НОЧНЫЕ СТИХИ
Тёмное время суток:
жутких снов промежуток
с полночи до шести.
Тут уже не до шуток;
лучше, Господь прости,
снять проституток.
Вас увлекая вниз
до положенья риз,
та или эта мисс
в роли случайной гостьи
перебивает мысль
о петле и погосте.
Помнишь? Среди вещей –
вынутое из рамы
зеркало,
"пальцем с чьей
не соскрести амальгамы"...
2011
ПО МОТИВАМ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ ГЁТЕ
DERB UND TUECHTIG
Dichten ist ein Uebermut,
Niemand schelte mich!
Habt getrost ein warmes Blut,
Froh und frei wie ich.
Sollte jeder Stunde Pein
Bitter schmecken mir,
Wird ich auch bescheiden sein,
Und noch mehr als ihr.
Denn Bescheidenheit ist fein,
Wenn das Maedchen blueht,
Sie will zart geworben sein,
Die den Rohen flieht.
Auch ist gut Bescheidenheit,
Spricht ein weiser Mann,
Der von Zeit und Ewigkeit
Mich belehren kann.
Dichten ist ein Uebermut!
Treib es gern allein.
Freund und Frauen, frisch von Blut,
Kommt nur auch herein!
Moenchlein ohne Kapp und Kutt,
Schwatzt nicht auf mich ein!
Zwar du machest mich kaputt,
Nicht bescheiden, nein!
Deiner Phrasen leeren Was
Treibet mich davon,
Abgeschliffen hab ich das
An den Sohlen schon.
Wenn des Dichters Muehle geht,
Halte sie nicht ein:
Denn wer einmal uns versteht,
Wird uns auch verzeihn.
ИЗ ГЁТЕ. БЕЗ ОБИНЯКОВ
Сочиненье виршей – озорство.
Стихотворца, други, не виня,
Вы займите лучше у него
Вдохновенья, дерзости, огня.
Вот когда придут беда и боль,
Горький вкус терзаний, чёрных дней,-
Тут я тоже стану скромным столь,
Сколь и вы,- глядишь, ещё скромней.
Скромность юной девушке к лицу,
Неженке, прелестной как цветок,
И вдвойне пристойна мудрецу,
Кто проникнуть в тайну жизни смог.
....................
....................
Но стихосложенье – озорство,
Индивидуальный Элизей;
Для него не нужно ничего,
Кроме вольных женщин и друзей!
Хватит поучать меня, скопец,
Как мне быть, что делать, с кем мне жить.
Можешь уболтать меня вконец,
Но не скромность робкую внушить!
Это всё – пустейшая брехня,
Фразы, коих слушать не могу.
Перестань, монах, учить меня.
Как тебя завижу – побегу.
Коли уж начнёт творить поэт –
Не удержишь мельницу стиха.
Кто его поймёт, тот скажет: нет,
Нет на нём ни срама, ни греха.
2011
ПОКА НА ДЕРЕВЬЯХ РАЗВЕШАНЫ ЦАЦКИ
Пока на деревьях развешаны цацки,
пока не прошла золотая пора,-
давай-ка напишем мотив ленинградский:
осенние блёстки, листов мишура.
Давай-ка пораньше мы из дому выйдем
да двинем... (куда бы? – там сообразим!),
и без ухищрений, а просто, как видим,
какой-нибудь двор на холсте отразим.
Вот этот хотя бы.
Три старые клёна,
каретник, теперь превращённый в гараж,
разбитые звенья решетки балконной,
нелепо надстроенный пятый этаж... –
советское зодчество странного рода;
но это неважно, вообще говоря,
неважно...
ах, нынче такая погода,
блаженные, тихие дни октября.
Тончайший, прозрачный разлив акварели,-
и прожитой жизни не жалко ничуть.
Октябрь, как и мы, без какой-либо цели
на улицу вышел, присел отдохнуть.
Как будто дымок золотистый струится
до позднего вечера из-под полы,
и солнце, задумавшись, медлит спуститься,
и за день нагретые камни – теплы...
МОРЕПЛАВАНИЕ
В эти дни океан был мягче ночного коврика,
дул приятный муссон (или как его? может, бриз?),
набивал паруса, теребил капитану бобрика
на затылке...
дельфины, резвясь, паслись,
и никто не думал, что скомканный облик облака
предвещает бурю до положенья риз.
