#################
ГРАД ПЕТРОВ
#################
"БЫЛ МОЛОДОЙ ПОГОЖИЙ МАЙ..."
Был молодой погожий май.
Нева плескала через край
Широкошумною волной,
Кипела пеной ледяной,
И чайки с криками дрались
И с высоты кидались вниз;
И пахло морем, и в ушах
Пел ветер буйный. Каждый шаг
Печатался в сыром песке.
По краю неба, вдалеке,
Клубилась туча и росла,
И два сиреневых крыла
Распростирала...
грянул гром,
Дождь хлынул,
жидким серебром
Сверкая на речной воде -
И перестал...
в том месте, где
На два могучих рукава
Распалась гордая Нева,-
Соединяя берега,
Воздвиглась радуги дуга,
Горело яркое кольцо...
Кровь бросилась Петру в лицо.
Был молодой счастливый май.
Петр воевал за этот край
Жестоко, сколько стало сил;
Он море, как трофей, добыл,
Отбил у недруга в бою
Неву, царь-дЕвицу свою,
Он дрался, жизни не щадя,
И радуга после дождя
Казалась царственным венцом,
Нет, не венцом,- скорей кольцом,
Которым дланью Бога он
Навеки с морем обручен.
ПРИЗНАНИЕ ПЕТЕРБУРГУ
Снова осень. Дрожит над водою
Бледный жемчуг ночных фонарей.
Дождик, шлепая мокрой листвою,
Обивает пороги дверей.
Город в траурных лентах каналов,
Но чтоб всуе воды не толочь,
Бесконечные свитки кварталов
Начинай разворачивать, ночь.
И китайскою тушью и лаком
Всякий угол залить поспеши,
И звезду в отраженьи трояком
На застывшей воде напиши.
Петербург мой! сословий и наций
Тигель, ныне остывший. К тому ж
Резонатор неясных вибраций
Всех, в тебе пребывающих душ,-
Ты прими меня, чудо морское,
Под свое покровительство, и,
Осененный твоею тоскою,
Упаду я на камни твои.
Да пребуду пылинкою ныне,
Как и впредь оставться готов,
В мозаичной стоверстной картине
Твоих улиц, садов, островов.
Твоих зданий ночные коробки,
Площадей твоих черновики,
Все мосты твои, в круглые скобки
Заключившие строчку реки,-
Всё, мой город, твое окруженье,-
Нечто вроде снастей корабля,
И тебе, как монарху на сцене,
Помогает играть короля.
Я ж в толпе твоих верных придворных
Незамечен тобою брожу,
И бледнея от чувств непритворных,
Мою тихую службу служу.
"ДОЛГО КРЕПНУЛ РАСТВОР..."
Долго крепнул раствор - и окрепнул не скоро,
Но окрепнув, настолько насыщенным стал,
Что довольно крупинки - и вмиг из раствора,
Словно чудом, блестящий родится кристалл.
Так Россия столетьями мыкала горе,
Проливая соленые слезы, и пот,
И соленую кровь - и Балтийское море
Солонело все круче, все крепче - и вот,
Когда век до конца был исчерпан и прожит,
И в руке летописца сломалось перо,-
Пало этой последней крупинкой, быть может,
Толстобрюхой петровой мортиры ядро.
Стала дыбом земля, дым застлал голубое
Небо, пули скакали как бешеный град,
И подобный кристаллу, при грохоте боя
Вдруг из пены прибоя возник Петроград.
Весь открытый порывам балтийского ветра,
Весь светящийся в майской прозрачной ночи,
Он не вычерчен строгой рукой геометра
При чадящем огарке последней свечи,-
Нет! Как будто без всяких трудов и стараний
Здесь свершилось нечаянное торжество,
И одним мановеньем божественной длани
Засверкали волшебные грани его!
Лишь силой страшного давленья,
В огне, в расплаве горных масс
Произойдет преображенье
УглЯ - в сверкающий алмаз.
*
Весь этот край, глухой и нищий,
Прижатый к морю уголком,
Был новгородского кострища
Давно потухшим угольком.
И здесь, едва ли не случайно,
На перекрестке всех ветров
(Никто не знал причины тайной!)
Возник чудесный град петров.
Стрела сияющего шпица
Как молния слепила глаз.
Блистала невская столица:
Угль, обратившийся в алмаз
В огне сражений,
промышленьем
Поистине судьбы самой,
И под чудовищным давленьем
Необходимости прямой.
НОВЫЙ ВАВИЛОН
Над потрясенною Невой
Великий град вставал ребром
Как призрак грозный, роковой,
Из мрака вызванный Петром.
Кровавый варвар, грубый скиф,-
Вернул для новой жизни он
Шеститысячелетний миф,
Наследье сгинувших времен:
Авантюристов всех мастей
И мастеров со всей земли,
Сброд всей Европы, тех людей,
Что к делу, к месту подошли -
Созвал в полнощный край,- и се:
В болотах вырос лес колонн,
И Петербург во всей красе
Предстал как новый Вавилон.
Кто верил в Будду, кто в Христа,
Кто Мекке кое-как служил,
И кто не верил ни черта,-
Тянулись из последних жил.
Всем им, сбиравшимся сюда
От кандалов ли, от сохи,-
Заместо Страшного Суда
Здесь отпускаются грехи.
Швед, итальянец, иудей
Хлебали щи, хлестали квас,
И драли даровых ****ей
Французы с греками не раз;
Британцы немчуру тузить
Сходились в дымном какбаке...
И все учились говорить
На чистом русском языке.
На берег сумрачный и низкий,
В лесную глушь,- о, как он мог
Попасть сюда - сей италийский,
Сей гармонический цветок?
Петром перенесенный с юга
В печальный край снегов и вьюг,-
К а к он процвел, зажатый в угол
Меж невских и морских излук?
Но он процвел! И по Милльонной
Колоннами, за рядом ряд
Ровняя зданий легионы,
В Европу вышел на парад,
Увенчан царскою короной
И непреложен, как Устав,
Пред заграницей изумленной
Во всем, как равный брат, представ.
Как бы гранен алмазной гранью,
Строг и прекрасен без прикрас,
Он был подобран зданье к зданью,
Словно срифмованный для глаз.
Как гром среди российской спячки,
Он с моря грянул неспроста,
Петром задуманный в горячке
И - вдруг разыгранный с листа.
Античный мир, отдавший кровь Европе,
Давно бы стал - преданье, сказка, миф,
Когда бы Рим не снял с Эллады копий,
Ее наследье зримо сохранив:
Пусть реплика с шедевром не сравнима,
Но нам предстать, наверно, не могли б
Без варвара-ваятеля из Рима
Пракситель, Фидий, Скопас и Лисипп.
Санкт-Петербург...
не так ли в новом мире,
Европы дряхлой незаконный сын,
Санкт-Петербург наследовал Пальмире,
Стал продолженьем Рима и Афин.
