СОН О ГРУЗИИ
Звучали орлим клёкотом слова.
На склонах, солнцем выжженных, трава
едва могла пробиться из-под камня.
И жажду утоляло лишь одно
копеечное местное вино,
кружилась постоянно голова,
и раз за разом осушал стакан я.
Стада овец идут на водопой,
и облака кудрявые толпой
кружат вверху, небесные овечки.
Колхида: солнце - золото - руно,
копеечное кислое вино,
напев унылый дудочки простой
да плеск петляющей в долине речки.
Вообще: здесь нет прямых; и голова
не зря кружИтся, ибо такова
реальность в этой малой части суши.
Вот серпантин тропы, висячий мост
над пропастью. Витиеватый тост,
как сладкая восточная халва,
дурманя мозг, закладывает уши.
Крутой откос горы. Царь-виноград.
Куда ни глянь - лоза за рядом ряд.
Какой-то монастырь на дальнем плане.
Вот барышня идет, совсем одна,
вся в черном одеяньи. Кто она?
Навеки ослепляет аппарат
ее лицо глазами дикой лани.
И как лоза хмельная, перевит
необычайный здешний алфавит,
стихи играют, как вино в бокале.
Что ж, наливайтесь, гроздья терпких строф!
О! как лозу, шпалеры этих слов
(мне мой нетрезвый разум говорит)
не лучше ли сажать по вертикали?!..
2011
КОТ СЕМЁН
... Вот его привлек какой-то запах,
и, не поднимая головы,
кот Сильвестр на бесшумных лапах
по двору скользит среди травы,
инстинктивно следуя законам,
что от веку род его хранит.
Лучше стану звать его Семёном:
вишь, как он по травке с е м е н и т!
Гладкая, лоснящегося меха,-
его шубка черная чиста
от пятна, от всякого огреха
от ноздрей до кончика хвоста.
А глаза из ярких аксамитов
будто сами излучают свет.
Мой Семён из племени с е м и т о в:
у меня сомненья в этом нет.
Щеголяя вылизанной шкуркой,
расправляя грозные усы,
он спешит ухлестывать за Муркой,
девушкой сомнительной красы,-
как за в с я к о й дамскою особой:
он готов их всех о б с е м е н и т ь.
Мурка, Мурка, лучше и не пробуй
ты его в изменах обвинить,
а не то тебе задаст он трепку,
мой Семён, мой славный Дон-Жуан!..
2011
ОДИН ПАРЕНЬ
В России жил один еврейский парень.
Я мог бы про него сказать, что он
не то что был особенно бездарен,-
но в общем-то ничем не одарён.
Когда его – дитём - купали в ванне,
и он в ней бултыхался, слаб и наг,
его, любя, поддразнивала няня:
- Куда поплыл, моряк, мол, с-печки-бряк?
В игре соседским бойким ребятишкам
он уступал, перечить им не смел;
он выделялся из толпы не слишком,
на лидерство претензий не имел.
Пропустим юность, молодость - в надежде
на перемены (скажем, двадцать лет).
Увы, он был и в тридцать тот, что прежде,
и ни на грамм не изменился, нет.
Прибегнув к рассудительности здравой,-
с натяжкою, быть может, небольшой,
снабдим его эпитетом "плюгавый":
плюгавый ростом, статью и душой.
Он это сознавал (и впрямь - чего там
кривляться пред собой?), а посему
и не стремился ни к каким высотам;
таких стремлений не дал бог ему.
Своей персоне важного значенья
не придавая, жил он день за днем
так, что попыток плыть против теченья
его друзья не замечали в нем.
(Какие там друзья? С такой манерой
он обрести приятелей не мог,
и, копошась в обыденности серой,
не понимал, насколько одинок.)
Не наделён хватательным рефлексом,
не попадал он, впрочем, и "в струю",
зато порой имел проблемы с сексом,
и как-то не завёл себе семью.
Он никаким не занимался делом,
а если и случалось - то с ленцой.
Что ж до грехов - он в общем был и в целом
тот фрукт еще! и с той еще гнильцой!-
но, столь натурой слаб и зауряден,
что (неизвестно, для чего и как),
уехав в ФРГ, попав в ИКС-баден,-
он оставался тот же "с-печки-бряк".
Не слишком добр и не особо злобен,
не очень болен, не вполне здоров,-
он с ранних лет порою был способен
поставить в рифму пару точных слов.
