ROMANZE
N.N.
Кто сорвался, кто стал на крыло,
кто взлетел, кто разбился о камни.
Вот и осень. На солнце тепло,
и сердечная тяжесть легка мне.
Каждый сам выбирает свой путь,
свои станции, ориентиры,
и ничто нас не сможет вернуть
в пустоту петербургской квартиры.
Но судьба - если нам ворожит -
пусть нам даст доиграть это соло,
пока стрелка, напрягшись, дрожит
под воздействием слабого пола.
Жребий - что ж?.. его нужно принять,
не стараясь быть в жизни счастливей.
Нам к тому-же хоть что-то понять
лишь в обратной дано перспективе:
мы ведь все перекатная голь,
глина в божьих руках, терракота.
Может, то, что мы знали как боль,
вдруг окажется благом, и кто-то
из потомков, из дальней родни
с легкой завистью скажет на вздохе:
Как же были прекрасны те дни
обреченной эпохи!
"ЗИМНЕЕ" ВРЕМЯ
Октябрь добрался на попутках
до Скорпиона из Весов.
Вчера был день особый: в сутках
случилось двадцать пять часов.
Мне помнится, о д н а любила
ужасно эти пятью пять:
уставшей, ей возможно было
немножко долее поспать.
О сколько зим и лет минуло...
Я переставил стрелки, лег,
но в сон меня не потянуло,
нет, я никак уснуть не мог.
Дул ветер, и по крыше мокрой
болталась тень от фонаря,
дождь шелестел, увядшей охрой
плевалось дерево... а я,
я начал, как обыкновенно,
перебирать свои грехи,
потом под музыку Шопена
читал Набокова стихи.
Пассажей боль, любви аккорды,
вся радость бытия, весь бред
вдруг разом хлынули в аорты
суживающийся(*1) просвет.
Под этот, нежностью нездешней
истаивающий бемоль,
слепой блаженницей безгрешной
пьянела яблочная моль,
дышала и цвела природа,
луной захлебывался сад (*2),
и ангел стрелки небосвода
переводил на час назад:
чтоб на пределе мирозданья
блеснула новая звезда,
чтоб, вписываясь в расписанья,
ход замедляли поезда,
чтоб припозднившиеся слизни
в родной добрались уголок,
чтобы остаток чьей-то жизни
еще на час продлиться мог.
... Но больше приходилось прозы
на эти шестьдесят минут:
заботы, хлопоты, курьезы,
скандалы, пьянки, сон и труд.
К примеру: движимы рефлексом
(врак романтических я враг!)
соседи занимались сексом,
я даже мог расслышать – к а к,
и, быв при том невольно третьим,
все думал: "Жизнь животных", Брэм.
Я б тоже мог заняться этим,
когда б имелось только с кем.
Мне помнится, о д н а...
но впрочем,
о прошлом лучше умолчим,
рассказ заменим многоточьем,
погромче музыку включим,
зароем голову в подушку,
чтобы не слышать голосов,
уйдем улиткою в ракушку,
проспим до десяти часов...
Жизнь не случилась. Что же, значит,
так было в вышних суждено.
На ветке лист дрожит и плачет,
холодный дождь стучит в окно,
и мой Октябрь промок до нитки,
и нету сил ему брести
спиралью свернутой улитки
ночного Млечного пути.
Но все пройдет, и муть осядет,
и жизнь мою, косой стежок,
когда-нибудь легко разгладит
улитки скользкий утюжок.
............................
(*1) читать нужно так: сУ-жи-ва-Ю-щийся
(*2) несколько образов из стихотворений В.Набокова.
2004
НОЧЬ-I
Нам в окно раскрытое
дышит ночь,
силясь пережитое
превозмочь,
наполняет шорохом
полумглу...
... Вся одежда - ворохом
на полу,
по обоям полосы,
крап, цветы...
Влажность кожи, волосы,
я и ты.
Светят звезд фонарики
в вышине,
и течет река руки
по спине,
зыбью жара грешного
горяча,
до озноба нежного
от плеча,
и несет течение
в ночь пловца,
в сладкое забвение,
в полное затмение
черт лица.
