Наступила весна. Дороги развезло. Все ручьи побежали в сторону Днепра. Днепр весной всегда разливался во всю свою ширь, порою захватывая на своём пути прибрежные сёла, и затапливал их. Глядя на воды Днепра, можно было подумать, что перед тобой раскинулось море. По Днепру ходили катера, паромы и даже груженые баржи, которые, бывало, растягивались на несколько метров в длину.
Весной на реке стоял гул. Гудели паромы, катера. Издавали свой писклявый гул и длинные, несуразные баржи. Днепр с весны становился судоходным. Детвора бегала по берегу реки, крича и махая проходившим мимо судам. Здесь же, на берегу, собирался народ с корзинами, в которых были разные домашние заготовки: выпечка, (запах, которой разносился по всему берегу), кто-то вёз на рынок яйца, сало, лук, курей, гусей, зелень и чего только здесь не было?! На рынок ехали, как на праздник.
Для поездки на рынок одевали запрятанные в сундук, самые красивые свои наряды, многие женщины подкрашивали даже губки.
Гул и суета стояли на берегу. Ждали парома, который переправлял всех присутствующих на другой берег реки, в другое селение, где находился рынок.
Сколько раз сельчане твердили своему председателю, чтобы он открыл здесь, в их селе, базар, но… , а воз и ныне там.
«Вон, сколько нас ездит на базар, почти, что всё село, только немощные не могут, а так, все мы там бываем», - твердили, ругались на сельском сходе сельчане, но председатель только разводил руками, делая такое выражение лица, что он, якобы сделать ничего не может.
«Понимаете, - убеждал председатель, - нет средств у нас в казне, чтобы огородить, сделать Вам рынок, сделать столы, на всё нужны деньги, но их у меня нет…». И он при этом разводил руками.
Так, все собрания на этом и заканчивались.
… Баба Марфа суетилась с раннего утра, да и вообще она сегодня не прилегла ни на минутку. Готовя деду завтрак, она тут же делала десять других дел.
Деда надо было уже будить, а то ещё не дай Бог проспит. В эту ночь она не сомкнула глаз, сидя у печи, где варилось мясо на холодец. Тут же варились в чугунке картофельные очистки для свиней, которых у неё было трое, две самки и хряк - гордость всего села, так как его у неё часто брали соседи для осеменения своих свиноматок. Своего хряка она особенно лелеяла, и его она кормила лучше, чем остальную свою живность. Всё - таки ей он давал хороший доход в их с дедом казну.
Тут же она собирала корзину деду в дорогу, на этот раз он должен был везти не только куриное яйцо, но и десяток гусиных, и десяток индюшачьих яиц.
Баба Марфа суетилась, хотя было ещё темновато на дворе, но время подходило к утренней дойке. Она быстренько разлила холодец, при этом разобрав и порезав всё мясо, надо было ещё заставить деда снести в погреб, или, как она его называла лёх, где стояли приготовленные ею: смалец, сало, засоленное в бочке, которую сам, своими руками, сделал её дед. Стояли красивые, стеклянные банки с компотами и вареньями из разных ягод и фруктов, тут же стояла тушёнка в стеклянных банках- гордость её, которую она закручивала всегда после, как только была зарезана очередная свинья. Здесь же лежали колбасы, сделанные ею. Было, как в большом гастрономическом магазине. Всё это добро было сложено на полочках аккуратно, рядами. Все банки были подписаны, видно, что конкретно, в каком году, месяце, была сделана данная продукция.
Дед постарался, сделав ей в погребе прекрасные, большие полки до самого потолка, куда она могла добраться только по лестнице. Муж часто ездил на базар, иногда и она вырывалась туда съездить, тогда дед оставался на хозяйстве. Ей тоже хотелось красиво нарядиться и покрасоваться своими, ещё не «одёванными» вещами, перед сельчанами. Её закрутки всегда уходили нарасхват. Деньги баба Марфа собирала в связанную ею старенькую рукавичку и прятала себе под матрац, где сама и спала.
Летом съезжались в гости дети, у них с дедом было их двое, и уже было четверо внуков. Дочь, да и их младшенький сын, жили в городе, но часто к родителям наведывались, а на лето привозили свою детвору, которая находилась у бабушки с дедушкой до самой школы. Шум, крик стояли во дворе, но баба с дедом в это время просто молодели, суетясь вокруг внуков.
