипящий чайник на плите,

Холодный душ, диван-кровать,
А перед сном Бальзак иль Ибсен.
Руно всё время добывать –
Когда ж тогда гулять с Калипсо?!


***
          У весталки так же, как у пламени,
нет ни тела, ни образа, ни изображения.
                Овидий
Хозяин слова своего
Ты только там, где есть пустыня.
Ты в доме Бог, скорей всего,
Но там за всем следит богиня.

Свет для тебя в ее очах,
Очаг на ней и сад с цветами;
А что б ты вовсе не зачах,
Её любовь сильней с годами.
 
Терпи, коль влюбишься, терпи,
Как теорему из-под палки.
А хочешь дружбы – заведи
Собаку, кошку иль весталку.*

    * – Весталка давала обед девственницы, 
и замуж могла выйти только
после тридцатилетней службы.


***
… Куда привычнее  – стакан:
Себя с ним проще спаивать.
Морская пена – как орган.
А партитура –
Каина.
И горечь – тот же леденец.
Конец ещё возвышенней
Под малосолёный огурец.
Который день
                не пишется!
Воззвах к тебе!
К твоим стопам –
Как до гнездовья аиста.
Зря, что ли, подносил к губам
Твой звёздный ковш
                с цианистым?


***
      Скрипичный концерт Ре минор Роберта Шумана
    редко исполняемое произведение.
    Музыканты игнорируют установки композитора к партитурам,
    не понимая их «тектонического» смысла.
      Клара считала творчество Роберта неадекватным,
    и планировала уничтожить произведения мужа после его кончины.
      Скончался Роберт Шуман в лечебнице для душевнобольных.
      Однако, композитор утверждал, что музыка диктуется ему ангелами,
    и я этому верю.

… А на границе шума –
                музыка –
До тишины на грани шелеста.
Что шепчут ангелы?
Не мучайтесь,
Играя Шумана Сошествие…
Не сумасшествие –
Отдушина.
Разорванное септаккордами,
Прости
         унылое грядущее!
Я аплодирую
Подкоркою!
А на скамейке в парке…
Вечером,
Когда листва в колени –
Мордочкой,
Когда соборы воют вечностью,
Виски стучат,
            как ветер – форточкой.
Знак «F» – конечно же –
Фортиссимо
До немоты на грани бешенства.
Целуйте музыку, что
Бисером
Летит вам под ноги
Божественно!
Смычки со струнами смыкаются…
Скажи,
Ну, чем ещё пожертвовать…
От нас не скрипки отрекаются, –
А тени их в обличье женщины.


***
Жива печать. И есть прописка.
На месте ключ и даже дом.
И до него идти мне близко,
Но почему хожу кругом?

Подъезд не заперт, не оцеплен.
Мочою – как в палеолит.
Иль свет рукой бесстыжей сцежен,
Иль просто лампа не горит?

Лифт не работает. Загажен, –
И поделом, и поделом.
Зато проехать может каждый
На голой заднице верхом.

Одно отрадно: запустенья
Не видно. Людям не до сна:
Уже прорежены ступени,
И в свежих надписях стена.


***
Не так бы надо жить
не так любить и плакать
рейсфедером кружить
за кульманом
за-
  катов
стеречь зарплату
и
шрифтовиком в подвале
с плакатов чушь нести
спасибо
что
давали
и кисти не нужны
и вам бы надо
замуж
диваны без пружин
поверьте
не для дам уж
но,
милая Суок,
мой кабинет
Овальный
второй пустует срок
жаль жизнь переизбрали!

***
Гуманитарная тоска
Не знает брода.
Достала царская рука
И власть народа!
Пойдёте глупостью косить
Созвездий клевер.
О чём
       колоду карт просить? –
Цыганский лепет.
Приезжему из Катманду
Наш Кремль –
             как фига.
Мы ж за любую ерунду –
За серп и вилы!
А там, за Волгою, –
                тоска…
И так красиво!..
Из полосатого носка
Судьба России!

***
Когда займут все переулки,
Все площади
И этажи,
Напомни,
        что и мне должны
Хотя бы литр в собачьей будке
Поставить,
          помня,
               что я жил,
Срываясь кистью виноградной…
И это будет мне наградой:
Уж искушать – так искуши!
Есть площадь Пушкинская.
Гоголь
Почти что едет на метро.
А мне?! –
Хоть плохонький, фиговый,
И пусть без кепки и пальто.
Вся знаменитая орава
Отметиться в веках спешит…
Пусть будет «Сашина застава»
По требованию души.

 

       Здесь будет всё: пережитое
       В предвиденьи и наяву…
                Борис Пастернак


***
               
Мне странно, что мои картины,
Со мною рядом не живут,
Не слышат шороха гардины,
Не понимают,
            как я тут
В безвестности и заточении
Ростком из-под  асфальта рвусь,
Берусь за новый холст в Сочельник
И, как могу, рисую
Русь.
Подолгу всматриваюсь в стужу,
В стежки на грубом полотне,
Чтобы увидеть брешь в стене –
С цветами вырваться наружу.
Вы не стояли на окне,
Не прижимали к сердцу вазу,
Что предавала по приказу:
«Увядшие –
Лицом – к стене»!
Вы не держали их в руках,
Не понимали их значенья,
А я дарил им заточенье,
Что оставалось на губах!
Сочельник. Нынче именины
Белил, что сохнут на полу…
Так странно:
             ни одной картины
За грязной шторою
В углу.


***
Ты наваждение.
Ты музыка.
Роялем белым снег лежит,
Под аркой,
         где проспект Кутузовский
И клавиши –
Как  этажи,
Где яблони цветут пассажами,
Где объясняются в любви,
Где во дворах сирень посажена
Совсем как ноты –
Ля и ми.
День начинается сонатами,
А я охрип –
Как до-диез,
Пока искал ногами ватными –
Не помню уж,
            какой подъезд.
Всему виною наваждение
И снег,
       что голову кружил,
Как бант
        в косичке –
                в честь рождения
Тебя, бумаги и чернил.

***
Пока ты жив, пока ты жив,
Дразни слова, бросай на ветер.
Спусти на землю этажи.
Оставь незапертыми клети.

Касайся губ, касайся струн,
Чтоб на тебя они бросались,
Как чьи-то кольца на Сатурн,
И обручальными казались.

Пока ты полон юных чар,
И судный день тебе не страшен,
Не спрашивай, который час,
Того, кто и минуты скажет.

Пока ты молод как Тристан,
Не покидай свою Изольду,
Перелистай её уста, –
И сделай памятью настольной.

Люби! Люби! Неси свой крест!
А, спутав сонные ресницы,
Не отлучайся от небес
На расстоянье синей птицы.

Звони, звони в колокола!
Целуй ромашку полевую…
И – чтоб петлей не заросла –
Сгнои веревку бельевую.

***
Пальм зелёных шумный карнавал
В сентябре,
            увы,
                пойдёт на убыль.
Вспомнишь ли,
          как нежно целовал
Я твои обветренные губы?
Закипает  море синевой.
Я свои часы к чертям закинул:
Пусть, над этой сонною волной,
Кружат стрелки:
Сто веков под килем!
С радостью теряешь всякий ум,
Добровольно на спину ложишься,
Чтоб смотреть,
Как сахарный лукум
Засыпает на груди ложбинку.
Милая,
 Да что такое жизнь:
Счастья островок
С песком и галькой!
На ладонь бы рельсы уложить,
Чтобы не ходить пешком
К гадалке…

***
Вы прежде меня любили,
Любили  почти до слёз.
А если и уходили –
Не так,
         как дома –
На снос.
Я что-то оставил,
                точно,
Под окнами:
Может, свет.
Он будет будить вас ночью,
Хоть сходства со мною
Нет.
Но в лунной капели –
                август,
А  в этой звезде, что –
Вниз –
Астральные гаснут астры,
Перелетев карниз.
И, сами себя тревожа,
Волос поправляя прядь,
К окну подойдёте всё же –
Глазами меня искать.
Вот память!  –
            одень в обновки –
Не даст себя обмануть:
Каких-нибудь
            три остановки,
чтоб рядом со мной уснуть…
Я тоже окно открою.
Слукавлю, что –
                подышать.
Мне просто
           не даст покоя
За шторой твоя…
Душа.

***
Да здравствует ночь
                без подушек пуховых,
Без чопорных стен
               в упаковках картонных!
Зато твои губы греховны,
                греховны,
А списаны,
           будто с Сикстинской мадонны.
Бездонны глаза, как потоп
                приворотный,
И  локоны вьются,
                как нить Ариадны…
Да здравствуют белых ночей
Коридоры
И твой поцелуй
            в первозданной
                парадной.
Печали твои я стираю улыбкой,
А –
    хочешь?! – 
              тебе я на скрипке сыграю.
Люби меня нежно,
Забудь –
         как под пыткой.
Не верь, если скажут,
Что я умираю.
Лишь выбери время
              и лавочку в сквере,
Представь,
Что рисую сейчас на пленере
Тебя,
Но –
     с глазами Сикстинской мадонны
Не кистью,
           а тёплой своею ладонью.

***
Я тебя люблю – когда
Проклинаю всё на свете:
Улицы и города,
Где другой такой не встретил.

Я люблю тебя! Зачем
Тени прячут за стеною
Тысячу твоих ночей,
И всего одну – со мною?!

Потерялся в облаках
Голос ласковый и нежный.
Растворились на губах
Обещанья и надежды.

Тысячу пройдёт дождей.
Лишь один встревожит память,
Тёплый от любви моей,
Ласковый,  как шелест пальмы.

Я тебя люблю – когда
Проклинаю всё на свете:
Улицы и города,
Где другой такой не встретил.