Он с речью не вступал в противоборство,-
она сама навстречу шла ему.
Он, впрочем, полагал, что стихотворство
не нужно в этом мире никому.
Он много раз слыхал такое мненье,
и укрепляясь в нем день ото дня,
он соглашался, что "стихов творенье"-
почти всегда - игра иль болтовня.
И оттого - не ищущие славы,
но искренние строчки чудака,-
его ночей невинные забавы -
остались на листах черновика.
Им нипочем не выйти из-под спуда,
не поразить ничьих ушей и глаз.
*
Наверно, на земле возможно чудо,
коль эти строчки вы прочли сейчас...
13.01.2011
РУССКИЙ ПРОЕКТ
Верный сын великого народа,-
он продрых, по слухам, на печи
тридцать лет да плюс еще три года,
пролежал, недвижный, как колода,
толстым задом грея кирпичи.
После встал, напился из криницы,
оседлал конягу-битюга,
и при первом проблеске денницы
вдаль пустился, охранять границы
от лихого, дерзкого врага.
Дал отпор он рати половецкой,
положил полков ее - не счесть,
разгулялся силой молодецкой
по земле немецкой и турецкой,
постоял за родину и честь.
Змею снес Горынычу он бошку
(змей умчался, воя на бегу),
поучил вполсилы, помалёшку
ведьмака-Кащея, бабку-Ёжку,
лешего, какимору-каргу,-
всех побил. Его не одолели
злые ханы, воины Орды,
и, дрожа, захоронились в щели
и оттуда вылезти не смели
даже Русь споившие жиды.
Тесть его, продюсер и инвестор,-
не перевирая ничего,-
знаменитый летописец Нестор
все его дела занес в реестр,
описал все подвиги его.
Раз он едет, видит - каменюка,
а кругом навалено костей.
Богатырь сошел с коня: а ну-ка,
это, блин, чего еще за штука?
Чтой-то там начертано на ней?
Вишь, пойдешь ли влево, кинешь вправо,
напрямки ль маршрут проложишь свой,-
ждут тебя не подвиги, не слава,
а потеря чести да расправа,
да прощанье с буйной головой.
У героя зачесалась репа:
что за страсти, ахти, Боже ж мой!
Так погибнуть - глупо, тупо, слепо -
и взаправду было бы нелепо...
Сивка-Бурка! повертай домой!
Как придем - поставлю Богу свечку,
наверну горшок горячих щец,
заберусь опять к жене на печку,
врежу ей по мягкому местечку,
да посплю немного, наконец.
Он лежал, ворочаясь порою,
тараканов хлопал на стене,
мял Матрену, мучился жарою...
Вот уснул, и снится сон герою,
чудный сон о дальней стороне.
Путь-дорога из варягов в греки.
Этот край, кажись, ему знаком.
Там живут какие-то чечмеки,
там текут медлительные реки,
полные духмяным молоком.
Он подумал: экое везенье!
Мне ведь сроду не фартило так!
Надо нам забрать в свое владенье
этой речки млечное теченье,
водрузить над нею русский стяг!
Кто ж не любит молочка-т парного?!
А еще... да точно, ох ты мля! -
никогда не зрел еще такого,
но даю мое честнОе слово:
берега-то, глянь,- из киселя!
Витязь плетью хлещет иноходца,
бьет по холке, режет по ногам...
Добрый мерин громко ржет, и рвётся,
но к реке никак не доберётся
по кисельным топким берегам...
2011
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Петербургская белая ночь,
ночи северной призрачный свет.
Спит, как ангел, трехлетняя дочь.
Покрестил - и прошел в кабинет.
Еще бел, еще девственно-чист,
одиноко светясь в полумгле,
приготовленный с вечера лист
терпеливо лежит на столе.
Он пока-что - ничто, он зерО,
но, быть может, ему повезет.
Но хозяин кусает перо
и задумчиво ноготь грызет.
Десять, двадцать минут, полчаса.
Он рассеян, он смотрит в окно,
теребит пятерней волоса,
и потом наливает вино.
Но не пьет. В тот же миг в тишине,
фитилем нагоревшим треща,
тень его погнала по стене
воском капающая свеча.