Через час налетает ветер безумной балльности,
с мачты рвёт паруса, как насильник с девИцы – шёлк,
все соленья, копчёности, все иже с ними сальности
выметает и выворачивает из кишок,
вашу прошлую жизнь низводя до пустой банальности,
так что можете выпить рому на посошок.
На дыбы встаёт и выскАльзывает из-под кАблукА,
и валИтся на эту сторону и на ту
вдрызг разбитая палуба крошечного кораблика,
чающего укрыться где-то в чужом порту,
как червячок во чреве Большого Яблока,
подаренного Америке подвыпившим Виннету...
2011
ВСПОМИНАЯ КРЫМ
Приходит лето. Нам не нужен глобус.
Мы наизусть, без карты знаем цель.
В который раз разболтанный автобус
Нас поутру доставит в Коктебель.
Сияют бухты, громоздятся скалы,
Кораблик гонит пенную волну,
Сверкают брызг летучие кристаллы,
И краб скользит по золотому дну.
Кустарник чахлый, пыльная дорога.
Рубашку сняв, закинуть за плечо.
И если много солнца, моря много,
То в общем-то, чего же нам ещё?
Беседка, дом,- везде сдаются койки,
Сгодится закуток, сойдёт навес.
Как птичьи гнёзда лепятся пристройки
Одна к другой, и с крышею, и без.
Чуть брезжит свет. Подруга дышит рядом.
Изгиб руки, локтя, пунктир хребта.
Проём окна затянут виноградом,
Но сумрак озаряет нагота.
Вот брошеный под стул купальник Зоин –
Ночь выдалась на редкость горяча,
И день, конечно, тоже будет зноен;
Пластом сползает кожица с плеча.
Все сто суставов вытянуть до хруста,
Вскочить, чтоб зазвенели позвонки.
Ещё на узкой набережной пусто,
Но уж в кафейне жарят шашлыки.
В большой железной бочке до рассвета
Туда привозят местное вино.
Пройдя сто метров, видишь Дом Поэта.
Там никого, там тихо и темно.
... Тогда нам по наивности казалось,
Что ни конца, ни краю жизни нет.
И что теперь от этого осталось
Спустя четыре, пять десятков лет?
Почти что ничего.
Одна бумага
Хранит следы былого кое-как.
Теперь, по слухам, возле Карадага
Открылся бар с названием "Бар-даг"...
2011
МУХА
Пока мы спим, лежим, сидим на стуле,
Идём куда-то, едем, может быть,
Она, жужжа, летит, подобно пуле,
И нам никак за ней не уследить.
Что нам мешает? – Медленное зренье,
Чья скорость приближается к нулю;
Она ж – шутя меняет направленье
И совершает мёртвую петлю.
Поест, попьёт – и тут же кверх ногами
Садиться отдохнуть на потолок.
Она давно сосуществует с нами
И досконально знает наш мирок.
Кося глазной фацеткою, плутовка
Кружит, вертИтся, и, впадая в раж,
В мгновенье ока вырезает ловко
Отчаянно-рискованный вираж.
В ЕЁ вселенной двигаются птицы,
Стрекозы, пчёлы... в куще диких роз
Устало отдуваясь, копошится
Её приятель, шмель-тяжеловоз.
Подвижны также капли дождевые,
Несомые по ветру семена...
Мы ж для неё – объекты чуть живые,
Статичные,- так думает она.
Мы тяжелы, бессмысленно-инертны...
Порой ей даже жаль нас, бедолаг.
Зато – она считает – мы бессмертны...
....................
О если бы и вправду было так!
2011
ГОЛОС
Мне не спится, не дышится.
Мыслей горькая чересполосица.
Голос гостьи мне слышится,
Что однажды придёт и не спросится.
Нет,- лишившись дыхания,
Осязания, слуха и зрения –
Не утратишь страдания,
Хоть в иные уйдёшь измерения, –
В те, где нету грядущего,
Нету времени,- только история,-
От земного и сущего
Улетев из трубы крематория..
Но о том, где окажется,
Корчась болью, душа бессловесная,
намекнуть не отважится
Ни звезда, ни царица небесная,
Ни водица криничная,
Что как девичий взОр чиста,
Ни простынка больничная,
Ни преданье, ни творчество...
2011
СТАРИК И РЫБКА. СЕМЕЙНАЯ ИДИЛЛИЯ
Знакомый мой, пенсионер-артист,
теперь завзятый аквариумист,
среди коллег отнюдь небезызвестный
забавный добродушный господин,-
содержит всяких гуппий и сардин
в двух комнатках своей квартиры тесной.
