Вещий сон
I
Приснился Петровичу сон. Да не лабуда какая с голой соседкой Веркой, от которой потом стыдно жене в глаза посмотреть. И не уважаемая Екатерина Семёновна, Петровичева начальница, в непотребно-пьяном виде отплясывающая канкан на рабочем столе. А приснился сон ирреальный, мистический. Можно сказать даже – вещий сон Петровичу приснился.
Приснилось Петровичу, будто он помер. Отчего помер, то ли от болезни какой, то ли от случайности несчастной, это неизвестно. А только вот помер и всё.
И лежит, значит, Петрович в надлежащем виде в ящике, чёрной бязью оббитом. В костюмчик чёрный одетый, что недели две назад и купили только. Толком и не одевал ещё, пока живой-то был! Тихо лежит, спокойно. А только всё, что вокруг происходит, видит и слышит. Хотя, вроде бы, глаза у него, как и положено, закрыты, а вот видит. И что самое интересное, слышит не только, что говорят вокруг, а и что при этом думают. Параллельно, так сказать.
Стоит, скажем, жена рядом, соседкам говорит что-то вроде того, как всё случилось, мол, вот, пришёл Петрович домой с работы, вроде бы всё в порядке было, как обычно, значит, пришёл, поужинал, телевизор посмотрел, спать лёг, а утром и не проснулся. А в голове у неё роится совсем не к месту: "Чо эт Верка так вырядилась? Чай, на похороны пришла, не на праздник какой! И морда у неё не скорбная совсем. Где-то платье новое отхватила. А у нашей старшенькой, Татьяны, совсем всё пообносилось, надо новое покупать. Да и мне приличного чего надеть нечего! Даже на похороны мужа и то старьё надела, то ещё, в чём семь лет назад свёкра хоронила."
А тёща стоит, вроде скорбная совсем, что-то Михалычу, соседу по гаражу, говорит и думает себе: "Отмучилась дочка! Вот и хорошо, может другого найдёт теперь, побогаче да подеятельнее. А то от Петровича толку-то было, только что детей настрогали! Ни денег особых, ни должности, одним словом – бухгалтер!"
А сам Михалыч, вроде, стоит, скорбно слушает, что ему Петровичева тёща рассказывает, головой в такт кивает, а сам при этом переживает: "Вот надо же, дал Петровичу взаймы двести рублей, а обратно забрать не успел! Как теперь со вдовы требовать? Пропали деньги! Эх!"
"Надо бы возвернуть, когда вернусь. А то неудобно как-то получается!" – думает Петрович параллельно, а сам к остальным прислушивается да мысли их читает.
Екатерина Семёновна, главбух конторы, где Петрович работает, понятливо головой кивает, жене Петровичевой соболезнования выражает, а в голове её вертится: "Господи, кто же теперь работать будет?! На баб надежды – на грош медный! А тут отчёт квартальный на носу!"
Опомнилась, когда поздно уже! Могла бы, пока живой, заметить!
Бабоньки с бухгалтерии, где работает он, тоже вслух соболезнования выражают, а сами про своё думают: у кого дитё в школе отличилось, завтра на встречу с учительницей идти надо, у кого бельё дома не стирано, а ей здесь торчать приходится, а у кого и вообще семейная жизнь трещину дала, муж к другой уходить собирается, до сопереживаний ли тут!
Верка, соседка, девица двадцатипятилетняя, тоже жену Петровичеву слушает, тоже головой кивает, а сама не то, чтобы Петровича жалеет, а просто шевелится у неё в мозгах лениво: "Надо же, молодой ведь совсем ещё! Я ведь и отбить его могла бы! Эх, жалко-то как, не успела вот!"
Венька, сын-пятиклассник, молчит, смотрит исподлобья, а сам думает: "Вот ведь, обещал папка, что вместе ракету делать будем, как же теперь-то? У меня самого, без папки, может, и не получится!"
И Татьяна, дочка старшая, головой скорбно качает, молчит, а мысли уж совсем в стороне, про Вовку соседского думает, как бы ему поддать как следует, чтобы не задавался очень.
Одна Настюха, младшенькая, что говорит, то и думает. Маленькая она ещё, шестой год всего пошёл, не научилась врать ещё. Правда, по отцу и не скорбит особо, не понимает, что такое случилось, что это навсегда уже. Вот полежит папка, а потом возьмёт да и встанет, скажет, что притворялся он, чтобы узнать, что об нём говорят, да что об нём думают.
