Роберт Силлимэн Хилльер (Пастбища).
XI
Те, что сошли с холма, - уже вдали.
Их оклики несутся из долины.
Сквозь неподвижный воздух, снизу
порой их смех доходит до меня.
Лишь я один остался у вершины.
Здесь лес не густ, но на исходе дня
пернатые возню да песни завели -
большой концерт по птичьему капризу,
все вразнобой, сквозь шум и гам...
На Западе - сгустившаяся тень.
Меж облаков - как будто свара:
сплетаются и рвутся в клочья.
Успокоение пришло лишь с ночью -
и воцарилась благостная сень.
На склонах ниже двигались отары.
В них овцы разбредались по лугам...
Я - пастырь грёз. Для неземного стада
лишь в царстве духов пища и отрада.
Мечты - как волны, переполнившие шлюз.
Им грустным эхом снизу вторит Анжелюс.
Robert Hillyer XI
They who have gone down the hill are far away;
From the still valleys I can hear them call;
Their distant laughter faintly floats
Through the unmoving air and back to me.
I am alone with the declining day
And the declining forest where the notes
Of all the happy minstrelsy,
Birds and leaf-music and the rest,
Sink separately in the hush of fall.
The sun and clouds conflicting in the west
Swirl into smoky light together and fade
Under the unbroken shadow;
Under the shadowed peace that is the night;
Under the night's great quietude of shade.
The sheep below me in the meadow
Seem drifting on the haze, serene and white,
Pale pastured dreams, unearthly herds that roam
Where the dead reign and phantoms make their home.
They also pass, even as the clear ring
Of the sad Angelus through the vales echoing.
Montigny, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Могильный крест)
XII
Бродя в лесу пешком, в итоге
найдёшь, где сходятся дороги,
совсем безлюдные места.
Там у могильного креста
привстанет путник помолиться.
Там тихо. Там не крикнет птица,
не рявкнет зверь. Деревья - в дрёме.
Ползут слезинки по ветвям.
Лишь только смертью пахнет там.
Густой туман лежит в истоме,
прижавши пальцами губу,
чтоб не тревожить прах в гробу.
Минует время - нет сомнений -
там кончится пора молений
и размышлений под крестом.
Его потом затянет мхом.
У вёсен будет в здешних гнёздах
незамутнённый смертью роздых.
Всё пышно расцветёт в прыску,
забыв осеннюю тоску.
Над смертью белоснежным цветом
воспрянет жизнь весной и летом...
Но осень мчит и, дождь гоня,
спешит поспеть к исходу дня.
Robert Hillyer XII
Where two roads meet amid the wood,
There stands a white sepulchral rood,
Beneath whose shadow, wayfarers
Would pause to offer up their prayers.
There is no house for miles around,
No sound of beast, no human sound,
Only the trees like sombre dreams
From whose bare boughs the water drips;
And the pale memory of death.
The haze hangs heavy without breath,
It hangs so heavy that it seems
To hold a silent finger to its lips.
In after years the spectral cross
Will be quite overgrown with moss,
And wayfarers will go their way
Nor stop to meditate and pray.
The spring will nest in all the trees
Unblighted by the memories
Of autumn and the god of pain.
The leaves will whisper in the sun,
Life will crown death with snowy flowers,
Long hence…but now the autumn lowers,
The sky breaks into gusts of rain,
Turn thee to sleep, the day is nearly done.
Forest of Fontainebleau, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Позднее возвращение).
XIII
Парнишка допоздна вязал снопы,
но сумерки сгустились рано,
подуло холодком,
а солнце потемнело
и скрылось час назад за хмурым бугорком.
Дымится в кучах старый лист остылый,
среди любой тропы.
В высоких всплёсках дыма то и дело
где вспыхнет пламя, где сойдёт на нет.
Взгрустнул парнишка, опершись на посох
(хоть что это за грусть в пятнадцать лет ?)
Вдруг память в нём с невыразимой силой
зажглась, вернув знакомое с азов:
волну страстей, покамест безголосых,
печали и мечты ушедших дней,
похожие на отзвук дальних звонов...