НОЧЬ-II
К нам в окошко, в сад полураскрытое,
дышит и заглядывает ночь,
силясь все былое, пережитое,
нам еще раз пережить помочь,
наполняет шопотом и шорохом
серо-голубую полумглу...
Вся одежда вперемешку ворохом
на сиденье стула, на полу.
По обоям пятна, тени, полосы,
крап, штриховки, линии, цветы.
Влажность кожи, веки, губы, волосы,
не понять, где я, где мы, где ты.
Светят звезд китайские фонарики
в бархатистой черной вышине,
и течет, течет, течет река руки
по плечу, по шее, по спине,
и влечет, влечет ее течение
вглубь ли, вдаль безвольного пловца,
в полное затмение, забвение
времени, пространства, черт лица...
ДАВНО ЛИ КАЗАЛОСЬ...
Давно ли казалось, что жизни не видно края,
и солнце било из пушки с начала мая,
синело небо, листва звенела, пчела гудела,
и замирало внутри оттого, что одна глядела.
Теперь замираешь при взгляде на динозавра
в музее, поскольку ясно, что нет никакого завтра,
есть только вчера; сегодня? - не знаю... утром
использовать лучше верный Perfect, чем Futurum.
Май развернул знамена. Но мне ничего не надо.
Гуляю. Дошел до сада. Сердце саднит. Досада.
Видно, когда казалось, что жизнь малина,
то это определялось лишь цифрой адреналина
в крови. Кто гоняет мячик, не думает о реванше.
Теперь замечаешь всякую гадость раньше,
чем красоту,- и притом не морщася особливо,-
хотя раздражает зелень нынешнего разлива.
Ладно, ладно, пускай пошумит. По кругу
всякий пройдет в затылок недругу или другу
и этой зеленой, новой, шелковою травою
так же вслед за тобою укроется с головою.
2004
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Точность мысли и строгость чувства? - Собьем наводку,
уберем диафрагму, немного ослабим резкость,
подадим ямщику не скупясь поскорей на водку -
вот тогда-то рысак под кнутом обретает резвость,
вот тогда, матерясь, крупной рысью проскачем Русью,
пронесемся полями по хляби ее и грязи,
черным ветром просвищем по нищенскому захолустью
и ударившись оземь уж точно не выйдем в князи.
Наливай, не скупись, и горбушку посыпав солью
заедай хриплый голос и вой его со слезою,
стаю мокрых ворон собери по лесам к застолью,
заплутай в буреломе и волка страви с борзою.
Попадет в колее лист кленовый нам под копыта,-
поклонись, подними, окажи ему эту почесть.
На забытом погосте разбиты кресты и плиты,
и валяются в ямах без дат, без имен и отчеств.
APPEAL
Они сидели в полумгле,
И были, как заведено,
В пасхальный вечер на столе
Лишь свечи, хлебы и вино.
И каждый произнес "Шолом"
И помолился за своих.
Двенадцать было за столом
И Господин, учитель их.
Он знал начала всех начал,
Все повеления судеб,
И он молился и молчал,
В вино обмакивая хлеб.
Он ведал сроки и пути,
И тайный замысел Того,
Кто не хотел его спасти;
Он понимал, что ждет его.
Он этот жребий выбрал сам,
И тихо, голову склоня,
Он приказал ученикм:
"Один из вас предаст меня.
Один... и это будет тот,
Кем воля вечного Отца
Свершится в мире, кто пройдет
Свой путь до самого конца.
Он испытает больше мук,
Чем тело и душа моя..."
И все заговорили вдруг:
- Не я ли, Господи? - Не я!
Но промолчал один из них.
Не посмотрев ни на кого,
Он встал. Он был сильней других.
Он тоже знал, что ждет его.
И сжав суровые уста,
Он покорился Богу вновь,
И хлеб с вином из рук Христа
Приял как плоть его и кровь.
2005
С ЛЮБОВЬЮ И БОЛЬЮ
ЗатвОрены двери, на стол по обряду
Поставлены хлебы, кувшины с вином.