II
Отвитал так Петровичев дух девять дней положенных над небренным уже телом, непонятно почему земле не преданном, и спустились за ним посланники небесные, то ли ангелы, толи бесенята, так и не поймёшь сразу. По виду да облачению своему вроде и ангелы – и хитоны на них белоснежные, и лики соответствующие с очами, небу устремлёнными, и крылья, как положено, промежду лопаток торчат, да только крылья какие-то облезлые все и лики у них не очень-то ангельские. Даже, прямо сказать, от Лукавого рожи, опухшие да сизые, только, что пятаков заместо носа не хватает. И разговоры у них к месту и времени не особо подобающие.
– Эх, ребятки, – говорит, скажем, тот, что под правую руку Петровича поддерживает, – что за жизнь пошла, чёрт её побери! Мотайся туда-обратно, как перпетуум-мобиле шатунно-кривошипный, а благодарности – на чарку елея не хватит! Хитоны новые чёрт знает, когда выдавали, на эти уже и смотреть тошно, кормят так, что ноги протянешь скоро! На землю грешную, в бренном теле побыть, душу с девками отвести, простой водки попить вместо нектара этого, мать его в душу, даже раз в месяц не отпускают! Как жить-то?! Нет, вы как хотите, а жаловаться надо!
– Кому жаловаться-то? – вопрошает, скажем, тот, что по левую руку от Петровича, – Кому жаловаться, все они одним мирром мазаны! Кому жаловаться? Начальничку нашему, Малюте, что ли? Или повыше, кто там над ним? Берия с Гиммлером? Разве что, Самому и остаётся?
– А хоть бы и Самому! Он Всемогущий, нечто с бандой своей не справится!?
– Больно ему надо это! Банду свою он сам и набрал, что ему с ней справляться? Да и не доберёшься до него! Мы для него кто? Мы грязь поднебесная! Нет, скажу я вам, когда я при султане Махмуде в стражниках бегал, и то лучше было! И с деньжатами, и с харчами! А уж про девок что говорить, все девки в округе мои были! Какую хочу, к себе тащу, никто и пикнуть не мог!
– Тихо вы! – грозит третий, тот, что впереди дорогу указывает, – Услышит Сам, сошлёт со службы, будете нужники райские чистить! Или, того хуже, заставит денно и нощно псалмы распевать!
– Только ему и дел, нас подслушивать! – возражает первый, – А на нужники и грешников хватает! Нет, вот сдадим этого как положено, и подамся я к Солохе в шинок, хоть там душу отведу! Наелеюсь до чёртиков, а там хоть трава не расти!
– Да и чёрт с ним! – вторит второй, – Пусть хоть в бесы прикотловые списывает! Там хоть историй всяких от грешников понаслушаешься!
Далека дорога на небо, всю жизнь топать надо, а тут и пяти минут не прошло, как показался впереди, на самых склонах горы Араратовой ковчег сверкающий километровой длины и в сто этажей высотой, с вратами, яркой неоновой надписью на непонятном языке древнехалдейском окаймлёнными. Только вместо Святого Петра стоит при воротах бабка "божий одуванчик" в зипуне с берданкой наперевес. А перед ней очередь, человек двести с сопровождающими.
– Как же так?! – возмущается, вроде бы, Петрович, – Что же, в Писании враньё одно, получается? А где Пётр с Гавриилом?
– Ты куда торопишься? – вопрошает тот, что дорогу указывал, – У тебя Вечность впереди, куда торопиться? Будут тебе и Пётр, и Гавриил, и Сатана, все будут! У нас тут тоже бюрократия, знаешь ли! Даром, что ли, сорок дней даётся? Пока тут, на перевалке, пооботрёшься, а там – куда направят уже. Ты в миру кем был? Бухгалтером? О, у нас тут учётчиков тоже не хватает, так что, не пропадёшь!
Проводят, значит, Петровича сквозь врата мимо бабки, ничего не предъявляют, ничего не требует она, зачем стоит, непонятно. Да ещё и с берданкой!
Заводят Петровича в холл, а там – столы по кругу бумагами заваленные, штук двести. А за столами ангелы сидят. По виду – вроде и бесполые, а по конституции – девицы с ликами, помадой да пудрой разделанными, да с пальцами, золотом да серебром окольцованными. Подводят Петровича к такому столу, достаёт тот, что дорогу указывал, из-под хитона кучу бумаг и девице передаёт, а та, как положено, раскладывает их по порядку, перебирает да бормочет:
– Копия свидетельства о рождении усопшего, нотариально заверенная – есть. Копия справки с места жительства, с печатями, подписями – есть. Копия справки с места работы с данными по зарплате за последние пять лет – есть. Копии свидетельств о рождении родителей, дедов и бабок и вообще всех предков до седьмого колена – есть. Копии свидетельств о рождении жены и детей – есть.
