Мы жили на окраине города, недалеко от окружной дороги. За этой магистралью (Москва – Симферополь) каждую весну ставили свои шатры цыгане. Когда они устраивали стирку, то весь берег Сейма и весь прибрежный луг расцветали красными розами их платков, покрывал и ковров. Иногда под вечер цыгане с песнями и плясками проходили по нашей улице, останавливаясь во дворах и устраивая зажигательные концерты. Огромное серебряное блюдо, с которым, танцуя, подплывала к благодарным слушателям смазливая цыганочка, быстро покрывалось звонкими монетами…
И мои родители любили и ждали эти праздники. Но вдруг стал я замечать, что всякий раз, когда старый, бородатый, белый как лунь, цыган доставал из потёртого футляра видавшую виды скрипку и начинал играть свои степные, печальные мелодии, которые умели бередить души даже детям, не встречавшим ещё больших невзгод на своём пути, мой отец потихоньку выбирался из толпы и отходил далеко в сторону. А то и вообще исчезал. Однажды я увязался за ним и заметил, что он прячет слёзы...
Опять мне припомнилась наша улица Юности, припомнились приветливые лица, вольные смуглые люди с их огненными песнями и плясками. Опять, вспоминая, вижу юную цыганочку с огромным серебряным блюдом и слышу рыдающую скрипку. Я слушаю – и воскресает моё счастливое далёкое детство; слушаю – и воскресают мои родители: необычайно красивая матушка и отец, которому всех было жалко.
1
Приснилось-привиделось: в чащу,
Таясь и почти что без звука,
Идёт неулыбчивый пращур
Убить оленёнка из лука.
Подкрался к ручью-водопою.
Заждался. И вот – на рассвете
Услышал добытчик, что ветер
Играет струной-тетивою.
И он, позабыв про оленя,
Всё слушал, – очнулся нескоро.
А сумрачным вечером племя
Его повстречало с укором.
И плакали малые дети,
И старец качал головою,
А он всё бубнил им: мол, ветер
Играл на заре тетивою,
Что ветви плакун-краснотала
И ожили вдруг, и запели…
Но слов у него не хватало,
И слушать его не хотели.
2
Рыдала на улице скрипка,
И кто-то украдкой плакал,
А я с пацанами калякал,
Дымя сигаретою «Шипка».
А звуки тоски и печали
Звучали, звучали, звучали!
И кто-то украдкой плакал,
А я с пацанами калякал.
А я и не ведал вначале,
Что в горечи тоже есть сладость:
Что в звуках тоски и печали
Таится-скрывается радость…
Рыдает на улице скрипка,
Оплакивает удачу,
И кто-то проходит с улыбкой,
А я обмираю и плачу.
3
Как! Из ничего и такое –
Божественно-колдовское –
Творить умудряются руки!?
И ранят, и радуют звуки.
Дрожу, словно в зимнюю стужу,
Горю, словно в летнее пекло.
Как – нету души? если душу
И ранит, и радует некто?
Я звуками зачарован!
Я звуками взбаламучен!
Хочу я вот так же, но словом
И радовать души, и мучить.
Но понял-расслышал я скрипку:
«Мир песней не переиначить» –
И, словно всемирную сшибку
Предчувствуя, –
Плачет и плачет...