ДВЕ КАРТИНЫ
2010
I.БОЙ
... И тогда налетел корвет,
навалился на дебаркадер,
и немедленно в белый свет
вмазал пригоршню черных ядер.
Забурлила, вскипев, вода,
едким облаком пЫхнул порох,
и на мелкой волне суда
закачались, как на рессорах.
Вымпела развернул корвет,
раскалились стволы литые,
загремели ему в ответ
батареи береговые.
А с открытого моря шла,
распустив паруса, эскадра,
и посыпались без числа
и на берег, и в воду ядра,
подымая фонтаны брызг,-
и на всплески их чайки с неба
падали, издавая визг,
будто кто-то швырял им хлеба.
Серный огнь пожирал суда,
и пернатым казалось внове,
что везде отдает вода
острым привкусом свежей крови...
II. КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
Без надежды со штормом споря,
меж встающих горами волн
потрясенного бурей моря
черной птицей метался чЁлн.
То взнесется он, как Икарус,
то швырнет его вниз, до дна.
Ветром бешеным сорван парус,
мачта сломана, снесена,
дыр в борту, что щелЕй в заборе,
и как грохает в рубке дверь
не расслышать, поскольку море
завывает, как лютый зверь.
Из нависшей над морем тучи
в толчею возмущенных вод
жало молнии быстрой, жгучей
раз за разом прицельно бьет.
Ветер с гребней срывает пену,
подымает фонтаны брызг.
Заливая закатом сцену,
погружается в море диск.
Даль затягивает туманом,
и упрямые, как волы,
вал за валом идут тараном,
сокрушая скулу скалы.
А на узкой песчаной кромке,
на размытой водой черте
злой прибой ворошит обломки
в наступающей темноте...
В ПИСЬМЕ НА РОДИНУ
Уже давненько я на чужбине
склоняю долу главу седую.
Как рак-отшельник в своем хитине
живу, и в общем-то в ус не дую.
Так получилось, сошлось, сложилось.
Что ж, мое племя всегда скиталось.
Пошли мне, Боже, такую милость -
дожить спокойно, что мне осталось.
Оно, конечно,- я не образчик
для подражанья. Но каждый день я
смотрю сквозь старенький телеящик
на государство происхожденья.
И от России с ее Чечнею,
с ее Камчаткой, с ее Чукоткой
разит сумою, разит тюрьмою,
разит волчанкой, разит чахоткой.
Существование мое пресно,
не то, что, други, у вас в России,
но среди здешних - мне не известно,
что б кто-то умер от ностальгии...
2010
ПЕТЕРБУРГ
Плевать, по какой причине,
в итоге каких событий -
уехать, жить на чужбине,
порвать все связи и нити,
стать кАк перекАти-пОле
забыть о почве, о тверди,
забыть о страхе и боли -
легко, но подобно смерти.
Ну ладно, пускай не смерти,
скорее - анабиозу.
Поэту не очень верьте,
он любит словцо и позу.
Но вот что слишком знакомо
семитской стае вороньей:
ворона нигде не дома,
семит везде посторонний.
Мой город в стране жестокой,
мой город глухой и черный!
В твоих туманах исток мой,
в твоих камнях мои корни.
В тебя еще память вхожа
и речь,
что сродни глаголом
граниту речного ложа,
чугунным цепям тяжелым.
Пускаясь вдаль по эфиру,
теряясь в пучине водной,
тоскует глаз по ампиру,
по плоскости благородной.
Быть может, лишь этот город,
к моей безразличный жизни,-
хоть чуть утолит мой голод
по родине, по отчизне...
2010
ОТРЫВОК
... он, словно в нестерпимой скуке,
ходил, по комнате кружа,
и прыгнул вниз, раскинув руки,
с двенадцатого этажа.
Валялись чЕрепа скорлупки,
из коих выбралась, спеша,
и взмыла в образе голубки
ввысь, к небесам, его душа.
Мозги расплылись вроде зельца
по камню.
Отвернув лицо,
лежало маленькое тельце
ее недавнего владельца,
как выеденное яйцо...
