Море...
Море, в котором можно солить воблу, его капли застывают белой пылью на коже смуглых купальщиц...
Солоно солнцу нырять в эти синие волны, но несколько мгновений ещё отделяют его острова от ночи, а ровно через двенадцать часов оно вынырнет из моря у меня за спиной.
Но, верно, нужно нырнуть в море... А что делает солнце там, в океане? Мне кажется, оно плавает в толще вод до рассвета и светит сельдям, китам и русалкам...
Но ночь не наступает, а так, сизая пасмурность наваливается на пляж... Бутылки, окурки, стайка подгулявших девчонок мечтательно смотрит в низкое небо, провожая "алые паруса" заката в собирающихся тучах.
Огромный дымящийся окурок ныряет в свинец Финского залива, и мне чудится, что я слышу его зловонно-махорочное шипение, доносящееся от горизонта...
Ни Ямайских островов, ни синих волн океана, ни милой, ни с чем не сравнимой спокойной любви к солнцу...
Холодный ветерок с простуженной даже летом Балтики открывает мои глаза...
- Что было?
- Счастье.
Счастье дышать и смотреть в это небо, увязая ногами в трясинистой зыбкой почве Невских берегов, счастье тонущего в болоте - срывающего синеющими губами вместе с последним вздохом наклонившуюся с кочки клюквину - такую кислую - последнюю...
Ленинградцы-Петербуржцы с туманными глазами, обращёнными в глубину одиночества, в которой теряются сваи, вбитые под фундамент этого города. Они мудры внутри своих грёз, отделяющих это болото от беспощадно-Ньютоновской механики окружающего мира, гигантской воронкой всасываемого в этот омут гранитных набережных и белых ночей.
Люди, появляющиеся здесь на свет, кажутся призраками мертворождённых гениев, они живут, ничего не создавая, но жадно всасывая каждую безуминку, каждую сверхвзрывчатую идею, живут до старости и умирают от отёка лёгких - это их патентованный способ самоубийства.
Они знают, что есть океан и солнце, совсем не похожее на гигантский окурок, но их организм, пропитанный болотной сыростью, их щёки, пылающие чахоточным румянцем Северной Пальмиры, не выдерживают прямых солнечных лучей, жёстких и стальных взглядов откровенных самоубийц - лёжа на гавайских пляжах, им тоскливо хочется подохнуть от гриппа. **
Можешь делать, что хочешь...
Можешь попытаться скинуть меня, и даже скинуть.
Я - всё...
Всё - я...
Ты тоже...
Меня нет, я раздавленный блин, в который можно завернуть форшмак...
Я, движимый пинком под зад, ринулся по туннелю, неся на щите свою подкритическую массу, и вмял, влепил её в твою...
Я совершил...
Где-то в ином измерении прогремел ядерный взрыв, и там плавится песок, рушатся города, испаряются лужи, то есть природа подвергается кремации, а мы шлёпнулись на дно купе поезда дальнего следования парой поджаристых блинчиков - всё...
Делай, что хочешь...
Я не совершу более никаких движений...
Милая, говори, говори бесконечно много, улыбайся, как ты улыбаешься.
Спой мне что-нибудь...
Нет-нет, одеваться не надо...
Налей ещё, говори ещё, моё тело несёт по шестидесятиградусной реке, и неважно...
Я проплыву под Северным Полюсом, под тронутыми весной почками истины, ростками слабоумия, полями яровой глупости и озимой пошлости...
Я урчу, как кот... Я и есть кот под углом шестьдесят...
Я урчу...
Я мудр-р-р
Я р-р-р-р... но муд..
Истины... Истины льются из тебя тёплой водой, и мне легко в этой ванной...
Милая, говори...
Милая, налей...
Откровенные истины - истины без откровения...
Милая, дай зубочистку...
Поезд стоит...
Я пью чай и курю "драм" в известной пропорции, маленькая религия крепкого чая проникает в меня жадными горячими глотками.