Сейчас баба Марфа, разлив по мискам холодец, взяла очищенный уже ею чеснок и стала мелко резать в каждую тарелку, потом, быстро глянув на часы, шёл пятый час утра, она отложила нож, взяла в рот три головки чеснока и своими, оставшимися зубами, стала разжевывать его. Пережевав чеснок, как смогла это сделать, наклонилась и, оглянувшись, чтобы её никто не увидел, а особенно муж, так как он был брезгливым, быстро стала выплёвывать его изо рта в тарелки. Перемешав чеснок с жидкостью в каждой тарелке, она отставила холодец в сторонку, при этом попробовала на вкус и, оставшись довольной собой, отправилась к корзине, куда собирала яйцо на базар. Положив туда ещё десяток коричневых яиц, которые она берегла для себя, она прикрыла корзинку чистым полотенцем и отправилась будить деда.
Деда в доме не оказалось, он уже был в сарае и кормил живность.
«Лукаш! – крикнула она, выйдя на порог своего дома во тьму.- Ты где там, старый?! А ну быстренько сбирайся, пора уже, а то опоздаешь на паром». Она вновь забежала на кухню, поставила все тарелки с холодцом поближе к выходу на скамейку, стоящую возле двери. При этом она суетилась и нервничала:
«Вот, старый, опоздает, ведь!» Она разговаривала сама с собой.
Дед зашёл тихо, она даже не услышала, как он вошёл, и всё продолжала вслух его ругать.
«Ну ты чего, Марфуша, с утра расшумелась тут, успею, не волнуйся»,- дед, войдя, заговорил и этим самым напугал свою жену. Он направился было к столу, но баба Марфа тут же его окриком остановила: «Ты что, старый, сбрендил? Куда это ты такой идёшь?!
От деда разило навозом. Ты бы вначале умылся и переоделся, а то вонь стоит на весь дом».
Дед тут же ей парировал: «А от тебя чесноком несёт на весь дом, ты чего это с раннего утра его уже наелась?»
Дед никогда не видел, чтобы баба Марфа, его беззубая жена, разжевывала чеснок своими оставшимися зубами, и тем более выплёвывала в тарелку. Он был брезгливым и ни за что бы эту пищу, приготовленную таким способом, не ел.
А так, он с удовольствием всегда уминал всё то, что она готовила, ему казалось, что лучше его Марфуши никто и не готовит.
«Лука, давай быстренько снеси-ка в погреб холодец, а то я сама не справлюсь, – сказала она мужу и тут же подала ему в руки миску с холодцом. - Приедешь с рынка, как раз он будет готов, остынет уже. И быстрее собирайся на базар, а то опоздаешь на паром»,- вновь повторила она ему.
Дед тут же засуетился, снёс весь холодец в погреб. Умывшись и переодевшись в свою праздничную цветную косоворотку, обул хромовые сапоги, которые он купил на том же базаре, куда он сейчас собирался, «Мечта моей жизни», как он говорил о них, и тут же бабу спросил: «Ну, где корзина?»
Баба Марфа ревниво, глянув на мужа, он был сейчас хорош собой, и тут у неё взыграла в груди ревность:
«Иж, как вырядился, как на свадьбу едешь!»
Дед каждый раз так одевался, когда ехал на базар, но каждый раз, глядя на него, бабка говорила одни и те же слова: «Кобель ты, Лукаш, кобель!» Дед, при этом ей не перечил. Он любил построить глазки женщинам. Он хорошо играл на гармошке и бабы роем вились вокруг него.
Дед, после бабкиных слов фыркнул, как мартовский кот, и только сказал:
«Ну, хват, хват тебе, старая, сама говоришь, что могу опоздать на паром, давай быстренько корзину, я побежал».
Бабка тут же засуетилась. Дав в руки корзину с яйцами, перекрестив её, а потом уж и деда, сказала: «Ну, с Богом! И с выручкой тебя, Лукаш».
… На берегу собралось много народу, стоял гам. Сонные люди, тихо говорили, но всё равно стоял гул от их разговоров.
Кто-то увидел, что подплывает паром, и тут же громко крикнул: «Паром…!» Все ринулись к берегу. Паром, ещё не успев укрепиться на берегу, как на него уже вбежали вначале молодые, которые были пошустрее, а потом уж и старики. Дед Лука, расталкивая всех локтями, повторял: «Ветеранов надо пропускать без очереди». На него тут же начали шикать бабы: «Это ты, старый хрен, будешь в другом месте лезть без очереди, а тут все равны».
Толпа ринулась вперёд, и деда внесли на палубу парома почти что на руках, он только цепко держал свою корзину в руках впереди себя, боясь, что яйца из неё могут вылететь.
«Ну, Слава Богу! – сказал он, когда его практически внесли на паром и тут же, найдя место в углу, возле каюты капитана, плюхнулся на пол.
Молодёжь же старалась наоборот остаться в хвосте парома, чтобы потом первыми выйти и бежать на базар.
