Если острой бритвой мы разрежем ночь,
то, в каких красках утонет мир?
Сегодня с самого начала всё не заладилось. Я думал оставить её около реки, как и предполагал. Но пришлось тащить труп домой. Взвалив её к себе на шею, весь в крови и черных пятен от краски, совершенно спокойно я шел по улице… Никто не обращал никакого внимания. Ни на молодую девицу у меня на плечах, ни на кровь, капающую у неё из-за рта, ни на меня всего окровавленного и грязного. Это равнодушие меня даже воодушевило, и я сбавил шаг. Устав её нести, присел на лавку, закурил. Девицу на землю сбросил. Снял рубашку окровавленную. Вытер ей девушке лицо. Почему то стало смешно и я разразился громким и непринужденным смехом. Где-то за моей спиной раздались приятные уху крики и стоны.… Оглянувшись, я увидел позади себя, как двое молодых парней насиловали девушку. Она, было, хотела сопротивляться и дальше, но что-то сломило её и желание кричать пропало. Она замолчала, в этот момент я поймал её затравленный взгляд, встала на колени перед одним из них и стянула сама с него узкие джинсы. Тот с нескрываемым удовольствием помог ей это сделать. Они дружно засмеялись. Девушка жадно заглотила темно-красную головку члена.
- Тут не занято? – раздалось, откуда то.
Справа от меня стоял до ужаса худой и тощий старик, почему-то он протягивал ко мне свою когтистую лапу ( как будто бы хотел отдать мне её на совсем ). Я быстро ударил по ней. Словно это была не его рука, а какой-то посторонний предмет, который существовал помимо старика и поэтому выглядел как клешня морского монстра. Взглянув на него внимательно и пристально, я заметил, что у него не хватало левого глаза, вместо него вращался черный и грязный шарик. Как и что приводило его в движение было непонятно. Стало ещё противнее и гаже. Я ударил ещё раз. Он даже не шелохнулся, как будто прирос на месте. Принять его?
- Свободно здесь, - говорю. Только если будешь сидеть, не трогай меня. Я этого не люблю.
- Хорошо, сынок, - прохрипел старик. Я чуть-чуть. А потом пойду дальше.
- Откуда идешь?
- Внучка у меня родилась. Весь день с дочерью просидел.
- Так почему не рад?
- Дык мёртвой она родилась. Неживой…. По кусочкам с нутра вытаскивали.
- Так что плохого в этом?
- Так смерть ведь…
Я рассмеялся.
- Ничего, дед. Бабы глупые, много рожают. Ещё будет.
- Не знаю. Дочь больная. Боюсь я за неё. А вдруг что… Кто знает.
- А что с трупом сделали?
- С трупом?
- Ну, ребенка.
- Ребенка?
Ох, как ненавижу, когда меня не понимают! В бешенство сразу прихожу. Бью старика по его впалым и худым щекам. Тот не сопротивляется. Видать, привык. Только правая нога зашевелилась и пришла в движение.
- С ребенком, с ребенком, с ребенком, который издох, что сделали то? А? Что сделали?
- Ничего не делали. Ох, оставь бить. Припекает сильно. Оставь.
- Не оставлю. Мне нравится.
- Хоронить будем завтра.
- А может лучше труп сжечь?
Позади нас всё громче и громче стали раздаваться стоны ( уже приятные и блаженные, даже истеричные ) девицы. Три голых тела как склизкие ужи извивались на тесной скамейке, каждое из которых издавало свои собственные звуки, похожие на причмокивания и хлюпанье старческого рта. Проходили редкие прохожие. Кто-то закрывал лицо руками и быстро пробегал, другие останавливались на месте и смотрели то на молодых совокупляющихся людей, то на труп у меня под ногами. И даже как будто мне вдруг показалось, что иные из них хотят ко мне присоединиться и так же как я ударить старика или расспросить про труп. Некоторым я делал жест руками, чтобы шли дальше и не отвлекали от ударов. Они слушались. И уходили.
Когда старик надоел… ( это отвращение смешалось с красным светом только вспыхнувших фонарей и всё легло толстым и едким слоем на зрачок ) Вернее, надоело его морщинистое как засохшее яблоко лицо, я бросил его тело ( тело легкое, словно у ребенка ) на землю, сел рядом, достал из кармана нож и принялся вырезать его второй глаз. Тот с легкостью подался. По лицу покатилась тонкая струйка липкого гноя…
- Руки об тебя испачкал, старое дерьмо ты! Чем вытирать? А!? Рубашку давай снимай.
- Не могу, - заныл старик.
А сам глаз рукой прикрывает.
- Да не закрывай уже. Не нужен он мне больше. И тебе тоже. Рубашку давай, слепая гнида! Ну? Снимай же!
- Не могу… Больно…. Оставь меня ирод. Убийца! Убийца!
Лицо всё окровавилось. Рот в дырку хлюпающую превратился. На лиловых губах прошли две тонкие алые линии. Теперь вместо глаз виднелись две жуткие пропасти. Смерть никогда не давалась мне так просто. Смотреть гадко. Возникло странное, но приятное ощущение, будто бы убил его вовсе не я, а какая-та посторонняя сила. Почему-то когда человек умирает, то начинает вдруг казаться, что ты никогда не был к нему причастен. К его жизни или к его смерти. Словно его кто-то забрал. А ты сам-то может быть и не хотел, чтобы его у тебя забирали. Он был почему-то похож на провинившегося котенка или щенка, который нагадил не там, где ему положено. И поэтому так послушно ждал наказания. Даже как будто выпрашивал. От отвращения по коже прошел озноб. Я ударил его ещё раз. Он захрипел ещё хуже. Ещё. Ещё. Ещё. Ещё. Ещё. Ещё. Неистово, сильно, яростно я колотил острой ручкой ножа по черепу старика. Он сник. Череп напоминал разбитое яйцо. Троица на соседней лавочке прекратила совокупляться. Девушка вытирала белые капельки с посиневших губ. Водрузив труп девицы на плечи, я пошел прочь. Красный свет фонарей мучительно настораживал зрачок и освещал моим ногам путь домой. Никого больше по дороге я так и не повстречал. С рук скатилась уже остывшая капля крови и расплылась на черных брюках. Сон стал давить на больные веки.
Я прибавил шаг.
23.04.12.