Когда-то был сентябрь, долгий и тёплый.
С необычайной лёгкостью откровенного бездельника я шёл к "морю", оставив за спиной бездарное надгробие Анны Ахматовой. Кто-то положил яблоко на эту "кафедру", и я, украв подношение с алтаря великой поэтессы, вгрызался в него, ничем не мучимый. Маленький червячок - яблочная плодожёрка, успел вкусить его до меня, но где ей угнаться за моими экскаваторными челюстями...
Я оставил этой жадной гусенице лишь тронутую часть вместе с набором косточек и черенком - смешной однобокий огрызок... Что стало с ней, оставленной на обочине среди объедков того, что некогда составляло её персональный мир?
Ничего не страшно...
Мягкий вагон, лёгкий шок пробуждения, нет волнения - просто кажется...
Время меняет взгляд на.., что-бы то ни было.., или кажется?
Кажется, пил чай, и он был вкусен.
Сладкая чаинка, прилипшая к губам - факт, доказывающий, что всё-таки пил, но испытанное наслаждение окажется навсегда недоказанным миру ощущением.
Она дремлет.
Пять минут назад казалось, что она "горяча"...
Каралось...
Час назад казалось, что она умна...
А теперь?
Она, пробуждаясь, высовывает свою головку из нагретой постели и улыбается...
Маленькая, пухленькая.., выползает.
Она, изучившая историю литературы, цитирующая, желающая (замуж)...
Желающая быть похожей на белую бабочку в подвенечном платье...
Ты будешь бабочкой, когда-нибудь.
Это твой генетический код, ты не протестуешь против своего биологического назначения, более того, ты к нему активно стремишься.
Ты не погибла, маленькая плодожёрка, сменив яблоки книгами, съеденное не меняет сознания гусениц, они по-прежнему хотят быть бабочками...
Однако, песок остыл и холодит спину. Сосны строят Вавилон, я слышу их голоса и, не открывая глаз, могу, ткнув пальцем в небо, указать всему миру, где находится строительная площадка для желающих потерять дар членораздельной речи. Моя речь давно стала нечленораздельной, поэтому я лежу на песке, а сосны шумят где-то над уровнем привычной лексики, и я жадно впитываю незнакомые слова этого про-языка, ещё не понимая значения, но всё глубже проникаясь смыслом этого скрипуче-шепелявого жаргона.
Мой язык - безумная цепь ассоциаций, он не выражает смысла, попытки тщетны, сравнения немыслимы. Смешно пытаться объяснить инопланетянину, что у тебя понос, показывая рулон туалетной бумаги...
Я умею летать - это не значит, что у меня есть крылья, это вообще ничего не значит, ибо что может быть значимым по сравнению с этим?
Дай мне руку, я покажу тебе небо в соснах. Это не значит, что внизу будет земля, а над головой - космос, пропитанный запахом хвои..
Где ощутить тебе, женщина...
Ты говоришь о душе?
Души нет, но я знаю, что ты имеешь в виду - ты заблуждаешься.
Женщина души не имеет, хотя встречаются души, обладающие женщинами. Но всё это на твоём языке, в мире понятий, не имеющих ничего общего с моими.
Души нет, и хватит об этом...
Терпи моё присутствие, верти мои слова, обижайся, если хочешь, завись и завидуй, старайся ненавидеть, чтобы видеть, а не просто смотреть... Собери суд святой инквизиции и именем "нравственности вещей" "подвергни меня"... Я отрекусь...
Пусть это будет звучать, как уже звучало: "Я, барон Мюнхгаузен, не летал на луну... Ну ладно... не летал..."
В моих рассуждениях нет логики? Твоей логики в моих рассуждениях точно нет.
Логика, благоразумие, последовательность - вот любимые словечки человечковства. Впрочем, человечковство - крайне непоследовательно во всём, что касается благоразумия, и, особенно, логики ибо между частным и общим связь нелинейная...
Непонятно?..
