Татьяна Стамова
ЯГОДЫ СНОВ
I. Начало
___________________________________
***
Дождь застучал, как палкой
Мальчишка по трубе.
Судьба пришла гадалкой -
Доверимся судьбе.
Доверимся стихии,
Но не рутине слов -
Не таинствам алхимий,
Но таяньям снегов.
Так слёток понимает,
Метнувшись из гнезда,
Что небо поднимает
И держит как вода.
***
Как перепутались ошибки
И заблуждения людей!
Но чьей-то кисти, чьей-то скрипке
Избыть грехи вселенной всей.
И наши слёзы отольются
В какой-то редкостный кристалл.
И все потери там найдутся,
Где их никто не ожидал.
А вдохновенье незаметно.
Оно как зимние дымы.
Мы не грешны. Мы только смертны.
И лишь порой бессмертны мы.
Художник
Есть влажные цвета, как влажные цветы,
И есть цвета сухие, словно уголь.
И он, прищурясь, смотрит на холсты,
Их отставляя в самый дальний угол.
Он только цветом может говорить.
Он мучит всех своим безумным цветом
И, как вина, готов его подлить
Своим деревьям и своим портретам.
Он в сумерках вишнёвых растворён,
Он блик на загорелом теле лета.
Он красками богат и разорён -
И не находит ни на что ответа.
Он вдаль не раз, как призрак, уплывал,
На первом плане был разбитой лодкой,
И солнце вечером в его подвал
Входило осторожною походкой.
Творец
Как холодно! Он самый одинокий.
Он выше всех, нет рядом никого.
Он вездесущ, и всё ж такой далёкий,
И у него нет бога своего.
Он всё и вся. Он гений и младенец.
Он вездесущ и никуда не вхож.
Забытый бог, высокий отщепенец,
Ни на кого ничем он не похож.
Ему дано быть точным и небрежным.
Всё дело рук, огромных рук его.
Но где взять силы ко всему быть нежным,
Не принимая к сердцу ничего?
Как наважденье страждущие лица.
Не видеть, раствориться, сгинуть прочь...
Но о себе он вспоминать боится -
Себе ничем не мог бы он помочь.
Зимний день
Осень: охра и кармин
И краплак, набравший силу.
Зимний день: ультрамарин
И прозрачные белила.
И зелёный отблеск льдин,
И нагие ветки линий...
Зимний день стоит один,
Словно древо на вершине.
В льдистых ветках бережёт он
Эту киноварь рябин
И снегиревый рубин
И синиц лимонно-жёлтый.
Дерево
Дерево старое стоит,
Корни повыворотило,
Детей повырастило,
С луной в ветвях,
С обручальными кольцами лет,
С погремушками семян...
Зима.
Гоген
Контора, семья и рутина.
И вдруг — как пожар, как наитие,
Как сон, как большая картина -
Цветущий плодами Таити...
Бросает детей и жену,
Себя, биржевого трудягу.
Бежит в островную страну
Вдыхать океанскую влагу.
Бросает большие мазки
И цепкие жадные взгляды,
Вот женщины и старики,
Вот Будда, луна и обряды.
Вот золото, бронза, зола.
Он бог океана и суши.
Закаты, цветы и тела
И древние смуглые души.
Он входит, воинственно тощ,
В ленивые тысячелетья,
Где линии тихая мощь
И цвета большие соцветья.
Старик
Та очередь давно уже стояла
И за себя умела постоять.
И каждый думал: сколько надо взять,
Чтобы потом не оказалось мало?
И вот старик к прилавку подошёл
И завороженно смотрел на фрукты,
И взгляд его сказал по-детски «Ух-ты,
Какой у груши золотой камзол!
Какой у яблок розовый загар,
Как по-заморски темнобоки сливы!»
Так он стоял спокойно и счастливо,
А магазин гудел как самовар.
Вдруг он заговорил. Был голос тонким,
Но грянул гром в ответ его словам:
«Здесь очередь! Здесь женщина с ребёнком!
А яблоки не по твоим зубам!»
И было разговоров бабам бойким
О том, что дед проклятый обнаглел:
Весь день, поди, таскался по помойкам,
А тут пришёл — и яблок захотел!
Расклейщики афиш
Читают ли афиши
Расклейщики афиш?