И образ их через пласты столетий
Был явлен миру в крае вьюг и льдов -
Но более того: еще на свете
Подобных не видали городов:
Он стал над морем, целен небывало,
Он воплотил великую мечту,
Как сросток самоцветного кристалла
Все набирая блеск и красоту.
В пролетах арок - гулы арф Эола,
Морской простор в размахе площадей.
Здесь основанья русского престола,
Устои государственных идей.
Но век трещит, как скорлупа ореха,
И сыплется эпоха, как труха...
Лишь в колоннадах отдается эхо
Тяжелым слогом моего стиха.
Там, где чухонец жил несмелый,
Пугаясь каждого куста,-
Он начинался ночью белой,
Как сага с белого листа.
Он умножал свой блеск мишурный,
Стремясь скорее выйти в свет,
И подымаясь на котурны,
Тянулся за Европой вслед.
Он вырос чуть ли не ошибкой,
В болота брошеный Петром,
На почве, в полном смысле, зыбкой,-
И в переносном, и в прямом.
На этот город беззаконный
Стихии шли, осатанев:
Нептун рычал, как разъяренный
Голодный ненасытный лев,
Гроза с небес метала стрелы,
Летели бури, в рог трубя,
Нева вздувалась и ревела -
И выходила из себя,
Все ветры выли в диком хоре,
Ярились и впадали в раж...
Казалось, город смоет море,
И он исчезнет, как мираж.
Но утром солнечное око
Вновь озирало прежний вид:
Струей враждебного потока
Непоколебленный гранит,-
Хотя Нева еще металась,
Былой свободы пригубя,
И в окна сослепу толкалась,
И не могла прийти в себя.
Сей город жил в кровавой драме,
В гнилые топи между тем
Впиваясь цепкими корнями,
Неистребимыми ничем.
ВДОЛЬ ПО ПИТЕРСКОЙ
Вся Россия, как лесное сказочное государство,
Триста лет спала.
Заварил дела.
Волком рвал хребет.
Он ломал ее границы закаленными полками,
Выбивался в свет.
Стон стоял по всей России, только мало было горя
Царю вздорному.
Он метался по Европе, он скакал от Беломорья
К морю Черному.
Успокоиться не мог он (так уж писано, наверно,
Было нА родУ).
- Здесь стать городу!
В адской темени.
Да ко времени.
На простор морской
Вся Россия, птица-тройка, сломя голову несется
В д о л ь п о п и т е р с к о й.
ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРОГУЛКА
Майской ночью, ночью бледной,
Как в сбывающемся сне
Нам навстречу Всадник Медный
Звонко скачет на коне.
Привиденье майской ночи! -
Мимо, мимо - путь открыт.
В даль морскую смотрят очи,
Глуше, глуше гул копыт.
Сотворен (а не изваян)
Из тумана, мглы и тьмы,-
Вот он, города хозяин:
Лишь в гостях сегодня мы...
*
Ночь меж тем к рассвету клонит,
В небе тает месяц-чёлн.
Солнце всходит. Ветер гонит
Вниз, к заливу, стаю волн.
И безлюдной тихой ранью
Город нам на миг предстал
Как блестящий каждой гранью
Аметистовый кристалл...
*
С этой бездною морскою
Вечно спорить обречен,
С этой царственной рекою
От рожденья обручен,
Всей своей архитектурой,
Всем своим пространством,- он
Заключен миниатюрой
В арки круглый медальон...
*
Но оставим невский берег,
Цепь торжественных мостов.
Вот и двор, и чахлый скверик
С пыльной зеленью кустов.
Здесь семейственно и скромно
ПровожДает каждый день
Наша мирная Коломна
В острых крышах набекрень.
Колеров неярких, сизых,
Строем, но не без ума,
Все в балкончиках, в карнизах
Здесь поставлены дома.
К ноготкам в горшках цветочных
Вверх ползут через уступ
Гусеницы водосточных
Извивающихся труб.
Мощный гул морской столицы
Различишь едва-едва,
И в Парашиной светлице
СлЫшны звоны ПокровА.
Получив письмо от дяди,
Молодой один поэт
То и знай в окошко глядя,
Сочиняет свой ответ.
Наконец, бросает дело.
-Мочи нет, гулять хочу!...
Видно, рифма надоела
Александр Сергеичу...
*
День проходит. Вечереет.
Дальше, дальше - вновь к Неве,
Где, белея, чайка реет
В загустевшей синеве.
Небо заревом объято,
И на нем в последний раз
В золотом луче заката
Город вспыхнул и погас.
Вот уж волны колыхают
Огоньков ночных рои,
И как чайки, отдыхают
На воде глаза мои...
Он лег среди речных извилин,
одетый призрачною мглой,
к Дворцовой площади пришпилен
Адмиралтейскою иглой.
Его проспекты, точно шпаги,
со звоном скрещивались здесь.
Он был как чистый лист бумаги
открыт для будущего весь.
О Петр, великий плагиатор
заморских див, далеких стран!
Твой город, как заезжий театр
раскинул шумный балаган.
Царь варваров! Не слыша стонов
твоих актеров и актрис,
ряды раскрашеных картонов
ты выдвигал из-за кулис.
Виденья Рима, Амстердама,
Версали, полные чудес,
блистали, вставленные в раму,
под сводом северных небес.
Царь не слезал с коня.
Железо
погибель сеяло, свистя;
страна усыновила неза-
коннорожденное дитя,
усыновила против воли,
веленьем грозного царя,
устами всей кабацкой голи
подкидыша изматеря.
И сонно чавкали трясины,
и топь пускала пузыри,
и чахли тощие осины
от Петербурга до Твери.
Без дураков, без декораций
Русь с горем мыкала житье;
но Петр отнюдь не ждал оваций,-
и брал чужое, как свое.
ПЕТЕРБУРГ
Проклинаемый пращуром
Хуже всякой орды,
Он чешуйчатым ящером
Выползал из воды.
Перепончатый, жилистый,
Выходил он свет,
Оставляя извилистый
Заплывающий след.
Называли: сокровище,
Чудо-град на Неве,
То, что было - чудовищем
В сути и естестве,
Азиатскою пыткою,
Длящейся без конца,
Непосильной попыткою,
Пораженьем творца,
Чья столица заштатная -
Нищий город-урод:
Улиц голь перекатная,
Зданий каменный сброд.
Он усеян кавычками,
Состоит из цитат,
В небо шведскими спичками
Его шпицы торчат.
Благородная Греция,
Императорский Рим,
Амстердам и Венеция -
Все испошлено им.
Дико выглядят взятые
У чужих напрокат
Купола его, статуи,
Заросли колоннад.
Север мается холодом,
Воет, рыщет в нощи,
Гложет, мучимый голодом,
Переулков хрящи,
Слезы желтой жемчужиной
Выжимает из глаз
Фонарей
на утюженой,
Голой площади плац.
Ночь. Провалы оконные
Адским светом зажглись,
И каналы зловонные
Полнит тина и слизь.
Так и кажется: чуть еще -
Из подводных пещер
Он полезет как чудище,
Порожденье химер.