Вдруг парень рассмеялся,
связал последний сноп и повернул носки
из сумрака на затаённый зов,
донёсшийся сквозь темь лесов Беркшира
(не внемля отзвукам ещё страстней -
призывам с примесью тоски -
остаться на жнивье да на покосах).
Октябрь ему запел свои терцины.
Вслед - неизбежнее кончины -
настала снова тишина.
Парнишка задержался в сжатом поле.
Смесь чувств, возникших там, была странна.
Взлетев душой до горнего эфира,
в беде он был пленён красою мира,
и грудь была восторгами полна.
Среди ночи, на вольной воле,
дым Новой Англии ему твердил
о том, что близкие его - все дома,
у очага.
Свет звёзд был мил.
Всё больше близились знакомые деревья,
и бриз слегка качал стволы.
Он нёс все запахи далёкого кочевья,
в нём были песни старины:
о светлых упоениях весны,
о тайнах леса и былой угасшей вере,
о памяти, что вечно дорога...
Эй ! Ветер дует холодом с реки.
Закрой-ка двери !
Robert Hillyer
XIII
The boy is late tonight binding his sheaves,
The twilight of these autumn eyes
Falls early now and chill.
The murky sun has set
An hour ago behind the overhanging hill.
Great piles of fallen leaves
Smoulder in every street
And through the columned smoke a scarlet jet
Of flame darts out and disappears.
The boy leans motionless upon his staff,
With all the sorrows of his fifteen years
Gazing out of his eyes into the fall,
A memory ineffable and sweet
Half tinged with voiceless passion, half
Plaintive with sad imaginings that drift
Like echoes of far-off autumnal bells.
He starts up with a laugh,
Binds up the last gaunt sheaf and turns away;
Out of the dusk an inarticulate call
Rings keen across the solemn Berkshire woods,
And then the answer. Impotent farewells
That eager voices lift
Into the hush of the receding day;
Full soon the silence surges in again,
Peaceful, inevitable, deep as death.
The boy has lingered late in the grey fields,
Knowing the first strange happiness of pain,
And the low voices of October moods.
Now comes the night, the meadow yields
Unto the sky a damp and pungent breath;
The quiet air of the New England town
Seems confident that everyone is home
Safe by his fire.
The frosty stars look down
Near, near above the kind familiar trees
In whose dry branches roam
The gentle spirits of the darkling breeze.
Deep in its caverned heart the forest sings
Of mysteries unknown and vanished lore;
Old wisdom; dead desire;
Dreams of the past, of immemorial springs….
The wind is rising cold from the river: close the door.
Tours, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Вергилиев пастух)
XIV
Мой Коридон ! Увы ! Теперь, когда
ты по родным холмам не водишь стад,
заветная звезда
страдает, что исчез ты без следа.
Побагровел закат
и кромка неба, как огонь, красна.
Шум падающих листьев так силён,
что песни все в груди перевелись.
Студёные ветра со всех сторон.
В густой росе гниют строи копён.
Прошу тебя, вернись !
Лишь ты - моя надежда и весна !
Robert Hillyer
XIV
O lovely shepherd Corydon, how far
Thou wanderest from thine Ionian hills;
Now the first star
Rains pallid tears where the lost lands are,
And the red sunset fills
The cleft horizon with a flaming wine.
The grave significance of falling leaves
Soon shall make desolate thy singing heart,
When the cold wind grieves,
And the cold dews rot the standing sheaves,—
Return, O Thou that art
The hope of spring in these lost lands of mine.
Chalons-sur-Marne, 1917
Роберт Силлимэн Хилльер (Грустный мальчуган).
XV
С чего ты так расстроен, пастушок ?
Вздыхаешь, разрыдался. В чём загвоздка ?
Трясутся плечи, спутана причёска.
Что за причина гнёт тебя, дружок ?
Окрестность нынче - без цветов, без лоска.
Стал жёлт в саду любимый уголок.
Но траур ни к чему. Всему свой срок.
Весной все розы вновь зардеют броско.
Не бойся зим. Они не круглый год.
Не плачь по лету горькими слезами.