Их ждут пустые ниши
И утренняя тишь,
Бумаги свежий запах,
Замёрзший водосток,
Замёрзший бледный запад,
Малиновый восток.
Им ведомы оттенки
Меж «бледно» и «темно»
И в сумрачном простенке
Бумажное окно.
Как рвёт афиши ветер,
Как мочат их дожди,
Как быстро всё на свете,
Как много впереди;
Как завтра март уронит
Хрусталь с карнизов крыш -
Никто не знает, кроме
Расклейщиков афиш.
***
Вот день — ветров непостоянство
И сумасшедшая зима.
Вот день — вот время и пространство,
Где можно возводить дома.
Вот день, глубокий, словно лупа.
Рассеянный огонь лови!
Вот день, который ты так глупо,
Так щедро отдаёшь любви.
Вот день, зажатый меж веками
И не входящий в рамки дня,
Вот день неровными ростками
Проросший больно сквозь меня.
Вот день, продажный, словно девка,
Вот день, большой, как божество,
Вот день — отважный однодневка...
Так не забудем про него!
Старики и мальчишки
Старики и мальчишки
Собираются в кланы.
Вечно в ссадинах руки.
С чудесами карманы.
И ночами в созвездья
Собираются звёзды.
У стрижей по обрывам
Коммунальные гнёзда.
Скопом тучи приходят,
Дожидаясь поры.
Осень. Сходятся вместе
Золотые шары.
Наших дней многоточье,
Многолюдье... Взгляни:
Мы стоим в одиночку.
Мы одни. Мы одни.
***
Спеклись дневные краски
И переулок спал,
Как будто кто в коляске
Ребенка укачал.
Под камнями Неглинка
В изгнании текла.
И яблоко с кислинкой
Мне яблоня дала.
Никто не знал на свете,
Как переулок стар.
Как странник у мечети,
Сел у стены маляр.
В своей спецовке красной
Он нужен был стене —
Задумавшийся, праздный,
Далёкий, как во сне...
Маме: «Буря мглою...»
Твой голос, Пушкина слова...
О пой всегда, что буря мглою
Покрыла небо. Так судьбою
Укачивать меня и слёзы
Поднять со дна безветреного детства
Лишь ты могла.
И сахар положив как снег
На солнце горькое лимона,
Температуру, словно тонну
Снимать со лба — и на ночь свет
Таинственно так погасить,
Как будто в море
Корабль отпустить...
Лишь ты могла прохладною рукою
Уютным и безбрежным сделать мир,
Из ничего устроить дерзкий пир
И петь, что буря — путник запоздалый.
Сосны
Из всех дерев я выбираю те:
Их со звездой в ночи сводил не случай.
Но долгое упорство — к высоте
Продраться через собственные сучья.
Из всех существ я выбираю их,
Начавших ниже, чем цветы и травы,
Чтоб, разогнавшись, на полях иных,
Мог расписаться почерк их корявый.
Я выбираю стройность и загар
И шелушенье беззащитной кожи,
И молнии божественный удар,
Избравший их, я выбираю тоже.
Удерживая зыбкие пески,
Качаться плотью на волнах эфира!
Огромные весенние ростки,
Побеги недр, развившиеся в лиры...
В кругу других мне проще и трезвей
Живётся здесь, но на земле знакомы
Мне слёзы их, и молнии ветвей
И шёпот их — величественнее грома.
***
Моё лицо умеет быть прекрасным.
Любовь и смех идут моим глазам.
Но я иду навстречу дням ненастным -
Холодным, сильным, одиноким дням.
Приходит осень, словно вечереет
И словно разгорается закат.
И дух горит, материя дряхлеет,
И листья, и мгновения летят.
Читает небо жёлтые страницы,
Не успевая слёзы утереть.
Душа идёт к бессмертью и боится,
Что вместе с телом может умереть.
Цветы гладиолуса
Цветы гладиолуса
Были как маленькие
громкоговорители
Кричащие о бессмертии красоты.
Один за одним
Повисли цветы гладиолуса,
Каждый
как намокший от слёз платок
В поднятой на прощание
руке.
***
Кто придумал этот день холодный,
Словно рыба, брошенный на брег?
Кто придумал этот день безродный,
Этот брошенный, безродный снег?
Сердцу ничего не объяснили,
Дали только звательный падеж...
Что мне делать в этот день бессилья
С невозделанностью всех надежд?
Берега — заснеженные веки.
