Удав царил немало лет.
Когда ж линять припёрло время,
чтоб натуральной кожи цвет
не напугал кролячье племя,
свободы все для всех и вся
он объявил скороговоркой,
в дупле высоком заперся,
есть перестал и занялся
отжившей кожи перекройкой.
Но так как тут впервые он
работы творческой коснулся,
то перекроечный сезон
в лесу надолго затянулся.
Кролячье племя между тем
сперва пришло в оцепененье,
соображая в страхе, чем
грозит им это объявленье.
Но шустро уши навело
(их только два - какая жалость!)
одно на царское дупло,
другое западнее малость.
И вот, сомненьям вопреки,
поверив царскому указу,
короткохвостые зверьки
как будто все взбесились сразу.
Они кричали о правах
так, что качался дальний ельник,
и грызли корни на дубах,
и ворошили муравейник,
лисицу дёргали за хвост,
медведя всячески ругали
и даже волка на полях
своим скоплением пугали!
И шкуры лишние куски,
что из дупла повылетали,
неплотоядные зверьки
тупыми зубками терзали.
И вот,
когда хвосты у них
застыли гордо и упрямо,
когда глаза косые их
впервые посмотрели прямо,
и страх владычить перестал
как будто в заячьей натуре -
раздался шорох, то удав
спускался в обновлённой шкуре...
Мораль печальна и проста:
удав, хоть и казался модным,
был прежним ЗВЕРЕМ от хвоста
до глаз с мерцанием холодным,
и после долгого поста
был исключительно голодным.