ПОЭТ — ЧИТАТЕЛЬ — КРИТИК
Взаимоотношения поэта, критика и читателя напоминают один любопытный рабочий процесс. Во младости мне приходилось вить верёвки. Как правило, верёвка состоит из трёх доль. Если все три доли закручены в одну сторону, то, сойдясь вместе, они не совьются. Одна доля будет всё время раскручиваться. Чтобы она не раскручивалась, а завивалась, как и две другие, её свивают в другую сторону. Положение критики в общем поэтическом процессе примерно такое же.
Поэт внушает читателю свои мысли и чувства. Читатель может принять и не принять поэта, но, принявши его, он «закручивается» с ним в одну сторону.Роль критика более независима, ибо он не только толкователь поэта, но и толкователь жизни. По стихам поэта критик может судить о нравственном облике целого общества, но не каждый поэт может дать ему эту возможность. Хочу сказать, что у критика есть основания «виться» в другую сторону, чтобы потом прочно войти в общую «верёвку» культурного результата.
Прежде чем говорить о критике, мы, поэты, должны спросить: есть ли у нас такой материал, по которому критики могли бы высказать свои глубокие суждения? У меня впечатление, что он есть. За последние десять лет наша поэзия была чутка к общественным явлениям. Этим и объясняется её взлёт. За это время было много сделано. Мы даже получили много похвал. Похвала бывает приятна поэту, но для развития поэзии этого мало. Нужна не похвала, нужен анализ, нужна проверка жизнью.
Наша теоретическая мысль ещё очень слаба. Она не опирается на практику. Слабость теоретической мысли заметно сказывалась на нашей критике. На свет божий вытаскивались обветшалые теории имажинизма, футуризма, акмеизма. Разумеется, старых вывесок нет, а старый товар продаётся. Вот почему в нашей критике много натяжек, случайностей, ненужных кампаний.
Одно время несколько газет подряд выступили против Эдуарда Асадова и Игоря Кобзева. Хорошо, что поэты взялись за критическое перо, но часто и они грешат против истины. Так, в одной статье Марка Максимова и Ярослава Смелякова появилось много передержек. Сам заголовок «Осторожно — мещанство!» носит по отношению к товарищу по работе Игорю Кобзеву нарочитый характер. В разряд мещанских стихов попали даже такие серьёзные строчки Игоря Кобзева:
Вышли мы все из народа
Как нам вернуться в него?
Что тут мещанского? Над смыслом этих строк нам ещё не раз придётся задуматься. Теперь как-то странно звучат слова песни «Вышли мы все из народа». А зачем нам нужно было из него выходить? Говорят: «из песни слова не выкинешь». Это правда, но правда и то, что старятся не только песни, но и гимны.
Мы вовремя заговорили о взаимоотношениях поэта, критика и читателя. Сейчас в нашей поэзии наступило как бы затишье. Что оно предвещает? Углубление ли поэтической мысли? Подъём ли, спад ли? То, что лишней шумихи нет, это хорошо. Но нет ли успокоенности, нет ли пассивной выжидательности?
Теперь о читателе. Сегодняшний читатель в общем-то стоит на уровне нашей критики не только по эмоциональному восприятию — здесь он часто даже выше, ибо непосредственней, — но и по кругу мыслей. Наш читатель образован. Кроме того, он ближе к истокам жизни. В этом тоже преимущество. Конечно, читатель бывает разный, но я беру в пример читателя самого высокого уровня, который не просто сам по себе, но уже и пропагандист поэзии. Это маленькое бюро пропаганды, притом не по обязанности, а по любви. Другое дело — слушатели литературных вечеров. Среди них, особенно в Москве, выработалась определённая категория, которая порывалась делать литературную политику. Она напоминала древнеримский развращённый плебс, кричавший на форумах: «Хлеба и зрелищ!» Они приходили на вечер группой и старались привить настроение, чаще всего дурное, всему залу. Однажды в энергетическом институте поэтам — мне, Солоухину, Ковалёву и другим — пришлось столкнуться с такой группой. Ей хотелось поссорить нас со всем залом. Но мы разгадали эту хитрость и не поссорились, а быстро подружились. Оказалось, что это были не студенты, а пришлые: из ряда жаждущих «хлеба и зрелищ».
Вернусь к критике. Без неё мы «верёвки» не совьём. В подтверждение этого передам свой разговор со знатоком леса. Я его спросил, почему в подмосковных и владимирских лесах, в которых мне приходилось бывать, не водятся зайцы.
— Почему? Да потому, что волков и лис перевели.
— Странно. Они же уничтожали зайцев?!
— Парадоксально, но — факт.
Как известно, зайцы живут колониями, расположенными далеко друг от друга. Лисы и волки, охотясь на зайцев, гнали их десятками километров. Наиболее сильные, выдержавшие состязание в беге, приживались потом в других колониях и обновляли их породу. При отсутствии волков и лис этот естественный обмен между колониями нарушился. Началась деградация породы, нарушились санитарные нормы, что привело к повальному заражению.
Довольно поучительный пример. Да простят мне за него критики. Но этим примером мне хотелось предостеречь товарищей поэтов от судьбы бедных зайчишек. Зайцев надо гнать!
ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ
*
ДЕНЬ ПОЭЗИИ. 1965., с. 183-184
КНИГА *НАШЕ ВРЕМЯ ТАКОЕ...*. 1973.
*
ВЛАДИМИР ТУРКИН
Меня волнует то, о чём говорил Борис Куликов. Когда Михаил Шолохов оценивает работу ныне действующих советских поэтов — Василия Фёдорова, Егора Исаева или Владимира Фирсова, а «Литературная газета», публикуя беседу с Шолоховым, «опускает» именно эти имена, вот тут хочется спросить о «цензуре». Какими «государственными» интересами, какими вкусами руководствуются товарищи из литературной прессы, как говорится — с чьего ведома производятся такие операции?
Вот тут наша тема — «поэт — критик — читатель». Самая страшная казнь для поэта — казнь замалчиванием. Я говорю о хороших поэтах. Десятилетиями работают иные поэты ярко, плодотворно, а критика молчит...
(начальная выдержка из статьи. с.181)