Небо — полутёмное окно.
Люди — замерзающие реки.
Смерть — на карте белое пятно.
***
Вот осень... Листья как плоды,
Созревшие давно.
Полупустынные ряды
И горькое кино.
Опять всё смертно на земле,
Всё пущено на ве-
тер. Дворничиха на метле
Летит на шабаш ведьм.
Осталась только глубина
Небес у наших ног.
Глубоководная луна
И солнце — осьминог.
Опять всё держится с трудом,
И всё летит во тьму.
За рынком тужится роддом
Наперекор всему.
***
Ты сегодня родилась.
Ты дитя моё родное.
Ноябрю пристала грязь —
Для тебя его отмою.
На осеннем говори.
Звуки долги, звуки кратки.
Небо в лужах, посмотри —
Так душа уходит в пятки.
***
Человек, вчера ещё не думали,
Не гадали встретиться с тобой,
А сегодня крик твой, полный удали,
Невзначай вознёсся над толпой.
Ты уже старинным связан именем.
Ты уже — как будто искони,
Перевязан ленточками синими
На руках испуганной родни.
***
Учащённый пульс листвы.
Лёт неистовый — машины.
Лёт фотонов. Лёт пушинок
Одуванчика. Травы
Заострённость. Тик часов.
Нервный тик. Воронки снов.
Ненадёжность всех основ:
Стен, уютов, догм, столбов,
Всех бетонов, всех твердынь...
Шум сердец, лавин, погонь.
И исчерчена ладонь.
Счастье — дёрганый огонь.
Быстрый дым.
***
Что случилось с этой жизнью твоей
разлюбезной?
Что смутилось всё, что глядело громко и гордо?
Если тесно в железных тисках этой воли железной,
Не побрезгуй, рыданьям открой деревянное
горло.
Та во сне в болотном платье своём танцевала
И тигровым глазом своим косила недобро.
Если разом напасти, как хляби, виснут —
пропало.
Подставляй древорубу своё деревянное горло.
***
Как будто лавина, года сорвались,
И прошлое словно обвал.
А было сиянье, как из-под кулис,
И детство, как зрительный зал.
Над нами, как рыбы, плывут облака,
А мы словно камни на дне.
Протянутая не сближает рука,
Как мост не сближает камней.
Здесь, в мире, где слышимость любит расти
Мне начал отказывать слух.
Быстрее уходит песок из горсти,
Но легче не сделался пух.
О тяжесть бессилья, о слабость оков,
О горечь незрелого дня!
О местное время моих каблуков,
Куда ты уводишь меня?
***
Посреди какого города
И любви какой нежданной
Я сижу одна с погодою
И дремотою бездарной?
Сторожу я жизнь подлунную —
Эти глади, эти звуки,
Снег и дом с его колоннами,
Голову склонив на руки.
Вся растяжка чёрно-серая
Мне подарена на счастье.
Утро длинное мохеровое
Расползается на части.
Сад с деревьями лохматыми,
Эти двери, эти скобы...
Это жизнь скребут лопатами -
Но опять растут сугробы.
***
Где природы толковый словарь,
Бестолковая, скажешь, наука?
Как понять эту синь, эту хмарь,
Эти скорости света и звука?
Длится медленный снег, в чём тут дело?
Как двусмысленно всё ж бытиё:
То ли небо к земле охладело,
То ли жить не смогло без неё?
II. Люди на выставке
На остановке
Как бешеные — самосвалы.
Как бешеные — жигули.
Реанимобилей сигналы
Взвывают как из-под земли.
Опять на этой остановке,
На этом круглом, голом лбу
Я принимаю все концовки
И привечаю все табу.
И — словно чем-то знаменита —
Я на виду у тысяч луп
Стою, не знаю кем забыта
И неопознана, как труп.
Актёр
И всё же дикая судьба
У баловня судьбы — актёра.
Путь легендарного раба,
Триумф непойманного вора.
Примерь, попробуй, на себя -
Сам этот замысел безумен:
Всласть целоваться, не любя,
И выть, когда никто не умер.
***
Слушай, кто-то прав:
Это век мужчин.
Ночью слышим храп,
Утром — рёв машин.
Слушай, кто-то прав:
Это женский век.
Столько всякий прав
И теней для век.
А на третий взгляд
Это век детей.
Но из них спешат
Вырастить людей.