Верно, эта рептилия -
Тварь из младших в роду,
Что, согласно Вергилию,
Копошатся в аду.
Где мечталась идиллия,
Мнился век золотой,-
Дух неволи, насилия
Встал над Русью святой.
Нету противоядия,
Как кому ни претит.
... Вечной Ночи исчадие,-
Он утробно хрипит;
Тянет хищными жабрами
Прибалтийский туман,
Сходен с ихтиозаврами
Баснословных времЯн.
ПРИЗРАЧНЫЙ ПЕТЕРБУРГ
Сгущался сумрак, свет сочился скупо,
Нева, угрюмая, едва текла,
И матово мерцал небесный купол
Как чаша розоватого стекла.
Рядами выстроил колонны вечер,
Прокравшийся на площадь стороной,
И Петербург ушел в Неву по плечи,
Торжественною полон тишиной.
Вширь разворачиваясь, панорама
Нас вовлекала в таинство свое,
И фалды туч над узким шпилем храма
Цеплялись о златое острие.
И души всех ушедших, души-сестры,
В одеждах пепельных, влеклись туда,
Где вдалеке простерся низкий остров,
И черные заОстренные ростры
Облизывала сонная вода.
Всех, прежде живших, пепельные тени,
Бесшумные, по берегам текли,
Сходили вниз на скользкие ступени,
И мимо шли, и таяли вдали.
И чудилось...
Но желтым светом лампы
Внезапно чье-то вскрикнуло окно,
И отступило вглубь незримой рампы
То, что забылось всеми и давно.
А в старом парке обгорали клены,
И т а к, кружась, пылали их листы,
Что ночью, как от факелов зажженных,
Не наступало полной темноты.
И шум шагов, взметавших жухлый ворох,
В пустой аллее прошуршал и стих.
Туда сходились тени тех, которых
Давным-давно уж не было в живых...
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. БЕЛАЯ НОЧЬ.
Вынутый со дна морского,
Не врастая в почву корнем,-
Лишь помедлив на земле,-
В волнах воздуха ночного
Он всплывает к высям горним,
Отраженный в хрустале.
Стоит чуть глаза напрячь нам,
Чтоб освоиться с предметом
И взглянуть со стороны,-
Биржа, Крепость, Сад,- прозрачным
(Мы увидим), тайным светом
От земли отделены.
Ясный Ангел взмыл со шпиля,
Возвращаясь в сонм собратьев,-
Зданья следом поднялись.
Город вымысла и были
Вес своих камней утратив,
Весь парит, уходит ввысь.
Снова станут топи, дебри,
Ляжет вечная дремота
В диком северном краю.
Снова выступят болота,
И вернутся лоси, вепри
Вновь на родину свою.
Только Всадник, витязь чудный,
Утвердится, непреклонный,
На скале, покрытой мхом.
Не сойдет с земли исконной,
В дикой местности, безлюдной
НА шесть сотен верст кругом.
......................
......................
Я ж - умру... и если, статься,
Будет рай моя награда,
То скажу: помилуй, Бог!
О, позволь душе подняться
В парадиз святого Града,
Где я только жить и мог.
Право, рая я не стою,
Но верни мне город милый,
Юность, бестолочь, стихи.
Пусть останется со мною
Все, что не было и было,
Все проступки и грехи.
В эту милую обитель
Полетит душа в надежде,
Как к родимой стороне:
Может быть, эфирный житель,-
Я увижу тех, кто прежде
Близок был и дорог мне.
Здесь мы, канувшие в Лету,
Радостно друг друга встретим,
Свяжем порваную нить.
Право, лучше места нету
Повидаться всем столетьем,
По душам поговорить.
Тихий, умиротворенный,
Нежно любящий, любимый,
Улыбнусь я ни о чем:
Это Пушкин на Мильонной,
Проходя, задумчив, мимо,
Чуть задел меня плечом...
ПЕТЕРБУРГ ("О, ВНОВЬ ЭТОТ ГОРОД...")
О, вновь этот город, как камень в лицо.
Здесь воздух - сплошь из азота.
Шипит и сворачивается в кольцо
Змея горизонта.
Ноябрь.
Невы набухшие вены.
Граненого шпиля копье
Заржавлено.
Древняя топь постепенно
Захватывает свое.
Ноябрь.
Облезлая шуба лисья
Осеннего Летнего сада.
Людей
Не встретишь.
ДомА намело, как листья,
На паперти площадей.
Ноябрь, волчище в овечьей шкуре
Седых облаков.
В последний раз
Солнце закатывается, на город щуря
Склеротический глаз.
Ноябрь кидается во все стороны
И сразу со всех сторон,
И каркает с Петропавловки
хриплым вороном
Ангельский саксафон.
Ноябрь...
но ведь был и июнь, о боже.
Поезд, как доктор, простукивал позвонки.
Запах леса, воды -
и вот оно, море,- ложе
Отдохновенья
реки.
Светлая, чистая ночь
прозрачнее акварели.
Море и небо неразличимы... и
Солнце не тонет, поскольку сидит на мЕли
Недалеко от земли.
Взгляд сам собою плавно скользит по кругу.
Солнце недвижно,
солнце стоит на часах
В небе и в море, будто
в лицом друг к другу
Поставленных зеркалах.
Небо и море
отражены многократно
Морем и небом...
мОжет быть, это лИшь
Бабочки два крыла,
радужные их пятна...
Грезишь? Мечтаешь? Спишь?
ПриподнялИсь над песком
сосны корнями нагими.
Не шелестит, даже не дышит камыш.
Розы два лепестка,
капля росы меж ними -
Море и небо... спишь?
Камни. Пустынный пляж
на север ушел косыми
Скулами...
чтО там, дальше,- не различишь.
Раковины две створки
с жемчужиною меж ними -
Море и небо...
спишь?
Боже, ведь был и июнь...
"НЕ В УНЫЛОЙ СТЕПИ..."
Не в унылой степи,
не в болотистой топкой низине,-
На холмах, под которыми
плещет речная вода,
Над большими озерами,-
чашами, полными сини,
У широких дорог -
вот где строила Русь города.
И недаром
всей кровью с землею сроднившийся
зодчий
Мог легко эту землю
очами обнять целиком,
И просилось само -
на возлюбленной родине отчей
Колокольню поставить
последним в пейзаже штрихом.
Так порядком вещей,
ненамеренно и безотчетно
Красота возникала
как будто сама по себе.
... Время мчалось меж тем,
словно всадник с сумой переметной,
И без вЕсти пропало
в погибельной Невской губе.
В том пустынном краю,
среди топи, на плоской равнине,
Возле хмурого моря,
где Севером дышут ветра,
Затрещали стволы,
и стальной геометрией линий
Новый путь положила
жестокая воля Петра.
Дерзновенью сему
невозможно преград перечислить
В этих дебрях, где черт
себе запросто б ногу сломал.