Мир атома не подчинён законам Ньютоновской механики, однако, предметы состоящие из атомов (до определённых размеров, конечно) - вполне...
Ни один ублюдок, взятый в отдельности, не хочет быть убитым, но на волне "народного патриотизма" охотно проголосует за начало "священной войны".
Как я дошёл до жизни такой?
Я - предатель, дезертир, гуляющий и поныне с идиотской улыбкой на лице, с трудом сдерживаю свой истерический смех. Ты тоже будешь смеяться, когда сознаешься перед лицом человечковства в том, для тебя нет ничего важнее тебя самой и плевать тебе на его "великие идеалы", если за них расплачиваешься ты...
Это было во время одной из тех наших кампаний, которые мы бездарно выигрывали, пропитывая поля кровью соотечественников, бодро занимая плацдармы, повергая врага в ужас, бросая обозы, оставляя за спиной обгорелую землю и восхищение нации.
Я лежал, глядя в чёрное небо, зная, что ранен, но затрудняясь определить, в какое именно место. Я слышал шаги санитаров и редкие одиночные выстрелы. Я слышал их голоса: "Чем больше добъём - тем меньше таскать". Я не думал о правоте или неправоте этих слов, просто инстинктивно задержал дыхание, всем своим видом давая понять: "Я мёртвый". Вероятно, от страха я потерял сознание и очнулся уже в госпитале, где и узнал, что моё состояние относят за счёт "лёгкой контузии". Я разразился припадком истерического смеха, прекратить который смогли только с помощью большой дозы снотворного. Каждый мускул моего организма смеялся и продолжал смеяться во сне. Столь странную мою реакцию отнесли также за счёт "контузии".
По мере моего содержания в госпитале, я понемногу научился сдерживать смех, и лишь подёргивание губ выдавало меня.
"Не считая возможным отправить в действующую армию" такого человека, коммиссия из госпитальных светил оставила меня в составе мобильной санитарной команды "впредь до окончания военных действий и демобилизации". Казённые доктора всегда откупаются чёткими формулировками от явлений, не поддающихся их пониманию.
Меня вновь одели в военную форму, вооружили санитарной сумкой, белым флажком и револьвером.
Мобильная санитарная команда состояла из полных ублюдков, вызывавших моё восхищение своей силой, редкостным тупоумием и ленью, достойной гениев.
Нас привозили "на местность "в машинах, где мы, разделившись по парам, подбирали "раненых" и добивали "безнадёжных". С нашей точки зрения безнадёжным был всякий, для кого не хватит носилок и места в машине, мы бы добили всех, но не хватало патронов, а кроме того, команда должна была оправдывать своё назначение хотя бы формально.
Я шёл по осеннему полю, постреливая и насвистывая, когда крохотная пуля, выпущенная вражеским снайпером, аккуратно пробуравила мой череп над левым ухом и, поискав выхода из темноты, потеряв всякий интерес к свету, шлёпнулась на дно. Залепив пулевое отверстие хлебным мякишем, я пошёл дальше...
Всё, что связывало меня до сих пор с миром войны и тыла, было порвано окончательно, и мне, право, безразлично, что испытывают окровавленные ошмётки, разбросанные по полям наших сражений, когда видят нацеленный на них ствол моего револьвера. Просто не надо падать далеко от дороги, терять много крови и быть благороднее меня, а что может быть благороднее меня, шагающего по пятам наступающей армии, несущего на своих плечах вместо простреленной головы восторг великой нации...
Понимаешь?..
Люди чаще всего относятся "с пониманием" к тому, что не в силах понять или ощутить, выражая "сочувствие", "соболезнования", "разделяя радость", поднимая со дна своего безразличия жёлтую муть, и трудно различить в ней оттенки того, что хочется выдавить из себя, как из тюбика, того, что соответствует ситуации, того, что тебе глубоко...., даже ниже дна, с которого вся эта муть черпается всё с большим усилием.
Иди в задницу...
