Тишина звенит над полем,
по-над лесом, над рекой.
Ветер памяти неволен
опрокинуть непокой.
Остаётся за пределом
неизвестности ночной,
а Душа в ладу не с телом,
а Душа в ладу со мной,
записавшим эти строки
в тишине пустых полей,
как сермяжные уроки,
от которых всё больней
мне становится в осеннем
перезвоне над Душой,
утопающей в сомненьях
необъятых тишиной,
а бессмысленно свободных
под дождями ноябрей
ни на что уже негодных
разномастных у дверей
поимённого засилья
и насилья над собой,
где моя поёт Россия
и с собой вступает в бой
не на жизнь, а на смерть века –
кровь струится по Земле.
На вопросы нет ответа –
утопает всё во зле
на осеннем склоне грусти
в центре поля у реки,
оголившийся где кустик
моет ветви у тоски.
На причале омовенья
тишина стоит с волной
на картине из мгновенья,
ночью выплывшей виной
за унылость обнищанья.
У истоков наугад
брал я звёздные прощанья
клеил будто листопад
на доску небесной сферы
в необъёмном далеке,
где мы строили карьеры,
воздвигали на песке
замки голого мечтанья.
В неизвестности прикрас
наставало расставанье,
закруглялся мой рассказ
не о том, что было в Мире,
а о том, что жил во мне
человек степной Сибири
в неуклюжести на дне
недостойности сермяжной.
В неустойчивости злой
извивался змей бумажный,
воспаривший над Землей.