2010
ОСЕНЬ
Вот и осень. Все те же приметы:
ярко блещут в закатных лучах
золотистых листов эполеты
у нее на плечах.
А потом, не пройдет и недели,
растранжирит богатства она.
Золотые листы облетели,
на земле седина.
Облака неопрятны и хмуры,
треплет ветер под уханье сов
клочья вытертой барсовой шкуры
обнаженных лесов.
Осень месит тяжелую глину,
словно плесень, ползет со стены,
мокрой грязью пятнает картину
с лицевой стороны.
Глаз бессмысленно ходит по кругу
опустевших печальных полей,
и вверху - заостренная к югу
клинопись журавлей.
2010
ЗАСТОЙ
Он посЫпал землю, как черным перцем,
сим народом; и ныне с тяжелым сердцем
замечал, что потомки былых героев
прозябают, жизнь абы как устроив.
Что они измельчали непоправимо,
притерпелись быть под пятою Рима.
Те, чьих предков страшились когда-то персы,
закоснели в Торе и носят пейсы.
Ими правит полубезумный Ирод,
умножая количество вдов и сирот.
В соломоновом храме - купцы, менялы,
там с рук на руки ходят рубли, риалы;
черви точат древний Ковчег Завета,
и почти что всем наплевать на это.
С виду набожен люд, но душой не верит,
позабыт Синай, обмелел Киннерет.
Если в сеть когда попадется рыба,
то они бурчат "и на том спасибо".
Словом, жизнь застоялась не в меньшей мере,
чем однажды в брежневском ЭсЭсЭре.
Что осталось? Форма, труха, рутина,
оболочка мертвая из хитина...
И Он дал Христа своему народу,
как бросают камень в гнилую воду.
2010
ПЛАНЕТА СОЛНЦЕ (детский стишок)
На одной большой планете вырос лес.
Там деревья поднимались до небес,
их вершины были выше горных круч,
их вершины были выше черных туч.
В непролазной чаще леса нет зверья,
ни тропинки, ни полянки, ни жилья.
Сладить с лесом даже буря не могла,
не сломала в нем ни ветки, ни ствола.
Вот однажды в облаках пошла буза,
разразилась небывалая гроза,
ярко молния сверкнула, грянул гром,
и мгновенно запылало все кругом.
Загорелся весь огромный темный бор,
тот огонь горит-пылает до сих пор.
И светло, и жарко стало все кругом.
Мы планету эту Солнышком зовем.
ТОПКА ПЕЧИ
... В золе и в саже, грубы, не речисты,
с огромной черной ложкою-черпалкой
и с шибером - здоровой длинной палкой -
в квартиру вдруг являлись трубочисты.
Я помню нашу кафельную печку,
царапины на кафеле и сколы.
Ее топил я, приходя из школы.
Все жались после к теплому местечку.
Я брал дрова из тесного чулана
и нес домой промерзлую охапку,
порой роняя рукавицы, шапку...
Валился с неба снег, темнело рано.
Путь не всегда был вовсе безопасен
из-за шпаны и пацанвы дворовой.
Там тусовались Чиж и Хон, здоровый
лошак Библай, нахальный Сашка Красин.
И я бочком, страшась внезапной встречи,
стараясь не скрипеть сыпучим снегом,
рвал через двор трусливым полубегом,
вязанку дров взвалив себе на плечи.
Придя домой, освободясь от груза,-
от холода неловкими руками
березовыми белыми швырками
я плотно набивал печное пузо.
Готово. Остальное было просто
(с теченьем лет я приобрел привычку):
Лучин наколешь, щепок, чиркнешь спичку -
и вмиг займется пламенем береста
и мятая газетная бумага.
В печи трещит, посвистывает тонко,
но вот прикрыты дверца и заслонка -
огонь гудит, сильнее, злее тяга,-
и печь трубит, столбом или дугою
пуская в небо дым. Гори, гори же...
И час спустя ты подгребаешь ближе
последний жар латунной кочергою...
............................
Большое тело печкино нагрето,
и долго будет горяча утроба.
Среди январской стужи и озноба
блаженное тепло, кусочек лета...
2010