Наконец он выводит строку
про несущихся - пропуск - коней,
всадник ранен, седло на боку...,
ищет рифму, союзную к ней,-
не находит... Перо между тем
мефистофельский профиль чертИт
или дамские ножки... Совсем
нынче Муза ему не фартит.
В раздражении все зачеркал,
скомкал лист и отправил в камин.
Чуть мерцает поверхность зеркал,
еле слышно дрожит клавесин.
Тучка с длинным жемчужным хвостом
собралась переплыть небосвод.
Лист сменяется новым листом.
И, быть может, тому повезёт.
2011
ВЕСЕННЯЯ ВЕСТЬ
Март настал. Из-за границы,
Как отряд передовой
Прилетели с юга птицы
Легкой стайкой боевой.
Глянь-ка, кружатся на месте
Над клочком родной земли.
Верно, радостные вести
Нам посланцы принесли.
Ухо криков их не слышит,
Но отлично видит глаз,
Как их стайка в небе пишет
Счастья весточку для нас.
То парят, раскинув крылья,
То назад, то вновь вперед,
То мгновенно без усилья
Совершают оборот.
В чисто вымытой лазури
Им, пернатым, благодать.
В каждой новой их фигуре
Можно букву угадать.
Вот одна, за ней другая... -
Птицы чертят письмена,
Раз за разом повторяя
В- и Е- и С- и НА...
2011
НА СМЕРТЬ ОТЦА
Я приехал к тебе прошлым летом.
Ты чувствовал себя неважно.
Но еще мог выходить из дОму.
Мы пошли погулять
в близлежащий парк.
Ты часто останавливался.
Мы все время присаживались на скамейки.
Ты говорил: "Посмотри, какая трава,
какие свежие листья.
Это потому, что зимой было много снега.
Я за всю свою жизнь
не видел таких сугробов."
Каждые пять минут
ты повторял это снова,
забывая, что уже сказал это
за пять минут до того.
Погода стояла чудесная,
и развелось много мух.
Ты повесил липучку на кухне,
над самым столом.
(Точно так же всегда ты вешал
свои стиранные носки,
и отучить тебя
было никак невозможно).
Липучка помогала плохо,
я боролся с мухами своим способом.
Я верил, что извел их всех.
Теперь в марте, когда я приехал, чтобы
похоронить тебя,
выяснилось, что несколько насекомых
всё ещё живы.
Мне кажется, я узнаЮ их в лицо.
Надо думать, они ещё помнят тебя,
помнят, как тебе становилось всё хуже.
Действительно, ты всё больше слабел,
и забывал всё больше.
Старая захламленная квартира
донашивала своего жильца.
(По-моему, я где-то уже встречал
подобное выражение, но неважно:
ведь и самая жизнь тоже,
главным образом, плагиат).
Ты стал уставать быстрее,
стал отключаться.
Но иногда всё же
с тобой ещё можно было беседовать
о каких-то самых простых вещах.
Ум и память твои угасали.
Я, помню, тогда подумал:
- Уж лучше Кондратий с топориком,
чем этот Дементий с ластиком,
протирающим мозг до дыр.
Однажды, идя в туалет,
ты упал в передней
и расшиб себе голову.
Алая струйка потянулась из-под волос.
В этот момент позвонили
родственники из-за границы.
Они знали, что нам тяжело,
и хотели нас поддержать.
Оживленным голосом говорили,
как хорошо они сейчас покушали,
как вкусна была рыба и приятно вино.
Я ответил - мы рады,
мы так рады за них,
мы просто счастливы!..
Потом я повесил трубку
и стёр тебе кровь с лица.
Ты почему-то решил извиниться
и повторял раз за разом -
не сердись на меня, не сердись на меня...
Часто с тобою
действительно было трудно,
и я не всегда
умел подавлять раздражение.
Несколько раз
я говорил тебе с сердцем,
упрекал тебя в старых грехах.
Ты не мог собрать свои мысли,
чтобы ответить мне,
ты расстраивался и терялся.
Пусть я был прав -
не стоило мне вести эти речи.
Верна ведь пословица: молчание - золото,
а слово - лишь серебро:
вот прошло меньше года,- и тебя уже нет,
а слова мои в моей памяти -
как оно, почернели.
Где я куплю теперь мел,
чтобы выбелить их?
P.S.
Между прочим, и этой зимою
опять навалило сугробов.
Значит, листва будет свежей,
и густою -
кладбищенсквя трава.