Стемнело. Зажгли небольшую лампаду.
Тринадцать сидели за этим столом:
Двенадцать - и Тот, кто поступком и словом
Учил остальных, кто их вел за собой,
Кто ведал стези, и умел быть готовым
Для встречи - он знал - с неизбежной судьбой.
И, следуя Божьего предначертанья,
Он был в этот час на последней черте,
За коей его ожидали страданья,
Глумление черни и казнь на кресте.
Двенадцать же вовсе не знали покуда,
ЧтО завтра им всем пережить суждено,
И тихо беседовали, из сосуда
Порой подливая друг другу вино.
И вдруг Он сказал, прерывая молчанье,
Спокойную, ровную твердость храня:
- Пришло мое время. Один из собранья
Предаст на погибель и жертву меня.
Все вострепетали, пророчество слыша,
- Не я ль? вопрошали, - не я ль, Господин?!
Но то, что сие - повеление свыше,
А не прорицанье - постиг лишь один.
Он был осужден на такую же муку,
На бОльшую, может быть, - и оттого
Учитель привстал, протянул ему руку,
И хлеб ему подал, смотря на него
С любовью и болью...
2005
ПАМЯТИ ДРУГА
Когда дождик моросит, дождичОк,
выползает из норы червячок
на дорожку, где скамейка...
У него худая шейка,
он должно быть червячок-старичок.
Хорошо ему под дождиком гулять,
по утоптанной дорожке ползти,
влажным воздухом осенним дышать,
ни одной в нем нету острой кости.
А в июньскую, в июльскую сушь
ему делаю я маленький душ:
мелкий дождик лью из лейки
на дорожку у скамейки:
выходи, приятель, мокро ведь уж.
Так и дружим мы с моим червячком,
ничего не говорим, все молчком.
Он ведь все-то понимает и так,
он ведь вовсе не дурак, не дурак.
Мы проводим с ним вдвоем вечера.
Но послушай, что случилось вчера.
Пробегал как видно мальчик-сосед,
наступил на старичка моего...
Я землей его засыпал, и нет
у меня теперь совсем никого.
Просыпаюсь среди ночи в поту,
и за стол сажусь неловко, бочком,
и неровная строка по листу
червячком ползет, ползет червячком.
2005
У МЕНЯ НА ПОТОЛКЕ
У меня на потолке
в самом темном уголке
поселился серенький паук.
Он висит вниз головой,
неподвижный, но живой,
у него есть восемь длинных рук.
Нет, скорее, восемь ног.
Для него мой потолок-
целый материк, бескрайний мир.
Но сидит на месте он,
в свои думы погружен,
мой дружок, мой маленький вампир.
Паутинку сквознячок
шевелит, но паучок
как засел в углу, так и торчит.
Он ужасно похудел,
он три месяца не ел,
в животе от голода урчит.
Он бы мухой закусил,
поднабрался б новых сил,
и, глядишь, повеселел тогда.
Жизнь пошла б на новый лад,
только мухи не летят,
вот ведь, понимаете, беда.
Нет подружки у него,
у сидельца моего.
Как-то забегала тут одна...
Вместе было б веселей,
да не приглянулось ей
тут, на сквознячке, вдали окна.
Он ужасно терпелив:
кров со мною разделив,
он выносит сигаретный дым,
голод, жажду и жару,
и холодную пору,
и сквозняк, и мой пригляд за ним.
Так живем мы - он и я;
вместе, стало быть, семья:
он вниз головой на потолке
в пыльном кухонном углу;
я, конечно, на полу,-
но в таком же темном уголке.
Я не думал не гадал,-
его Федором назвал,
ибо он, бесспорно, божий дар.
По утрам и вечерам
"дядя Федя, как ты там?"-
спрашиваю,- "Freundchen, alles klar?"
Но однажды он исчез,
без звонка, без СМС,
видно, больше вытерпеть не мог.
Я один теперь в дому,
ох, и тошно ж одному...
Возвращайся, милый осьминог!