– Зачем это всё? – поражается, вроде бы, Петрович, – И когда это вы успели собрать-то?
– Нам на это девять дней полагается! – отвечает сопровождающий, – Думаешь, мы зря мацу едим? А зачем? Бог его знает, зачем, порядок такой!
– Копия военного билета, – бубнит девица и галочки в конторской книге отмечает, – копия членского билета общества спасения на водах… копия членского билета общества рыболовов и охотников… копия членского билета гаражного кооператива… копия членского билета садово-огородного товарищества… копия… копия…
Петрович начинает клевать носом, сопровождающие – тоже. Вдруг девица оживляется: – А где копия свидетельства о смерти?! – она перебирает бумаги снова и разрождается праведным гневом, – Бездельники! Обязательно у вас что-нибудь не так! Куда я его теперь без документа?
Сопровождающие хлопают глазами, тот, что поддерживал справа, виновато смотрит на всех: – Там оформить не успели, какие-то накладки у них. Обещали попозже! Срок же подошёл!
– Так на кой чёрт вы его притащили?! Что его теперь, обратно отправлять!? Дармоеды! Малюте сообщу – пойдёте Вию в прислужники, судно выносить!
– Милочка, зачем же Малюте?! Вот тут, – он полез за пазуху, – вот тут я тебе гостинец припас, уважь, прими! Сама Галина Брежнева носила когда-то! А до неё Мария Фёдоровна, императрица Всероссейская! Уважь, а уж свидетельство я тебе потом, как положено!
Девица глядит на него презрительно, однако, драгоценность берёт, перед носом крутит и убирает подальше с глаз. Подаёт сопровождающим бумагу, они расписываются, как положено, "сдал-принял", она бухает печать и те, источая аромат ладана, растворяются в воздухе.
– А мне теперь куда? – растерялся Петрович.
– Куда, куда? На Кудыкину гору! Что вы так торопитесь все? Вон те двери видишь? Туда направляйся, там тебя ждут уже!
III
Протолкался Петрович через двери, а там, за ними – зал огромный, конца-края не видно, а в нём – народищу, как на концерте Мадонны на Красной площади. Ходят прибывшие кругами, а среди них ангелы снуют с табличками на шестках, где на всех языках мировых имена с фамилиями напечатаны. Как в аэропорту, где делегации иностранные встречают. Да выкрикивают ангелы имена эти так, что гвалт сплошной стоит, не понять ничего.
Часа два крутился Петрович, пока не увидел, что у колонны одной основание на метр над полом поднимается и на него залезть можно. Забрался он туда и заорал, что есть силы, свои анкетные данные, мол, кто тут такого-растакого дожидается? Тут же к нему три ангела с табличками направились и два мужика каких-то незнакомых. Оказалось, тёзки его двойные да однофамильцы. Еле разобрались, кто кого ищет.
А в сопровождающие Петровичу действительно ангел достался, бывшая итальяночка из Палермо, из русских эмигранток, синьора Верочка, при местной, палермовской гостинице горничной работавшая и лет восемьдесят назад случайно в перестрелке убитая. Видно, своих-то, российских горничных на всех помирающих не хватает уже, много ли их, гостиниц в России?
– Твой номер 226722-ой, – сказала она мягким певучим голоском почти чисто по-русски, – это не очень высоко, двадцать второй этаж, лифт у нас чинят, но к обеду доберёмся.
– Ни фига себе! – думает, вроде бы, Петрович, – Двадцать второй этаж – это сколько же лезть надо?!
А горничная, оказывается, всё понимает, то ли мысли читать умеет, то ли все пребывающие думают одинаково, только говорит она: – Ничего! Двадцать второй это не девяноста девятый! Туда тоже лифт не ходит!
Забрался Петрович на этаж, задохнулся с непривычки, шутка ли, чуть не пол тыщи ступенек отсчитать надо! А горничная – ничего себе, привыкла уже.
– Сейчас, – щебечет, – мы до номера дойдём, тут недалеко, километра три с гаком, а там и отдохнёшь немного!
– Порядочки у вас! – возмутился Петрович, – Три километра! Да ещё и с гаком! Могли бы и транспорт какой организовать! Ну, хорошо, я молодой ещё! А какая бабка девяностолетняя попадёт, ей как топать? А если в конец самый? Да ещё на коляске инвалидной?!
Синьора Верочка только плечами пожала: – Я, мол, ангел маленький, моё дело – встретить, до номера доставить, обслуживать, пока постоялец здесь, до сорока дней, значит, а как срок подойдёт – проводить, куда следует.