Здесь создать красоту? -
трудно было об том и помыслить:
Ни людей, ни казны,-
и из рук вон уж плох матерьял.
Но ведь вот оно, чудо -
столица, вторая Пальмира,
Где в июне заря
день и ночь съединяет в кольцо,-
Град гранитный...
- и значит,
у зодчего и ювелира
Нет негодных камней,
если здесь результат - налицо.
"ГРОМОМ ПУШЕК..."
Громом пушек с высокого форта
(Не таинственным пением лир),-
Presto разом сорвалось в три форте
Потрясая взволнованный мир:
Средь дремучего финского бора,
Где проезжий жилья не встречал,
Властным взмахом Петра-дирижера
Град Петров, как оркестр, зазвучал,
Грозным гимном гербу и короне
Сокрушая умы и сердца,-
И жестоким накалом гармоний
Жгла железная воля творца.
Город грянул со звонницы Лавры
Дробным голосом колоколов,
И во-всю ликовали литавры
Золоченых его куполов.
И стояли пюпитры порталов,
И легли между нотных листов
Струны речек, протоков, каналов,
Клавиши и педали мостов.
....................
Было - так. Но былое развея,
Время в ужасе кинулось прочь.
Над Невой, словно крышка Стейнвея,
Опускается белая ночь,
И подобьем печального смеха
Среди вновь зарастающих дюн
Еле слышится дальнее эхо
Ослабевших и порваных струн.
КАМЕНЬ-ГОРОД
1.
Царь Питер знать не знал
расчисленных орбит,
И правил как хотел,
помимо всяких правил.
Он переворошил
московский сонный быт
И камня от него
на камне не оставил.
Настало время жить -
и камни собирать,
И строить из камней
Петрополь: камень-город.
А что бояре бздят? -
так Петр хотел плевать!
Озлился мужичок? -
еще был мало порот!
Он знал, что делал,- царь;
сей камень - в огород
Соседа-короля закинуть было -
надо.
По всей Европе Карл
гонял Петра -
но вот
Нашла коса войны
на камень Петрограда.
Повержен смелый Карл,
но это не вина
Ни воинов его,
ни дипломатов тонких,
И Швеция почти
по-прежнему сильна,-
Лишь камень-Петербург
застрял у ней в печенках.
Теперь борьбе конец.
Стихает пушек вой.
Победа за Петром.
И в деле примиренья
Стал юный Петербург
над вольною Невой
Скрижалью каменной,-
не камнем преткновенья.
К России ж, что спала
сто лет дремучим сном,
Применит государь новейшую методу:
Как липку обдерет
сперва ее;
потом
Повесит камень-град
на шею ей -
да в воду.
И миру возвестит
и орудийный гром,
И колокольный звон
церквей, соборов, храмин,
Что стольный Питер-град,
заложенный Петром,-
Совсем иной страны
краеугольный камень.
2.
Был мир Петром по швам распорот-
и весь от ужаса дрожал,
Но тот Петрополь - камень-город,-
За пазухою не держал.
Война не шахматы, не шашки.
Но пушки смолкли - и в тиши
Петр ощутил, что камень тяжкий
Свалился, наконец, с души.
О, буйство парусов и весел,
Веселье, радость жизни сей!
Царь первым камень в воду бросил,
Затем, что был не фарисей.
Петрополь, младший сын России,
Москвы и Новгорода брат!...
Но все природные стихии
Стеной пошли на Петроград.
Царь, впрочем, не робел нисколько.
- Бунтуй,- он думал,- не беда:
Лишь под лежачий камень только,
Ей-богу, не течет вода!
Ревели волны стаей злобной,
Но сокрушить старались зря
Сей камень-город: камень пробный
Державным помыслам царя.
Санкт-Петербург не сбился с галса,
Над морем высился, как риф,
И понапрасну бесновался
Стесненный городом залив.
И город перед всей Вселенной
На диво вечности седой
Сверкал, как камень драгоценный,
Промытый невскою водой!
ПЕТЕРБУРГСКИЕ СТРОФЫ (В ДУХЕ ИОСИФА БРОДСКОГО)
Дворцы, соборы и арки... но мимо,мимо.
Гремит мой город, словно пустая банка
С наклейкою с видом Рима.
Мой бедный город, ты все разбросал, растратил.
Торчат над Невой мосты твои, как ключицы.
Ты груб и злобен... иль вправду твой основатель
Сосал молоко волчицы?
Жара. Дымящий асфальт. Озноб подворотни.
За что же люблю я камни этих кварталов,
Должно быть, навек отравленный приворотным
Зельем твоих каналов?
Хвост потной очереди торчит из каждого магазина.
Нас мир боится, жалеет и шлет подарки.
Жара, злые лица, ругань, и вонь бензина,
Ограды, площади, парки.
Все это стало привычной уже картиной.
Всего нехватка: земли и неба; даваться ль диву,
Когда и зданья стоят друг за другом длинной
Очередью к заливу.
Облезлый купол таращится глазом рачьим.
Весь Питер в пуху тополином, в оконных вспышках.
Пустое лето свистит сквознячком горячим
В голодных подземных кишках.
А ведь когда-то глядел далеко и гордо,
Слал корабли свои на полюс и за экватор.
Градусник-эскалатор.
Двор шестигранный, будто большая гайка.
Пьяницы на газоне, словно у них воскресник.
В отбросах роются: голубь, старуха, чайка,
Горьковский буревестник.
Все это было,- а нынче пришла расплата.
Секундная стрелка жадно лакает время
Из блюдечка циферблата.
Прощай же, прошай. Тянусь из последних жил я.
Но ты равнодушен, и веко твое не влажно.
Прощай, прощай же. И я здесь когда-то жил.
... Но это не важно.
1991-92 г
МАШИНА ВРЕМЕНИ
Стихия сводит счеты с Ленинградом,
Ревет, беснуясь, от избытка сил,
И ветер, прорываясь Летним садом,
Огромной липы ствол переломил.
Быть может, сверстник северной столицы,-
Ствол, затрещав, простерся на траве.
Без малого три века пели птицы
В его густой зеленой голове.
Я выпилю пластинку осторожно
И годовые кольца рассмотрю.
Три века здесь спрессованы, возможно.
Их не расчислишь по календарю;
Но мы владеем нынче чудесами -
И прошлому я учиняю сыск.
Вот стронулось оно, пошло кругами:
Я на проигрыватель ставлю диск.
Унылый скрип вначале ухо режет,
Но вдруг - шаги, удары топора,
Обрывки голосов, лопаты скрежет,
И звон пилы, и гневный бас Петра.
Через пощелкиванье и шипенье -
Вой бури, грохот, волн глухой накат.
Должно быть, это звуки наводненья,
Записанные двести лет назад.
Издалека доходят,- словно эхо
Из тьмы годов, где не видать ни зги,-
Слова любви, и отголоски смеха,
И Пушкина веселые шаги;
И тут же - чей-то разговор дурацкий,
И - словно это было лишь вчера -
Картечь и крики с площади Сенатской,
А вслед идут трагические годы:
Полозья санные визжат на льду,
С тяжелым придыханьем огороды
Копают люди медленно в саду;
И свист снаряда, падающий круто,
И вой сирены, и зениток лай,
И мощный гром победного салюта,
И май ликующий, зеленый май!