2005
ГОЛОВА БОЛИТ, ГОЛОВА БОЛИТ...
Голова болит. Человеческий мозг - как линза:
свет собирает в фокус, тщится зажечь бумагу.
Но сегодня мои мозги словно сырая брынза,
ничего не могу писать, поскорее лягу.
В том и фокус, что фокусник нынче забыл все трюки,
шляпа пуста, а зайцы шуршат в картошке,
голубь взмыл из-за пазухи и не дается в руки,
и ассистентка распилена вправду, не понарошке.
Все говорит, что пора подводить итоги,
что Муза притом убыток едва ль покроет,
что те, кто горшки обжигает - отнюдь не боги,
и ветер носит лишь то, что собака воет.
Финал печальный. Другие, гляди, взлетели,
а ты сел в лужу, да так и остался в луже.
Но пуля не отличает стрелка от цели,
и ниже не обязательно значит глубже.
Неважно, по ком звонит колокол, плачет лира,
по ком луговой колокольчик звенит - не я ли
всегда говорил, будто нет ни войны, ни мира,
и в принципе сон нельзя отличить от яви.
Так что скепсис на первое с юмором на второе
под приправой бессмыслицы в рифму прокукарекав,
оставляю жизнь, в чем-то схожую с древней Троей
после взятия оной ордою голодных греков.
2005
МУХА-МУЗА (*)
Что-то смутное, странное снилось мне,
я не помню толком, что за чертОвина,
то ли свет в окне, то ли дом в огне,
и гремело... но явно не из Бетховена.
И еще был затянутый крепом зал,
из него ход в комнату треугольную,
и потом какой-то голос сказал
"отпусти твою гостью на волю-вольную".
Я проснулся; я в общем не верю в сны,
я об них никогда не справлялся в соннике.
Был апрель. Ощущалось тепло весны.
И сидела муха на подоконнике.
Всю-то зиму насквозь она проспала,
и теперь сидела как очумелая.
На ее целлофановых два крыла
все глядел, не имея иного дела, я.
Ах, малютка буквально лишилась сил,
а ведь прежде каким отличалась рвением!
Лишь фасетчатый глаз на меня косил
то ли с ужасом, то ли с недоумением.
Исхудавшее тельце ее легко,
ей дыханье мое ураганом кажется,
рахитичные лапки не держат брюшко,
даже сдвинуться с места она не отважится.
Да, зима была долгой, и ей, видать,
не хватило нужного витаминчика,
вот она и не может жужжать, летать,
лишь глядит осовело да морщит личико.
Минул час. Солнце вышло из легких туч.
Что такое случилось с моею крошкою?
Она вздрогнула, пошевелилась чуть,
завалилась набок, и дрыг-дрыг ножкою.
Еле встала, и вновь замерла в луче,
наслаждаясь солнечной теплой ванною,
сквознячком оконным, весной вообще,
как еврей - землею обетованною.
Чтоб ее, неразборчивую в еде,
уберечь от смертного истощения,
крошку хлебную я намочил в воде
и принес ей в качестве угощения.
Чудо, чудо! она ожила, и вдруг
(хоть пока что с видимыми усильями)
полетела, и описала круг,
набирая силу, махая крыльями,
и жужжа... Подсела ко мне опять,
подмигнула глазом лукавым, тертая,
поклевала хлебца - и ну летать,
ну выписывать штопор и петлю мертвую!
Я тогда во всю ширь распахнул окно.
Пусть вплетает она свою песню сольную
в общий хор... а что снилось - так вот оно:
я пустил мою гостью на волю-вольную.
Я никто, я ничей, меня звать никак,
но как было Бродским однажды сказано,
на сетчатке моей - золотой пятак,
и от этого резкость немного смазана,
и от этого глаз мой омыт слезой,
и от этого логики всей опричь - и я
утверждаю: здесь разница лишь в одной
букве, а в сущности нет различия:
Муха... Муза...
2005
.....................
(*) идея возникла не без влияния И.Бродского,
у него где-то что-то подобное я как будто встречал (?!)