***
Серебряное утро! Поле! Поле!
Ты спишь в траве, закрытая по грудь.
Молитву прочитаю над тобою,
Чтоб что-нибудь случилось – что-нибудь!.. 

Пораньше встану,  освещу ладони
Фиалками, и допишу поверх
Ту линию, что вечность не догонит,
Не оборвёт, устроив фейерверк.

Ресницами укрою от печали,
И глаз не отведу, как не проси,
Когда поводишь голыми плечами,
Как паутиной в капельках росы.

Вяжи меня узлами уз бессильных:
Обнять – как и отнять у суеты.
Душа  видней всего, когда на синем –
Ни облачка, и рядом только ты!

***
Капнешься  в памяти блокнота –
Такая искренняя чушь
В чернильно-масляных разводах
И росчерках,
            одетых в тушь.
Запоминаемый,
                как скерцо,
Твой телефон…
Но я забыл,
Что означает это сердце
В ладонях выцветших чернил.
С тех пор уж годы пролетели!
Тебе чуть-чуть, наверно, 
Жаль
Странички белые метели,
Что я стихами окружал.
И жаль тебе,
И ноет сердце,
Когда по лестнице идёшь,
Что я забыл тебя,
Как скерцо,
Как прошлогодний снег и дождь.

***
Пустеют пляжи.
Время разбросать
по полочкам ракушки и овалы.
Я остаюсь учиться пропадать,
как в связке ключ
              от винного подвала.
На набережной дом.
                Седьмой этаж.
Там жизнь прошла,
                разбитая на сутки.
Когда пустеют пляжи,
                мой мираж –
смиренней пса,
           отвыкшего от будки.
Когда пустеют пляжи –
                где-то там
становятся теснее переулки…
Я узнавал вас прежде по шагам
И молниям на небе и на куртке.

***
Как можно, думаю,
Чинить
Карандаши: ведь –
                не машина…
Скорей похожи на ручьи,
К тебе бегущие
                с вершины.
Струится платье на ветру,
Глаза лучатся –
Чуть раскосы.
Любую заповедь сотру
Из
    карандашного наброска.
Но ты не двигайся.
Замри.
Зачем ты так светловолоса,
Что грифель крошится,
Как Рим,
И шепелявит,
Точно роза….
Ты вся –
         заносчивый прибой,
Ты соткана
             из дикой пены.
Здесь нужен чисто голубой –
Восторженный –
Как кровь из вены!..

***
Пусть с влажных губ
опустится роса
на горы, на дома и на растенья.
Восторгом напою твои глаза!
Картины напишу,
Чтоб спрятать стены.
Стихи сложу!
Разглажу берега!
Построю дом у синего излёта,
Чтоб в гости приходили облака,
чтобы и после
            помнить было что-то.
Наобещаю вечность при свечах! –
жаль, не увижу,
                дав дорогу свету,
как промелькну
в почти ручных лучах,
как будто окон милых
                мимо
                еду…
Ты верь,
что где-то рядышком живу.
Не захожу?..
Но как же я всё брошу:
могильный холм
и желтую листву,
и лунную
к твоим глазам дорожку…

***
Я буду ждать вас и любить.
Вы спать ложитесь поздно:
Вы  тот последний
                алфавит,
Где буквы
Это звёзды.
Я сяду ночью у окна
И атласы раскрою,
Чтобы заветная одна
Мне подошла по крови.
Скажи мне
Господи,
Скажи,
Пусть без имён и отчеств,
Но звёзды быть ещё должны
С глазами одиночеств?
И расстоянья не важны,
И смена дня и ночи,
Мне б только знать,
Что  будут жить
На небесах две точки…

***
Собираю камни.
Столько их вокруг.
Брошу в воду –
только что возьму взамен:
заколдованный,
истёртый сотней рук
вечный круг,
что не вписался в омут стен?
Собираю камни,
пальцы цепко сжав –
ни на цепи же оправ твоих сажать:
не моя ведь, а чужая госпожа,
да и камни –
                не достойны грабежа.
Собираю эти камни. А зачем?
Всё равно их разбросаю
в тот же день.
…как оставшийся
без кассы
казначей.
…как забредшая на свет
седая тень.
Разбросаю камни:
кто их зря хранит?
Хоронить о ком-то память –
есть гранит.
Оградит от злых напастей –
оберег,
ну, а берег –
он не нужен в сентябре.

***
  Касаться скрипки столько лет
  И не узнать при свете струны!
          Иннокентий Анненский

Кто вам подарит музыку?
Я не смогу.
От моего оркестра –
веточка на снегу.
Мой метроном на выдохе.
Всё в нём не так:
маятник вывихнут,
не отбивает
такт.
Нет здесь услуг
по схожести:
сложно,
пойми,
деки отнять от кожи,
не повредив
«ми».
Ми-ла-я!
За кулисами
рампы не виден свет,
а оркестранты –
лысые,
со сцены –
в буфет.
Музыка это выдумка!
Слушается – как вдох,
а пишется-то
на выдохе,
как всё,
что со словом «Бог»!

***
Не тревожьте пыль в углу.
Не будите утром шторы.
Наступите на юлу,
Что затихла
              под забором.
Здесь кружился детский смех.
Здесь – как праздничные банты –
На косички падал снег
Белый-белый,
                презабавный…
И уже тогда, тогда
Было ясно: ты – святая!
Знал, что стрелки –
                изо льда,
Но не знал, что время тает.
Я не знал, кому назло
Циферблат, как чьи-то четки,
Делит вечное число
На разлуки и решетки,
На конверты и углы,
На плюмаж и флердоранжи…
Не досталось белой мглы
Моим голубям бумажным.
Круг обобран.
Чертов круг!
Руки-заводи остыли.
Если завтра встретишь вдруг,
Удивись капризно:
«Ты ли?!»…
Я лепил тебя из снов.
Но в волшебном их сплетении
Не нашлось нелепых слов,
Что слова возводят в тени.
Твой портрет я столько лет
Воскрешаю строчкой каждой…
Может,
         их читать на свет,
Чтобы смысл дошел однажды?!

***
Светило солнце. Легкий бриз
Как грифелем скользил по коже
Той, что была всего дороже,
Той, что смотрела сверху вниз,

Пока её портрет писал,
Не разбивая жизнь на сутки,
Мятежной охрой в промежутке
Почти что неприступных скал.

О, синь бы эту зачерпнуть!..
Глаза горели, как у Гойя, -
И время было не другое,
А просто древнее чуть-чуть.

И выплывал её овал -
Капризный, юный и манящий!
Я будто слышу, как мой пращур
Самозабвенно колдовал:

"Да не крути же головой!
Не опускай так низко плечи!.."
О, эти речи, эти речи
Вблизи костра с самим собой!

***
Я жил предчувствием,
                наитьем,
Я сочинял твои глаза,
Когда ещё льняные нити
Началом не были холста.
Всё, что не лень,
Зовём судьбою,
О, Господи,  на что ж пенять?
Я выбираю краски Гойя
И кисти –
Чтоб тебя обнять!
Я Моцарта зову ночами,
Я говорю себе:
                «Пиши,
Пиши зажженными свечами
Не света ради,
А – души»!

***
Спи, мой ангел, тень моя.
Будто на безрыбье,
В небо тянут якоря,
Как когда-то –
                крылья.
Был я прежде юн и смел,
Но удачлив – вряд ли.
Отыграться не успел,
Сев с судьбою в прятки.
Двинул пешки наугад,
Прозевал корону.
Птицей счастья обругал
Белую ворону.
Спи, мой ангел!
Я ж пока
Соберу в корыто
В лёгких перьях облака –
Вот и будут крылья.
Постираю,
Просушу,
За спину закину,
Свет в прихожей потушу
И пешком –
             покину.

***
Дай знать, что за окном зима,
И снег – как белые бутоны.
Глаза мои сошли с ума,
Перебинтованы бетоном.
Одену пристань в паруса,
Иль на попутной льдине ринусь
В тот мир, где всё со знаком «минус»,
И лишь ладонь по волосам
Стекает тёплым водопадом,
А души липнут к зеркалам…
До середины бы и надо
Доплыть,
Чтоб не достаться вам!
Тогда припомнит Бог один:
Да был ли он?
Я, точно, не был,
Когда губами находил
Тебя одну
И это небо!
Глаза мои сошли с ума,
И помутились в доме стены,
И за окном плыла зима,
Как эхо
Белой
Хризантемы.

 
***
Я в плену у этих женщин:
Вздорных, взбалмошных,
                продажных,
То пастельно-карандашных,
То бесстыжих,
              точно «ню».
Научусь ходить по лужам,
И однажды, и однажды
На кораблик свой бумажный
Заманю и утоплю;
Утоплю во флердоранже,
В синих заводях желаний,
В дикой охре растворю,
Потому что, потому что,
Уж такой я, видно, странный:
Всех их, Господи, люблю!
Я в плену у этих бестий –
Недоступных, страстных, жадных,
И достойных сожаленья,
И прописанных в раю.
Научусь тушить пожары,
Раздобуду сотню лестниц,
Заманю в одних пижамах
Их на крышу…
И спалю,
И спалю в огне желаний,
Потому что я пожарный,
И безумно всех люблю! 