– А куда следует?
– До дверей выходных, по другую сторону Ковчега. А там – как Троица решит! Понравишься – на небе порхать будешь, не понравишься – к чертям сковородку лизать. А не разберутся сразу – здесь останешься. Пока не разберутся!
– А что, и так бывает? – удивился Петрович.
– Ещё как бывает! У меня вот, так вообще дело куда-то заушили, держат тут, пятьдесят пятый год найти не могут! Уже и племянники мои все определились, и даже две внучатые племянницы, а я всё тут торчу! И жаловаться некому! Да мне и здесь неплохо! Поят, кормят, место вот рабочее определили, что ещё надо! На Землю погулять отпускают! В теле чужом пожить!
– Как это?
– А ты что, не слышал выражения – "бес вселился!" Это мы и вселяемся! Куролесим от души! Только крест святой и спасает! От нас, понятно.
– Куда же Господь смотрит?
– Да за всеми уследишь разве? Он, конечно, Всемогущий, но не стоглазый! Если уж кто совсем набедокурит, Чингисхан, скажем, Гитлер или Чикатило, тогда, понятно, Ему докладывают, он вмешивается. А такие, как я… Ну чего особого я натворить могу? Ну, подпою мужичка, оргию устрою, перебьёт он посуду в "Метрополе", отрезвеет, рассчитается за всё, жене заявит, мол, бес попутал, она простит, если не дура, конечно! Вот и все мои приключения! Так. 226718-ый, 226720-ый… Вот он, твой номер, заходи! Не Бог весть, какой, да ты не Абрамович, дома у тебя своей комнаты вообще не было, я думаю! Есть захочешь – тут на этаже через каждые сто метров буфет есть, перекусить бесплатно можешь.
– А выпить, скажем?
– С этим строго. Рестораны, конечно, тоже есть, но на ресторан заработать надо, а ты пока сорок дней не пройдёт, работать не сможешь, так что, не обессудь! Если понадоблюсь – вот тут кнопочка есть, нажмёшь – приду!
IV
Остался Петрович один, осмотрелся. Номер, как номер, не лучше, чем в любой гостинице. Кровать у стенки, шкаф – у другой. В шкафу – пижама на плечиках, пара костюмов, на полочке – полотенце махровое, простыни с наволочками, бельё на смену, всё, что надо.
Столик на ножках у окна, графин на нём. Пара стульев у столика. На стенках – гобелены. Над кроватью – копия "Явления Христа народу" Иванова. А у шкафа – "Искушение святого Антония" Гойи. Выбирай, значит, что больше нравится. Ну, и "Медведи" Шишкинские почти у двери, как же без них-то?! В углу у двери входной – ещё одна дверь. Открыл её Петрович – понятно, там оборудование, самое для человека необходимое, исправному обмену веществ способствующее. Раковина ободранная в углу с полотенцем вафельным на перекладинке. Рядом – унитаз фарфоровый, только не новомодный, а самый что ни на есть обыденный, не лучше, чем у него в доме. Но и не хуже. Ну и поддон душевой, само собой. Открыл Петрович краны – вода в наличие имеется. Уже хорошо.
Завернул Петрович краны, прикрыл дверь, подошёл к окну, глянул. За окном – вид Кавказский. Вершины белоснежные, а под ними – хребты, в сизой дымке теряющиеся. И одинокий орёл в синеве неба.
Ничего, потерпеть можно. Да и всего-то сорок дней. Даже не сорок! Девять дней-то прошло уже!
Только осмотрелся Петрович, только расположился, было, отдохнуть, как в дверь постучали.
– Открыто! – крикнул Петрович, и на пороге обозначился мужичок в изрядно помятом костюмчике и с такой же помятой физиономией.
– Здорово, земляк! – крикнул с порога.
– И тебе здоровья! – Петрович немного опешил, но с кровати поднялся, руку протянул, здороваться, – Ты сам-то кто будешь?
– Кто буду, это только Господь знает! Да и он вряд ли, больно много нас, грешных, за всех думать, даже всемогущих мозгов не хватит. А есть я Васька-котельщик, угорел три недели назад, прямо на работе. Случай несчастный такой после двух бутылок. Заслонку не открыл во время. Да это, чёрт с ним, переварил уже! Я тут родную речь услышал, думаю, надо зайти, познакомиться! А то у нас в соседях иностранцы одни! Рядом с тобой бюргер один, вторую неделю живёт, с другой стороны – янки полосатый, напротив – я, а рядом со мной – китаец и вообще непонятно кто, то ли африканец, то ли туземец с островов Океании. Ни поговорить, ни погулять толком не с кем. Бюргер да янки, конечно, тоже выпить не дураки, да на кой чёрт она, выпивка без разговора по душам?! Так, пьянка одна!