Дед расположился на полу, привязал приготовленной им верёвкой корзину, потом этой же верёвкой привязал себе ногу и, вздохнув облегчённо, закрыл глаза. Было ещё темно. Солнце не просматривалось на горизонте. Базар начинал работать с шести утра, поэтому у них было время, чтобы ещё на пароме подремать. Обычно, когда они подплывали к базару, то в это время солнце поднималось над горизонтом. Успевали вовремя к открытию рынка все. На пароме расположилась большая часть вбежавших людей, кто-то даже и похрапывал, а кто-то только начинал дремать, ну, а кто-то бродил среди лежащих на палубе людей и что-то высматривал.
А что высматривал? Не известно.
Паром прогудел и отчалил от берега. Он, плавно покачиваясь по волнам, двигался на противоположную сторону Днепра, где находился рынок.
…Очнулись все, когда вновь загудел гудок. Паром причаливал. Все засуетились, стали подниматься и поправлять свою одежду.
Дед проснулся сразу же после первого гудка, почесал лоб, поправил фуражку у себя на голове, и вдруг у него округлились глаза. Он поднял кверху руку, ту, на которой висела веревка и благим матом заорал:
«Ой, людэньки, у мэнэ яйца видризалы».
Все затормозили свой бег на палубе и в ужасе посмотрели туда, откуда раздавались крики. А дед, подняв вверх свою руку, где болталась верёвка, её конец был срезан у самой кромки корзины с яйцами, продолжал кричать:
«Нэма яиц, нэма, шо мэни робыты…?»
Только сейчас люди увидели и поняли, о каких яйцах кричит дед, и стали смеяться. А дед смотрел на всех и повторял:
«Яйца обризалы, бачитэ нэма их». Этим самым ещё больше давал повод для смеха.
Дед метался по палубе в поисках своей корзины, но вор уже успел ускользнуть с палубы, так как люди уже сходили с палубы на берег.
… Дед, растерянный, бродил по базару в надежде отыскать свою корзину, но бесполезно.
«Шо же мэни робыть, як же мэни к баби возвращаться? Шо я кажу своей Марфуше?»- бормотал он отчуждённо и, находившись по рынку, сел на пенёк, который стоял неподалёку.
«Ну что, дед? – услышал он за спиною голос,- не нашёл корзину?»
Дед повернул голову, увидел перед собой молодого парня в военной форме. Он помотал головой и ничего ему не ответил.
«Тогда пошли со мной, я кое что придумал», - продолжал парень.
Но Дед не сдвинулся с места.
«Пошли, пошли, - повторил незнакомец,- я уже со всеми договорился, тебе сейчас каждый на рынке даст по два, а кто сможет и больше яиц, те, кто сегодня яйцом торгует. Вот ты хоть чуточку и возместишь свою потерю…».
Он помог подняться деду. Дед не противился теперь ему, встал и направился с парнем в сторону базара.
«Ну, а сейчас давай сюда заглянем и купим корзину», - он вдруг повернулся в сторону, где стояла дородная женщина и торговала плетеными корзинами.
«Ну, дед, какая у тебя была корзина?» – спросил незнакомый парень, обращаясь к деду.
Дед тут же ткнул пальцем на корзину, стоящую в углу.
«Во цэ така»,- ответил он. Парень тут же обратился к толстозадой продавщице:
«Тётушка, вы нам сегодня сделаете скидочку на корзину?»
Женщина достала корзину, на которую указал дед, и согласилась сбросить цену.
«Ну вот. Корзина у нас уже есть, а теперь пошли по рядам».
И он направился вдоль рядов. Дед посеменил за ним.
«Люди добрые,- услышал он громкий голос своего незнакомца. - Я прошу Вас, кто сколько сможет, положите в корзину яиц, пожалуйста. Кто приехал из села Журавка знает, что произошло на пароме. Надо сельчанину помочь».
Все засуетились, замахали головами и стали класть деду в корзину яйца. Кто два, кто три, а кто и по четыре яйца.
Дед с парнем подходили к последнему ряду. В руке он держал уже почти что полную корзину яиц.
«Ну вот, дед, а теперь становись тут и торгуй, ещё успеешь до отправки парома всё распродать. Выручки тебе хорошей. Пока!» -и тут же быстро зашагал прочь от деда.
Дед даже не успел его поблагодарить и спросить, кто он, как же такого гарного парубка зовут и чей он сынок?
«А чей ты будешь, – крикнул, очнувшись, наконец-то дед парню вдогонку.- Я что-то в селе такого не припомню!»
Парень на секунду остановился, боком повернулся к деду и крикнул:
«Я Степана сын – Григорий, в отпуске я здесь. Пока дед, будь счастлив!» Он тут же скрылся.
Григорий спешил в другой конец рынка, туда, где торговала маслом и сметаной, его мама, которую он привёз на рынок.
2013г.,Москва