В поезде. Полустанки в окне пролетают, промозглая осенняя сырость, голые ветки деревьев напоминают ивовые прутья, приготовленные для того, чтобы плести из них корзины и прочие изделия. Грибы представляются, даже – игра воображения – чувствуется в поезде запах леса, сырости, терпкий запах только что срезанных грибов и наполовину перепревших, сброшенных деревьями листьев. У полустанков дикие названия, ни одного из этих названий нельзя запомнить. Полустанок, замедляющийся бег поезда, остановка пять минут. Под сеткой мелкого, затяжного дождя мокнут забранные стеклом вокзальные часы на небольшой ободранной башне, половина букв названия отвалилась, и теперь эти буквы угадываются по тем проёмам, из которых они вывалились, а другие туда вставить никому не нужно. Так, мне кажется, даже лучше: кому нужен показной порядок, якобы-чистота. Треугольная крыша, сбоку билетная касса, окошечко задвинуто картонкой с надписью от руки “Перерыв пять минут”. К стене притулилась и так и заснула крупная, рыжая, с репьями на шерсти собака. На полустанке никого. Вышли из поезда два или три человека, сразу сошли с серой асфальтированной платформы по боковой лесенке, ведущей сперва к колючей, рыжей, вроде собаки, но тоном светлее стерне, потом дорожка, протоптанная среди стерни, ведёт в голый и грибной березняк. Там по неасфальтированной дороге вдоль березняка проехал пожилой, экипированный по холодной дождливой погоде велосипедист.
В поезд садятся, с поезда сходят. Меняются пассажиры. Ехала, одна, вроде не совсем уверенная в себе, немного долговязая, красивая. С собой только заплечный рюкзак. Её долго провожал, смотрел, как она устроилась, мужчина – её парень или брат. Долго не могли расстаться, всё говорили что-то тихо друг другу, пока проводница не попросила провожающих на выход.
Встретились, двое. Очень давно не виделись. Пять лет не виделись, не перезванивались, жили в разных городах, никак не могли встретиться в одном поезде в качестве попутчиков. Она – лет за тридцать, но осталась в фигуре, в движениях нескладность двадцатилетней студентки. В странном красном трикотажном платье. Узкая облегающая юбка выше колена /чёрные колготки/, такой же облегающий верх, ненормально глубокий овальный вырез на спине. До вечернего варианта не дотягивает: трикотаж, спартанский, кроме выреза на спине, покрой. На повседневный вариант тоже вообще не тянет. Вся спина в вырезе в мелких и частых коричневых родимых пятнах.
Он теперь занялся продвижением на воронежском рынке исключительных, современных фильтров для воды. Лицо не запоминающееся, рубашка и костюм тщательно отглажены, довольно высокий, довольно широкий в плечах. С увлечением говорит о своих фильтрах, сыпет и сыпет рекламными, казёнными, раз навсегда сформулированными фразами. Названиями фирм, среди которых его фирма, конечно, самая лучшая. Названиями и подвидами фильтров, выпускаемых его фирмой. Едет на встречу торговцев фильтрами, которые называются – сами торговцы – как-то длинно, по-иностранному, уважительно.
Два стакана мало похожего на чай чая в латунных подстаканниках – из таких, говорят, пил Сталин; казённое клеймо.
Пять лет как разведённые, двое смотрят через стол друг на друга. Поезд грохочет и качается, из соседнего купе пьяный смех. Чужие друг другу люди. Положила на стол руку без обручального кольца, чуть сморщила брови. Скоро Воронеж.