Весна придёт с палитрой и кистями,
замажет зиму как негодный задник,
и на её пейзажах расцветёт
любой французский сад и виноградник.
Robert Hillyer
XV
O little shepherd boy, what sobs are those
That shake your slender shoulders, what despair
Has run her fingers through your rumpled hair,
And laid you prone beneath a weight of woes?
The trees upon the hill will soon be bare,
A yellow blight is on the garden close,
But you, you need not mourn the vanished rose,
For many springs will find you just as fair.
Weep not for summer, she is past all weeping,
Fear not the winter, she in turn will pass,
And with the spring love waits for you, perchance,
When, with the morn, faint wings stir from their sleeping,
And the first petals scatter on the grass,
Under the orchards and the vines of France.
Recicourt, 1917
Роберт Силлимэн Хилльер (Минорная баллада).
XVI
Скульптура: видя дрогнущих от стужи
сатиров, просит девочка, чтоб бог -
сам Феб - согрел своих друзей, к тому же
венками приукраситься помог.
Весёлые жнецы, зажёгши огонёк,
предпочитают шутки до умору,
чем в поле мять сдуваемый песок -
в отчаянную эту пору.
Решив, что дальше будет только хуже,
мчит птицей к Югу мудрый мой дружок.
А мне невмочь. Начну бродить, утюжа
под серым небом блещущий снежок.
Циничный фавн из здешних лежебок
порой, как я, пройдёт по косогору,
чтоб поглядеть на брезжащий Восток -
в отчаянную эту пору.
Уже не видно отражений в луже.
Всё это зеркало покрыл ледок.
Кентавров больше там не обнаружу.
Не выйдет на пастьбу единорог.
Тут слышен лишь утиный говорок,
когда вдруг стая подлетит к забору.
Смесь споров, свар, да шуток, да тревог -
в отчаянную эту пору.
Ах, девочка ! Весь яркий свет поблёк.
Тускнеет бронза. В чувствах нет задора.
В глазах уныние пустых дорог -
в отчаянную эту пору.
Robert Hillyer
XVI
The dull-eyed girl in bronze implores Apollo
To warm these dying satyrs and to raise
Their withered wreaths that rot in every hollow
Or smoulder redly in the pungent haze.
The shining reapers, gone these many days,
Have left their fields disconsolate and sear,
Like bony sand uncovered to the gaze,
In this, the ebb-tide of the year.
My wisest comrade turns into a swallow
And flashes southward as the thickets blaze
In awful splendour; I, who cannot follow,
Confront the skies' unmitigated greys.
The cynic faun whom I have known betrays
A dangerous mood at night, and seems austere
Beneath the autumn noon's distempered rays,
In this, the ebb-tide of the year.
Ice quenches all reflection in the shallow
Lagoon whose trampled margin still displays
Upheaval where the centaurs used to wallow;
And where my favourite unicorns would graze,
A few wild ducks scream lamentable lays
Of shrill derision desperate with fear,
Bleak note on note, phrase on discordant phrase,
In this, the ebb-tide of the year.
Poor girl, how soon our garden world decays,
Our metals tarnish, our loves disappear;
Dull-eyed we haunt these unfrequented ways,
In this, the ebb-tide of the year.
Cambridge, 1920
Роберт Силлимэн Хилльер (Таверна)
XVII
Вокруг заледеневший город,
свод неба - твёрже хрусталя.
А мне тепло течёт за ворот,
всю кожу распаля.
В таверне пламенные блики.
Очаг велик - хоть не смотри.
Сосульки за окном - как пики,
но я - внутри.
В окошке без конца и края
белёсых призраков парад.
Им виден тёплый угол рая,
а мне - студёный ад.
От тряпок в зале запах прели,
здесь дым бежит под потолок,
но от рождественского эля
по жилам жаркий ток.
Потом - в толпе усов и бород,
под небом ярче хрусталя -
иду, закутав горло в ворот -
увы, не в соболя.
Robert Hillyer
XVII
The winter night is hard as glass;
The frozen stars hang stilly down;
I sit inside while people pass
From the dead-hearted town.
The tavern hearth is deep and wide,
The flames caress my glowing skin;
The icicles hang cold outside,
But I sit warm within.