И в тишине июньской белой ночи,
Когда заря гореть не устает
И только соловей молчать не хочет,-
Пластинка довершает оборот.
Что ж остается? Слабый шепот, шорох -
Неисчислимых листьев, может быть?
Или шагов людских, среди которых
Моих шагов никак не различить?
Машина времени остановилась.
Минувшее окончилось вчера...
Забылся ль я, иль это мне приснилось?
Само собою сорвалось с пера?
А вечер, что зашел ко мне проститься,
Все гуще сеет серую золу,
И Ленинград на свет окна стремится
Ночною бабочкой припасть к стеклу.
1985 г
БЕЛАЯ НОЧЬ В ПЕТЕРБУРГЕ 1992 ГОДА
Здесь Россия петровских героев
Утвердилась на почве сырой,
И шеренгами зданья построив,
Три столетья прогнала сквозь строй.
Но державные мышцы одрябли,
И рука опустилась, дрожа.
Леденеющий лик коннетабля
Покрывает болотная ржа.
Обвалились гербы и короны,
Подвортни зияют дырой,
И альтовые струны-колонны
Уж не держат задуманный строй.
Строгий шпиль с золотою гондолой
Потускнел, и не зря вечера
Три столетия мутью тяжелой
Оседали в колодце двора.
Белой ночью все окна незрячи,
И готовы пуститься в кусты,
Выгнув спину дугой по-кошачьи
Возле Летнего сада мосты.
Эту бедность не скрыть,
как ни прячьте
Нищету под замок, под засов.
Даже на Петропавловской мачте
Больше нет никаких парусов.
Ненадолго дана нам отсрочка:
Не длинней, чем июньская ночь.
И свинцового моря примочка
Все равно уж не сможет помочь.
И Невою вернее, чем Летой,
Переправимся скоро на ту
Сторону,
с неразменной монетой
ПолунОчного солнца во рту.
НА ОТКРЫТИЕ ПАМЯТНИКА ЛОМОНОСОВУ
Когда внезапно светом резким
Сверкнув, прорежет небо луч,-
Невольно поражает блеском
Синь антрацитовая туч.
Как будто магниевой вспышкой
Столица вмиг ослеплена.
Вся, с куполами, с телевышкой
Глазам рисуется она.
Всех этих зданий ряд наборный,
Все золоченые главЫ,
В изложнице гранитной -
черный
Чугун дымящейся Невы.
Над нею,- честь и гордость россов,
Ревнитель славы и добра,-
Воссев,
отважный Ломоносов
Встречает грозный взор Петра:
Тот с белой площади Сената,
Соперник богу самому,
Его приветствует, как брата,
И руку подает ему.
Два равномощные начала!
Их дух ничуть не охладел.
И днесь Россия увенчала
Судьбу их помыслов и дел.
ГОРОД (ДВА МОНУМЕНТА)
На спины низких островов,
Где залегли болота в ряске,
Ты вдруг из невских рукавов
Был вытряхнут Петром, как в сказке.
В горячке штурмов и атак,
С размахом всей его натуры
Им был задуман первый такт
Твоей бессмертной партитуры.
И, твой вычерчивая план,
Он смело в самой сердцевине
Нанес, как будто нотный стан,
Сеть василеостровских линий,
Где из камней, что мужиком
Навезены в кривой телеге,
Вставал мираж твоих хором,
Твоих Кунсткамер и Коллегий.
Так, среди хлюпающей тьмы,
На спинах и костях холопей,
Страшнее мора и чумы,
Ты вырастал из черных топей.
Здесь, парусам устроив смотр,
В лесах и хлябях гатя тропы,
Он замышлял, великий Петр,
К Чухне привить ростки Европы.
И бились снежные ветра,
Как мухи,
в паутине улиц,
Где с гневной волею Петра
Однажды вымечтан Петром
В чаду горячечных бессонниц,
Ты рос - и ставил жизнь ребром,
И рвал колокола со звонниц.
И, злясь, уж не могла пурга
Занесть куртины, кровли, шпицы.
Так, с кровью, в эти берега
Врастали русские границы.
Да: так ветвятся дерева.
Так почкой
нового побега
От киевских стволов -
Москва
Вдруг появилась из-под снега;
И за веками шли века,
Распахивая ширь пространства,
И до краев материка
Раскидывался куст славянства,
И этот город, наконец,
Возник у вод, в гнилом тумане,
И заблистал над ним венец
Из звезд и северных сияний.
Мой город, мой любимый!
Ты,
Как некой силой центробежной,-
Веленьем жизни и мечты
Был вброшен в этот край прибрежный.
О, кто тебя оркестровал?
В твоей гармонии певучей
Дух творчества торжествовал:
Здесь исключался только случай.
И годы шли...
Ты как колосс
Стоял, завороженный бездной,
И вширь и ввысь упорно рос,
Чугунный, каменный, железный.
О, ты на роскошь не был скуп.
Но годы шли,- и то и дело
ЧирьИ фабричных черных труб
Твое живое рвали тело.
Теперь, в коловращеньи толп,
Ты был словно машина слажен,
И на Александрийский столп
Как маховик на ось, насажен.
Но, разрастаясь вширь и ввысь,
Блестя на раутах и балах,
Ты между тем людскую слизь
Копил в подпольях и подвалах.
Во здравье русского царя
Молебнами гремел Исаакий,
И в зыби невских вод заря
Дробила облик твой двоякий.
Ты праздновал,- а между тем
Подспудная глухая сила,
Все умножаясь, в темноте
Уже бурлила и бродила.
Твои ночлежки, конуры,
Твой нищий сброд мильоннолобый
Еще молчали до поры,-
Но черной наливались злобой.
К а к страшен ты по грудь в воде,
Когда, твою развеяв скуку,
Взойдя на паперть площадей
Нева, что нищий, тянет руку,-
Т а к был ты страшен в дни, когда
Вся чернь вдруг хлынула впервые,
Вскипев, как невская вода,
На площади и мостовые.
В чреватой бурей тишине
Был воздух залпами распорот.
Ты вздрагивал,-
стена к стене
Загромоздивший землю город.
И уши резал визг свинца,
И снег бурел, от крови талый,
И в стекла Зимнего дворца
Заря кидала отблеск алый.
Но будет скоро невских вод
Простор
октябрьским шквалом вспенен,
И ветер над толпой взовьет
Неслыханное имя: Л е н и н.
И стекла всех дворцовых зал
Зайдутся в страхе дрожью мелкой,
Когда с "Авроры" грянет залп
И эхо загудит над Стрелкой.
......................
Здесь, где у волн легла гора,
Обколотая грубо с торца,
Над коей реет длань Петра,-
Зиждителя и чудотворца,-
Здесь, над хребтом броневика,
В толпе, где лица темень стерла,-
Взлетела Ленина рука,
Чтобы страну схватить за горло.
