АРИФМЕТИКА
Борису К., однокласснику
Этот день, он мне помнится, Боря,
и теперь, через тысячу лет.
... Мы, робея, вошли. В коридоре
так сверкал навощенный паркет!
Ты боялся, я тоже боялся,
и любой был в толпе одинок,
и не понял никто, что раздался
в жизни каждого - первый звонок.
Нас чему-то и как-то учили,
объясняли, что значит р а в н о,
а потом мы задачник открыли
и узнали, чтО было "дано".
Арифметика, чудо-наука!
Счет, цифирьки, и прочая муть.
Вот реши, постарайся! А ну-ка,
может, просто в ответ заглянуть?
Может, эту оставить задачу,
взять другую, себе по плечу,
и придумав ответ наудачу,
сдать тетрадь Алексей Ильичу?
В то, что счастью нельзя научиться,
мы не верили, к счастью, пока;
мы не знали, сколь долго случится
нам трубить от звонка до звонка;
что нам жизнь и помарки невольной
не простит (да и разве должна?);
что, быть может, работы контрольной
не зачтет нам ни разу она.
Жизнь давала - брала - отнимала,
вовлекала то в спор, то в союз,
и всегда своевольно меняла
плюс на минус и минус на плюс.
Иллюзорна свобода решенья,
но ответ нас устроит любой.
Что деленье важней умноженья,
не сказали нам в школе с тобой.
Время, скромной довольствуясь данью,
прибирает и нас заодно,
и поскольку всегда к вычитанью,
не к сложению, склонно оно,-
нам однажды становится ясно:
нет пути нам, куда ни иди.
Жизнь прекрасна лишь тем, что напрасна,
что всегда у ней все впереди,-
кроме нас. И пугаться не стоит,
если правда выходит на свет:
нас любое решенье устроит,
ибо всякий не верен ответ.
Примиримся ж. Пусть будет отраден
нас к земле пригибающий груз,
как облитых слезой виноградин
кисло-терпкий, но сладостный вкус.
2005
В ГОРОДЕ Х...(*)
L.A.
Уселся в автобус - и в ус, брат, не дуй!
Ловца впечатлений мгновенных,-
он ждет тебя, город по имени Х...,
затерянный где-то в Арденнах.
Куда ты собрался? В какие края?
На что ты решился, ей-Богу?
На карте не сыщешь, поди, ни Х...,
а вот ведь пустился в дорогу!
В автобусе тихо, тепло как в раю,
и вдруг, устремляясь с откоса,
шоссе виражом вылетает к Х...,
и - тпруу... отдыхайте, колеса.
И - все на экскурсию! Эй, не балуй,
не думай бродить, брат, без цели:
нельзя допустить, чтобы в городе Х...
вы что-нибудь не осмотрели.
Любой, побывавший однажды в Х...,
потом будет этим гордиться.
Ни баксов, ни евров, ни прочих у.е.
на это жалеть не годится.
Пусть Х... наш, положим, Париж не затмит,
но, как драгоценностью редкой,
он славен собором; а тот знаменит
девятиметровой розеткой.
Девятиметровой! Не видеть нельзя
размеров ее оХ...х.
... Там плющ, по камням век за веком ползя,
расплющивается на стенах;
там стены (почтенной весьма толщины,
особенно с фронта и с фланцев),
хранят еще память о днях старины,
об ордене цисторианцев;
а там, в той пещере, что рядом с Х...,
висят сталактиты на сводах,-
и мрачные своды играют огнем,
а тот - отражается в водах
подземной реки; там в текучей струе
скользит ваш кораблик по речке.
Какие красоты, однако ж, в Х...,
в округе какие местечки!
Все это не сможет пройти без следа,
и после настанет минута,
когда вы вздохнете, вы скажете: да!,
вы вспомните: Х... - это круто!
Вы взмоете: Х... - это полный улет,
нечаянный праздник, фиеста,
и тот, кто туда вас однажды пошлет -
пошлет вас в прекрасное место!
.......................
(*) Х - Huy: городок в бельгийских Арденнах
ИЗ ЭДУАРДА МЁРИКЕ
EDUARD MOERIKE: Auf einer Wanderung
In ein freundliches Staedtchen tret ich ein,
In den Strassen liegt roten Abendschein.
Aus einem offnen Fenster eben,
Ueber den reichsten Blumenflor
Hinweg, hoert man Goldglockentoene schweben,
Und eine Stimme scheint ein Nachtigallenchor,
Dass die Blueten beben,
Dass die Luefte leben,
Dass in hoeherem Rot die Rosen leuchten vor.
Lang hielt ich staunen, lustbeklommen.
Wie ich hinaus vors Tor gekommen,
Ich weiss es wahrlich selber nicht.
Ach hier, wie liegt die Welt so licht!