– Постой, какая выпивка? Тут же с этим строго! Деньги нужны!
Рассмеялся Васька: – Голова нужна! И мозги в ней, на всякий случай! Русский мужик, он если выпить захочет, он выпьет, ему ни чёрт, ни Бог не помешает, в городе он, в деревне, на северном полюсе, на Марсе или здесь, на том свете! Идём, надо твоё прибытие отметить! Я угощаю! Когда возможность будет, и ты угостишь!
– Да чем же я угощать буду? – удивился Петрович, – Вроде, пока сорок дней не прошло, мне и не положено ничего! А как пройдёт, отправят меня куда подальше, как же я отдавать буду?!
– Ты главное, не переживай! – Васька подмигнул, – Тут всё схвачено! Я тебе потом объясню!
Доковыляли они до буфета, смотрит Петрович, а за стойкой вроде рожа знакомая. Пригляделся – ну точно, Зямка, бармен из забегаловки, что напротив его дома! С год назад он, пьяный, из бара домой возвращался и под машину угодил! Спасали его в больнице, спасали, жену только ободрали до липки, да так и не спасли.
Обрадовался Петрович, в первый же день знакомого повстречал! А тот Петровича увидал, ручкой машет, давай, мол, сюда!
Подошёл Петрович, поздоровался, а Зямка – чуть не в обнимку! Как же, почитай за год первую знакомую физиономию увидел! Тут же пива кружку налил: на, мол, друг, за счёт заведения!
Тут и Васька рядом образовался, тоже с Зямке ручку подал, видать, уже свой в доску стал за время, то здесь торчал. И тихо так, чтобы другие не слышали, Зямке и говорит: – Ты, мол, нам с другом в кувшинчик-то налей… компоту фирменного! Надо бы Петровичево прибытие отметить! За мой счёт! – и глазом правым, для зала кафевского невидимым подмигивает. Зямка кивнул понимающе и откуда-то из-под стойки барной графинчик с элем душистым достал. Покачал головой Петрович: – А не боишься, что у тебя тут недостачу обнаружат?
А Зямка смеётся: – Не боись! Тут всё схвачено! Недостач не будет, откуда им быть? У нас кругом свои люди!
Сели Петрович с Васькой за столик, эля проглотили – ничего напиток, вроде ликёра, только сладкий уж слишком – пивком усугубили, Петрович и спрашивает: – Расскажи-ка, друг, как это у вас тут налажено?
– Э-э! – Васька махнул рукой, – Тут и налаживать ничего не надо. Оно тут всё с библейских времён налажено!
Отхлебнул Васька пивка, вынул сигаретку из красной пачки, обычную добрую "Приму", откуда взял только, их уж почитай двадцать лет, как не выпускают. Раскурил, затянулся с удовольствием. Поднял рюмочку с элем.
– Вот ты как себе думаешь, откуда этот эль берётся?
– Ну, как откуда? – почесал затылок Петрович, – Наверное, завод где-то здесь есть. Выпускают.
– Нет тут никакого завода!
– А как же тогда?
– Мозги нужны! Мы где находимся? На Кавказе! Вот и наладили тут поставочку! Есть в Агдаме один азербайджанец, Мехманчик, он виноград поставляет. Не сюда, в преисподнюю. Там винодел-армянин Ашотик производство наладил, а тут уже Зямка принимает и нас ублажает. За будущие заслуги!
– Да какие же тут могут быть будущие заслуги? Отправят к чертям, лизать сковородку, какие оттуда заслуги?
– Ну, знаешь! Свои люди кругом нужны! Мехманчику виноградник окуривать сера нужна? Вот и думай!
– А как же Врата? Границы?
– Да какие там Врата? На них что, не такие же люди, что ли? Им, знаешь, тоже поесть-выпить красиво хочется! В Миру-то и не такие границы взламываются!
Подивился Петрович, – Эк, чего придумали!
– А ты как себе думаешь? – поднял Васька палец небу, – Он там один сидит, порядки выдумывает, а нас здесь – легион, тьма тьмущая! Нешто мы Его не передумаем, даже с Его мозгами всемогущими?!
V
Долго ли, коротко, сидят они, пивко потягивают, елеем усугубляют да рыбкой занюхивают, как вдруг легла на стол чёрная тень и навис над ними мужичина габаритов невероятных в рясу облачённый, затряс бородой всклоченной и возвёл руки небу:
– Грешно, дети мои!
– Чего это? – возмутился Васька, – Сидим себе, о высоких материях беседуем, чего грешно-то?!