Ему сосед по лестнице, матрос,
из плаванья далёкого привёз
златую рыбку: был, кажись, на Кубе,
в Боливии, иль где-то там ещё,
где и зимой, и летом горячо.
Теперь она живёт в стеклянном кубе
вблизи окна. Ах, как же мой старик
над ней дрожать, любить её привык;
всё для неё: особые растенья,
искусно имитированый грот,
бегущий пузырьками кислород,
специальный корм, тепло и освещенье.
Он никогда серьёзно не болел,
а тут "по скорой" как-то загремел
в стационар... Инфаркт, всего и дЕла!
Нет, волновался он не о себе,
он сокрушался о ЕЁ судьбе:
как там она? что, мол, пила? что ела?
Проходит время. Слабый, но живой,
страдалец возвращается домой,
и сразу К НЕЙ бросается с порога.
Она виляет радостно хвостом,
весёлая, как давеча; притом -
если и похудев, то лишь немного.
"Меня ждала ты, милая моя!"
Блестит её на солнце чешуя,
Играет на устах её улыбка.
Объём воды в аквариуме возрос –
считает друг мой – от обильных слёз,
что по нему лила подруга-рыбка...
2011
ЛИСТ. СОНАТА h-moll.
Французский пианист играет Листа,
Великую сонату си-минор.
В ней автор, искушаемый Мефисто,
Ведёт с ним о душе, о вере спор.
Артист весь в чёрном, чуть ли не в сутане.
Зал, погружённый в сумрак, в полутьму,
Пройдёт за ним стезёю испытаний,
Беспрекословно следуя ему.
Мучительная, страшная соната,-
Она за горло каждого брала
Октавами, жестокими стаккато,
В них воплощённой грозной силой зла.
Рояль чернеет лаком, с чёрных клавиш,
Срываясь,
квинты сыплются в провал,
И ничего уж в жизни не исправишь
(Как это каждый сам подозревал).
Мотив вертелся жуткой круговертью
И вовлекал нас – всех со всеми – в связь,
И кончился не кодою,- но смертью,
Когда с педали нота сорвалась.
И – тишина. Ни шороха, ни звука.
Всё позади: смятенье, страсть, борьба.
Вот исполнитель еле поднял руку,
Чтобы стереть холодный пот со лба.
Все, замерев, смотрели на артиста.
Он бледен был, таким ложатся в гроб.
И не платком из тонкого батиста –
Он рукавом сутаны вытер лоб.
Ещё, казалось, ад дымился серный.
Вдруг, как один, все люди встали с мест.
Он вытер пот локтём.
То был, наверно,
Единственный в тот миг уместный жест.
ИНТЕГРАЦИЯ
Я бросил отчий дом на склоне лет,
и для меня открылся новый свет
(будь он неладен),
и город тот, где я теперь живу,
гуляю в парке и топчу траву,-
зовут ИКС-баден.
Чем не житьё в Германии, мой друг!
Как хороша, коль поглазеть вокруг,
её природа!
Недаром тут найдёшь гербарий весь:
бытуют звери и растенья здесь
любого рода.
Но в черепке в моём – папье-маше,
И отчего-то тошно на душе
(не склонной к драме
и вовсе не настроенной на бунт),
ибо она не в силах в местный грунт
врасти корнями.
Сдаётся мне, я подхожу к концу.
Глядишь – и присоединюсь к отцу,-
к отцу, и к деду,
короче,- к предкам вскорости примкну...
Когда конкретно? Ну не знаю, ну,
допустим, в среду.
Тогда меня уж не отыщешь, нет,
по телефону, через Интернет,
ни через почту:
В ту срЕду, когда я от вас уйду,
я мигом интегрируюсь в средУ:
в траву и в почву.
2011
МАРК КУРМАН
Невысокий ростом, довольно широкоплеч,-
он имел сединой побитый, но плотный волос.
В уголках его губ слюной пузырилась речь,
и гудел в гортани прокуренный низкий голос.
Не особо умён (скорее наоборот),
неопрятен (пятно на брюках, пиджак засален),
он носил впереди огромный пивной живот,
а глаза его были черней маслин и крупней миндалин.
Не припомню теперь – какой, не припомню – где,
он окончил вуз, но, как следует, не устроясь,
стал работать в цехе, и был главой ДНД,
добровольной народной дружины, то есть.
Он любил, как ни странно, книги: он их читал;
и собрал неплохую библиотеку.