***
И детей растят, а сами
Не поймут всё что к чему.
Всё готовят летом сани
И летят, летят во тьму...
И страстями вдрызг калечатся.
Корчась, пляшут на золе.
Детский лепет человества,
Только ты и внятен мне.
Тигры
С каких — уже не помнят — пор
Им всё теперь своё и в доску.
Пространство — узкий коридор,
И вид в железную полоску.
Давно освоив этот хлев,
Где нескончаемые годы
Им подают насущный хлеб
Как представителям природы, —
Лежат ручные как на грех
И неподвижные до боли,
Уткнувшись в вытершийся мех,
Стесняясь собственной неволи.
Есть выбор: встань или ложись.
Не мир и даже не арена.
И, как в домах для престарелых,
Не обижаются на жизнь.
Вороны соловьи зимы
бардам глухих времён
Вороны — соловьи зимы,
Не слушайте — не затихайте.
Хоть харкайте, хоть посылайте:
Вороны — соловьи зимы.
Пусть будет горло у зимы.
Пусть будет
всё
воронье
горло.
Дери, хрипи, коли припёрло.
Вороны соловьи зимы.
Как экзотической тюрьмы
Сто лет несмазанные двери,
В скрипучем тягостном размере —
Живите, соловьи зимы.
Страшней какой-нибудь чумы,
Не молкните, не унывайте,
Сигайте, снег крылом сбивайте.
ВОРОНЫ СОЛОВЬИ ЗИМЫ.
На даче
Почему я здесь шатаюсь
И не знаю, что мне делать?
Почему кричат мне, то есть
Почему зовут обедать?
Почему средь изобилья
Нету ничего для жизни?
Соль и перец не забыли,
Зелень щедро положили.
Почему ем суп из миски?
Почему я сдохну с голоду?
Почему простые мысли
Не приходят людям в голову?
***
Придумай что-нибудь пока
Мы сходим по ступеням,
Проходим после пятака,
Стоим, сидим, тупея.
А мимо, заглушая нас,
Свистят сухие волны,
И каждый, вдруг заторопясь,
Сойти, где хочет волен;
Пока нас учат в микрофон
Сажать детей и женщин,
Пока нам снится этот сон
И тормоза скрежещут,
Пока несёт нас путь крутой
И гибок, словно серна,
Пока ещё мы под землёй
Толкаемся усердно.
***
Уже не надо оптимизма,
А только принимать удел, -
Не сам кубизм, тоска кубизма
По мягкому касанью тел.
Вот солнце — блик в зелёной пене
И световые годы дней.
Как призрачны — как сами тени —
Предметы без своих теней!
Уже не надо оптимизма.
Есть только воля и удел,
Хрусталик — маленькая призма —
И точный лучевой прострел.
Любой предмет душой окрашен.
Не натюрморт — портрет пиши.
И человек тоскливо-страшен
Без робкой тени — без души.
***
Они смеются, чтобы
Их слышали везде.
Они всегда готовы,
Как каша на воде.
Они вас взглядом мерят
И режут иногда.
И зовом парфюмерий
Влекут невесть куда.
Их кредо в их походке,
Их лбы снегов белей,
Их мысли взяты в скобки
Подмазанных бровей.
Они любому любы,
И позабыть нельзя
Их выпуклые губы
И плоские глаза.
Проходя мимо парикмахерской
Проходя мимо парикмахерской,
Увидела парикмахершу:
Сама рыжая, вся в бигудях,
Кого-то чешет,
Рот до ушей.
Жизнерадостная,
Как её одеколон...
Проходя мимо парикмахерской,
Хотела ужаснуться
и — восхитилась!
***
Окно равно кино.
Что нынче на экране?
Смешно, или темно,
Иль мутно, как в тумане?
Хоть кто-нибудь пройдёт?
Хоть что-нибудь начнётся?
Ни вора у ворот,
Ни вёдер у колодца.
Не клеится у них:
Ни времени, ни места,
Ни вот тебе жених,
Ни вот ему невеста,
Ни сёдел, ни рессор,
Ни свиста, ни наскока,
И, видно, режиссёр
Не виноват нисколько...
***
Голубей старуха кормит,
Побуревшая, как лист.
Ест мороженое школьник —
Неизменный гимназист.
Вот глядят глазами-щёлками
Листья из ячеек сна.
Почки лопаются — щёлкает
Кастаньетами весна.