– А то и грешно, что о ближнем своём не думаете! Сами-то, вот, елёй благоуханный потягиваете, а в головы свои чугунные не возьмёте, что человече, может быть, мается со вчерашнего! Нет бы милосердие проявить! А уж я помолюсь за вас, грешных!
– Да иди ты со своей молитвой! Здесь мы уже, чего молиться-то!? В Рай нас не возьмут, а за чертей молиться, только воздух трясти! – рассердился Васька, – Шёл бы ты своей дорогой!
Батюшка, однако, его слушать не стал, пододвинул стул, обстоятельно расположился рядом с Петровичем, налил, не спрашивая, елея в свободный стакан, перекрестил рот и залпом выпил.
– Опять ты, отче, на халяву назюзюкаешься! – буркнул Васька неуважительно, – Бога бы своего побоялся! Чай, предстанешь перед Ним, что опять врать будешь?
– Грехи наши тяжкие! – батюшка перекрестился и налил ещё, – Церковь завсегда на дары народные жила, чего упрекать-то?! – посмотрел на пустые стаканы Васьки с Петровичем, на графинчик, вздохнул и налил им тоже.
– Давай, раб Божий, за прибытие твоё! Да чтобы не задерживался ты здесь более положенного, аки я! – батюшка снова вздохнул и опрокинул стакан в себя.
– А тебя-то, отче, чего притормозили? – удивился Петрович, – Вроде уже при жизни к Богу в прислужники приставлен был! Тебе и дорога прямая в Рай!
– Э, сын мой! Мир соблазнов полон, как устоять? Молитвою токмо и можно душу спасти от напасти всякой! Помолимся, дети мои, Господу нашему Всемилостивейшему!
– Не слушай ты его! – Васька поморщился, – Что же ты, мученик Божий, не молился, когда грех свой непотребный совершал? Представляешь? – это уже Петровичу, – Этот праведник девчонку несовершеннолетнюю совратил, да и чуть ли не под алтарём прямо и согрешил с ней!
– Пошто напраслину несёшь, нехристь окаянный?! – всплеснул батюшка руками.
– Какую же напраслину? Скажешь, не было такого?!
– Было, не было! Нам ли судить? Не под алтарём это было, а в запаснике, за аналоем! Чего зря воздух враньём сотрясать?!
– Да какая разница-то! Главное, чуть ли не у Бога на глазах!
– А за то какая девочка была?! – батюшка мечтательно закатил глаза, – Да и совсем не супротив её воли было это, какой же тут грех?!
VI
Вернулись Петрович с Васькой к Петровичевой келье. Прямо скажем, весёлые вернулись. Ну и батюшка, понятное дело, с ними. Васька всё порывался "Славное море" затянуть, да Петрович не подхватывал, стеснялся. А батюшка так просто уже ничего из себя выдавить не мог, так, мычал только.
Подошли к 226722-му номеру, а там какой-то толстяк стоит и пытается номер ключом открыть. И, прямо сказать, не просто стоит, а с ноги на ногу переминается и вроде как книксен делает, словно барышня какая.
– Гляди-ка! Бюргер номер перепутал! – восхитился почему-то Васька, – Ну что ты встал, как столб? Не видишь, с пивком немчина переборщил! До ветру ему треба!
– О, я, я! – обернулся толстяк, – Тр’еба! Доннер ветер!
– Во, во! До доннеру, до ветеру! Открывай давай скорее! Не сдюжит же, тут и опростается!
Открыл Петрович дверь, пропустил всю честную компанию. Бюргер тут же в туалет нырнул, батюшка уставился на кровать, покачался немного вперёд-назад, икнул громко и рухнул на пол.
– Чёрт ему брат! – хмыкнул неодобрительно Васька, – Нализался опять!
– Может его, того? На кровать? – растерялся Петрович.
– Да ну его к бесу! Обблюёт ещё всё! Пусть так валяется! Слабак! Весу – на четверть тонны, а пить ни черта не умеет!
Вышел из туалета бюргер, довольный, оглядел Петровичев номер, хмыкнул одобрительно и по-хозяйски расселся за столом.
– Ну, вы тут пока знакомьтесь, а я сейчас! – Васька исчез за дверью.
– Погоди, ты куда? Как знакомиться? Я же по-немецки не бельмеса!
– Сейчас! Я недолго!
Посмотрел Петрович на бюргера, сел рядом, представился: – Петрович я. А тебя как зовут!
– О! Я-я! Зоу-вут! Их ист Рихард Айсберг! – вскочил бюргер.
– Да ты сиди, что ты скачешь? Айсберг? Еврей, что ли?