2011
СОРОК ДНЕЙ. КУСТ СИРЕНИ
Всё равно посмотрю на что, говорю о чём -
От всего, что вижу, что слышу - мутит, тошнит.
Словно кто-то вмазал по черепу кирпичом.
Ничего бы не делал, лежал и глядел в зенит.
Скоро май, распустилась листва, и в траве - цветы.
Солнце греет промёрзшие за зиму кирпичи.
Я хотел бы спросить - чтО, душа, ощущаешь ты,
Когда бренное тело горит и трещит в печи?
Возле дома - сирень.
Запах, в воздухе тёплом всплыв,
Достигает окна, оглушает, уходит вверх.
Куст сирени похож на стоп-кадр, на бесшумный взрыв,
На по стенке размазанный розовый фейерверк...
17.04.2011
КАК ЭТО БУДЕТ СО МНОЙ
Мой вместительный почтовый ящик
Переполнится через две-три недели.
Заметившие это соседи
Станут пожимать плечами -
В конце-то концов
это их не касается.
Но потом куда-нибудь позвонят,
И однажды приедет полиция.
Полицейские вскроют двери
И войдут, зажимая носы
И морщась (о, я им не завидую).
Они сообщат всюду, куда положено,
И сделают всё, что следует.
Ликвидируют вещи, вещицы, мелочи,
Вынесут на помойку хлам,
Хорошенько проветрят квартиру.
От меня не останется ничего.
Ни здесь, и нигде.
Совсем ничего. Даже этих стихов.
А жаль...
2011
ЗАЩИТНИК ПРИРОДЫ
Россия-мать! Огромная страна!
Куда обширней всех других она.
Каких здесь не найдёшь чудес природы!
Чего здесь нет? - Пустыни, горы, воды,
Великия и малыя народы,
Которыми она населена.
Но сколько ж накопилось в ней говна
За все века прошедшие и годы!
Тут предки наши наломали дров,
И мы, потомки, тоже, ёлки-палки.
Окрестности российских городов
В помойки превращаются и свалки.
Мы отравили воздух; воды рек
Несут металлы: кадмий, висмут, натрий...
Тут хватит разгребать на целый век,
А может статься, на два или на три.
Здесь человекам больше не житьё,
Здесь исчезают рыба и зверьё,
Нас напоследок кроя страшным матом.
Пожары пожирают русский лес -
Куда деваться всяким там пернатым?
Кислотный дождик льёт на нас с небес,
А почву заражает мирный атом.
Я бью в набат! Спасайтесь! Общий сбор!
Моря мелеют, воздух полон дымом
От северных морей до южных гор.
И даже грандиозный наш простор
Не кажется уже н е о б о С р и м ы м ....
2011
ЕВРЕЙ В ГЕРМАНИИ
Гёте с вечным пером, Бетховен, Эйнштейн со скрипкой.
Не они учиняли эти погромы, убийства, травлю.
Я уехал в Германию. Это было ошибкой.
Я её, к несчастью, более не исправлю.
Здесь всегда любили маршировать, исполнять приказы,
воевать, соблюдать порядок, и в ус не дули.
А ещё - экономить. И в дело пускали газы.
Это было куда дешевле петли и пули.
Моисеи, Рахили, Шмули, Натаны, Зямы...
Зяма был музыкантом, другие учились в школе.
Всех родных моей мамы убили, свалили в ямы,
или в печке сожгли, и развеяли прах их в поле.
На дворе стояла весна, а возможно, лето;
это было осенью, или, как знать, зимою,-
когда их убивали в Вильне, в еврейском гетто,
и сжигали в печи, и мешали золу с землёю.
Да, теперь здесь, в Германии, видимо, всё иначе,
и сейчас живущие - в прошлом вины не имут.
Так я думал, но вышло, что пепел ещё горячий,
и местами ещё сохраняется прежний климат.
Через почву их кровь, мне кажется, просочилась,-
и у предков, кого я не знал, я прошу прощенья.
У евреев вообще-то нет родины. Так случилось.
И семит на любой земле - козел отпущенья.
2011
НА СТАРОМ КЛАДБИЩЕ
Жесть венков, лент лохмотья, обрывки ткани,
полусгнившие ветки, камней обломки,
надмогильные плиты в густом бурьяне,
что попАдали, не подстелив соломки.