Он исчез бесследно. Он вдруг, насовсем, пропал,
словно ухнул с мОста в ночную реку.
И никто, никто его не искал. А НА....?
Никому без него не сделалось холоднее.
Хоть был, кажется, брат. А также была жена,
та, что звал он с нежностью Д у л ь с и н е я.
2011
ДВА ТОВАРИЩА
Жили-были два верных дружка,
кореша, не разлить их водой,
два приятеля, два смельчака,
не знакомых с тугой да бедой.
Каждый был весельчак и гусар,
были оба свободны от жён...
Назывался один Вундербар,
назывался второй Вундершён.
Были чудные майские дни,
в тёплом ветре шумела листва.
Наслаждались природой они,
крУгом шла от любви голова.
Заходили в кино или в бар,
ели сдобу и пили крюшон.
Вундершён! восклицал Вундербар.
Вундербар! повторял Вундершён.
К октябрю налилсЯ виноград,
и от яблок ломились сады.
Каждый, видевший это, был рад,
что обильно созрели плоды.
Вспыхнул лес, как огромный пожар,
а затем он поник, обнажён.
Вундершён! восклицал Вундербар.
Вундербар! повторял Вундершён.
Жизнь текла, словно млеко и мёд,-
и на всё у них был аппетит.
То в одном, то в другом повезёт,
то вчера, то потом подфартит.
Словно мир принесли тебе в дар.
Словно праздник – и ты приглашён!
Вундершён! восклицал Вундербар.
Вундербар! повторял Вундершён.
Раз в горах они шли по мостУ.
Подломилась гнилая доска.
Они падали в пропасть с версту,
и обоих убила река:
Треск, полёт... и об воду удар,
и вопрос был на этом решён.
Вундершён! пропищал Вундербар.
Вундербар! повторил Вундершён.
2011
ФЛАТУЛЕНТ ПЕРДЮ
Посвящается Елене Малышевой,
ведущей телеканала ОРТ, неутомимой
поборнице медицинского просвещения
российского народа
Есть польза в просвещении? – Ещё бы!
Недавно я узнал, что
где-то в нас
живущие зловредные микробы
неаппетитный производят газ.
Мы очень много кушаем. Излишки
как раз и жрут они, микробы те,
и оный газ нам раздувает кишки
и учиняет бурю в животе.
Живот болит, а это, брат, не шутки.
И если медицина нам не врёт,
то раз по десять или больше в сутки
мы испускаем сероводород.
Подобный факт легко принять на веру,
когда вздыхает жопа, как гармонь.
Мы страшно загрязняем атмосферу,
разводим отвратительную вонь!
Но так как ВСЕ мы в этом преуспели,
то значит – нет большой на нас вины.
Взять хоть меня: всю жизнь на самом деле
я в стол писал и тихо бздел в штаны.
Всё нынче в прошлом! Люди! Я ликую,
узнав намедни, что один студент
сумел создать добавку пищевую,
которую назвали "флатулент".
СимОн ПердЮ: запомним это имя.
О химия, царица всех наук!
Отныне ароматами любыми
благоухать способен всякий пук.
Мы можем получить оттенки, кои
в особенности радуют наш нос.
Желаете ль настурции? левкои?
Хотите ли фиалок? лилий? роз?
Прилюдно бздеть – отныне благородно,
дух выпускать на волю – новый тренд.
Зато духи дарить уже не модно,
их место прочно занял флатулент.
Теперь на всякой модной вечеринке,
где свой досуг проводит молодёжь,
все пробуют последние новинки
и производят громовой пердёж.
И на дипломатическом приёме,
и на балу для голубых кровей –
везде вовсю грохочут жопы (кроме
немногих, может быть, монастырей).
О, со времён Исуса Назорея
так никогда не изменялся мир!
Благоухает, как оранжерея,
теперь любой общественный сортир.
Се – разума великая победа!
Благодаря открытию Пердю,
валяясь в койке опосля обеда,
я наконец-то больше не смердю.
Тут интеллект, способный сдвинуть горы,
оставил свой неизгладимый след:
он сделал запах точкою опоры,
и мир перевернул как Архимед.
Теперь студенту есть во что одеться,
где жить, что кушать, потому что он
стал побогаче даже Билла Гейтса
и занял очень важный пост в ООН.
Его коллег недаром зависть пучит
(что ж, принимайте, братцы, флатулент!).