Наследник марксовых идей,
Теорий пламенный фанатик,
Он счастье будущих людей
Высчитывал, как математик.
И не хотел понять того,
Что кровь, пролитая обильно,
Даст злые всходы,
что насильно
Не осчастливишь никого.
1977, 1990 г
ПЕТЕРБУРГ-92 В МАНЕРЕ ИОСИФА БРОДСКОГО
Хмурый ноябрь из тучи капает вам за ворот,
дождь довольно бестактно сыплет свои синкопы.
Клейкое варево сумерек так заливает город
в богом забытом медвежьем углу Европы,
что уж не отличаешь с детства знакомый двор от
лисьей норы, берлоги, от пещеры Циклопа.
Выводи, Одиссей, укрой, привяжи под брюхо
облаков - нас, глупых пленников Полифема.
О Петербург зловещий, ты для ума и духа,
сердца, зрения, слуха - варварская поэма.
Может быть, потому так беспечно летает муха,
что ей совсем неведома эвклидова теорема,
нет, кажется, аксиома насчет параллельных линий.
который потом закончится: площадью ли, пустыней;
Петр слезает с коня, и коротает век там
с бедным Евгеньем; валяя набережные в тине,
Нева из себя выходит, не считаясь с субъектом,
вышел к реке, шатаясь от ветра, от алкоголя,
и скозь пелену дождя, порою снежную крупку,
шпиль петропавловский видит подобием Sea-бемоля,
и вдруг ему этот город напоминает губку,
брошенную на берег и втягивающую море,
всю эту грязь, и пену, с солью и йодом вкупе;
соли хрустят в суставах улиц, когда-то стройных.
Камень, взятый в квадрате, даже, точнее, в кубе,-
переживший величье, ныне воду толкущий в ступе,
следит за полетом чайки, напоминающей, кстати,
она влетает во двор, крича на манер дитяти,
и гнилье извлекает из бачка на помойке.
КОЛОМНА
Бродит осень по улочкам старой Коломны,
По пути заходя в каждый дворик укромный.
Погружаются медленно крыши, карнизы
В светло-серую мглу, в сумрак пепельно-сизый.
В одночасье написанный охрою влажной,
Дремлет в скверике особнячок двухэтажный.
Может быть, как-нибудь, перейдя через мостик,
Одинокий октябрь зайдет к нему в гости.
И хозяин опустит тяжелые шторы.
Потекут стариковские их разговоры,
Речи странные, плохо понятные людям.
Мы подслушивать их, прерывать их не будем.
Побродив в лабиринте старинных кварталов,
Лучше выйдем к решеткам заросших каналов.
В этот вечер на глади их темно-лиловой
Осень выступит пятнами сыпи кленовой.
Нам почудится: в воду вошли по колени
Фонари, что зажгли огоньки в отдаленьи.
Мы увидим: аркады Никольского рынка
Раскрываются, словно ночная кувшинка.
Мы услышим далекий, как голос былого,
Перезвон колокольни Николы Морского.
Мы с тобой навестим каждый дворик укромный,
До рассвета бродя молчаливой Коломной.
НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ
Шаги по снегу... полутьма...
Деревьев черные огарки...
Легла - и хочет спать зима
Во весь зевок огромной арки.
В ее просвете, между звезд
Луна, забывшись, долго стынет,
И тенью Поцелуев мост
В изгибе Мойки половинит.
Ночь ОтполировАв, в конце
Январь густою амальгамой
Ее покрыл, и снял фацет,
И аркой окаймил, как рамой.
Но в марте уползет метель,
Роняя клочья белой шерсти,
И на сустав реки апрель
Наденет арку, словно перстень.
И май, шумя над головой,
Задаст наивные вопросы,
Позеленит кусты листвой,
Травой забрызгает откосы;
И лето, выронив ключи,
Войдет в открытые ворота
Калить на солнце кирпичи
Старинных складов Деламотта.
ПЕТЕРБУРГСКИЕ АРКИ
Бесконечные каналы,
Гладь и трепет хладных вод,
Арок дивные овалы
Над проемами ворот.
Писаные без помарок
Лики солнца и луны
День и ночь в объятья арок
Бережно заключены.
Полотно живой картины
Не застынет даже в штиль,
И блестит из-за куртины
Чуть качающийся шпиль.
В губы сводов округленных
Ветру дышится легко,
И ночным шагам влюбленных
Эхо долго вторит "оо-о..."
И былое с ними бродит
В белом сумраке ночей,
И аркадами уходит
В сон аркадии своей.
АЛЕКСАНДРОВСКАЯ КОЛОННА
1.
Буонапартовы солдаты
Державы брали, как призы,
И над Невой неслись раскаты
Мир потрясающей грозы.
Вдруг небо, треснув, раскололось,
И развалилось на куски,
И грянул гром, как Божий голос,
Над ширью северной реки.
И в гласе том такая сила
Боговеления была,
Что каменным столпом застыла
С небес упавшая стрела.
И сердце площади Дворцовой,
Казалось, пронизав насквозь,
Он встал, означив полюс новый
И новую земную ось.
Российский штык для вящей славы
К его подножью мир поверг,
И над Невою величавой
Блистал небесных звезд фейрверк.
2.
Растрелли, зодчий, сын гармонии!
Бог осенял чело творца,
Когда он сочинял симфонии
Фасадов Зимнего дворца.
В своем излюбленнейшем роде, и
Со всей присущей страстью, он
Карнизов дивные мелодии
Венчал аккордами колонн.
Восстав на память дела бранного,-
Россию, Господи, храни,-
Была колонна Монферранова
Колоннам Зимнего сродни.
На них смотрела сверху вниз она,
Двоюродная их сестра,
Как в раму, в арку Штаба вписана
Тончайшим росчерком пера.
С тех пор, как раму создал Росси ей,-
Лицом столицы стал ампир,
И низко пред Великороссией
Склонялся изумленный мир:
Санкт-Петербург лежал отлогостью,
Классичней Рима самого,
И дивный столп своею строгостью
Был воплощением его.
Где прежде топь, ночами чавкая,
Спала,
и цвел болотный мох,-
Колонна
каменной булавкою
Стоит,
скрепив пласты эпох.
3.
... Все шли, за собою не зная вины,
Тем слякотным утром январским;
Шли улицами - от стены до стены,
И с Нарвской, и с Выборгской шли стороны,
Шли молча, шли, массой своей стеснены,
С иконами, с образом царским.
И остановилась, качаясь, толпа,
Завидев во мраке белесом
Шеренги недвижных солдат у столпа,
Что держится собственным весом.
Приклад тяжело упирался в плечо.
И ужас прошел по Дворцовой.
"Пали!" - и ударил в людей горячо
Град огненный, черный, свинцовый.
Столицу застлала кровавая мгла,
Как занавесь жуткой мистерии.