***
Чтоб размножаться натощак,
Как благородные чернила,
Не хватит помыслов
И врак:
Душа остыла.
Не размножайтесь!
Бог устал
От нашей глупости надменной.
Привейте крестики к устам.
Включите свет.
Тушите вены.
Не размножайтесь!
Сжальтесь!
Ах!
В коленных чашечках Фемиды
Пусть костенеют
Боль и Страх
И Слёзы скрытной Атлантиды!
Не размножайтесь по углам.
Не догоняйте покрывало…
Не бейте вазу по зубам
За то,
      что роз не удержала.
Не заступайтесь за слова.
Они прошли, как дождь проходит,
Как свет, когда летит листва…
И впрямь ничто не вечно,
Вроде.
Воротит даже от небес.
Жизнь странно слышать через щёлку.
Не верится, что
Кто-то
Есть,
Кого, стыдясь, целуют в щёку,
Кого, закрыв глаза в мечтах,
Зовут – как маленького:
– Боже,
Да не гуляй же в облаках!..
Напоят чаем,
Спать уложат…
Нет!
Ничего такого нет!
Одна обложка Постоянства:
Какой-то –
           взрыв,
Какой-то – свет,
Обман и выдумка
Пространства.
И всё-таки:
Сказать, спросить,
Признаться, испросить прощенья,
А – главное –
Любить! Любить –
Чьё это дивное Ученье?!
Не размножаться?
Сбиться в строй?
А кто же справит именины
Той первозданной и сырой,
Размякшей в нежных пальцах
Глины?!

***
Не виноваты, что потеряны:
Они же вымерзли – как мамонты –
Те кухни –
            с красными портвейнами
И незнакомкой с кожей мраморной.
То шла по звёздам – как по гравию,
То полулёжа  –
                мною бредила,
Когда чинила биографию
В сорочке
В половине третьего.
За строчку проповеди с бисером
Она так искренне и преданно –
И потолки-то мной расписывать,
И по ломбардам –
                в шляпке с перьями.
Она единственная верила
Что жизнь верлибрами устроится,
И что резьба моя
                по дереву
Поборет вечную бескормицу.
Мы звались сумрачными бардами,
И в Коктебель гоняли поездом,
Чтоб врать аккордами гитарными
Так заразительно бессовестно. 
Я обещал ей
Крайслер с фарами
И замок на песке со стенами…
А всё кончается
                инфарктами
На кухне
С красными портвейнами.


***            
               Рустему Аблаевичу

Процесс поливания сада несносен:
Докучлив инжир, да и яблоня тоже.
Под каждым кустом – обозленные осы,
Под каждой травинкой –
                паук темнокожий.
И каждый спешит обобрать,
                уничтожить,
Забраться подмышку,
                примериться к туфле.
Всю эту ораву любить мне за что же,
Когда я, ужаленный, лётаю пулей?

Прекрасен процесс поливания сада:
По пыльным дорожкам
                ты носишься пулей.
За что ж не любить пауков,
                что в засадах,
За то, что не носят рубашки и туфли?
Прикажите маленьких ос уничтожить,
Которые вовсе не бесятся с жира,
И ради чего: ради яблок ничтожных,
Какой-то петрушки и горстки инжира?!


***
На диске, представить сейчас это трудно,
Свернулась калачиком давняя музыка…
А прежде ходила за мною по Трубной
И в школу водила, травинку покусывая.

И нотная папка – как флюгер на привязи –
Картонно топорщилась, лямки вращая.
Зато меня видел мучитель мой издали,
За струны к богам подтянуть обещая.

Часами готов был со мною возиться.
То пилит нещадно, то нежно обнимет…
Сдалась ему эта шестая позиция:
Нельзя что ли сразу и мне – в Паганини?

*** 
           Генриху Сапгиру

Ах, бедный Генрих,
Ты мало пожил.
Кавычки
В генах –
Как летний дождик.
Глаза горели
От вин
          мальтийских.
Мы нонпарелью
На что молились
Светло и пылко
За всё и сразу?!
Простим опилкам
Подкоп
Под разум.


***
Христос воскрес!
Христос воскрес!
Распятье нашей памяти…
В беспамятстве целую крест,
И признаюсь:
Из зависти!
Христос воскрес!
Забот
              теперь:
Снести забор и мост порушить,
Чтоб научил любить, терпеть,
По душам шлёпать –
                как по суше…
Но всё давно изменено
От имени
Грядущего:
Стеклопакет –
              а не окно, –
И не душа –
            отдушина.
И тишину собрали в горсть,
И мысль гоняют по небу.
Пальто не вешают на гвоздь,
Не пестуют бегонию,
Не говорят, придя домой:
«Ну, здравствуй!
Здравствуй! Где же ты?!
Я так скучал…
О, Боже мой! –
Какая же ты нежная»!
 Христос воскрес!
Куда теперь
Девать печаль Девееву,
Какую колошматить дверь,
Чтобы услышать:
– Верую!



 
МОНА ЛИЗ.
(Маленькая поэма)
               Но для души ещё страшней
               Следить, как вымирают в ней
               Все лучшие воспоминанья…
                Ф. Тютчев 
1.
В омут стрелок часовых,
В зазеркалье синих глаз
На подносе чаевых
Ангелы
       уносят нас.
Просят мертвого:
                «Проснись»,
Отпевают
        в роддомах.
Пуповина или кисть
С этим миром не в ладах?!
Озаренье – на кресте!
Осязанье – на столбах,
Где болтаешься в петле –
Как изнанка в рукавах.
Непричёсанный –
               как гриб,
Неприкаянный –
               как герб –
Появился на пари
До прибытья слёзных верб.
День рожденья –
               как сундук
С недоношенным тряпьём.
Там ещё –
         стрела и лук,
Копья,
       нервы,
              и враньё,
Шутовской колпак,
                монокль
И стеклярус монпансье…
Одинокий –
          одинок,
Как приватное досье.
Средь невыкованных лиц
Только ты –
          в закладках риз,
За изгибами страниц
Остаёшься, Мона
                Лиз!
Лижет пламя – верный пёс –
Безысходности ладонь.
Я тебя как звёзды нёс
На ресницах –
Из огня –
В огонь!
Да и что, скажи,
                я мог,
Моя Лиз:
Лишь запутывал следы –
Как
Бог:
Исчезал
         из…

2.
Побудь ещё со мной
В раздаче и игре.
Меж небом и землей
Я –
   грустное тире.
Там пятится полынь,
Цветёт взасос сирень.
А помнится один
Прожитый наспех день.
И что в нём –
Если б знать,
Ведь он такой – как все:
Под пологом –
              кровать
и ландыши в росе…
А дальше – сон из снов:
Здесь Кафка и Рабле…
Корабль дураков…
И я на корабле.
Вдали плывёт дельфин,
Луны восходит серп…
А помнится один
Несыгранный мизер…

3.
Как зависть –
             на стекле –
Узоры января.
Я высек на столе
Бокал из янтаря.
Я буту пить вино
И путать имена,
И забываться –
Но
Лишь за тебя –
До дна.
До положенья риз,
До наваждений –
Ты.
На кончиках ресниц
Кончаются цветы,
Качается рассвет,
И кораблём –
             карниз.
Кинжалом – за корсет
Я ускользаю,
Лиз!
…………………
Я исчезаю
          из…

4.
Пока вращался шар,
Когда прощался Ной –
Тобой одной дышал.
Побудь
       со мной!
Любимая! Окно
В созвездьях хризантем.
Ты с ними заодно.
Скажи,
          зачем?!
Зачем закат пылит?
Зачем в крестах дорог
И мой венец болит,
Ведь я –
         не Бог!
Я твердью создан
Из
Опавших Ниагар,
И –
     как осенний лист –
Тебе отослан в дар.
А в облаке потерь –
Улыбка и каприз.
Я открываю дверь –
Навстречу – Лиз.
Навстречу – Лиз…
И говорит мне:
– Саш…
И ускользаю
Из…
Не взят на абордаж!
За всполохом гардин,
Однажды поутру
Запомнюсь ей один –
Не важно,
        что –
            умру!

5.
Не важно, что – один,
Не важно, что –
                умру –
Как сонный ламантин –
Отшельником
            в миру.
Ещё есть пруд и сад,
Где веточки дрожат.
Отдельно – рай и ад,
Отдельно – сторожа.
Греши – до «не хочу»,
Царапайся – как лев.
Потом меня прочтут,
Как профиль на скале.
Не отрекайся, Лиз,
От серого холста:
Не знала эта кисть
Голодного поста.
Возьмите этот шар
Под лентой голубой…
Спасибо, что дышал
Мне в след –
Другой!
Он таял на снегу,
Он появлялся
Из
Прощальных «Не могу»!
«Мне плохо»,
«Лиз»!..
Голгофа –
          не погост.
В крестах –
Покой…
Земли печальной
              горсть
Мне ж –
За постой?!

6.
О, эта гордиева блажь!..
Тебя оставляю неизменной
И забинтую в петли аж
Твой узел, горький
                и надменный.
Переплетайте губ изгиб,
Любимым говорите «Здравствуй»,
Когда,
О, Господи, –
             ни зги
И ни соломинки –
                при царстве…
Когда в порожних куполах
Звонарь запутался,
                как в рясе,
Я вспомнил, Лиз,
                что ты жила
С моим дыханьем
На запястье.
О, миг!
Как только вникнешь в суть,
 И встрянешь в глупую разборку, –
Тебя корабликом несут,
Задраив в трюме переборку.

7.
… Когда предчувствую
                земного бытия
Бесславную и горькую кончину,
Невольно думаю,
              зачем в рассвете дня

Здесь радуги 
            над нами
                гнули спину…
Я не застыну в каплях янтаря,
И не оставлю адреса дельфину…
Не затаю на прошлое обиду,
Но не приду на пошлый карнавал,
Как сказочник к разбитому корыту,
Хотя о, Лиз, я точно рассчитал,
Ненужных слов прощальную орбиту,
И сотню раз её вам вслух читал!

8.
Время течёт
            к заутреней.
Боги вращают шар.
В парус спешит закутаться
И улететь…
Душа.
Свечи –
         сосулькой вешнею
Тают который день.
В дом с голубым подсвечником
Не приводи сирень!
Не расставляй по полочкам
Снимки и зеркала,
Не наполняй их полночью
Той,
    где со мной спала…
Я отпускаю пристани
И ускользаю
Из…
Будто прощаюсь издали
Только с тобою,
Лиз.
Там,
    за пределом с маковкой,
Мирно пасётся конь.
Дай мне пройти под аркою –
Бабочкой на ладонь!