Запустенье заброшенного погоста
в мелочах не имеет, конечно, смысла
разбирать, ибо время прошло – и просто
стерло всё с этих плит,- имена и числа.
Бесполезны, глупы, смешны попытки
осознать возвышенный план господень
там, где жизнь исчезает, как след улитки
на могильном камне в июльский полдень...
2011
БАЛЛАДА О МУРАВЬЕ
В пустыне под засохшею оливой
Когда-то жил термит трудолюбивый.
Мороз трещал ночами, днём пеклО...
Существованье было тяжело:
На тощей почве, на сухом суглинке
Там не росло буквально ни травинки,
И очень трудно было муравью
Большую обеспечивать семью.
Он сна не знал, он рвал в натуге жилы,
И постепенно истощил все силы.
Однажды муравей нашел зерно.
Бог весть, как в эту глушь занесено,-
Оно вселило в муравья надежду.
Вот труженик зерно сажает между
Больших камней, где даже в знойный день
Всегда в ложбинке влага есть и тень.
Он думает: былинка, там другая
Да третья... и пустыня вся до края
Зазеленеет, зацветёт...
семья
Поддерживала планы муравья,
Воображая, что наступит время,
Когда большое, дружное их племя
Здесь станет жить, в отеческом краю,
Как в изобильном, благостном раю.
Зерно взошло. И за ростком ничтожным
Термит следил со тщаньем всевозможным,
Его любовно холил и берёг,-
И очень скоро ввысь пошел росток.
Вот целый куст у камня зеленеет,
И муравей восторженный не смеет
Поверить счастью! В поздние летА
Сбывается давнишняя мечта:
Пустыня перестанет быть пустыней,
Он будет жить под сенью пальм и пиний!
И всё же муравью не повезло,
Ибо в самом добре таилось зло:
Однажды, занимавшийся прополкой,-
Он был поранен острою иголкой.
Он присмотрелся – и увидел вдруг,
Что на цветах шипы, шипы вокруг,
Везде, повсюду – крючья и колючки...
Тут у термита опустились ручки,
Он зарыдал, упал, лишился сил,
И тут же карачун его хватил.
Когда его собратья хоронили,
Никто не плакал на его могиле,
Ибо своим намереньем благим
Он навредил и ближним и чужим:
Его трудами взрОщенный р е п е й н и к
Заполонил, разрушил муравейник,
И по миру пошла, увы, семья
Бедняги гуманиста-муравья.
*
Мораль:
Живи, мечтай, трудись упорно,
Но разбирай, какие сеешь зёрна.
2011
О СЛОЖНЫХ СТИХАХ
... Чтобы в мире стало просторней,
Ради сложности мировой,
Не втирайте в клавиши корень
Сладковатой груши земной.
Чтоб смолою соната джина
Проступила из позвонков,
Нюренбергская есть пружина,
Выпрямляющая мертвецов.
О.Мандельштам, "РОЯЛЬ"
... Ах, что за текст! Слова, ни дать ни взять,
торчат в строфе, как на еже иголки.
Таких стихов с налёту не понять.
Их строчки порождают кривотолки,
Их смысл, возможно, требует прополки,
прореживанья... А бывает так,
что он и самому творцу неведом...
Но дельный комментатор не дурак,
тут у него особый шик и смак,-
и вот, пускаясь за поэтом следом,
по выбору и построенью фраз
как Шерлок Холмс, в отличие от нас,
он доберётся до слепых корней, да! –
и угадает истину как раз,
наружу Маркса вытащив иль Фрейда.
Раскроет суть, посадит мысль на ось,
всё разберёт, что было вкривь и вкось,
отыщет связи, и, копнув глубоко,
откуда что в конце концов взялось
он проследит до самого истока.
Ну что ж, он зряч, а я – читатель – слеп,
и если я, допустим, в стих "не въеду",
то всё ж наш автор поставляет хлеб,
а может быть, и маслице к обеду
филологу, литературоведу.
Вот Каббала, вот Тора и Талмуд,
писанья древних, либо чуждых наций:
чтоб их прочесть, тяжелый нужен труд;
едва ли нынче люди их поймут
без толкований, вне интерпретаций.
Не каждому, увы, постичь дано
те речи, чьё значенье, скажем прямо,
на первый взгляд бессмысленно, темно,
загадок подсознания полно –
хоть Бродского возьми, хоть Мандельштама.