***
Тот пишет натюрморт -
И там его душа.
А тот решил кроссворд,
Мозгами зашуршав.
Тот думает: любовь.
А это просто дождь
Ему волнует кровь,
В него вселяет дрожь.
Та вышла на порог
И кормит голубей
И золотой песок
Пшено в руке у ней.
Под ноги — чёрный кот,
Но это добрый знак.
Вот пьяница грядёт,
Неровный, как сквозняк...
Ты! гениальный день,
Что всех в себя вместил,
Хоть есть всему предел,
Хоть это выше сил.
Памятник Гоголю
на Суворовском бульваре
Жил и умер Гоголь,
В сумерках сидит,
Со своим глаголом,
Сам себе пиит.
Снег надел на плечи,
В сумерках сидит,
То ли шепчет речи,
То ли дивно спит.
Снег надел на плечи,
Носом заклевал,
То ли шепчет речи,
То ли всё сказал.
Жил и умер Гоголь,
В сумерках сидит,
Никого не трогал,
Сам себе пиит.
Пастораль
Коровы, и козы, и овцы
Пришли на большие луга.
И день, как корова, пасётся:
Копыта, и хвост, и рога.
И рогом ромашку погубит,
А там серебристый рожок
Летает, купается, любит -
И нежен, и резв, как божок.
И делает музыку вместе
С каким-то заезжим ручьём,
И юной пастушьей невесте,
Как гений, поёт ни о чём.
Забудьте про круглые сутки,
Про стадо и стойло с овсом -
Пастушьи раскиданы сумки,
Цветной расширяется сон.
Фиалок цветная подушка...
Поймите же все наконец —
На свете пастух и пастушка.
Ни коз, ни коров, ни овец.
***
Одиночество смотрели.
Подержали и вернули.
Дело было не в апреле -
В издыхающем июле.
Тучи трудно собирались.
Гром помалкивал в тоске.
Два грузина поругались
На красивом языке.
В гостях
А та, которая пришла
И ничего не говорит,
И безголосая глядит
В мир стрекозиными глазами...
Как гром собрался разговор
И отдалённо громыхает,
А безголосая глядит
В мир соловьиными глазами...
А та, которая молчит -
Беременная на весь мир -
Тростинка, но уже тростник -
Мы ничего ей не сказали.
***
Окно — калитка у Шагала.
Часы летают у Шагала.
Фонарь шагает у Шагала.
И ослик всюду у Шагала.
И Белла счастлива Шагала.
И звёзды в вазах у Шагала.
Шагал смеётся у Шагала.
И Белла кружит над Шагалом.
***
Пьяный человек
боготворил ренуаровских женщин
и ненавидел Ван-Гога
виноградники в Арле — не публика в Тюильри
прекрасная кость в горле
ренуаровской женщине не подаришь
подсолнух Ван Гога
Ван Гог не видит
ренуаровских женщин
Вернисаж
кистепёрые художники
бьют хвостами по Москве
раздеваются девицы -
весь народ идёт смотреть
колдун богатыря несёт поспешно
кот в усы усмешно усмехается
тройка мчится
по требованию останавливается
мчится назад но что с воза упало
того уж нет
в синем небе звёзды блещут
но ответ не говорят.
***
В мире кувыркания
Люди кувыркаются
Падают на голову
Скучно поднимаются
В мире интермедии
Ноги заплетаются
Руки опускаются
Котелки валяются.
Картинки с выставки
Б. Отарову
Подарок
Красные кегли
и жёлтый шар
новенький запах
Судьба гладиатора
Толстая женщина
судьба гладиатора
что-то на шее
и что-то
на голове у неё
пальцем покажет — уйдёт
Жеребец
Воры ведут жеребца
А жеребец красивый
Он не знает что такое — воры
Портрет
Глаза летят...
а нос на месте — смотрит
Поэт
Поэт — он был сложней и проще
чем у художника в портрете
он был из плоти -
на две трети
Глаз картины
В стёклышке проходят вверх ногами
люди перевёрнутыми шагами
глаз картины не мигнёт
не спросит
Окно
Есть во времени места
открывается окно
высоко скрипят ступени
свет горит
есть во времени провалы
есть во времени места
Двое
Тот бледный
а этот — ОРЁЛ
с крыльями носа
Автопортрет
Автопортрет с запавшими глазами
брал за плечи
провожал до двери
Время
время
нежные снимает копии
с усталых лиц
розовые копии с посеревших лиц
женские — с мужских
и мужские — с женских.