Der Himmel wogt in purpurnem Gewuehle,
Rueckwaerts die Stadt in goldnem Rauch;
Wie rauscht der Erlenbach,
wie rauscht im Grund die Muehle!
Ich bin wie trunken, irrgefuehrt-
O Muse, du hast mein Herz beruehrt
Mit einem Liebeshauch!
ЭДУАРД МЁРИКЕ. ОДНАЖДЫ В ПУТИ
Я в приветливый город забрел наугад,
Там на улицах красный лежал закат.
Из окошка открытого, через двор,
Над цветочным ковром воспаряя ввысь,
Золотых колокольчиков звуки неслись,
И пел голос, как соловьиный хор,
Пел, что дышит ветер,
Что дрожат соцветья,
Что алеют розы - нынче, как с давних пор.
Так ждал я, встревоженный отчего-то.
К а к вышел за город, за ворота,
По правде я сам не припомню, нет.
Здесь мир сияет, повсюду свет!
Здесь в небе пурпурного пламени трепет,
Над городом встал золотистый дым;
О лепет ручья под ольхой,
о мельницы тихий лепет!
И я как пьян, потерян, стою -
Ты, Муза, ты тронула душу мою
Любовным вздохом твоим!
2005
13.01.2006
Словно струйка дыма -
была? не была? -
жизнь проходит мимо.
Вот... прошла.
Скажешь, не бывает
дым без огня?
Скажешь, Бог знает
про меня?
Сердце в ключицу ли -
никак не пойму -
стучит? Стучится ли
туда, к Нему?
Звезда-попутчица,
убавь свет.
Вдруг получится:
Его - ...?
КРЫМ КОГДА-ТО
Рассветный час, по склонам сонно
рассеивающийся дым.
Мы, взявшись за руки, со склона
подобно бабочкам летим.
А под горою море плещет,
приветственно встречая нас,
и в бирюзовой бухте блещет
кристалл волны, слезящей глаз.
Вода, прильнувшая к Тавриде,
щекочет нежным языком
пологий пляж, обломки мидий,
песок, горячий босиком.
Смотри, вот ракушка: визитка,
что бросил на песке отлив.
Как виноградная улитка,
сентябрьский день нетороплив.
Улыбка, локон непослушный,
мускатный привкус, терпкий мед,
двух легких бабочек воздушный
неуправляемый полет...
ВЕРБЛЮД
В старинном Александровском саду,
как помнится, высаживали розы.
Их было разных несколько сортов.
За неименьем лучшего, бывало,
я ими любовался. Всё теперь
заброшено; но древние дубы
все так же зеленеют. На аллеях
всё те же разнородные скульптуры
вы встретите. Вот мощный Геркулес,
весь в шишках мышц, накачанный, стоит,-
аттический усталый Шварценнегер,-
от подвигов желая отдохнуть,
на палицу всем телом опираясь.
Вот Лермонтова бюст (где было место,
там, верно, и поставили); а вот
известный путешественник Пржевальский,
и с ним его оседланный верблюд.
Зачем он здесь, вблизи Адмиралтейства,
где некогда спускали корабли
на воды невские?
Хотя,... хотя
ведь и верблюд - корабль: корабль пустыни.
И он забрел сюда, как бы в оазис
прохладной зелени среди камней
и зноя летней питерской Сахары.
Журчит фонтан, и блещет, как мираж,
Адмиралтейский шпиль.
Стоптав копыта,
зверь отдохнуть прилег...
И я, старик,
усевшись на облупленной скамье
и, сгорбившись, покуривая "Camel",-
я на него смотрю, и мыслю так:
как может выглядеть верблюжья старость?
Слабеют ноги, мутные глаза
путь впереди не различают больше,
в ушах стоит однообразный шум,
как будто постоянно дует ветер,
несущий пыль пустыни и песок.
Не радуют любимые колючки,
моча теряет резкий острый запах
еще недавно грозного самца,
шерсть по бокам свалялась и свисает
косматыми клоками. Сильный горб,
которым так гордился он, бывало,
совсем опал и сплющился теперь,
и стонет под поклажею прямая,
уродливая голая спина.
Он прелестей верблюдиц молодых
не замечает, и слюны осталось,
чтоб, пожевав отвислою губою,
чуть слышно прохрипеть: "а, наплевать".
Однажды на привале ляжет он,
и более подняться не захочет,
когда свой путь продолжит караван.
И вот, глядишь, уже белеют кости.
Да, так-то, друг.
Но мне пора, прощай.
К тебе я, верно, больше не приду.
Настал мой час в дорогу собираться,
ведущую к далеким миражам...
2005
"ДОМ ПУСТ..."
дом
пуст
в нем
грусть
спит сад
шуршат
едва
едва
листва
трава
куст густ
в нем хруст
там еж
иль уж
не раз-
берешь
ночь тушь
налью ж
нальешь
и пьешь
НА ТЕМУ ФРЭНКА СИНАТРЫ
Обидчив, робок, я тихой сапой
жил незаметно у мамы с папой,
и путь мой - самый обычный путь.