Ты веришь в бога. Хотя, какая разница, осенью ты выйдешь замуж или не выйдешь (это уже как сама захочешь, но пусть только твой "суженый" сперва похоронит свою матушку).
Движение планет не имеет смысла - я составил кучу своих пожизненных гороскопов, и все они с разной временной дистанцией заканчиваются одинаково -я умру...
У меня нет времени, катастрофически нет!
Мне некогда быть последовательным, и тем более порядочным - я камикадзе, и неважно, сколько у меня времени - оно ПРЕДЕЛЬНО!
Но ничего не будет, ничего не выйдет:
"Слезы мои - только каприз,
Я Печальный Кот - летящий вниз...
Я всё вру..." (* "Аукцион", альбом "Жопа")
Вру... А всё-таки, что было?
Ведь было что-то, были события, так безумно искажённые в моих снах.
Всё неправда - всё правда...
Не было войны, но было что-то вместо неё, а то, что болтается в моём черепе, вероятно, попало туда не само по себе...
Хочешь, я расскажу тебе твой первый сон обо мне, но своим хвойно-морским языком - это так просто, тем более, что твой сон ещё длится, несмотря на то, что я ушёл из него...
Слушай свой голос, смотри свой сон, говори моим языком.
- Странно очнуться, сидя в партере театра, глядя на действие, не имеющее отношения к тому, что было мгновение назад. Ах, зачем я зашла в кафе, пойдя на поиски своей белой крысы?
Зачем познакомилась с этим туманным? Я вряд ли узнаю его, если встречу... Зачем согласилась немедленно следовать в театр?
Может быть, он актёр и занят в этом спектакле? Может быть, режиссёр, но зачем же тогда он купил два билета?..
Ах, откуда я знаю... Он посадил меня в полупустом зале, просил подождать, и вот я очнулась.
На сцене старик (это грим или возраст?), сидя в ванной, размахивает чернильницей, отбиваясь от женщин в костюмах разных эпох, вооружённых кинжалами, и кричит: "Отвяжитесь, я не привык умирать, когда попало!"
Я даже не знаю названия пьесы, но скоро вернётся "он" и всё мне объяснит...
- Прости, но я не вернусь, я ушёл из твоего сна.
*****
Медленная и планомерная шизофренизация мира, меня окружающего.
Похороны условностей, охранявших если не мир, то его иллюзию. Похороны сельского учителя - маленького, сухонького, улыбчивого старика. (Если я представлял себе Вольтера, то, безусловно, душа моего представления обитала именно в этой земной оболочке.) Вот он в гробу, который кажется непомерно большим по сравнению с его тщедушной фигурой. Параллели...
Все мы параллельны чему-либо или кому-либо. Эти похороны параллельны...
Его дочь освободится навсегда от необходимости сдерживать семейные скандалы, его внук навсегда потеряет семью, его зять расчитается со мною за грим и укладку с чувством гордости за "законченное высшее" и ляжет на диван, как отец семейства, далёкий от всего, чему пытался научить его покойный тесть.
Параллельная память - ситуёвина. Дед в гробу - я больше не Ваш, мои "дорогие родители"... и "S'Cibes Mon's"...
Я буду мстить вам за каждое Ваше неверие мне, за каждую вашу попытку отмахнуться...
Что дома? "Отец молится - мать плачет" ("Однажды в Америке"). "Ima - ema": Вначале было "слово"?
- Вначале было "НЕКОГДА"! Плевать им было, что там "us money".
И Наташа плакала, роняя слезы в гроб. В гробу лежал человек, который видел, что происходит, но был бессилен вмешаться, бессилен запретить, убедить, заступиться.
Лишённые слуха ловят каждое слово, каждый намёк, пытаются распознать по артикуляции значение адресуемого им информационного послания. Ima - ema...
Шизофренизация.-.меня много стало - двое, минимум - я жив, и оттого, вероятно, мне больно от того, что происходит с тем жалким осколком моей семьи, но я бессилен вмешаться, бессилен запретить, убедить, заступиться... Верно, умер я?