великии копии с заурядных оригиналов
и разумеется — наоборот.
в этой фантастической портретной галерее
задыхаюсь
от восторга.
III. Ягоды снов
***
Вышло начало -
Млечный глоток.
Мама качала
Вечный челнок.
Звёзды давали
Путникам кров.
Птицы клевали
Ягоды снов.
Выспалось лихо
В летние дни.
Осени тихо
Сплыли огни.
Сон возвращает
Звёзды в горсти.
Обако тает
В млечном пути.
Август
Смотри, как август поворачивается
Своей румяной стороной,
Как солнце в гамаке раскачивается
Меж первой и второй сосной.
Как в тишине зрачок расширился!
Как в зале, когда свет потух.
За садом — старый — лес вершинится.
И, как колодец, гулок слух.
Где тоника и где силлабика?
Картина тишиной живёт.
И яблоня, как лошадь в яблоках,
Стоит — и чёлкой не тряхнёт.
***
Как хорошо играют свет и тень.
Зачем же души рвутся так на части?
Зачем химеры разевают пасти
И кровью затопили день?
А там, где не малейшей тени нет,
Где души не больны и не пристрастны -
Как ходит ветер? Как ложится свет?
Как вечереет? Как не гаснут астры?
Море
Сочтя горячие потери,
На берегу певцов и муз,
Ни музам, ни певцам не верю,
Ни подстрекательствам медуз.
Зачем внимать, скажи на милость,
Мне бухт немых открытым ртам?
Я в трудном сне в него влюбилась.
Оно не здесь, а только там,
Где старых дум подняв пучины,
Вдали от женственной земли,
Сдвигает тёмные морщины
И взглядом топит корабли.
***
Эта жизнь такая буйная,
Неуютная, нагая.
Это прыть её табунная,
Это свист её нагайки.
Дети плачут. Кровь мерещится.
Не мерещится, а правда.
Сердце молниями мечется
Сна рассеянного ради.
Тело сжалось как вселенная,
И душа растёт сверхновая.
Неуютная, нетленная,
Голая. И это снова — я.
***
Осень
Осень это здорово.
Рыщет, свищет.
Золото, которого
Никто не ищет.
Осень всех општопает,
Облатает.
День, закручен штопором -
Улетает.
В небе старых пуговиц
Перламутры.
Стаи черных пигалиц,
Вечно мудрых.
Поезда все скорые.
Рвутся, свищут.
Золото, которого
Никто не ищет.
***
В небе профиль пролетает.
Гром как чайник закипает.
Ёж как молоко свернулся,
И ёж сбежал как молоко.
Дятел красным сушь латает.
Синь размножает аконит.
Сороки райские летают.
В скворечне ласточка живёт.
Гроза
Весь день давило. Сжало голову.
Как в бане, только без воды.
К грозе сводились разговоры;
Не поливали; укрывали помидоры;
Был запах вечности, потопа и жареной еды.
Гроза грозилась будто пьяная,
Шаталась, песни начинала — одну, другую, без конца,
Шла с синяками и подтёками,
Пустая, без путей, звенела стёклами -
И не было на ней лица.
***
Под вечер сосны собрались -
Они заглаживали горе,
Они поглядывали вниз,
Они шумели, словно море.
Но мир не думал отступать
И снова нёс штыки и флаги.
Какая странная печать
Желтеет на ночной бумаге!
Какая странная беда!
Как странно жертвовать не веря.
Дни открываются как двери,
Захлопываясь навсегда.
Легко
Размахивать саблей легко.
Труднее под саблей стоять.
Вылавливать трупы легко.
Мучительно — опознавать.
Размахивать саблей легко.
Труднее накладывать швы.
Писать некрологи легко.
Читать некрологи — увы.
Размахивать саблей легко.
Вылавливать трупы легко.
Писать некрологи легко.
***
Берег брезгует водой.
Изумруд сверкнёт в бутылке.
Тополь с вшивой головой.
Ветер бомбу шлёт в посылке.
Люди тленом увлеклись.
Слово, где ты, что в начале?
Хоть намёком объявись,
Чтоб в конце тебя сказали.
***
Бывает жанр короткий,
Бывает длинный жанр.
