По вечерней набережной брел усталого вида человек в черном плаще и шляпе. Он шел, разгоняя кончиком зонта пожухлую листву, иногда останавливаясь у перил, поглядывая на мутно-зеленую воду. Это был никто иной, как Адам Адамович Адамов - известный больной малоизвестного городка. Адам Адамович Адамов, как и полагается больному такого ранга, думал о возвышенном. Он философствовал. Да, Адам Адамович был неизлечимо болен. Дело в том, что он считал себя человеком. И не просто каким-нибудь там потомком обезьяны, а человеком как существом, сотворенным Всевышним. Он размышлял над теми вопросами, которые с некоторых пор мешали ему полностью порвать с дарвинизмом.
“Ах, если бы я мог хоть полчаса провести с Господом! Ах, если бы!” - думалось ему.
Философ всю свою жизнь ждал чуда. Пришествия Христова обещали из века в век, но Сын Господень, видимо, не спешил явиться миру, а Адам Адамович из-за божьей нерасторопности никак не мог поставить точку в своих умозаключениях. Дорога повернула вправо, огибая утес, и из-за лысеющего горба набережной показалось густое облако сжигаемой осени, из которого послышалась заунывная песенка «про аллилуйя». Как вскоре оказалось, это навстречу Адам Адамовичу двигался непонятного вида гражданин, явно сбежавший из шестой палаты. Непонятный оттого, что с некоторых пор стал жутко заросшим, как всем известный наш предок, а гражданином он был потому, что на нем болталась, словно флаг на рее, казенная одежда. На то, что этот гражданин сбежал из шестой палаты, указывали его широкие лампасы, на которых так и было написано: “Иванов Иван Иванович, сбежал из шестой палаты психдиспансера” - и даже треугольная печать снизу имелась. Это такое новшество ввели в местной лечебнице, по настоянию главврача, чтобы паспорт каждый раз не брать с собой на нечаянную прогулку, и опять же, пациенту при лампасах спокойнее. Иван Иванович, как и Адам Адамович, был неизлечим, только с единственной разницей, что был он неизлечимо здоров. Можно даже сказать, божественно здоров, ведь Иван Иванович был Богом. Сейчас, например, он спустился на грешную землю, шутка ли сказать, с пятого этажа, да еще не как-нибудь, а по связанным простыням. Дабы его неблагодарные создания могли лицезреть своего Творца в образе человеческом, если, конечно, этот образ можно было назвать человеческим.
-О, Господи, - пробормотал Адам Адамович себе под нос, не замечая выходящего из облака Ивана Ивановича, - если ты есть, пошли мне знак.
-Есть ли я? Есть ли я, как это вам нравится? - воскликнул Иван Иванович, пряча от холода руки в карманы. - Да это просто смешно! Конечно, есть! Ты звал меня, сын мой?
Адам Адамович вздрогнул.
- Не смешно, молодой человек, - заметил он и пошел дальше.
Однако Иванов догнал свое неблагодарное создание и, ухватив его под руку, продолжал:
- Ведь вот какая странность: сами меня зовут и никто, леший бы вас всех побрал, встречать не хочет.
-Ах, оставьте, молодой человек! - устало попросил Адамов, пытаясь освободиться от руки волосатого незнакомца.
-Нет-нет, сын мой, ты все-таки согласись, что это по меньшей мере странно. Я спустился черт знает с какой высоты, а мне говорят: “Гуляй, мол, Ваня.” Хотя, впрочем, у тебя, сын мой, возможно, есть оправдание. Ты случайно не атеист?
-Нет, я... - Адамов помедлил в растерянности от такого, как оказалось, непростого вопроса и с грустью констатировал, - я ищущий.
-Чудненько! – обрадовался Иванов. - Я вижу, ты неглуп, и это меня радует. Как тебя звать, сын мой?
-Адам Адамович, Отче, - с иронией ответил Адамов, однако руку незнакомца на этот раз убирать не стал. “Ведь в самом деле, - подумалось Адаму Адамовичу,- явись Господь на землю, его, пожалуй, прежде закидают камнями те, кто недавно звал. Уж лучше пусть будет такой Бог, чем никакой,” - решил Адамов, смирившись с присутствием спутника.
Они вошли в самую гущу дымного облака, где вскоре наткнулись на неприятную потасовку. Трое подростков лупили изо всей силы долговязого паренька. Тот отмахивался, как мог, но превосходившему в количестве кулаков противнику удавалось наносить неотразимые удары. Нападавшие, заметив появление Адамова, а в большей степени испугавшись растрепанной головы Иванова, бросились наутек вглубь парка. Пострадавший тоже метнулся в сторону, но, наткнувшись на каменную стену утеса, окончательно запутавшись, побежал вслед за обидчиками.
-Вот же сволочи! Трое на одного. Отчего, скажи, Создатель, ты нам совесть не внушишь?
-Разве нет у тебя совести, сын мой?
-Я имею в виду вот эдаких сорванцов и им подобных. Мошенников, насильников, убийц, - уточнил Адам Адамович.
-Они делают то, что должны делать, - изрек Иванов. - Если укравшего мучает совесть, значит, он не вправе красть. Если совесть терзает убившего, значит, и он не имеет на это моего благословения.
-Вы хотите сказать, Отче, что настоящие нелюди имеют право на бесчинство?
-Да, сын мой. Хоть это и звучит страшно.
-Ну уж нет, если жизнь так просто состряпана, я завтра же решу, что мне все позволено. Стану грабить и убивать. И каждый так решит. Настанет беспредел.
-Никакого такого беспредела не будет. Попробуй, сын мой. У тебя ничего не получится. От себя никуда не денешься.