– Нихт-нихт! Но жуде! Но еу-рей! Их ист дойч! – снова вскочил бюргер.
– Ладно, ладно! Дойч, так дойч!
Посидели, помолчали.
Объявился Васька, грохнул на стол трёхлитровый баллон с мутноватой жидкостью, три яблока и селёдочный хвост, полез в тумбочку, достал стаканы, обычные, гранённые, Петрович таких и не видел уже лет двадцать. Бюргер радостно оскаблился, потёр руки. Петрович уставился на баллон: – А это откуда?
Васька показал все тридцать два зуба: – Места знать надо! Со мной не пропадёшь! Тут по соседству одна баба Паня квартируется! Почитай, уж лет триста как! Её, говорят, уж и насильно спроваживали, не знаю, в ад ли, в рай, а она опять здесь! Не прижилась, видать, ни там, ни там! Народ развращает! Вот она и гонит!
– Да из чего ж она гонит? Здесь же нет ни черта!
– А там у нас что? – поднял Васька палец небу, – Там, в кущах этих, почитай, сырьё нужное тоннами гниёт! Малинка да яблочки всякие! Не одной же Еве их грызть! Да и внизу Кавказ сплошной! И винограду хватает! Нужные люди сюда доставляют, и бабе Пане перепадает! А я ей за это дело новый аппарат соорудил. Новейший бидистилятор из титаново-кварцевого стекла достал! На притертых пробочках! С холодильником шариковым! Производительность на треть поднял!
Васька расставил стаканы, налил, посмотрел на батюшку: – Отче! Тебе наливать, что ли?
Батюшка приподнял голову, приоткрыл правый глаз.
– Я спрашиваю, пить будешь? Наливать.
Батюшка пожевал губы и внятно выдавил: – Б-буду. Н-на-лив-вай!
Через пол часа на их дружное "Славное море" заглянули полосатый америкашка и узкоглазый китаец. А ещё через час "Хасбулата молодого" орали все.
VII
Долго ли, коротко ли, а пробежали отведённые для формальностей бюрократических небесных сорок дней и предстал, наконец, Петрович пред светлы очи архангелов, судьбы небесные от имени Всеблагословеннейшего вершащих. Восседают архангелы, значит, на креслах дубовых, кожей красной отделанных, в хитонах парадных. Посередине, как и положено, сам Святой Пётр, даром, что мытарь бывший, справа – Святой Гавриил, только лица у них не отрешённые, а озабоченные какие-то. А слева – как и положено, Сатана. Только рогов и пятака вместо носа у него нет, и хвоста с копытами тоже, и хитон такой же белый, как у Петра с Гавриилом, только бородка какая-то, вроде, козлиная да рожа, в отличие от ликов прочих архангелов, не озабоченная, а очень даже довольная. Они, аккурат только что, перед самым Петровичевым появлением дело наилюбимейшего Леонида Ильича завершили. Уж больно запутанное дело было, никак не могли определить, куда его направить, в Рай, или в Ад? Так вместо сорока дней положенных тридцать лет продержали, аккурат день в день. Чтобы от Самого нахлобучку не особую получить! И только сейчас Сатана его себе выпросил, Адское хозяйство возглавить. До него там Чемберлен командовал, всё приставал, что пора, мол, оборудование обновить, котлы с дров на газ перевести, смолу мазутную на синтетическую заменить, термометры для уменьшения расхода тепла поставить. В общем, надоел Сатане до чёртиков, даром, что консерватор!
Ну, да это дела от Петровича далёкие.
А только собрались они Петровичево дело разбирать, как колокол обедню отзвонил. Не повезло опять Петровичу. Вечно ему не везло, вечно на нём кончалось всё, и свежий хлеб в булочной, и деньги в кассе, и лекарство в аптеке, и даже бланки в военкомате! Из-за этого Петрович на год позже в армии служил!
Секретарша руками развела, из зала его вывела и часа два без всякого обеда в приёмной продержала. Сама-то чаю с бутербродами откушала, у Петровича только слюнки текли.
Но всё на свете когда-то кончается, даже обед архангельский, дошла и до Петровича очередь. Предстал он перед Троицей, как Дух Святой – вот он я, судите!
Стоит Петрович перед Троицей, а те смотрят на него внимательно, изучают. Пётр кивает головой благожелательно, Гавриил руки на животе скрестил и палец вокруг пальца крутит, Сатана дело его пухлое – откуда набралось только?! – листает и головой качает: – А что это у тебя, друг ситный, справки-то о смерти нет?