Память...
Утопленница...подросток, случайно захлебнувшийся на глазах родителей в мелкой речке... Если взять кусочек лёгкого... её лёгкого... и бросить в воду, он потонет потому, что лёгочные пузырьки наполнены водой...
Юра кромсает рёбра...
Юра Перов, толстый, добродушный санитар, большой, как медведь, над хрупким творением природы, оскверняющий ритуалом никому не нужного вскрытия нежное, девственно чистое, с тонкими, плотно сжатыми губами...
Губы сжаты, и голова слегка подрагивает от резких движений - ОНА терпит, бессильная защищаться и протестовать...
Не трудно сделать красивым прекрасное, нужно лишь слегка изуродовать... Пудрой, тональным кремом и химическим карандашом...
Холодная вода стекает из шланга, катится тонкой струйкой и, журча, ныряет в дырку водостока...
Мне всегда было тесно и темно работать.
Юра ушёл обедать...
Одевать будем вместе, а пока...
Развязываю белый узелок с вещами. Последний туалет пятнадцатилетней девочки... и квитанция "об оплате ритуальных услуг".
Кофточка из синтетики, юбка-резинка, маечка, бюстгалтер, трусики и колготки. Из свёртка выпадают туфельки на маленьком каблучке. Молодая...
Вещи ношеные, но не застиранные - всё пахнет туалетным мылом и жасмином... Бедная мама - она думала, что всё это мы сможем надеть...
Быстрая смерть, медленное чутьё. Когда человек умирает на койке, и часы его сочтены, тело становится напряжённо липким, покрываясь предсмертным потом.
Живой... (ещё живой) всегда отличен от мёртвого на ощупь, но смерть уже сидит у изголовья, и трудно не заметить этого.
Запах... запах тела умирающего медленно - запах пота, мочи и тушёной моркови...
Те, кто умер сразу, как правило, мочатся напоследок, и всё - нет у них особого запаха....
Дезодорант "Жасмин", наводнивший город запахом весны в марте 85 года... Июль, жара, лето, утопленница... Ненавижу запах жасмина...
Ванечка не утонул, не захлебнулся, а умер от остановки сердца, вызванной резким переохлаждением. Похоронили его в Ново-Ковалёво, на "бандитской аллее", а я трахнул Терлецкую в первый день похорон, скучно было...
Смерть это протест... Протест организма против насилующей его личности.
Моим почкам нужны деньги? Мне кажется, что теперь они нужны почкам, а тогда они были нужны мне.
Аксиома детского дома: "Ты не виноват в том, что ты сирота, но отвечать придётся".
Низкий потолок. Запой проходит, как всякая безысходность - ему суждено либо пройти, либо окончиться белой горячкой...
Лежу, глядя в низкий потолок "хрущёвки"... Давит...
Вскакиваю, переворачиваю кушетку, с остервенением выламываю ножки и по одной бросаю их в угол...
Лежу.., потолок отодвинулся ещё на четверть метра...
Дышать легче...
Закрываю глаза, отчётливо понимая, что ничего не увижу.
Бетонный гроб многоразового использования со всеми удобствами...
Я предатель, честный и благородный, если может быть предательство благородным. Цель любого предательства - выживание. Я жив... - я предал...
Предал любивших меня людей, предал беспощадно свою любовь, привязанность, необходимость ради осознанной необходимости жить.
Нельзя предать нелюбимое, чуждое, а можно предать только своё, родное, ставшее частью себя, гибельной частью...
Я не мог жить в ситуации, когда люди "облегчаются", умирая, и чувствуют себя в безопасности, лишь стоя по пояс в дерьме. Умер я...
Страшно? Да, страшно не жить, не дышать, не совокупляться.
Страшен процесс входа, вживания в смерть, медленный и почти физически ощутимый.
Жизнь рядом с источником смерти.., но я предал... ушёл... (от источника).
Страшно...
