Ганад Чарказян рядом со своим переводчиком Валерием Липневичем.
Коллаж Пеллы Пупликовой
18 октября Ганаду Чарказяну исполнилось 75.
Этот юбилей оказался последним.
Разлука
Когда утром
я заглядываю в зеркало,
твое отражение -
вчерашнее -
проявляется в нём.
И матовый кружок твоего дыхания -
его не стереть -
колеблется изнутри.
Когда я включаю газ,
ты знакомо чиркаешь спичкой,
как ласточка по небу,
и распускается пламя -
точь в точь
как тюльпан на окне,
который ты посадила перед отъездом.
Ты проводишь ладонью
по небритой щеке
и осторожно целуешь -
как спящего ребенка.
Разлука усыпила меня.
И как во сне,
я нахожу тебя всюду,
но не могу удержать.
Бессильны
мои тяжелые руки.
Возвращайся скорей.
Утомительный сон -
разлука.
***
Так о чем же и петь соловью?
Лишь о ней, о ней несравненной.
Я любовь нашу с книгой сравню,
что писалась рукой вдохновенной.
С соловьиной весеннею книгой,
где черемухи свет проливной,
где луна к изголовью приникнув,
за тобой наблюдает и мной.
Это ей, как всегда, интересно,
чем же повесть закончится та,
что возникла под сенью древесной,
рядом с тайной звезды и листа?
Ну а, может быть, всё же в сюжете
обнаружится некий подвох,
вдруг там что-то случайный свидетель
ненароком добавил и смог
изменить и завязку, и действо,
и судьбу, и сюжет, и роман?
Или властно вмешалось злодейство,
подлость, трусость, ревность, обман?
Это фабула всё. А в сюжете
постоянства хватает сполна.
Поцелуи, объятия, дети,
ночи, звёзды, деревья, луна.
***
Одиноко слоняюсь по улицам.
Эх, Владимир Владимирович,
как ни агитируй,
а умные девушки
не гуляют с поэтами.
Мы любим далеких
и мучаем близких,
а на могилах любви
стихов изысканные обелиски.
Убить любовь, -
убить! -
чтобы в стихах
века ее хранить.
Чтоб эталоном ей
в Палате Счастья быть!
Убить любовь!
Убить!
Чтоб не ушла
в заботы и дела,
как дождь в траву.
Чтобы металл души прожгла
и убедила:
Да, живу!
Любовь зову.
И вглядываюсь в лица.
Чтоб строчка родилась!
Умру, коль не родится!
Прочность, Минск, Маст.літ., 1980
***
Если бы всё счастье,
какого мы ждем
зависело от улыбки,
смеха,
выражения лица,
от походки и голоса,
от нежности рук
и доверчивой влажности губ,
сияния глаз, -
зависело от лунных ночей,
от первого поцелуя,
торопливых объятий
и томительных ожиданий -
если бы
зависело только от всего этого,
тогда самым счастливым человеком
оказался бы совсем не я,
и даже не ты,
но только тот,
кто еще ничего
не знает об этом.
***
Мир не станет завтра иным,
как ни моли, ни плачь.
Будет место в нем для войны
и для тебя, палач.
Будет место в нем для нужды,
голода, лжи и зла.
Вечно точит судьба ножи,
что для ягнят припасла.
Будет место в нем богачу
и для тебя, бедняк.
Мир, в котором я жизнь влачу,
не изменить никак.
Он достоин лишь одного –
враз разлететься в прах.
Чтоб не узнал никто ничего
о нем на других мирах.
Из руин он восстанет вновь,
в злобном оскале крут.
Мир изменяет только любовь,
время, терпенье, труд.
* * *
Снег скрипит под ногами. Мороз.
И мелодия холода длится,
разгораясь румянцем на лицах,
что букетами стали из роз.
Хоть не молод уже, но не старый,
увлекаться готов и любить.
И несешь ты себя, как подарок,
только некому стало дарить.
Утром бодрость, а вечером тяжесть,
тот же путь, но намного длинней.
Кто словечко сердечное скажет,
тот и кажется всех нам милей.
Повторяются утро и вечер,
повторяются ночи и дни.
В этой жизни простой, человечьей
только чувства мы ценим одни.
Расцветают они, как узоры
на морозном оконном стекле,
и влекут за собой, как моторы,–
вниз по жизни и вдоль по земле.
***
Все не могут быть богатыми.
Бедные тоже нужны.
Они не любят работать,
и поэтому их заставляют —
голод, водка, наркотики, женщины.
Они пашут как проклятые,
хотя труд ненавидят.
Все не могут быть умными.
Дурак упрямо защищает
диссертацию за диссертацией,
становится все начитанней и глупей.
Все гениальные проекты
имеют единственный,
но неисправимый недостаток:
они забывают о дураке.
Все не могут быть честными.