Он безусловно Нобеля получит,
прижизненный в Париже монумент.
И не у исторического зданья
иль памятника древнему вождю,–
нет, назначать любовные свиданья
отныне будут только "у Пердю"!
Дек. 2011
ЩУКА И РЫБАК
Однажды щука угодила в сеть,
и как она ни билась, ни старалась –
ей высвободиться не удавалось;
пришла пора, как видно, помереть.
Но вдруг её какая-то рука
освободила от проклятой сети.
В сей миг для щучки не было на свете
о! – никого милее рыбака!
Она плескалась радостно в ведре,
не ведая, чем это завершится...
А час спустя пахучая ушица
уже вовсю бурлила на костре.
ПОЭЗИЯ
Поэт в России - больше, чем поэт.
Здесь суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит
гордый дух гражданства...
Евг. Евтушенко
Что твое существо? - Красота.
А иного и нет в тебе прока.
Но поэзия с пеной у рта?
Но поэт в одеяньях пророка?
Нет, сверчок, знай, поди, свой шесток,
свиристи себе ночью за печкой,
и вплетай свою песню в поток
где-то между синицей и речкой.
Ибо как бы поэт ни блистал,-
только ч а с т н ы е мысли и чувства
он возводит – (не нА пьедестал,
просто ввысь) - по ступеням искусства.
Не витийствуй же, стен не круши,
не кичись, не тягайся с богами,
но слагай свои строчки в тиши,
не болтаясь у всех под ногами.
И отнюдь не набат вечевой,
но готовый сорваться на вздохе,
и, быть может, задушенный - твой
голос - лишь о т г о л о с о к эпохи.
Ты не рыцарь на белом коне:
не впади в сей соблазн, не смутись им.
Лучше будь по возможности не
ангажирован и независим.
Ибо только в колонках газет
постоянно готовы на случай
заголовков визгливый фальцет,
фраз и лозунгов пафос трескучий.
Хочешь правду? Она такова:
стать молвой во языцех - зазорно.
Ибо что для поэта слова,
как не в поле созревшие зёрна?
Сколь ни фокусничай, ни умей
в тесной ступе гортани толочь их,-
твердо помни, что ты не умней,
не важнее, не лучше всех прочих.
Вон, поэзия, прочь с площадей,
скинь венок и сиди себе дома,
не морочь ординарных людей
грохотом барабанного грома.
Не заискивай. Это смешно.
Может быть, тебя примут по дружбе.
Ты имеешь достоинства,- но
только не на общественной службе.
Так звезда серебрится в окне
без какого-либо манифеста.
Ты, поэт, потеснись к стороне.
Ты, поэзия, знай свое место.
ПРОЩАНИЕ С МУЗОЙ
Я встал к полудню. Не брился.
(Я лег под утро, в четыре).
Зачем я к тебе прибился?
Дырою в швейцарском сыре -
таким себя ощущаю.
И это мне неприятно.
Оделся. Напился чаю.
Раскрутим ленту обратно.
Любовь ли это, привычка -
доискиваться не стоит,
бо все началось с яичка,
сказал бы сперматозоид.
Не знаю. Но паки-паки
в скрипичном ключе, в басовом
перо, скользя по бумаге,
скрипело на всем готовом.
Другое дело - работник
(но мастер, а не любитель):
печник ли, водитель, бортник,
бухгалтер, моряк, строитель,
пилот, машинист, сапожник
(колодки, набойки, дратва).
Совсем иное - художник:
он жертва скорей, чем жатва.
И что в тебе, Муза, толку,
какая мне радость в этом -
ходить к тебе втихомолку,
встречаться с тобой секретом?
Написано на роду, мол?
Никак нельзя отказаться?
Но ты - не то, что я думал,
ты нечто вроде эрзаца -
эрзаца жизни. Растратив
все годы мои на строчки,
в отличие от собратьев,
как в камере-одиночке
я плел свои вирши; словом,
я был, по всему, бесплоден,
и стал тяготиться словом,
зане - ни к чему не годен,
помимо этого дела.
Вот так-то, дружочек Муза.
Прости, ты мне надоела.
Прощаясь, благодарю за
все то, что было вначале,
надежды, благие вести,
за ночи, когда кончали
мы в рифму с тобою вместе,
за то, что ходя налево,
совсем меня не бросала,
что плод с запретного древа
нет-нет для меня срывала,
учила чураться фальши,
порою давала взбучку,
ждала - и тянула дальше
за шариковую ручку.