9.
…Но если Лиз не отрывает глаз               
От глаз моих –
      ведь что-то
                это
                значит!..
Бессмыслица,
О, что она без нас,
Задувших
         над собою
Одуванчик?!

10.
Бог даст – и я усну,
И догорит рябина.
Я губ твоих коснусь,
И этот мир покину.

И ляжет белый снег,
Задумчивый и колкий,
В седьмом по счету сне
От сотворенья ёлки.

А ты не плачь, мой свет,
Натянутый, как струны,
Над грифом юных лет
И над тщеславьем юным.

От сотворенья счастья
И пробужденья мамы
Останется причастье
И контур голой рамы.

Доверюсь тишине,
Войду в апрельский штопор
С той каплей на окне,
Сказать хотевшей что-то.

Тот хворост обещаний
Сгорит в чугунной печке…
Он был обетованней
Зажженной в полночь свечки.

О, Лиз, в реке – вода…
А в небе – белый аист…
Не приходи – когда
Я поминутно каюсь:

Вдруг – смыслу вопреки –
Я, таинство принудив,
Пройду все те круги,
Что мертвого разбудят?!

***
Божественны виденья,
Что посланы слепым,
И шаткие ступени,
Похожие на дым.
Еще не одичала
Душа твоя вконец?
Божественно начало
Блуждающих сердец.
Пока в глазах свеченье
Колец твоих, Сатурн,
Божественно влеченье
К смычку прижатых струн!
И губ твоих движенье
Божественно:
Оно –
и есть то притяженье,
Что ветками –
В окно.
Как веками над Веной!
Как пропастью – в века!
Как прописью на белой
Обложке лепестка!
Я нанял дней оранжевых,
И на ночь снял дворец:
Пусть будет хоть однажды
Божественным
Конец!..


***
     Владимиру Горячеву - художнику от Бога,
настоящему другу.
     Ему я обязан первыми публикациями
на "Выпьем ру".   

Да мест полно, куда в России
Всю жизнь за жилы тянет волоком;
Из-за нехватки керосина
Не жаль Икаром – мордой в облако!

Казалось бы – и пруд с ладошку,
И домик – сирый, неказистенький,
А приютишь за печкой кошку, –
И обретаешь независимость.

Там, за окошком, будто колышком,
Дорожкой лунной обозначена
Юдоль другая –
               не под солнышком –
Но почему-то с грустью дачной.

Грешно пугать бездомных избами,
Дразнить родильною рубашкой,
Ведь мы любимы, мы ведь избраны,
Хотя и с профилем букашки!

***
…Тем ад и плох: там все начальники;
Их цель – карьера да чины.
Обложат подлыми печатями,
И – час на сборы из страны.
Куда теперь? Весь Свет – как выселки.
А ведь просили:
Не пиши
И не впадай в глубокомыслие,
Не зная брода для души.
Бельмо в глазу у Мефистофеля!
Холера в бычьих отбивных!
О, чьим проклятьем аттестовано
Желанье скромное –
Не быть?!
Не быть. Не знать изнанки сущности.
Бродить по утренней росе,
И ощущать своё могущество,
И отличаться ото всех!

***
Я –
С матрицы чьих-то
Палитр первобытных –
Еще не прочитанный
Парно-
            копытным.
Я –
Спутник,
Упавший
С чугунной орбиты
На головы ваши
Без маршей и свиты.
Я просто художник,
Рисующий листья.
Пошлите мне дождик,
Товарищ баллистик!
Я вечный изгнанник.
Персона
        нон грата.
Я бронзы изнанка
Бродяги с Арбата.
Веревкой от торта
Успев обвязаться,
Я падаю гордо
Вдогонку
Пизанской.
Но я вам не должен
За хлеб и за кисти
Уж тем, что не дожил
До
грешных
Амнистий.

ИСПОВЕДЬ
КОВЕРНОГО

Еще в раю пожить успею,
Когда за мною смерть придет.
Пока же каюсь,
Как умею –
Как рыба –
Головой об лед.
Там все, наверно, по-другому:
Поют и допоздна гостят
На облаках,
Бегущих к дому,
И не витают, а – висят.
И там все празднично, как в цирке, –
Лишь сдашь калоши и пальто,
И будешь кланяться в пробирке,
Почти как клоун в шапито.
В семью воздушных акробатов
Ты будешь принят;
А пока
Плывут лениво над Арбатом –
Я их коверный –
Облака.
Я их люблю! Я их рисую!
А уж когда приходит грусть,
Я не себя,
А их страхую
Тем,
Что за землю не держусь!

***
       Февраль. Достать чернил и плакать!
                Б. Пастернак
Безгрешен, кто отвел грехам
пристанище
в своих потемках,
и на руках носил тот храм,
что не достанется потомкам…
Мне ненавистна слава. Пусть
пирог разрежут
кривотолки.
Я отменил указом грусть
и паутину книжной полки.
Нас не носители спасут,
чья суть хитрее хиромантий –
а то,
–
в чем по небу несут
и отпускают в поле маков.
Ты ощутишь холодный жар
стихов.
Дыханью
не впервые
цветы дурачить полевые,
что меж страницами лежат.
Я сны запутывал. Я врал.
Я притворялся тем убогим,
что зачерниливал февраль
и незабудкам падал в ноги.
Я прежде был испанский гранд…
Я драил снег
и плавил гравий.
Я пил вино в тени веранд,
но никогда никем не правил.
Я наслаждался тишиной.
Я возвышался,
точно Альпы.
Я был потерянной страной,
где все ещё
бесценны скальпы.
За мной охотилась мечта.
Мечты к губам моим примерзли!
Я новый день читал с листа
в твоей,
о, Господи, гримерной,
когда воздев колокола,
а в пальцы вдев свечей иголки,
ты шел со мной на праздник елки –
раздетой тленьем до гола.
Неправда все!
Не вправе нас
судить наотмашь проститутки…
Пусть истекают светом сутки,
что хлещут
из раскрытых глаз
той девочки в одеждах белых,
которой Бах стихи читал,
и по пятам с тетрадкой бегал,
и ноты складывал в овал…
Твое лицо!
Твои глаза!
Я пропитал их нежной дымкой.
Запястья сумраком связал,
чтоб не ходить с тобой в обнимку!
Я из потерянной страны,
чьи суеверия и кары
нанесены  в сердцах на карты,
недостоверные, как сны…
…………………….
………….
                ………….
О, бездыханный хмурый хлам!
О, сколько помыслов
я скомкал,
когда приют искал словам,
душой орудуя,
как фомкой!..



***
Было мне предначертано свыше:
от земли оттолкнувшись ребром,
в утлой лодке, изъеденной мышью,
плыть туда, где струится руно,

На чутьё положившись и галсы,
забродив, как в подвале вино,
за сиренами в море гоняться,
не боясь, что утянут на дно.

Лишь вода за кормою кипела...
Но теперь что-то мне говорит,
что Калипсо моя постарела,
а бессмертье тревожит артрит.

Одиссей был с  друзьями везучей.
Я-то знаю: собака* меня
не признает, облает по-сучьи,
устрашающе цепью звеня.

 * - Одиссей за годы странствий так изменился,
что его узнала только верная собака…

***
Нечесаный –  как одуванчик –
Весь в ссадинах и синяках
Вприпрыжку бегаю по даче,
Где окна в сонных пауках.
Вместилище ночей привольных -
Чердак с ловушкою окна.
В нём, будто бы в ушке игольном,
Повисла ниточкою сна

Сплошная темень. Звёзд не видно.
Гроза крадётся из-за туч.
Иной ландшафт – коровьи спины,
Где сумрак гуще, чем сургуч.
Там домовой как полоумный
Бренчит разбитым чугунком.
Он суп себе готовит лунный,
Разжившись с грядки чесноком.

Уж стопочку, наверно, принял,
Что мы оставили ему
На недоступной половине -
За тёплой печкою в углу.

***
Утро тихое. Солнце неясное.
На воде лягушачья звонница.
Ты забросила чтенье внеклассное –
Из деревни Оносино школьница.

Над обрывом качаются ласточки.
Небо пахнет твоими ладонями.
Ты со мной так притворно неласкова.
Так твой смех заразителен тоненький.

А в березовой роще смеркается.
Светлячки, заблудившись заранее,
Раз, наверное, в сто нас смекалистей:
Сыплют под ноги заклинания.

Я уеду, - и всё переменится.
Здесь, конечно же, что-то исполнится,
Где ромашка стояла как мельница
С лепестками из белого золота.   

***
     «Я привязан к богу моей любовью, я накормил
голодающего, подал воды  жаждущему, одел лишенного
одежды приютил бесприютного».
    Надпись на стеле, как обращение
к Осирису. Булакский музей.

Точно мумии, высохли тубы.
Над палитрою – сумрак седой. 
Будто встал
            голоногий Анубис
У гробницы
         с бессменным
Судьёй.   
Вот он требник листает.
И – чёрным –
Там в главе, –
Дай-ка вспомнить, какой? –
В самой чувственной,
                в сорок четвертой*,
Моим краскам обещан покой.
Он обещан!..
А – крыльев не хватит –
Подойдёт золоченая клеть
Грустной рамы над вашей кроватью,
Чтоб уже никуда не лететь.
Вот откуда безумные бредни:
Жажда жизни –
Опять и опять!
Отпустите грехи
Акварелям!
Научите по стенам летать!

*- Эта глава посвящена бессмертию
новой жизни.