Бесчестность и глупость
работают на богатых,
стараясь сделать бедных
еще озлобленней и бедней.
Ум богатых — это их деньги.
Они теряют его вместе с капиталом.
Честь богатых — это их деньги.
Они теряют ее в процессе обогащения.
Ум и честь —
непозволительная роскошь,
богатство бедных.
***
***
Всегда у кого-то веселое лето,
у кого-то скорбная зима.
Кто-то всю жизнь ожидает рассвета,
кто-то от солнца сходит с ума.
Кому-то фанфары, удача и слава,
свет юпитеров прямо в глаза.
А кто-то за жизнь уцепился коряво
и висит, как на реснице слеза.
Кто-то устал уже жрать и жиреть,
совесть пропил и стыд.
А кому-то от голода б не помереть,
да от холода не застыть.
Что тут сказать? Как добраться к сути?
Рискнуть отважусь, может быть, и я:
а что коль человек – лишь испытатель судеб,
возможностей любого бытия?
***
Пусть говорят, что тают льды
и океаны движутся на нас,
но с каждым днем все меньше теплоты
и добрых человечьих глаз.
Улыбок меньше, нежности, любви.
Все чаще локтем получаешь в бок.
Куда ни глянь и что ни назови –
повсюду Черт хохочет, плачет Бог.
Ничем утешить бога не могу –
вражда растет меж наций и племен.
На людных площадях, в глухом углу
неясной злобой каждый заражен.
Нас слишком много стало на земле.
Куда несемся? Что это – вперед?
Коль нет тепла и нежности в семье,
то рухнет дом и всех нас погребет.
***
Как мир устроен – хочется понять.
Но тайна мирозданья велика.
Ей вечно за собою увлекать,
приоткрываясь только лишь слегка.
И по сравненью с тайной бытия
всё так ничтожно в нашей жизни бледной,
где дни, как листья осенью, летят
и годы исчезают незаметно.
К чему заботы, деньги и дела,
когда нас время губит, не жалея,
терзая наши слабые тела
и к бренной плоти хищно вожделея?
Бедняк, богач, подлец или герой –
всех перемелет и развеет прахом.
Вошел, прошел, дверь за собой закрой –
чтоб из проема не сквозило страхом.
Чтоб новые безмозглые тела
ломились в мир, от радости балдея.
Ведь все ж не зря их мама родила –
есть высший Смысл, есть Бог и есть Идея.
И только вдоволь побродив по свету,
здоровье потеряв, умерив спесь,
поймешь, что смысла в нашей жизни нету,
но цель – продленье рода – есть.
Но только вот зачем его продлять?
Никто не сможет этого сказать.
Пока плодимся, ни о чем не тужим
и чуждой силе постоянно служим.
* * *
Мы сидим, незнакомка, рядом
(чем общественный транспорт хорош)
и друг друга касаемся взглядом.
За окном то ли снег, то ли дождь.
Здесь в тепле и мгновенном уюте,
в этой близости странной, смешной,
все мне кажется, будто все люди
за тобой наблюдают и мной.
Будто все мои мысли читают
и тебе их тайком говорят.
Снег на стеклах беспомощно тает
и дождинки, как слезы, скользят.
Улыбнулась мне чуть виновато.
– Разрешите! – легко поднялась.
Может, встретимся с нею когда-то
и припомним мгновенную связь.
Ну, а может, все это лишь бредни,
лишь слепое желанье тепла.
Так снежинка в полете последнем
по стеклу снова каплей стекла.
* * *
И никто не сможет нам помочь.
В печке бьется яростное пламя.
Нас сегодня разделяет ночь –
как река холодная меж нами.
Я плесну солярки на дрова.
Наш огонь стремительно взовьется.
Я ведь прав. Да и ведь ты права.
И никто не плачет, не смеется.
Ничего не скажем. У огня
посидим, пока в печи бушует.
Будешь жить спокойно без меня.
Ждать любовь. Красивую. Большую.
Только в той удаче иногда
вспоминай, что было между нами,
что в душе сгорело без огня,
не дымясь дешевыми словами.
* * *
Ты мог родиться в доме богача
и никогда на землю не сойти.
Ядро судьбы упрямо волоча,
прошел ты все известные пути.
Красавицу ты смог бы обаять,
когда сиял бы блеском золотым.
Но на цепи любовь не удержать,
она струится как туман и дым.
Ты мог друзей достойных отыскать,
что никогда тебя не предадут.
Измены подлой горькая тоска
страшней последних тягостных минут.
Свою дорогу ты осилил сам.
Все испытал и все познал до дна.
И голос твой взлетает к небесам:
как хорошо, что жизнь всего одна!
Дорогие мои Ирина и Людмила! пОмянем нашего неистового и чувствительного Ганада Когда читаем его стихи, он с нами.