В КОНЦЕ-ТО КОНЦОВ
Не нужно возмущаться: что возьмёшь
С такого, каков есмь я, демагога-с?
Но разве не логично – наше "ложь"
Произвести от греческого "логос"?
Но л о г о с значит - "слово"; л о ж ь – "обман".
И то, что слово есть обман – не ново.
Недаром же апостол Иоанн
Вещал, что, мол, в начале было Слово.
Чего в начале? – Попросту всего,
Что в сумме составляет м и р о з д а н ь е.
Уважим мужа славного сего
За это беспримерное признанье:
Везде обман, куда ни поглядишь.
Всё божие стоит на нём творенье.
И честно мы поведать можем лишь
О том, как <муха села на варенье...>
2011
ХОЗЯИН
Он поднялся сегодня поздно и без желания.
"Ладно, довольно нежиться, будто червяк в компосте" –
выругал сам себя.
"Старость... вот наказание.
Запор измучил, сохнет рука, болят все кости".
Принесли завтракать. Кофе жидкий, а каша – манная.
Почитал газету, вздремнул на минуту в кресле.
Долго возился с трубкою:
- Гаснет, тварь окаянная!
Прикидывал варианты: что может случиться, если...
Потом проглядел бумаги.
Прошенье Союза писателей
(хотят построится за городом всем отрядом);
сообщения о вредителях анонимных доброжелателей
и т.д....
Опосля обеда явился нарком с докладом.
Притащил расстрельные списки.
"Вы прохлопали, а в отвЕте – Я?!" –
Он едва удержался, чтоб тут же не дать им взбучку.
Надо будет поставить шефом у них Лаврентия,
а этих пустить в расход, кто помельче – тех за колючку.
Секретарь подкатил со срочною телеграммою:
Бернард Шоу в восторге от пребывания в ЭсЭсЭре.
Секретарь был тёртый калач, он попал ему в точку в самую:
гнев Хозяина, вроде, улегся, по крайней мере.
Он вообще пришёл в крайне хорошее настроение.
(- Он на пару дней поедет к себе на дачу,
отдохнёт, подышит; обрыдли все эти прения...)
Он ходил, мурлыча под нос себе "Кукараччу".
- А насчёт писательских дач в этом, как бишь его?
П е р д е л к и н о ?
Можно дать им тычячу га, или две уж там, не жалея.
... Поздно за полночь он громко ржал и в кремлёвском
пердел кино,
в пятый раз глядя ленту про тётку – ха-ха! – Чарлея.
Всё равно ведь он был один, и стесняться некого.
Да ему стесняться-то вовсе и не пристало!
Он себя ощущал героем с полотен Грекова.
Нет, рука бойца рубать еще не устала!
А потом он стоял, отдавая честь, в кинозале на
подиуме: ибо он приказал проиграть ему запись гимна:
Ему очень нравились в тексте слова про Сталина.
Он любил народ - и надеялся, что взаимно.
2011
ОСОБНЯКОМ
Дом был старой постройки. Я думаю, послевоенный.
Двухэтажный, без всяких затей, самый обыкновенный.
Блеклой краской покрытый фасад.
Плющ разросся по нём, набросал свои фрески.
На центральном окне занавески.
Перед ним палисад.
Дом был тих. Но он был обитаем, однако.
Когда кто проходил, хрипло тявкала в будке собака.
Иногда сам хозяин сидел во дворе
Изможденный, седой, нездоровый,
Возле ивы, на дряхлой скамейке садовой
При вечерней заре.
Я ему говорил "Guten Tag", нарушал его мутную скуку.
Он кивал мне в ответ, поднимая в приветствии руку...
Часто в эту минуту как раз
Тренькал колокол с кирхи,
И мне в спину чернели две дырки
Его сумрачных глаз.
Мне недавно опять побывать в этом месте случилось.
Что-то еле заметно, - но все-таки там изменилось,
Что-то стало как будто не так.
Ветер дул, и плюща развевал арабески,
И в проеме окна шевелил занавески
Не хозяин – сквозняк.
На антенне устроили птицы гнездо (чем-то их не устроила ива),
Клумбу белых гортензий теперь занимает крапива,
Переполнился ящик почтовый, вконец палисадник заглох,
И сквозь ветхие рейки
Полусгнившей скамейки
Прорастает чертополох...
2011, Германия