***
Бог, –
       если ты только есть,
Женщина, –
          если ты мной любима,
Что же творится здесь –
Сердца и памяти –
Мимо?!
В этой норе – аорте,
В этом плебейском – «То есть?» -
Как без меня живёте,
Чем конопатите
Совесть?
Холодно.
Холодно.
Завтра
Будет амнистия свеч.
И опустеет зала,
И оборвётся речь;
И –
    ничего, чем Каин
Бился об лёд,
Когда
Крест, как заноза –
Сканью…
Я тебя –
Да!
Я и не видел прелести
В глупых изменах –
                чтоб
Просто –
        на бреющем –
Ангелу
В лоб!
Я тебя из поцелуев
Свил, как гнездо,
Когда
Не было «аллилуйя» –
Я тебя –
Да!
Я тебя вывел ночью
Мелом
На облучке
Формулой непорочной…
Знать бы –
Зачем?..

***
Чтоб размножаться натощак,
Как благородные чернила,
Не хватит помыслов
И врак:
Душа остыла.
Не размножайтесь!
Бог устал
От нашей глупости надменной.
Привейте крестики к устам.
Включите свет.
Тушите вены.
Не размножайтесь!
Сжальтесь!
Ах!
В коленных чашечках Фемиды
Пусть костенеют
Боль и Страх
И Слёзы скрытной Атлантиды!
Не размножайтесь по углам.
Не догоняйте покрывало…
Не бейте вазу по зубам
За то,
      что роз не удержала.
Не заступайтесь за слова.
Они прошли, как дождь проходит,
Как свет, когда летит листва…
И впрямь ничто не вечно,
Вроде.
Воротит даже от небес.
Жизнь странно слышать через щёлку.
Не верится, что
Кто-то
Есть,
Кого, стыдясь, целуют в щёку,
Кого, закрыв глаза в мечтах,
Зовут – как маленького:
– Боже, да не гуляй же в облаках!..
Напоят чаем,
Спать уложат…
Нет!
Ничего такого нет!
Одна обложка Постоянства:
Какой-то –
          взрыв,
Какой-то – свет,
Обман и выдумка
Пространства.
И всё-таки:
Сказать, спросить,
Признаться, испросить прощенья,
А – главное –
Любить! Любить –
Чьё это дивное Ученье?!
Не размножаться?
Сбиться в строй?
А кто же справит именины
Той первозданной и сырой,
Размякшей в нежных пальцах
Глины?!



То, что снаружи крест, то изнутри окно.
                Иван Жданов

***
Неподвижным,
не-
      подвижным
мне казался лебедь белый.
Он был вышит среди вишен
на ковре из колыбельных.
Я учился, засыпая,
быть любимым и послушным,
и лежала –
как святая –
на щеке – рука в веснушках!
Если б знал,
что не увижу –
положил бы под подушку!
Отчего так неподвижны
человеческие души?!
Папа с мамой –
неподвижны.
На кладбищенской дорожке
свет печали –
рыжий-рыжий,
как в соломенной матрешке.
Неподвижен  дождь осенний.
Даже память неподвижна,
потому что, знаю, –
лишний –
как
Второе
Воскресенье.
Неподвижен,
неподвижен
чей-то вздох за облаками.
Мой единственный сподвижник –
неподвижный серый камень.
Но однажды,
но однажды
лебедь голос мой услышит…
Просто нужно лечь
пораньше
под ковром, где он был вышит.

***
Ну, кто ж – однажды в травы не упав
От зависти
К прекрасному земному,
Не помышлял,
             спеша тропинкой к дому,
Дать близким
Имена родных купав?
О, древний водопой из лепестка
Мохнатых пчел, коровок милых,
Божьих!
Скажи спасибо ангелу цветка
За то, что ты
На сеновале ожил!
Приблизь к себе жасминовый туман,
Обвей на счастье пульс живой травинкой,
Найди свою вторую половинку
Среди цветов, чей тонок гордый стан.
Так тягостно не понимать язык
Подснежников, фиалок, орхидеи...
Вот и живёшь,
Переходя на крик,
Юродствуешь и пишешь ахинею.

***
Пусть не услышан,
                но – пророк.
Тебе протянута –
                пустыня,
Где запад есть,
И есть восток,
Хоть что-то есть,
                куда впустили…
Хоть кто-то знает, что –
                несешь –
Пусть несусветное, но – к свету…
Тем, кто вчера попал под дождь,
Плевать,
           что это –
                было лето!
Что толку –
             знать и толковать,
И – сострадать,
И – не обидеть…
Придёт и твой черёд узнать:
Где нет людей – там и обитель.
Там труд тяжел,
                а ветер злющ:
Сдувает черепицу с крыши…
Зато свободно вьётся плющ,
И души –
Запустеньем дышат.

***
Когда-то март вскипал
                участьем
Ко мне, не знающему – как
Заставить радугу качаться
И виснуть на твоих руках.

Всё оказалось много проще,
Поэтому и жить больней.
А кровь по венам бьёт на ощупь
И стынет, будто в полынье.

И,  неспособная на ярость,
Готовая лететь на зов,
Душа распущена, как парус…
Куда ж девался горизонт?!

***
Глаза невольно отвожу
От павших листьев. Это пытка.
Но – очевидно – нет убытка
Ни дому и ни этажу;

От этой тяжести чудной
Не лопнет плитка тротуаров,
Когда вдруг шелест неземной
Повиснет на распятьях арок.

Дождь повторится, как псалом,
Буравя каплей злую нечисть,
Чтоб извести ее… Потом
Ещё понадобится вечность

На отпеванье облаков,
На дураков, на страстотерпцев,
На горемык и на слепцов,
На прочих всех, в ком бьётся сердце.

Лишь грусть наводят сентябри –
Таков порядок протокола…
И жжет, и щиплет изнутри
Соль человечьего помола.

***
Цветут каштаны. Что за день?!
Их тени – медленное танго.
Они привычны к тесноте
Площадки около фонтана.

Ещё в сырых ветрах причал.
И в ржавых причиндалах катер.
И чайки каторжно кричат,
Как будто сами волны катят.

Ленивый кот к окну прилип
И жмурится, а зренье остро.
Урчанья сонного прилив –
Вполне понятное притворство.

Лишь приоткроешь дверь – шмыгнет
Вслед за каштановым дурманом…
Его давно там  кто-то ждёт,
От ласки увильнув обманом.

***
В памяти – клеенка, соль и супница;
Локти застолбили край стола…
И неправда то, что ты отступница:
Никогда моей ты не была.

Не виню тебя: ты не изменница.
Не печалься. Думай о другом:
Стоит ли тащить в пустыню мельницу
Лишь затем, чтобы вращать крылом?
.
Выводок семян на подоконнике,
Стекла одурманены мытьём…
Так всё и должно было закончиться,
Чтоб пальто в прихожей – не моё.

Всё пройдёт. Ты отстоишь вечернюю,
И опять останешься одна,
Чтоб  вздыхать и стариться по-честному:
Локоть к локтю с креслом у окна.

***
Так жизнь проходит… Толку в ней?.. –
Одна избитая интрижка.
Неинтересен мир людей,
Как в детстве без картинок книжка.
Читать не стану Эпикура…
С цветами в вазу – аспирина.
И так всё выглядит понуро,
Как в час закрытия витрина.

Мазки белил на синем фоне.
Сентябрь раздвинул клёнов шторы.
Всё так же, как и при Платоне,
Когда б ни видеть светофоры.
День отодвинут на задворки.
Не обещают снега, вроде…
Всё так же,
     как при Кафке, Лорке...
Но это жизнь моя проходит!

***
Такой волшебный день!
Сарай
Визжит осиновою стружкой.
Я говорю тебе:
«Ступай,
И будь хозяйкой той избушки».
Да нужен ли размах хором
И хоровод заборов
                злющих,
Замки в дверях,
              собачий корм…
И сторож –
          глупый и непьющий?
Цветам сегодня выпал рай.
И на рулетке клумбы –
Синий.
Подольше глаз не запирай
На ключ –
Подобранный в пустыне!

***
Я знаю в винах толк.
И вермут
Мне никогда ещё не врал.
Он буйным тетеревом –
«Верь мне»! –
Не говорил, а токовал.
Он не выдерживал муштры
Такого горького пропойцы.
Зеленоватый от хандры –
Во мне сворачивался
В кольца.
Мой милый друг, –
                скелет из жижи

И беззаветного стекла, –
Нам тайный смысл
                открылся
                жизни:
Она текла…


***

       С пророками разберутся, а вот что
      делать с пророчествами?..
                И. Сталин


ПУТЕШЕСТВИЕ К ЧАЮ.
         (Крошечная поэма
      для флейты с блюдечком).