Старался, в общем-то, неудобства
не причинять никому, но жлобства,
увы, я не был лишен отнюдь.
Я в ближних близких себе не видел,
я тоже много кого обидел,
я был порою свиньей свинья:
коль не со зла, так по глупой дури,
иль из упрямства, хотя, в натуре,
и не был здесь исключеньем я.
Всегда держась от людей в сторонке,
я прятал голову, как в воронке
спасенья ищет солдат в бою,
и моя хата торчала с краю;
вот почему я совсем не знаю,
на что растратил я жизнь мою.
Сутул, спокоен, слегка печален
стою теперь у ее развалин,
ищу хоть грошик в ее золе,
и стрелка уровня адреналина,
какую имеет любой мужчина,
висит, практически, на нуле.
Финал, бесспорно, закономерен.
Исправить что-либо шанс потерян,
поскольку времени больше нет,
иль слишком мало. Ну что же, что же,
помянем, граждане, имя божье,
и рот закроем... Тушите свет.
2006
МОТЫЛЕК
Потянул холодок...
...
Куда ж ему деться?-
вот ко мне мотылек
и влетел погреться.
Улица темна.
Стою у окна я.
На небе луна
Большая такая.
Ветер. Сентябрь.
Тревожные вести.
Я тоже не храбр,
Нам лучше вместе
держаться. Ты
не бойся, крошка,
садись в цветы.
Прикрыть окошко?
Висит лунный дым
На кронах парка.
Здесь нам двоим
От лампочки жарко:
Словно веет весной,-
ведь да? похоже?
Живи со мной,
созданье божье.
Одному тяжело.
Ну что ж, не хочешь?
Бьешься рыльцем в стекло,
Гудишь, хлопочешь.
Не сердись, брат, прости,
иди на волю,
куда знаешь, лети,
к реке ли, к полю.
Передай мой привет
Петру и Павлу.
Прощай же. А свет
Я на ночь оставлю:
Если сделаешь круг,
пожелаешь вернуться,
чтобы нам с тобой вдруг
не разминуться.
2006
НА ЯЗЫКЕ ДОЖДЯ
Плеск и шелест падающей воды.
Ночь вылизывает языком дождя
мою боль, мои раны, мои следы,
мою жизнь мгновение погодя.
Дождь шумит в листве, в молодой траве,
не нуждаясь в слове, помимо нот,
состоя на две из воды, на две
четверти - из немоты длиннот.
Дождь шумит, как тысячу лет назад,
то бубня, то на скользкой губе гудя.
Если что и осталось еще сказать,
то - прощай: на языке дождя.
2006
Я: AM ENDE
Отчего-то последняя буква всегда норовит быть первой.
Ай-йЯ-Яй! кричат, если больно, или гордясь уловом.
Но любая карта бьется козЫрной червой,
и горластое Я больше схоже с ослиным ревом.
Ах к чему столько шуму, вся эта пивная пена,
ордена, мильоны, успехи, павлиньи перья,
если тут же ваш выход сменяет другая сцена,
и актеры в кулисе подпрыгивают от нетерпенья.
Есть на свете такое место: кресты да плиты.
Там лопату не вгонишь в почву, ибо кругОм кость.
Вот где целы все овцы и волки сыты,
и трава шуршит, до нуля приглушая громкость.
Так как всякая плоть - крайняя, и пребывает плотью,
лишь покуда вас не заставят расстаться с нею,-
подбери немного земли, разотри ее в пыль щепотью,
чтобы стать скромнее, скромнее, скромнее. Еще скромнее.
2006
"ВРЕМЯ ТИХОЮ САПОЙ..."
Время тихою сапой, медленно, постепенно,-
но берет вас в свои железные клещи,
что заметно не столько по немочи плоти бренной,
сколько тем, что из жизни уходят многие вещи.
Например, восторг при виде заката над морем,
счастье дышать травой, скошенной на опушке,
чувство вины, ранимость чьим-то внезапным горем,
запах чужих духов на твоей подушке,
радость,- но не от удачной покупки в "Aldi",
или возврата денег по предъявленьи чека,-
а от сверкающих скрипок Моцарта и Вивальди,
О'блака странной формы, просто от человека.
Вот уже и зима. Мрачно, дождливо сыро,
серо, порой туманно, ветрено на заре, и
нА сердце пусто. Голос теряет лира,
всеми ржавыми ребрами ежатся батареи.
Поцарапав губу сколом на чашке чайной,
крови не ощущаешь. Но прижимая к ране
рваный платок, закатываешся случайной
прихотью подсознанья в свинарник воспоминаний.
Так вас каждое утро, словно брегет, заводят,
но пружина слабеет и возрастает тренье,
и часы отстают, останавливаются;
и самая жизнь уходит,
несмотря на отличное пищеваренье.
2006