The faces pass in blurring white
Outside the frosted window, lifting
Eyes against my cheerful night,
From their night of dreadful drifting.
Sharp breaths blow fast in a smoky gale,
Rags wander through the dull lamp light;
O my veins run gold with Christmas ale,
And the tavern fire is bright.
The midnight sky is clear as glass,
The stars hang frozen on the town,
I watch the dying people pass,
And I wrap me warm in my gown.
Brussels, 1919
Роберт Силлимэн Хилльер (Грозный топот).
XVIII
Поверх земель и вод
могучее гуденье.
Ночь кличет всех былых господ
обратно в их владенья.
Суровый мощный зов,
потрясший все высоты,
скликает грозных молодцов,
подняться из дремоты.
Вдали от светлых городов
они вопят в тумане,
топочут в грудах скал и льдов,
ища кровавой дани.
Скажи, найдётся ли приют,
где б не был слышен грохот.
Внемли, как вплёлся в дальний гуд
жестокий дикий хохот !
Robert Hillyer XVIII
Chords, tremendous chords,
Over the stricken plain,
The night is calling her ancient lords
Back to their own again.
Vast, unhappy song,
From incalculable space,
Calling the heavy-browed, the strong,
Out of their resting-place.
Far from the lighted town,
Over the snow and ice,
Their dreadful feet go up and down
Seeking a sacrifice.
And can you find a way
Where They will not come after?
The vast chords hesitate and sway
Into a sudden laughter.
Sheffield, 1917
Роберт Силлимэн Хилльер (Две картины).
XIX
Я видел города, где выставки богатства,
где башни и мосты, да тьмы народа сплошь.
Там в мареве огней, что празднично струятся,
в любой душе подъём и радостная дрожь.
Теперь вокруг меня холодная низина.
Куда ни ступишь, там сугроб.
Изломанный сосняк и чёрная трясина
под плотной тенью гор - и ни дорог, ни троп.
С утёсов - не понять - чей ясный громкий крик
звучит, как крик орла, который сбился с галса.
То явно не людской - неведомый язык,
а в языках ветров никто б не разобрался.
Лютеют дождь да снег, да нарастает мрак.
Густеет тень от скал над стужею пустыни.
То, кроме стыни,
бредёт презлая ночь, не торопя свой шаг.
Robert Hillyer
XIX
I have known the lure of cities and the bright gleam of golden things,
Spires, towers, bridges, rivers, and the crowd that flows as a river,
Lights in the midnight streets under the rain, and the stings
Of joys that make the spirit reel and shiver.
But I see bleak moors and marshes and sparse grasses,
And frozen stalks against the snow;
Dead forests, ragged pines and dark morasses
Under the shadows of the mountains where no men go.
The crags untenanted and spacious cry aloud as clear
As the drear cry of a lost eagle over uncharted lands,
No thought that man has ever framed in words is spoken here,
And the language of the wind, no man understands.
Only the sifting wind through the grasses, and the hissing sleet,
And the shadow of the changeless rocks over the frozen wold,
Only the cold,
And the fierce night striding down with silent feet.
Chambery, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Вечная песня)
XX
Внемли напевам страстных лир,
их звонким голосам.
Те песни вечно не замрут,
покуда вторит звёздный клир,
пока не онемеет мир,
покуда крылья нас несут
(по песенным волнам)
всё выше к небесам.
Зато потом Ты сможешь впрок,
когда не станет нас,
забыв, как были мы верны,
в тиши, блаженно, без тревог,
смотреть на заревой Восток,
где свет таинственной луны,
(бледнея в этот час)
погаснет, вроде нас.
Robert Hillyer
XX
We wove a fillet for thy head,
And from a flaming lyre
Struck a song that shall not die
Until the echoing stars be dead,
Until the world's last word be said,
Until on tattered wings we fly
Upward and expire.
And calm with night thou watchest till
Long after we are gone,
Not knowing how we worshipped thee;
Serene, unfathomably still,
Gazing to the western hill
Where pales the moon's hushed mystery,
White in the white dawn.
Cambridge, 1915