Страх это наркотик - можно умереть от передозировки, а можно "голодать"...
У меня "ломка"...
Я умный мальчик, я потерплю...
Человек инстинктивно открещивается, уходит от непонятного и непостижимого, когда требуется его вмешательство, всем на всех наплевать, никому никого не жаль.., и мне тоже.., а потом льют слезы, живут с "угрызениями совести" и в конце концов привыкают - я тоже привыкну. Я предатель - я выжил.
Я выжил, и мне этого не простят... Романтические моралисты...
Я не умру от любви!..
Я не умру вследствие любви ко мне!..
Я не позволю меня так "смертельно любить"...
"Синица ли в небе, журавль в руке"... Судьба наделила крыльями... Единственной больно, и больно вдвойне. Единственной и Любимой...
Страшно умирать...
Это когда ты подписал согласие на операцию, и тебе уже дали наркоз - общий наркоз.
Страшно чувствовать потерю способности сопротивляться...
Наркотики... Это когда всё видишь, всё слышишь, чувствуешь, что умираешь, но ничего не можешь сказать или воспротивиться...
Это страх...
Любовь это больно, это очень трудно. Два человека могут любить друг друга и при этом абсолютно не понимать... Это невыносимо.
Я предатель... мне противно оттого, что теперь не больно и не страшно. Я жив, кажется...
Скукота!
Примитивная, как удав с горчицей. Душа, потеряв эстетическую жилку (едва заметный след прутика на серой пыли городского асфальта), скандально требует безобразия.
Из объектива вылетела птичка... Я, ослеплённый ярким светом, не успел проследить, куда она упорхнула. Где он берёт столько птичек, этот фотограф?
Сытые мысли - вещь столь же безобразная, как голодные собаки, трусливые.
Прыщавые дети с психологией мелких пакостников - в санпропускник, на фильтрацию, кастрацию, в гастрономию, на прилавок - нате, кушайте своих вы****ков, респектабельные мамаши...
Скукота... всеобщая как кислые щи, похотливая и тошнотворная, как запах общепитовской судомойки.
МЯ -у-у-у-у; Умя
Мадам! Позвольте Вас расстрелять за любовь к кафельной плитке, светлым обоям и фановым трубам. Приговор окончательный... Так что ноги на ширину плеч!
Разложу мышей по карманам, и в массы - мышки, мыслишки. Осеменители и предводители! Скушно мне!!!!! Тошно!!!
Блаженно вытянулась жизнь, зажмурив глаза, как Венера после оргазма, маня непристойной смелостью обнажённости...
Раздул ноздри, лапы потные протянул... Витрина... Стекло... Кирпич!
Из под обломков, смеясь, глядит напудренная шлюха лет сорока пяти... Не вечно жизни восемнадцать...
Тяга к прекрасному...
Печная труба - горим и тянемся, останется прах, и умник, пнув его ногой, скажет:
"Этого следовало ожидать!"
Фотографические птички упорхнули, оставив нам на память желтеющие снимки... Я предатель!
Пусть вторит мне хор свежезавяленных карасей и египетских мумий! В огонь желтеющие снимки!
Жизнь, я подотру твою сукровицу с пола возле бидэ...
Я предатель.
Ничто не напомнит, однако, птички...
Несут улыбки безнадёжно здоровые люди с белыми зубами, участливо заглядывая в глаза...
Шизофренизация...
Киноискусство - искуси меня экранизацией безнадёжно здоровой жизни...
Я не люблю тебя...
Не люблю тебя, обольстительную и прекрасную, искреннюю и лукавую, полную и пустую, нежную и холодную. Тебя одну - такую разную, желанную, кокетливую... Я хочу Тебя...
Хочу так, что не в силах расстаться с Тобою...
Ты бываешь капризна, но желание моё велико, и я беру тебя силой. Мне нравятся твои формы, я ещё не разучился выделять слюну и сперму - я ем Тебя, я пью Тебя, я хочу Тебя, но не люблю... Прости меня, жизнь...