-1-
В переходе с “Театральной” на “Охотный ряд”,
В долгом зимнем переходе, в мраморной трубе
Две подружки – гитаристки на полу сидят
И мелодии бросают под ноги толпе.
И задумчиво, и грустно: “ре-ми-ми-до-соль”,
И печальная другая: “ми-фа-ре-соль-до”…
И толпа, не замечая, скрадывает боль
И уносит на подкладках курток, шуб, пальто.
Только снова, приглушённо, заполняя переход,
То ли всхлипы, то ли стоны отражает свод.
-2-
Вещественная жизнь имеет контур чёткий
От пяток до затылка и оттопыренных ушей.
Вместо молитвы мы с утра творим чечётки,
Продрав глазёнки габаритами вещей.
Где кофе? Где яичница, где чашка?
Автобус ведь уйдёт! Давай скорее?!
Не высохла как следует рубашка –
Так надо бы сушить на батарее!
Мой пропуск! Я сезонку потеряла!
Куда!? Тебе в детсад сегодня дочку!
Судьба.… Всё начинается с аврала
И незаметно переходит в заморочку.
И каждый день, от той же самой стенки,
Один и тот же нас одолевает зуд,
А прочие нюансы и оттенки
Пусть укрепляют у художника шизу,
Пусть он, поймав скудеющий вечерний лучик,
Подержит его в нищенской ладони.
Какое дело нам до этих
не совсем понятных штучек
В холодном, тряском и
некомфортабельном вагоне?
-3-
Я еду. Мчусь. В свершении, в движении.
Достичь чего? Да в лёгкую! Всего!
Я счастлив. Но в печальном окружении
Не ощущаю счастья своего.
Сосед напротив курицу жуёт,
А с верхней полки – храп
с парами коньяка,
А тот, в амбрейном тамбуре, приплясывая,
ждёт –
Вот у кого судьбина нелегка!
Занудно звякает в стеклянной банке ложка,
Разбалтывая
вместо чая – муть.
Весёленькая выпала дорожка,
Кому
удачный путь?
Там – в карты шлёпают, подогревает мат азарт:
“Семёрка, б…, девятка, мать её!”
Минутами, когда тасуется колода карт,
Доносится старушечье нытьё.
Следа улыбки не найдёшь на лицах,
Серьёзных, как
при составленьи сметы.
Угрюмо собирает проводница
Раскладывая по карманчикам, билеты.
И снова
звякает в стеклянной банке ложка,
Мат и нытьё за тонкою стеной,
И ночь глубокая глядит
в немытое окошко
Остановившейся луной.
Забившись в уголок, мараю лист бумаги –
Фрагменты чувств, мыслей
куцые останки…
Я обязательно сойду, я наберусь отваги
На первой станции, на первом полустанке.
-4-
Ну что же, увертюра прозвучала –
Её мотивы, может быть, верну.
Теперь затрону
эх, лиха беда – начало,
Заглавной темы грустную струну.
Люблю искусство, его образ и его
идею,
И неожиданность, как на турнире блиц.
Перед собою вижу Галатею,
На мраморной щеке
застыла тушь с ресниц.
Вошла неслышно и присела робко.
Я как под током, сломан карандаш.
О, где моей отравы стопка –
Це - два, аш - пять, о – аш?
Алкаш!
Какого чёрта я записываю враки,
И у каких идей я в вязкой пене,
Когда в вагонном полумраке
Так жадно светятся её колени,
Когда в её глазах распахнутых
немой вопрос:
“Ты мёртв? А если нет, то что же?”
И потекли меж пальцами струи волос,
И шёлк белья, и тёплый бархат кожи,
Горячее и влажное дыхание,
И бисеринки пота над губой,
Несвязный шёпот, тела содроганье
Под простынёю серой и сырой.
Как самое последнее отчаянье,
Чуть слышный вскрик. И бриллианты слёз.
И слух растерян, слух не различает
Стук сердца, перестук колёс.…
Потухший взор, расслаблены колени.
Всё та же ночь.
Глядит в вагонное окошко
Всё та ж луна, остановившись в отдалении,
Всё так же звякает в стеклянной банке ложка,
Коньячный перегар, и сытый сверху храп,
Всё та же в тамбуре напряга мужичку,
Всё тот же мат: ”Эх, мать их ё…, шаха б,
Тогда бы заварили б по очку!”,
Всё тех же мыслей идиотских хор,
Всё то ж бубнящее старушечье нытьё.…
Хоть кто-нибудь поставил бы в укор
Себе
такое беспробудное житьё.
Отточен карандаш. Всё тот же
я пишу дневник,
Всё так же я готов строкой излиться.
Угрюмой тенью прошмыгнул
всё тот же проводник,
Бесполой тенью. Тьфу, ты! –
Проводница.
Налей, поэт, очередную стопку, грейся
Отравою этилового спирта!
Бежит вагон, и в круг замкнуты рельсы,
И жизнь вещественная
до конца испита.
Невыносимо монотонен стук колёс,
Тоска стекает по простынной серой складке,
И я смотрю на грудь, едва
прикрытую волной волос,
И так по-детски розовые пятки.
Сквозь полумрак я изучаю Галатею –
Неужто это я? Нет, я бы так не смог.
О, дьявол! Подари ещё одну
греховную идею,
Поскольку скуп на эти вещи бог,
Хоть с нимбом над макушками ушей.
Средь габаритов, контуров и заданных абрисов,
Мне тесно в догматическом клише,
Я сдавлен, словно в мышеловке – крыса,
Да так, что и не выскулить слезу.
Словами, как жонглёр, играя,
Я скатываюсь в неизбежную шизу,
Без времени, без дна, конца и края.
Но за собою чувствую одно,
Что в просветлении от чёрно-белых магий,
Я наберусь отваги, я выпрыгну в окно,
Пусть лишь допишется
вот этот лист бумаги.…
-5-
В долгом зимнем переходе
С ”Театральной” на “Охотный”
Струнно бьётся нерв мелодий,
Неуместный и немодный.
В безысходном упоеньи,
К своду – “си”, под ноги – “до”,
Находя успокоенье
В складках курток, шуб, пальто.
Есть у каждого по ноте,
Я ли, ты ли. Вы ль
Пробежите, отряхнёте
Эту пыль.
И не хватимся: “А где же?”
Нам смотреть ли в стороны.
И сегодня
Быть невежей
Вовсе не зазорно.
1994, М., ул. Охотный ряд.