Откуда Петровичу знать, какие там справки есть, а каких нет?! Он, что, это дело видел или сам за справками бегал? Стоит он, с ноги на ногу переминается.
– Нету справки! – заявляет Сатана, – Как же нам твоё дело рассматривать? Может, ты и не помер совсем? Может, ты живой ещё и нам, архангелам занятым, попросту голову морочишь?!
– Да как же не помер я?! – возмущается Петрович, – Вот же я, стою перед вами! Разве я живой сюда попал бы?!
– Да то, что стоишь, я вижу! А только справки-то нету-те! А без справки как быть, я не знаю!
– Ладно! – заявляет громогласно Святой Пётр, – Нечего бюрократию разводить! Со справкой, это мы разберёмся! А раз уж попал сюда, рассмотрим, что он там в жизни наворочал! Ну-ка, раб Божий Петрович, ответствуй, какие такие хорошие дела и какие безобразия в жизни у тебя случались?
Задумался Петрович, а каких таких хороших и плохих дел за жизнь наделал он? Ну, как-то старушку через дорогу перевёл, так это ещё когда было?! В пионерах, во втором классе, почти в прошлой жизни!
Ну, в стенгазете стишки сатирические писал. Сначала в школьной, потом в институтской. Только, это как считать, хорошо или плохо? Ему за стишки эти сколько раз обещали морду намылить!
Жену будущую соблазнил, с перепою, наверное! Только ведь, женился потом и за грех этот за тринадцать лет совместной жизни с женой, да с тёщей в нагрузку, рассчитался сполна! Теперь после тёщиных блинов ему и Ад Раем покажется!
Ну, жене духи к празднику женскому покупал. А мог бы на пиво истратить, как все нормальные мужики.
Детей, вот, троих народил. Только на воспитание их времени нету.
Отчёт квартальный на работе, опять же, всегда во время сдавал. Премии всей бухгалтерией за это получали. Не Бог весть какие, а вспомнить приятно! Да и как не приятно-то? Премия – это не зарплата, о ней жена и знать не может, хоть пивка с мужиками вволю попить можно, не жаться, не выкраивать из обеденных.
Как-то в детстве ещё на деда обиделся и в борщ ему гайку подбросил. Дед зуб поломал. Но за это он уже получил. Ещё тогда, сразу же, от деда ремнём по мягкому месту, да ещё и от матери туда же и по шее вдогонку.
Ещё по малолетству с пацанами за компанию арбузы на базаре воровал и лопал с наслаждением! Единственный грех, пожалуй, за который наказания не последовало, одно удовольствие! И адреналину в кровь, и сладости на язык!
А больше толком и вспомнить нечего!
Смотрит Петрович, а весы у Фемиды, за плечом Троицы стоящей, и не шелохнулись даже. Развёл он руками, нечего сказать!
Покивал головой Святой Пётр: – Куда же тебя определить, грешного? Что скажете, коллеги? Гаврюша, может тебе писари или учётчики какие нужны? Или тебе, княже гиенный?
– Да я бы взял, – разводит руками Сатана, – да как же без справки-то? Да и грешных дел за ним особых нету! Подумаешь, дед зуб поломал! Выпороли же, и будет с него! Может, мы его обратно отправим? Справки о смерти у него нету, так что тут всё чин-чинарём! Ни один бюрократ не придерётся!
– Думаешь? Ну, так и быть тому! Раб Божий Петрович, – вознёс над ним руки Святой Пётр, – Именем Всемилостивейшего и Всемилосернейшего отправляем тебя свои земные дела доделывать! А как наберёшь их, сколько положено, значит – милости просим!
VIII
Проснулся Петрович, глаза открыл, а рядом – Настюха, младшенькая его, склонилась. Увидела, значит, что он глаза открыл, и подскочила.
– Мама, – кричит, – мама! Папка глазами хлопает!
Прибежала жена, за сердце хватается. А тёща, слышно, ворчит на кухне: – Господи! Ну что за непутёвый такой?! Даже помереть толком не может!
Хотел Петрович сесть на кровати, ан не тут-то было, сил, оказывается, никаких нету!
– Что за ерунда такая? – говорит, а сам удивляется, и на разговор-то сил тоже нет, еле слышно говорит, – Что тут происходит такое?
А жена и плачет, и смеётся: – Ты, – говорит, – лежи и молчи пока, сил набирайся! Откуда у тебя силы-то?! Ты, почитай, сорок дней в летаргии валялся, не жрал ни черта, откуда им взяться, силам-то?!
Да… Вот и думай теперь, то ли привиделось ему это всё, то ли он действительно от архангелов отповедь получил?!
Ташкент, июнь 2009 – март 2012 г.