Адам Адамович задумался. Он представил себя в роли грабителя или убийцы. Подходит он эдак к бабушке и говорит ей хитро на ушко, мол, гляньте, многоуважаемая, какая вон там птичка! Старушка смотрит в небо, а Адамов ее тюк по голове, хвать кошелек и шмыг в кусты. Адам Адамовичу сразу стало стыдно, и теперь он с искренним уважением посмотрел на собеседника, похлопав ведущую его сквозь дым руку.
-Пожалуй, здесь Вы правы, я ими стать не смогу. Вероятно, я потенциальная жертва. Только, следуя такой логике, можно прийти черт знает к чему. Например, к тому, что судить этих подонков мы вроде как и не вправе.
Иванов приоткрыл рот и громко чихнул.
-Твоя правда, сын мой. По большому счету, так оно и есть. Судить грешника может только грешник, ибо не дано евнуху ведать искушение. Это все равно, что лошадь будет рассуждать о горбатости верблюда.
-А как же убийство ради мести, ради жизни, в конце концов. По-Вашему выходит, что убийцу имеет право убить только убийца. Бред какой-то получается!
-Нет, не бред. Согласись, сын мой, что человек, убивший ради благородной в его понимании цели, не испытывает мук совести, а следовательно, он имеет на это право.
Адам Адамович замолчал, пытаясь поставить все на свои полочки. Ветер качнул дым вдоль берега, и в глубине парка, словно обглоданные рыбьи костяшки, стали появляться длинные остовы сосен, навеявшие Адамову почему-то мысли о смерти.
-Скажи, Отче, мы смертны?
Иван Иванович жадно посмотрел на грызущую кость дворнягу, он сегодня не то что еще не ужинал, он, ко всему прочему, еще и не обедал. Наверно, поэтому в животе у него постоянно что-то чавкало, будто бы там кто-то сидел, упершись ногами в ребра, и наглым образом жрал куриные окорочка. “Да -а - а, - подумал Иван Иванович,- трудно быть человеком. Какого дьявола я спустился сюда? Богом, оно куда проще. Ни голода, ни холода. Лежи себе, да грехи отпускай Раскольникову из пятой палаты.”
-Так как же, Отче, смертны ли мы? - вернул его на землю Адам Адамович.
Иванов проглотил слюну, стараясь больше не глядеть на аппетитно жующую собаку.
-Как бы я ни ответил тебе, Адам, я скажу столько же правды, сколько и лжи.
-А как же истина, Отче?
-Истина? Кому нужна эта истина? Она ведь, как корова без вымени. Молока не дает, а есть просит. На ней разве что пахать в тяжелый год, за неимением другой живности. Или под нож, чтоб глаза не мозолила. Ведь не декоративная кошачья морда у нее, понимаешь?
Ветер закрутил коричневую пригоршню листвы и качнул теперь дымовую завесу в сторону реки, обнажив среди навечно замерших статуй вождей дворника, шаркающего под постаментами стертой до основания метлой.
-Истина в том, Адам, что ты - это он, а он - это ты, - снова изрек Иванов, показав пальцем на дворника.
-Это что же, реинкарнация по горизонтали?
-Вот-вот, это самое, по горизонтали.
-Как же я могу быть одновременно им и собой?
-Капля одна, а примесь в ней везде разная. Довелось пролиться в горах - быть ей истоком, а уж если пришлось упасть в грязь - быть ей лужей.
-Значит, все предрешено, и не стоит бороться с судьбой-злодейкой? - ужаснулся Адам Адамович. - Зачем же я, человек, тогда живу?
Иванов ухмыльнулся.
-Это самый глупый вопрос, который люди смогли изобрести умом, обремененным безграмотностью. Вопрос должен звучать так: “Почему я живу?” Ты же не станешь спрашивать у младенца, выходящего из утробы матери, зачем он родился, скорее мы можем спросить, почему он родился. А родился он потому, что отец с матерью хотели иметь наследника. У существа неразумного нет выбора для действия, у него есть только причина, приводящая к действию, - сказал Иванов, где-то в глубине души поглядев на себя в зеркало. Увиденное ему понравилось.
-Значит, Отче, человек в процессе умственного созревания в конце концов должен обрести право на распоряжение своей жизнью? То есть у него, как у существа уже разумного, появляется право на суицид. А как же наказание Господне, которым людей с пеленок стращают?
-Не все люди разумны, сын мой, чтоб сделать и этот выбор. А разумный же, выбирая смерть, выбирает лишь продолжение жизни, только теперь уже в образе, быть может, вон того дворника.
-Ох, как это все сложно, - вздохнул Адам Адамович. - Скажи, Отче, зачем ты меня создал?
-Да не зачем, а почему, вот ведь въелось это в вашу породу! - разгорячился Иванов. - А сотворил я тебя от скуки. Вот ты, например, Адам, смог бы жить один в пустыне?
Адамов помотал головой.
-То-то же!
-А кто тебя создал, Отче? - нерешительно осведомился Адам Адамович, остановившись у одного из памятников.
Тут из-под арки тихо вынырнул “газик” с мигающей лампочкой на крыше, из него выпрыгнули трое в белых халатах, напоминающие ангелов. Они подхватили Ивана Ивановича под руки и потащили к автомобилю.
-Вот вы же, ироды, меня и создали, - закричал Иванов. - Заточили в небо и, словно издеваясь теперь надо мной, взываете к моей милости. А стоит только слезть к вам с небес, как норовите вновь меня туда упрятать.
Санитары запихнули Иванова в машину, и она, выехав из парка, стала медленно карабкаться на макушку утеса, пробираясь через осеннюю мглу к скучному небу.
-Кто это? - поинтересовался дворник, закуривая папиросу.
-Бог, - ответил Адам Адамович и, запахнув воротник, пошел прочь.