Иду по улице –
навстречу –
тупые лица, злые речи.
Ещё я сдержан:
мир таков –
из шапок скроен дураков.
Нас по асфальту раскатали
те, кто с мозгами в две педали:
извилин пара –
тормоз, газ,
чтобы карабкаться без нас
к вершинам славы и успеха.
Мы их движению помеха.
Мы знаем в живописи толк,
про это знаем и про то…
Мы стрелкам вешались на шею
не убивать –
просить прощенья
за каждый час, за каждый миг
без состраданья и вериг…
Мы обожали запах моря.
Нас провожал к безумью Гойя!
Он наставлял:
«У Божества –
нет и в помине большинства!
Вы вправе говорить стихами,
когда вас лупят кулаками.
Когда смеются, пьют вино –
Не пейте с ними заодно!
И не мешайте эль прекрасный
с отсутствием любви и ласки…
Не надо этих пьяных сцен:
с безумьем справится абсент».
А утром перейдите к чаю.
Пишите кровью и свечами,
чтоб свет ударил в потолок:
срок годности его истёк…
…………………………….
А в окнах –
искры и кино
про то,
какие мы г-но.
Что за безумье в головах?!
Иль, может, путаюсь в словах?
На небо бросил
взгляд случайный, –
и там всё тот же след печальный
от звёзд,
упавших с облаков.
Иль я ослеп,
иль мир таков?!
Но в небесах, на тротуаре, –
иль твари мы,
иль божьи твари, –
нам нежных не хватает рук,
иль стаи,
где пускают в круг,
и машут белыми крылами,
когда летишь над головами,
а на тебя глядят в прицел,
и сожалеют,
что
       ты – цел!
Мир полон зависти и злобы.
Сойти б с ума –
не видеть чтобы,
как в крылья – гвоздь,
а в души – клеть
вгоняют,
чтоб не смог взлететь!
Мы разбазариваем души.
Словами затыкаем уши,
в которых, если что и есть,
то –
либо пошлость,
либо лесть.
О, слог любви! О, слог ажурный!
Ты помнишь лампу с абажуром
и тех, кто светом шелестел.
Что
мир теряет!!!
Он сдурел!
…………………………
Вдали, сияньем глаз встречая,
стояла женщина ручная.
Хотел взять на руки. –
Любить.
Взять можно –
нужно заплатить.
В ней шарм и блеск.
Она – фиеста!
Почти готовая невеста:
ресниц охапка…
Божий дар!..
Но –
издали:
вблизи – товар.
Прекрасно жить
в ларёчной гуще!
А если вовсе неимущий,
но хочешь есть и хочешь пить?!
Определись:
«Быть иль не быть»?
(Вопрос рассчитан на «засыпку»,
а ты берешь с собою скрипку,
Бодлера томик и минор:
ты выбрал меньшее из зол)?..
……………………………….
Остановился возле чайной –
от чайной только выключатель.
Я свет включил,
чтоб стих прочесть…
Иль я мираж,
иль мир исчез?!
………………………
…Припомни,
если вдруг оставишь,
я на земле – от белых клавиш,
от ландышей –
в мирах иных.
Я –
титры превращений их.
Я буду сниться, сниться, сниться.
До дна не вычерпать ресницам
ту музыку, что в нас звучит,
когда ты светишься в ночи,
перекрестив губами нежность,
красивая,
как неизбежность,
как продолжение свечи…



***
Срежь розу, – и оскалятся шипы.
Я шепчу тебе, любимая:
                «Пока»!
А заплачу, –
         и повадятся шуты,
Обступив со всех сторон,
                плевать в бокал.
Оборвешь струну, –
                и горло поднесут –
(На тарелочках – закусок бахрома)…
Выездной
         к тебе направят
                Божий
                Суд.
И раскроют
              папку полную дерьма.
Догола разденут.
Станут бить и сечь.
По субботам –
               банный день или костер.
Только помни:
                ты роднее белых свеч
И крыла,
          что в небе ангел распростер.
Ты заступница!
В глазах твоих елей.
Ты любимая!
Хрустальная –
              как сон!
И не стражу я оставил у дверей –
Заколоченный губами –
Стон.
Ты любимая!
Ты мой прощальный свет!
Я наведаюсь –
                как выдох на Покров.
Как ищейка нападу на свежий след
Пролетевших над тобою облаков.
Ты зажги на полнолуние свечу,
Чтобы знать,
               что ты,
                любимая,
                жива –
Проведу рукой по теплому плечу,
И одежд твоих
               рассыплю кружева.
Ты любимая!
Ты сон хрустальный мой!
Я – как набожный звонарь –
                дрожу над ним
(Не разбился бы)…
Несу над головой,
Словно это
Золотой
Нимб.
Эта вечность,
Точно марка без письма,
Как без сумки –
                подгулявший почтальон.
Завтра бросится холодная зима
Мне на шею –
Как безумный медальон.


***
Огонь, в ночи натужно завывая,
Хозяйке предан, дому, кочерге,
Как во дворе ослепшая цепная,
Что кость грызет, боясь окоченеть.
Он держит хвост трубой. И по трубе
Летит к калитке неземного рая,
Чтоб просто без нужды не огрубеть,
На звезды и луну нещадно лая.
Очнитесь головешки, трепещите!
Дурачится он, дуется, рычит,
И пуговицы красные пришиты
К мордашке, что из старенького плюша.
Игрушечный, совсем-совсем не злющий,
Огонь резвится в каменной печи.


ЛАБИРИНТ
КВАДРАТНЫХ КОРПУСКУЛ

01.
Дерзкий галерейщик,
                ты не глупый,
                вроде,
но твое Пришествие –
                на Христа пародия.
Жадный галерейщик,               
не твои галеры –
по камням в бессмертие
                тянут архимеды.
Орхидеи пролиты в это имя –
Моди!
Жалкий галерейщик –
                гвозди по карманам,
франки и сантимы
с кармою обмана.
Франки и сантимы –
                выбритые гладко…
А шершавый профиль –
Господа загадка.
Уж они-то знали –
                инопланетяне:
вкладываться,
    точно,
          стоит
               в Модильяни.
Во вселенной столько
безутешной пыли…
Лишь глаза закрыли –
                и они отплыли,
точно это лодки
              маленькие были.
В берегах гранитных
без движенья
             Сена –
койкою больничной
               в безучастных стенах.
И на зависть зрячим
на ресницах-веслах
                нет гребцов,
                и значит –
впереди
        бессмертье
                больше не маячит.
В колыбели
            красок
сладко спится
                плоти,
будто это сказки
                невозвратный плотик,
будто его гонит
               к солнечной поляне.
Дайте ему имя
Моди…
Модильяни.
Вы его при жизни
                только обделяли.
Дайте ему
выспаться,
              а потом нежданно
прислоните
              к дождику,
                как к мольберту,
Жанну.
Пусть его укроет
                глаз
                ее
                сиянье,
ведь влюбиться
                можно
Тлько
в Модильяни!

02.

С последней мелочью,
Точно кружка ржавая!


03.
От нас не останется
Изображений четких.
Мы проржавеем,
Как первобытные гвозди;
И нас не будут глотать,
Как воздух,
Перебирая глазами,
Как четки.
На площадях, –
За  неимением места –
Будут стоять не памятники,
А решетки,
А в парках,
Где скамеек звучала месса,
И крался к губам
Упоительный шепот,
Поставят автоматы
С газированным пением,
И для встряски
Будут продаваться жетоны
Для удовлетворения
Страсти.
Это все будет. И очень скоро
Примчатся «скорые»
В парки и скверы
Выкорчевывать с корнем
Допотопные нервы,
Чтоб не осталось
Печали и скорби.
А то, что стихи мы писали
Когда-то,
В ретортах
алхимиков плавили
Проповедь –
Так это забудут,
Как старые даты,
Как крестик нательный
Вселенной напротив.
А то, как любили,
Сплетая ромашками
Ладони родные
И бездны – вокруг, –
Так это останется
В Светлом Вчерашнем,
Когда ты травинку
Качала во рту.

***
Всё блекнет перед именем твоим.
Он всё ещё гостит в оконной раме –
Тот непослушный, прошлогодний дым,          
Уложен в  бигуди
                ещё при маме.
Всё пусто без тебя.
Защиты нет.
Как будто целый мир опутан скотчем,
И в  безутешной, мёртвой
                тишине,
Прощальный шелест листьев
                обесточен…
Смеркается.
Тебе машу рукой,
Как ты когда-то мне,
Когда уж  поздно очень:
« Смеркается. Пора идти домой»...
  – Любимая»!  –
 Кричу
          со всех обочин.

***
Целуйтесь: Бог зачтёт.
О, каково любить
Так просто, ни за что –
За обещанье быть!
На дождевой меже
Над тёплой мостовой –
Изнеженная жесть
И шерсть лучей –
Трубой.
Лежим, ловя загар
И неб небытиё;
Припарковался пар,
Повиснув, как бельё…
Стихи мои прочтёшь,
Пообещав любить.
Они же – не про что,
Про обещанье
Жить!

***
В памяти – клеенка, соль и супница…
Локти застолбили край стола…
И неправда то, что ты отступница:
Никогда моей ты не была.

Не виню тебя: ты не изменница.
Не печалься. Думай об ином:
Как бы прокатить по небу мельницу,
Как бывало прежде, с ветерком…

Выводок семян на подоконнике,
Стекла одурманены мытьём…
Так всё и должно было закончиться,
Чтоб пальто в прихожей – не моё.

Всё пройдёт. Ты отстоишь вечернюю,
И опять останешься одна,
Чтоб  вздыхать и стариться по-честному:
Локоть к локтю с креслом у окна.


***
За амальгамой тусклою,
Как взбитый крем-неон,
Сокрыто что-то русское,
Печальное –
              как звон.
И пыль там ненормальная:
Спрессована – как жесть.
Но –
        стоит в накрахмаленных
Туда по крышам лезть,
Чтоб –
       заключить в объятия,
Чтоб их увидеть сны,
Ведь, может, они братья нам –
Лунатики с луны?
Уже ль там только кратеры,
И –
    некого послать
В сердцах к такой-то матери,
Чтоб после в дом позвать?!

***
Кто выдумал тебя, Бугаз?
Какое длилось в мире горе,
Когда из чьих-то чистых глаз
Вслед за слезой
                скользнуло море?..               
Жаль, что не мне, а лишь богам,
Дано, –
           покуда верим
                в верность, –
Давать названья берегам,
Будить в ночных созвездьях
                ревность;
Нести солёный бриз в Къутлакъ,
Такой волнующе-изустный,
И горы складывать в кулак,
Как пальцы белые – до хруста!..
Теперь скажу: «Я знаю сам:
Песчаный пляж – часы без боя…».
Я б гладил вас по волосам
И молча слушал чушь прибоя.