... И хлынули вспять, оставляя тела
У гордых подмостков Империи.
И чудилось им, что с эпохи
шутих
И казней
Петра-громовержца,
Империя отяготела на них -
И собственной тяжестью держится.
4.
Все было решено уже заране:
царь Александр уехал в Таганрог.
Он был еще не стар, но после бани
вдруг простудился, заболел и слег.
И кончился. С депешею в конверте,
гонец бессонный не щадил коней.
... Но темный слух об этой странной смерти
сквозь времена дошел до наших дней.
Что будто он, постриженный в монахи,
отрекся от короны и семьи,
и весь свой век в безвестности, во прахе
потом грехи замаливал свои.
Лишь смутную легенду сохранила
молва; а правда? - правду угадай.
Но если все же так оно и было,-
об этом знал, конечно, Николай.
Недаром на вершине сей колонны,
что он велел воздвигнуть близ дворца,
поставлен ангел с головой склоненной,
с чертами столь знакомого лица.
В его фигуре явлена не сила,
не воина, не полководца жест,-
нет, столпника она изобразила,
несущего, склонив главу, свой крест;
смиренника, принявшего страданье,
как избавленья, жаждущего мук.
Неужто право старое преданье?
- Нет,- говорит история. Но вдруг?..
Пошли тогда Господь ему терпенье
стоять безмолвно на виду у всех
неузнанным, чтоб обрести спасенье
и замолить незамолимый грех.
2000 г.
НИКОЛЬСКАЯ ЦЕРКОВЬ
Глава ко главе, вся лепная и яркая,
На солнце сияя,-
не храм богомольный,-
Стоит она, словно семейство боярское,
Что вышло на улицу в праздник престольный.
Парчою богатою,
прежде не виданной,
Лазоревой цветом,-
красуясь, оделась,
И лишь колокольня невестой на выданье
К воде подошла - и навек загляделась...
ПЕТРОВСКОЕ БАРОККО
... Есть где развернуться тут!
И недаром гнул Трезиний
Завитки тугих волют
Из горизонтальных линий.
Здесь даны уже Невой
Были первые намеки:
Разбегались по кривой
Рукава ее, протоки.
Младших вод ее семья,
Охватив дугою сушу,-
Плавно изгибались Мья,
И Фонтанка, и Криуша.
Посреди скупой земли
В дебри, в топи непролазной
Вены русел пролегли
Сетью веерообразной.
Так, при море став ногой,
На волну сощурив око,
Начал Петр - не кто другой -
Век российского барокко.
"ГОРОД УМИРАЕТ..."
Город умирает год от году.
В нем былое теплится едва.
И вконец отравленную воду
Катит, будто нехотя, Нева.
Уступая место разоренью,
Непреклонный
угасает дух.
Красота отказывает зренью.
Хрип предсмертный ужасает слух.
Здесь эпоха выпала в осадок,
И не знаешь, как и чем помочь.
Но приходит вечер,
и упадок
Скрадывает призрачная ночь.
Тих мой город этой ночью белой.
В светлой дымке млечного стекла
Над адмиралтейской каравеллой
Парусами реют купола.
Как виденье века золотого,
Он сейчас прекрасен -
и, чиста,
На мгновенье воскресает снова
Прошлого о будущем мечта.
Но приходит день, дрожа от гуда,
Блещет солнце, призраки гоня,
И мираж, оплаканное чудо
Исчезает в резком свете дня.
1991 г
ПЕРИФРАЗ
... Тихо, знай себе, жили,
Где пришлось им родиться:
Ели, спали, ловили
Рыбку в мутной водице;
Ни ремесел не знали,
Ни наук, ни торговли.
В феврале обдирали
Камышовые кровли
На прокорм животинки
(Кости, крытые кожей),
Да топтали тропинки
Лишь до ямы отхожей.
Так оно бы и длилось,
Как тянулось от веку,
Кабы здесь не случилось
Проезжать человеку,
Получившему имя
В память ключника рая.
Он зубищами злыми
Скрежетал, озирая
Море в льдистых торосах,
В берег вмерзшую реку...
Нет, турус на колесах
Этому человеку
Разводить не пристало.
Он подумал:
- а что же,
Здесь начнем все сначала,
Нам бояться негоже.
Дорогого соседа
Карла с рыцарской сворой
Так попросим отседа,
Что забудут не скоро!
Где прогнило - порвется,
Чем прорехи ни штопай!
Так что будем, сдается,
Через море с Европой
Знаться мы...
усмехнулся,
И вскочил на кобылу,
И погнал - и вернулся,
Как задумано было.
Не сказавши спасиба,
Повалило столетье
Косяком, точно рыба
Сквозь дырявые сети.
Где когда-то чухонец
Жил в чащобах дремотных,-
Город снов и бессонниц
В испареньях болотных
Встал гряда за грядою,
И одевшись гранитом,
Поднялся над водою
Каменным монолитом,
Драгоценным кристаллом
Засверкал горделиво,
Отраженный зерцалом
Голубого залива.
И над городом новым,
Им на царство венчАнным
Мыслью, делом и словом,-
Бронзовым истуканом
Сам отец-основатель
Утвердился, державный...
Знаменитый писатель
О трагедии давней
Потопления града
До рассветного часа
Размышлял...
лишь лампада
Перед образом Спаса
Теплилась...
над Невою,
Над водой беспокойной,
Над струею живою,-
Город строгий и стройный,-
Перл в оправе чугунной,-
Весь светился, объятый
Ночью светлой, безлунной;
И как парус измятый
Облако, тихо тая,
В белом небе парило...
Солнце, смело блистая,
Вышло,- и озарило
Золотую занозу
Шестигранного шпиля.
Но казалось, угрозу
Навсегда затаили
Петр - спящий Везувий
В сердце новой столицы,
И две молнии в клюве
Геральдической птицы.
"УНЫЛЫЙ КРАЙ..."
Унылый край. Здесь море не роптало,
землей пустынной смятое с боков.
Угрюмый край, где сроду не бывало
молочных рек, кисельных берегов,
коль не считать того, что берег топкий
под сапогами хлюпал киселем,
когда царь Петр через бурелом,
где ни дороги не было, ни тропки,
на Север пробивался напролом,-
убогий край!
Нарушен твой дремотный
дух прозябанья, твой извечный сон,
едва по жиже шлепая болотной
сюда пришел, здесь водворился он.
Зачем? Бог весть. СпросИте - не ответит.
Лишь крепким кнастером пыхнёт с губы.
Не Бог, а черт, наверно, шельму метит,-
и это был, как видно, перст судьбы.
Баклан, летя путем своим привычным,
внезапно взмыл - и повернул назад,
пространство оглашая криком зычным;
он с высоты заметил: новый град
лежит на простыне равнины плоской
у моря, сушей смятого с боков,
и тянет петропавловскою соской
густое млеко низких облаков.
Над Троицкой виднелся колокольней
широкий крест - его нательный крест.
Крик изумленья дикой птицы вольной,
подхвачен ветром, полетел на Вест.
