When forty winters shall beseige thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery, so gazed on now,
Will be a tatter'd weed, of small worth held:
Then being ask'd where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say, within thine own deep-sunken eyes,
Were an all-eating shame and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer "This fair child of mine
Shall sum my count and make my old excuse,"
Proving his beauty by succession thine!
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold.
****
Когда прошедших сорок зим бровей коснутся сединою,
А красоту изроет боль, оставив грубый след морщин
И гордый молодой задор лишь взгляд хранит с былой любовью,
А ты, как сорванный цветок, поставлен умирать в графин:
То задаешь себе вопрос, где все, что прежде было милым,
то, чем гордился ты всегда - твой крепкий стан и дикий нрав,
Ища ответ в глубинах глаз, покуда не покинут силы.
Ты думал будешь вечно юн, но все ушло, ты был не прав.
Чем похвалиться сможешь сам, когда красой уже не блещешь?
О если б мог сказать, смеясь :" Смотрите вот моё дитя
И оправдание тех дней, что прожил я в объятьях женщин
В нем я продолжу путь земной и пять, и сорок лет спустя."
И будет уж не так горька та новость - что и ты стареешь.
И кровь твоя кипеть продолжит, когда вдруг телом охладеешь.