***
Такая жуткая тоска!
Что дал тебе,
              моя Изольда?
А, помнится, о край соска
Губам обжечься было больно.
И, помнится, в рассвет ресниц
Летел,
      как будто бы с обрыва,
Всё время вверх –
               до синих птиц,
До изумрудного прилива…
Да брось ты гладить и стирать –
Уж лучше бы взялась перечить!
Душе уже не нужен рай:
Найти бы
          ветку и скворечник.


***
Достали ангелы-носители
С их электронною начинкой!
Пред алтарём хочу – просителем,
По Вечной Книге – без запинки!

Перенеси курсивом бисерным
К вратам поближе строчки скорби.
Окаменевшая, но – искренность:
Последняя – как «Спи спокойно».

О, Господи, издай хоть исповедь
В обложке райской с облаками;
Не отменяй совсем уж письменность,
Что добывалась дураками.




Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.
                Юрий Живаго



***
Дай мне глоток любви Семирамиды!
Зачем лишь башню помним и сады,
Висячие на ниточках обиды,
Ушедшие на цыпочках следы?
Течет Евфрат.
Никем не чтим Мардок.
Разрушен храм.
И онемели листья…
И я бреду печально на
Восток,
Уже ни в чьи не вглядываясь лица…
Скучны,
Скупы рассказы Геродота.
Не замечая тлена и руин,
Я в Вавилон входил через ворота,
Держа в руках святой ультрамарин.
Он бил в глаза.
Он был слегка колюч.
Он был предметом
Чей-то женской тайны.
Но я нашел под ковриком случайно
Ту тень веков,
Что подошла,
Как ключ.
               

***
Ты ищешь камешек, чтобы в нём
Зияла брешь, и свет сочился.
Но плоть его древней, чем числа
И хаос, сплавленный огнём.
Душа из плена в океан
Скользнула в поисках нирваны...
За этот маленький изъян
Не превращают в талисманы.
               

***
Так жизнь проходит…
Толку в ней?.. –
Одна избитая интрижка.
Неинтересен мир людей,
Как в детстве без картинок
Книжка.


***
Приманить печалью окна
С занавеской голубой,
Прихватить хотя бы кнопкой
Ватман облака с луной…
Там, где крест меня заблудит,
Всё понятно и без слов…
Пусть она меня забудет –
Та, что вырвана из снов.
Вот бы, – пусть и жизни после, –
На ветвях, как на губах,
Гнезда вить,
Иль строить козни
Мышеловкам в погребах.



***
Тащите свет в салат,
Фасуйте звень лугов,
Ромашки распластав
По душам пузырьков.
Гоните пчел в загон
С наклейкой:
«Свежий мёд».
Прогнитесь, как закон.
Встряхните пулемет…
Я знаю, как слагать
Стихи из лепестков,
Но вам
            моя тетрадь –
Как луже –
                перископ!


***
Ничто не чуждо Барби,
Когда ее ласкают,
Купают в сельской бане,
Кладут в кроватку с краю…
Нейлоновые мысли
Извилинами бредят,
Как бабье коромысло,
Как вилы на медведя.
И то понятно: где же
Им разгуляться? Снится
Не в пальмах побережье,
А сарафан из ситца.
Изодраны колени
О камни и репейник.
Пусть в доме ни копейки, –
Зато горят поленья.
Глаза ее сверкают,
И любят, и жалеют…
И хата ее с краю,
Вдали от мавзолея.

***
Пугливыми ресницами
Разбавлен мрак.
На синем –
С синей птицею –
В созвездье Рак.
Припоминай,
            желанная:
Цветы, перрон…
На марсианском ландыше
Черкну пером.
Лети ко мне подземками.
Звёзд на краю
Мир вдребезги –
Как зеркало…
Уже –
В раю?!

***
О, Господь мой всемогущий,
дай глоток воды в ненастье,
да клочок небесной суши,
где ничьей не будет
власти,
где не надо отмечаться,
заседать и слушать речи,
через силу улыбаться.
не боясь,
что изувечат.
Удали с моим наделом
от вождей и революций.
Напиши табличку мелом:
«Дачи
        здесь
              не продаются»!
Обойдусь без угощений,
без посредников и воров.
И – на всякий случай –
щели
обнеси глухим забором.
А когда
сей мир покину, –
пока зелень не увяла, –
посади на цепь
дубину,
чтоб рябину охраняла.

***
 …Как о прошлое поранился
о письмо исповедальное.
Никуда с ним не отправиться:
ни в метро, ни в дурь вокзальную.
Вот бы стать моложе омута,
разбежаться бы подножкою
из троллейбусного золота…
В переплетах с нашей кожею
право, было ж распрекрасное:
небо синее –
гармошкою,
и трюмо –
с хрустальной вазою,
где гуляли отражением
коммуналка,
двор с песочницей,
с синим блюдцем
                дни рождения,
где ещё не время
                отчествам…

***
      Во сне мы помним праздник света.
                В.Я. Брюсов.

О, ночь без сна,
Ты –
Праздник света!
Лучами бредит Альтаир.
Такая грустная примета
Вдруг вспомнить,
Что тебя любил.
У ног ротонды он остался –
Ни то ручей, ни то родник.
Лишь жажду помню.
Но касался
Я только губ
             твоих родных.
Листва горела под ногами,
И время бешено текло,
И было светлым  –
Как пергамент –
Коленей девичьих тепло.


***
Я тебя зацелую
                до боли,
Я сорву эту странную боль,
Как ромашку, прибитую к полю
Белым ветром,
Похожим на соль.
На губах горький привкус былого,
Пред глазами –
Постылая даль.
(Зазывала меня, молодого,
Точно теплая мамина шаль).
Я тебя обнимаю…
И,
    странно:
Будто странник,
Отозванный в путь,
Не успею моргнуть –
Полустанки
Успевают в глазах промелькнуть;
И, обманутый близостью эха,
Что исходит от наших сердец,
Понимаю,
Что счастье –
Прореха
В бытие,
Непригодным вконец.
Упаду без стыда на колени,
Попрошу сердобольный февраль,
Чтоб отпел меня белой метелью
И оглох –
Как последний звонарь…


***               
Оборви меня, светлое прошлое,
Точно нить
За последним
Узлом.
Твой узор,
На мгновенье отложенный,
Понесут в чей-то тающий дом.
Снег да снег…
Так и рвется без памяти,
Ну,
Совсем как продрогший щенок,
На колени,
Согретые пламенем
От вязанки приснившихся строк.
Я так долго искал божьей милости,
Что не чувствую собственных рук.
Я истоптан,
Как паперть у пристани
Полевыми цветами разлук.
Я полоска безумного берега,
Островок с грустным именем
«Я»,
Где-то там,
За проливами Беренга,
Где кончается эта земля.
Проведи меня,
Светлое Прошлое,
Как свечу,
Через тонущий мрак
По ступеням травинок нескошенных
В мой веселый   озерный Къутлакъ.
Там весёлые свадьбы,
Как сполохи;
Мятный ветер течет по губам,
Там так нежно целуются голуби,
Как иконы в церквях по утрам.


***
В часах песочных –
                только круг,
И тень чужая вместо стрелок.
Уж эти никогда не врут –
Бегут –
        как гончие –
                по следу.
Отличный нюх!
Но всё равно
В них страсти нет,
            не бьётся сердце.
И стерто
Бог весть как давно
На диске радостное скерцо.
Хлопот не знают и забот.
Идут размеренно и чинно.
Но если кончится завод –
Куда нести песок в починку?


***
Карты скажут про бывшие хлопоты.
Ты,
Колоду тасуя молитв,
Не заметишь,
Как падает хлопьями
Тишина
На ресницы мои.
Что во мне ты находишь хорошего –
Грустный панцирь,
Да вера в глазах…
Из какого-то тусклого прошлого,
Точно луч серебра в образах…

***
Здесь осень прячется в листве
И плачет горькою полынью;
Я не оставил на траве
И эха первозданных линий.
Они скользили по рукам
И собирались в океаны.
Они скитались по лугам
И спотыкались о туманы.
Они дрожали на ветру,
Когда ласкал твои ладони;
Всходили рано поутру
Над сонной стайкою бегоний.
Мне одиноко! Чудный мир
Плывет в аквариум из окон.
И я
И я, как старый Лир,
Покинут собственной изжогой.
О, расточительная суть!
О, сутолока бренных суток!
Воспоминания несут
На край надменного рассудка.
Но
Скоро плоским станет шар,
И сбудутся желаний ливни…
Осталось только сделать шаг,
Разжав ладонь с остатком линий…



***
О, годы, годы, вы летучи,
Как этот яблоневый брод,
Как черно-белые трезвучья,
Как туч дремучий септаккорд.

В том затерявшемся пространстве,
Где будет вечность ночевать,
Кому ты скажешь: «Милый, здравствуй!
Давным-давно пора вставать»…

Горячий кофе не остынет.
От губ рассерженных знобит.
Нас убивает холостыми
Проклятый быт.


***
…Тем ад и плох: там все начальники;
Их цель – карьера да чины.
Обложат подлыми печатями,
И – час на сборы из страны.
Куда теперь? Весь Свет – как выселки.
А ведь просили:
Не пиши
И не впадай в глубокомыслие,
Не зная брода для души.
Бельмо в глазу у Мефистофеля!
Холера в бычьих отбивных!
О, чьим проклятьем аттестовано
Желанье скромное –
Не быть?!
Не быть. Не знать изнанки сущности.
Бродить по утренней росе,
И ощущать своё могущество,
И отличаться ото всех!








