Я люблю танцевать. И, разумеется, в детстве я мечтала быть балериной. (Ну да, да!! Как все! А я что, представлялась артисткой оригинального жанра?)
У меня есть названая бабушка, Анна Васильевна Годыцкая. Она воспитывает меня, учит всякой важной ерунде: ну, там, правильно вести себя за столом, ножи-вилки, спасибо-пожалуйста; благодарю, довольно... Она даёт мне советы на все случаи жизни, рекомендует уместную в моём – и достойную в любом – возрасте литературу. Словом, приобщает меня к культуре и, по-моему, слегка гордится своей цивилизаторской деятельностью. Впрочем, довольны все, особенно мама. Ведь ей некогда нами заниматься, ей нужно зарабатывать деньги: муж пьёт запоями, сын того гляди от рук отобьётся – присмотра-то нет. Так что пусть хоть дочка ума-разума у хороших людей наберётся.
И вот как-то раз пришла Анна Васильевна к нам в гости, и сели мы чаёвничать – втроём: Витя, как всегда, где-то ошивается. Взрослые разговаривают о чём-то серьёзном и взрослом, но Анна Васильевна, естественно, задаёт мне дежурный вопрос: «А ты уже знаешь, кем хочешь быть?»
Ну конечно, я знаю! Я же смотрю по телевизору все балетные спектакли, скупаю в киосках «Союзпечати» наборы открыток «Артисты советского балета» и даже знаю, что такое баллон, деми-плие и аттитюд. Едва оставшись дома одна, я сооружаю "пачку" из сложенной вчетверо простыни и пояса от маминого халата. Всё это я потом, в целях конспирации, верну на место: заботливо разглаженную руками простыню в шкаф, а пояс – на крючок в ванной.
Я подхожу к нашему старенькому трюмо, встаю на цыпочки, по-особенному плавно поднимаю руки и самозабвенно выделываю всевозможные па. То кружусь, напевая, то, мелко семеня, пересекаю зал по диагонали, то подпрыгиваю, то корячусь на полу в позе умирающего лебедя. Мне нравятся все мои героини: и горемычная Жизель, и безвинно страдающая Одетта, и самоотверженная Ширин. А также другие балетные бедолаги. Хозяйка Медной горы и Баядерка вдохновляют меня меньше – их не так жалко.
На мои экзерсисы и представления неизменно благосклонно взирает кошка Журка, хоть и забравшись предусмотрительно на самую верхотуру.
…Так кем же мне, спрашивается, быть? Разве другие профессии могут сравниться с этой?! Смешно и спрашивать…
«Балериной… – задумывается Анна Васильевна. – Но ведь тебе уже 11? Я не ошибаюсь? Вообще-то поздновато заниматься танцами. Разве что способности какие-нибудь особенные?.. Можешь, например, "ласточку" сделать? Или "шпагат"?»
"Шпагат" я пропускаю мимо ушей, а "ласточку" – пожалуйста! Я старательно тяну носок в предчувствии неизбежного восторга, но моя безжалостная критикесса не оставляет мне никаких шансов: «И что это за "ласточка"? Ворона какая-то раненная. Л ю д а! Это всё чепуха. Подумай о чём-нибудь более реальном. Ты девочка уже большая и, – льстит мне Анна Васильевна, – неглупая, поэтому я с тобой откровенна: у тебя нет никаких способностей! Не забивай себе голову фантазиями».
Тут я заливаюсь слезами и не по-балетному топоча, скрываюсь в другой комнате. Потатчица-мама так расстраивается из-за меня, что сама чуть не плачет, но Анна Васильевна непреклонна: «Перестань, Валентина! Ни к чему будить в ребёнке напрасные надежды!» Я – из-за двери – взвываю на эти слова ещё горше и самозабвенно реву до самого ухода гостьи.
Так я не стала балериной.
…Только мне всю жизнь снилось, что я танцую. Встану на цыпочки, вытянусь в струнку, оттолкнусь упруго от пола – и взмываю вверх, невесомо и медлительно… И просыпаюсь счастливою. И в слезах.