я люблю её снова и снова.
здравствуй, мальчишка, с дрожащими пальцами.
ноготь стучится в зеркальные столики.
тебе не откроют. охрана - сурова.
фейсконтроль на наличие в сердце кальция.
не жалей всех этих христов - алкоголики.
здравствуй, мальчишка - кричу я себе,
старую стерву в метро проклиная, матерно,
многих ты знал, а скольких простил?
моя женщина, только моя, во сне
представилась всечеловеческой матерью,
и упрекала, что я никого не родил.
мысли в финале на книжной полке.
воздух в возврате на углекислый.
чувство тихо уйдет, проклиная палитру
знаешь - я всё ещё только-только,
я всегда только-только, как выстрел,
а после - консервная юность и водки пол литра.
вспомнил, стыдно не вспомнить, общажные окна.
с десяток беззвучных софитов.
в одном из которых, готовят суп.
ты убегаешь, я, черт возьми, плачу, затылок - щелкни,
и наплевательский свет, на столики пюпитров,
где ноты мои, где звуки, где скуп
на каждый диез, и на каждый бемоль.
потому, что считаю всё это чудовищной пошлостью.
и просто иду - покупаю цветы.
стыдно. война полушарий. резервная боль.
и это, едва ли не матерное - "я, всё же, тебя люблю",
ведь у меня за пазухой киты.
пока вертушиная дрожь
не хватит меня в унитазно-блевотной исповеди.
кончись, кончись и дело с концом.
ты дрожишь, ты идёшь,
замороженная теми ещё декабрями, мать их ети,
куда-то отсюда, с "что поделать" лицом.
дветысячидвенадцать. апрель.