Вот я сейчас, дыханье затая,
Сверну в шуршащую аллею,
А вам покажется, что я
И говорить-то не умею...
          Сергей Александрович Путяев


***
Такая ночь! Ты рядом! Здесь!
Не существуют измеренья!
Свечу задуть…
Тебя раздеть…
Разбить на атомы мгновенья!..
Прижать к своим губам!
Любить!
Запястьями замкнуть пространство!
И заточение продлить!
А после
        упросить остаться:
Ведь платьям
         с ворохом пижам, –
Как будто мир и вправду тесен, –
Так упоительно лежать
Без вешалок
             на спинках кресел!
Я забываю,
            как дышать,
Когда разрез рубашки –
                бездной.
Пока не мне – твоя душа –
Я, право, –
                бездарь.
В ложбинке на груди твоей
Сложу желанья,
В губы
      брошусь.
Мурашки по спине –
                елей…
Бессмертье нахожу
На ощупь…
О, эта мраморная тень!..
Так вот с ума сходить умеют
Лишь призраки
Средь голых стен,
Когда миры вокруг
Пустеют.


***
О прошлое, дай забежать назад!
Ничто и там не просит отпущенья.
Лишь звёзды вместо
                комнатных лампад.
И небо в чёрной рясе,
                как священник.
Нет ничего, что будет увядать
И сыпаться на землю
                белым снегом.
Там никогда не будут называть
Н е в е д о м о е
Альфой и Омегой.
Там всё давно придумано без нас.
Всему дано не имя,
                но прощенье…
А мне б хватило
               этих грустных глаз
и дерзкого,
           как проповедь, смущенья.
О, ангелы! На кладбище дорог
я холодел, испытывая жженье…
Пока любил, ещё я верить мог:
прекрасному найдётся продолженье.
Но, пролистав печальные следы,
смирюсь, пожалуй, с тем,
                что всё исчезнет.
Любимая,
        зачем стояла ты
в ручном проёме
                утренним свеченьем?!

***

Не жду, что скажет гороскоп
Набравшись храбрости – «Любите»!
Там, в стане звёзд, царит раскол,
И свиту распустил Юпитер.
А вы всё дальше от меня.
И кем-то стёрты параллели…
На этой карте бытия –
Лишь долгота пустой аллеи.
А, помнится: сто лет назад
Туда ещё ходил трамвайчик…
В систему тех координат
Билеты продавал обманщик.

***
В его трезвучьях вы – богинями
Носились по небу в качелях.
Так и остались герцогинями
В чужих постелях.
Водясь не с Флейтой –
С царедворцами,
Вы –
     в ложных ложах и партере –
Наверняка влюблялись в Моцарта,
А отдавались-то
Сальери…
А в Мюнхене
            дожди гламурные
По спинам хлещет
Пьяный кучер.
Все клавесины –
                перламутровые,
Как апельсины в райских кущах.
Что ж – отрекись –
Прокукарекает
На башне флюгер двоедушный…
Уже отправлен Богу
Реквием.
Ответ – не нужен.

***
Приворожи, приворожи!
И постели в прихожей коврик,
Ведь люди где-то спать должны,
И те, что по уши греховны.

Тебе решать, где мне лежать:
В пустынях ли первопрестольных,
Что скорпионами кишат,
Или под лампою настольной

Дремать, локтём упершись в стол,
Ладонь буравя подбородком,
Пока мой праздничный камзол
Пары изгонит горькой водки.

Сердца ужасны, век хитёр,
Но надо выглядеть прилично:
Вдруг завтра в восемь на костёр…
Не отсырели б электрички.

***
… Обтрепана пола. Рукав
Надулся пузырем сердито.
Он отдан вездесущим паукам,
Смотрящимся
             в разбитое корыто.
Корявая судьба стежков и швов.
Прорехи в оттопыренных карманах.
Добротный драп пред вечностью –
Ничто!
А вешалка цела
Лишь для обмана…
Когда задумаешься – что
Произошло с тобой при жизни –
В глаза бросается пальто
И то, что пуговица –
               так и не пришита.

***
Трава, лучи, небесная лазурь -
То ластятся к руке,
то норовят лизнуть…
И любишь их.
И привыкаешь к ним,
хоть ровно ничего
                не станет здесь твоим.
Люблю тебя одну.
Люблю и ненавижу!
Завидую открытому окну,
не ставшему
             своим виденьям ближе.

***
С тобой я снова, как во сне:
Слова и краски перепутал.
Бросает память то на снег,
То загоняет в переулки.
Я на ветру теряю шарф,
Шатаясь, допиваю виски.
Я подхожу к тебе на шаг,
А от себя лечу – на выстрел.
Такое скучное кино!
Такие шалые поступки!
Я денег дал, чтоб в домино
Со мной сыграли проститутки.
Они смеются. Что сказать?
Я им кажусь глупцом кромешным.
И им, конечно, не понять,
Что я сегодня тоже грешник.
О, вечности тугой капкан!
О, забытья покой  и свежесть!
Зачем, о боги, в мой стакан
Вы снова
            подмешали
Нежность?!

 ***
Господи, нимб золотой накрени
И приглядись –
              всё опутано мраком:
Только что в доме горели огни,
Только что небо –
               как булочка с маком.
Столько печали – рукою подать –
Куст распусти –
                ну, чего тебе стоит?! –
Может,
        боишься задеть провода
Над деревушкой? –
      так это –
                пустое:
Дождь по ним лупит,
                а ток не бежит,
Носится рядом –
               подсолнухи метя –
Что ему чья-то  несносная жизнь,
Или же чайник остывший из меди?
Просится кот на порог.
Но петлёй
Сдавлена дверь,
                будто ждёт свей казни.
В тёмном сарае – лопата с пилой.
Жутко!
А мне вспоминается праздник…
Август.
Заваленный фруктами стол –
Коротконогий –
                как пришлая такса…
И надо всем, что пройдёт –
                ореол
Милых чудачеств с мольбою
Остаться. 
Будто бы эхо молчанья ловлю,
Что-то пишу торопливо
                на синем…
Только что в небе витало
«Люблю»!
Чушь! Волшебство –
Недостойное  сгинуть?!.


***
Проходят праздники. Январь.
Косая нищенку у церкви,
Смочив  слюной гнилой сухарь,
Кашицу, как молитву, цедит.

И здесь же – пьяный инвалид.
Горит его душа немая,
И, ничего не понимая,
Как и положено, болит.

Он в свой костыль уперся лбом,
И, покачнувшись, рухнул, аспид!
Так все таинственно кругом…
И – на тебе! – похоже, насмерть!

***
Если скажут – счастья нет,
Ангел, не печалься:
Я и сам, летя на свет,
Крылья сжег случайно.
Просто видел ночь ясней,
Чем свеча на блюде,
Или мне жилось больней,
Чем желали люди.
Сам себе был поводырь –
Вот и заблудился.
А башмак из черных дыр
Взял – да прохудился.
Пусть гаданьями сотрут
След судьбы с ладони
Те, кто любят нас и ждут
Так, как на иконе.

***
Я думал: на столе,
Где жил из камня слон, –
Печенья – на сто лет,
Да плюс – «Наполеон».
Ещё и монпансье,
И сладкий мандарин
Из той страны, где снег –
Чуть выпадет –
                горит.
А позже я узнал:
Наполеон разбит,
Не вечен карнавал,
А мандарин кислит;
И, уходя в полёт, 
Курлычут журавли…
И сердце тем живёт,
Что помнит и болит.

***
Отведи туда,
Где рыжий схимник
Хлебной коркой
Кормит голубей,
Где шатры воздушные церквей
Наполняет ветром
Полдень зимний;
Где святые щиплют образа
Бабушки
Коровьими глазами.
Катится счастливая слеза,
следуя за старческими снами).
Воском запечатана судьба,
Тает,
Точно свечка пред иконой.
Что осталось: ветхая изба
С неказистой крышей для поклона;
В погребе –
Соленья до весны
И ключей оборванная связка
От какой-то сказочной страны,
Где всегда Крещенье или Пасха.

***
Мне под ноги летят иголки,
А лес задиристо шумит,
Когда шутихи ярких молний
Врезаются в небесный щит.

Привязан к вязу сумрак дальний,
Завис над книгою колец
Взгляд светлячка пирамидальный:
Начало ищет и конец…

Он только с виду хмур и кроток,
Как в саркофаге фараон.
Ещё не пробил час раскопок
Для вечных четырёх сторон!


***
            Сергею Потехину,
            галичскому поэту и скульптору.

Дом как дом, но на отшибе,
И не шибко в доме с кашей.
Ну, а в стужу в нём паршиво.
Забивает стоны
                кашель.

Но зато никто не слышит,
Даже если кто-то нужен.
Вой ветров  возьмешь под крышу:
А зачем пыхтеть снаружи?!

От крысиной едкой шерсти
Для надежи (иль на счастье?..)
Все углы обиты жестью,
Даже тот, где ждёшь причастья.

***
     Ежегодно, якобы для научных целей,
японцы истребляют свыше одной тысячи китов!

Киты – океанские боги,
И вы убивать их не вправе! –
Вот так бы сказал Такубоки*.
Прислушаться б вам к Исикаве.

Киты – они умные в доску –
Японцы, не надо их кушать!
Пуская китов под откосы,
Раскосые губите души!

Возмездья, японцы, побойтесь,
Не бейте китов гарпунами:
За то, что  вы есть китобойцы, –
Глаза округлят вам цунами!

     *Исикава Такубоки – японский поэт

***
Женщины научат вас летать,
Делать листопады из соломы,
Чувство одиночества латать,
Лишь бы вы всегда сидели дома!..
Напрягите разум хоть чуть-чуть,
Раздобудьте денег для удачи,
Соберитесь на войну,
                – и в путь –
К черту –
             ёлки, бани, печки, дачи…
Я себе сто раз давал зарок:
Обморокам сонных мух не верить...
Два билета в театр – под замок?!.
Нужно не замки менять,
                а двери.