А ветр свистел, с волны снимая стружку,
и брызгал пеною царю в лицо,
пока он летуна ловил на мушку,
в слепое небо вскинув ружьецо.
ИЗ ЛАХТЫ
Запах тины и гнили,
остов брошенной яхты.
Волны бурые в мыле
месят хлёбово Лахты.
И вдали над водою,
словно вытиснен в коже,
встал угрюмой грядою
ни на что не похожий
город, весь в паутине
ливня, в мелкой штриховке
перепутанных линий -
на зазубренной бровке
побережья (откуда
только взялся?), и масса
его кажется грудой
каменистого мяса.
Туч осенняя стая,
и, считай, посторонних
никого, не считая
общежитий вороньих.
Говорят, что, мол, ворон
может жить по три века.
Может, жив до сих пор он,
видевший человека,
что своими руками
среди гнили и тины
положил первый камень
в основанье куртины,
бастиона и храма,
чей едва различимый
шпиц, торчащий упрямо
среди камня и дыма,
вдруг блеснет на закате,
как над морем зарница,-
может, жив он?...
да кстати -
уж не эта ли птица?
Что-то крикнул картавый.
До чего же он чёрен!
Не орел двОеглавый,
нет,- уместнее ворон
на гербе государства,
где... (подробнее надо ль?)... -
ворон, полный коварства,
черный, любящий падаль..
Луч прорвал на мгновенье,
точно линию фронта,
тучу.
Резкою тенью
по черте горизонта
обозначился город,
обреченный Авроре,
заложивший за ворот
мелководное море.
В нем - двуликом, двояком,
вышедшем из тумана,
в нем, возросшем под знаком
страха змия и врана,
в нем - двояком, двуликом -
не живется, не спится,
внемля яростным крикам
геральдической птицы.
НА СЕВЕРЕ ДИКОМ
Скрежет и визг. Кто там ревет слаще не надо?
Полдень. Июнь. Слух тебе рвет свист земснаряда.
Ихтиозавр, вниз по реке с воем ползущий,
может, он видит там, вдалеке, райские кущи?
Вряд ли. Забыл он, ч т о он забыл, выйдя из рая,
мусором, тиной жабры забил, воду вбирая.
Впрочем, пыхти, к морю спеша, к влажному лону,
может и впрямь вдруг из ковша вынешь корону.
Бывший царь-град (в этой связи многое пето)...
В мусоре, в тине, в хламе, в грязи - здесь она где-то.
Здесь, закусив злую губу, вымолвил слово
словно подкову.
Так отступился рок или век, с сильным не споря.
Шпиц петропавловский волны рассЕк, выйдя из моря
стержнем земной крепкой оси;
и не без толку
ангел златой вроде осы сел на иголку.
Бди, небожитель, зорко следи цель из-под века,
не оставляй нас посереди мрака и млека.
Волн суетливых мелкая шваль, пена, буруны...
Ты с высоты видишь ли даль южной лагуны?
Что встрепенулся? Скажешь, пора? Слышишь - челеста.
Это она - то ли сестра, то ли невеста.
Ей незнакомы вьюга и лед, буря и стужа.
Но размечталась, жаждет и ждет северна мужа.
Чаши ее полных лагун дрожью объяты.
Кличет: Тритоны, Нерей, Нептун, будьте мне сваты.
Рад услужить деве Нерей, рад подольститься.
Вихря скорей цепью морей к Северу мчится.
Вмиг обернулся, из-под полы воды вздымает,
рыщет, трубит, к небу валы мечет, бросает.
Вывести в море, вынести в мир, к ней, к итальянке.
Плещет Нева, бьет через край, вся - треволненье.
Этот порыв не принимай за наводненье,
к ней поспеши, не опечаль любящей жарко,
ну же, плыви, Питер, причаль возле Сан Марко.
Ломит суставы ста якорей, сносит причалы,
чтоб устье с устьем слИлись скорей реки, каналы.
Вот мой родной Крюков канал. Он возле школы,
где я учился, мне покачал грифом гондолы.
Возчик - Харон. Ищет весло ноту в клавире,
Чтоб нас теченьем тихо несло к Понте Соспири.
... И БЫЛО ТАК
... И было так, что город на Неве, и
Т.д. - настиг Петра в бредовых снах,
Когда упившись сладкой романеи,
Царь заблудился в финских трех соснах.
Здесь недовольно озирало солнце
Сухой тростник прибрежной полосы,
Балтийских туч шинельное суконце
И воду цвета вытертой джинсЫ.
Здесь Петр воздвиг свой город величавый,
Свою столицу, храм своей мечты,
Хоть отдавался гром всемирной славы
Заметным эхом фальши и туфты:
В краю, где из болот торчали скалы,
Где невод свой сушил угрюмый финн -
Возникли амстердамские каналы
И колоннады Рима и Афин.
Но все ж под чужеродною корою
Дух творческий не раз торжествовал,
И вышло так, что копия порою
Превосходила сам оригинал.
Нева вдается скулами косыми
В морской залив, и плещет. Быть беде.
Нептун рычит, и вилами своими,-
Трезубцем то-есть,- пишет по воде.
Вода бежит, не сохраняя следа,
Одна волна спешит другой вослед,
И город, что возник в порядке бреда,
Какой-то странный излучает свет.
Живая плоть его окаменела,
Но он покамест Ангелом храним.
... Ночь белая, белей муки и мела,
Дрожит над ним - и ворожит над ним.
ОСЕНЬ В ГОРОДЕ. ДОЖДЬ...
Осень в городе. Дождь.
Ночь идет. Нет, стоит:
В лужах хлюпая шинами
редкого грузовика.
Тянет ветром с Невы,
раз за разом обмакивая
Ночь осенняя все же
идет моему Петрограду.
Он застыл на углу,
под слепым фонарем.
Дождь-флейтист на трубе
что не смог бы и Бах написать,
да и музыку ночи вообще
если и разберем -
Осень - время твое, Петербург,
и безвременье тоже.
Это недоразуменье,
что ты был заложен весной
государем всея.
Дрожью влажной своей,
на удары копыт,
проскользнув стороной,
отвечает змея.
И фигуры богинь и богов,
муз, чудовищ, зверей
(сколько их на карнизах и в нишах -
сочти их, попробуй,
сколько на пьедесталах...) -
они
суть фигуры невиданных шахмат,
ввезенные из-за морей
для единственной партии,
игранной нами с Европой
в оны дни,
Петербург, на холодных
проспектах твоих,
на пустынных твоих
площадях,
превзошедших Сахару.
Видно, город не зря
вычерчен при коптящих свечах
и разбит
по перпЕндикулЯру.
Впрочем, время просрочено.
Стрелка на башне стоит
неподвижно, как спрятавший голову
страус.
только дождь, как глухой музыкант,
Так и будет всегда:
ночь, и город, и осень навзрыд:
просто, вечность обходится
без утомительных пауз
и ненужных длиннот.