Бывает, что кого-то
Зарежут без ножа.
Бывает жар ознобный,
Бывает сильный жар.
Бывает, что удобней
Зарезать без ножа.
Случается забота:
Кого-то нет — и жаль.
Случается кого-то
Зарезать без ножа.
***
И глядя на ночь мирозданья
Я говорю себе одно —
Хоть жалки в нём живут созданья,
Но изумительно оно.
И глядя на ночь мирозданья
Закину голову к звездам...
И как народное гулянье
Бреду по горним городам.
***
Все исторические годы -
Они как будто вне природы.
Там нет великого цветенья,
А лишь великие затменья.
Там нет великих талых вод,
А лишь большой переворот.
Там нет других вестей, чем эти,
Что напечатаны в газете.
И только в чьём-то дневнике
Упоминанье о цветке.
***
У жизни есть железный звук:
Конец свиданью.
Ты знаешь?
Нет. Тебе разлука —
Свободы клёкот.
***
Часы настенные. Наскальные
Стихи. Разлюбленная речь
Шумит. Сосульки лже-хрустальные
Грозятся кануть и утечь.
И неправдоподобно маленький
Ребёнок за руку с отцом...
Дымятся, как котлы, проталины,
На кухне свежим огурцом
Как в детстве пахнет. Незамеченно
Свернёт дорога. И куда -
Никто не скажет поздно вечером,
И запечатана вода.
Новый Год
Когда от шума остывает зал,
На ёлках и столах остыли свечи -
Что началось? Куда? Кто указал?
В чём смысл людей в безлюдный этот вечер?
Кто разберётся в суете сует?
Кто расплетёт запутанные нити?
Что означает, что кого-то нет?
А тем, кто есть, как понимать «Живите!»
***
Что мне делать, ведь я же — живая, -
Утонуть, задрожать, закричать?
Что мне сделать, виски расжимая?
Где живую поставить печать?
Что прикажешь мне сшить на живую
Нить, какой завязать узелок?
Выбираю я руку — какую?
Кто мне так вездесуще далёк?
Говори мне, скажи, я согласна.
Я на всё как живая пойду.
Эта жизнь мне, как смерть, не опасна,
И, как птицу, поглажу беду.
***
Гадаю о беде
Надолго ли беда
Гадаю выход где
И, Господи, куда
И хочется шагнуть
И страшно покидать
И выйдя как-нибудь
Стучусь в неё опять
***
И всякий плод хорош, и камень, и неспелый
И горький стебель тот, и всякая вода,
Что катится с небес, и звон заледенелый
Её потом, когда положено... Беда
Стучала, пронеслась, вернулась, отпустила,
А без неё вода и камень говорят
Друг с другом обо всём, не страшно, не уныло,
То мысленно, то вслух — и, хочешь, повторят,
И, хочешь, что-нибудь забытое сыграют,
Меж струнами смолчат, вполголоса споют...
День очи закатил, и ветер лист качает
И вечер рядом вьёт из прутиков уют.
***
Я ничего не знаю
Лежачий камень в море
Накатываю сны
И водорослью счастлив
И рыбкой светоносной
Не приходя в сознанье
Накатываю сны
Глядеть в воде устанешь
То, что я вижу — сон?
Здесь некому сказать...
И морем я укрыт
Тяжелым одеялом
***
Сколько можно думать о земном?
И не лучше ль языком древесным
Петь всё на дыхании одном
И в сиянье прорастать небесном?
Гладить птиц, качаться на ветрах,
Как на расходившихся качелях;
Что такое совесть, доля, страх,
Позабыть в березах, соснах, елях.
***
Солнце живёт в натюрморте как в лампе.
На веранде стулья меняются местами.
Хозяйка проходит мимо окон как низкое солнце.
Наверху — сосны попрощались с журавлями.
Солнце по-совиному читается осень.
Говорила я себе: в путь собирайся.
Стулья на веранде меняются местами.
Потом застынут как в сказке на полслове.
Электричка кричит уходя через силу.
Дом остался и письмами листьев засыпан.
На веранде стулья застыли на полслове.
***
Нет ничего изнеженнее сердца
И нету крепче этого ореха
Нет зеленее мха
желтей синицы
беды роднее
долговечней детства
беспамятнее смеха
нет ничего изнеженнее сердца
и нету крепче этого ореха.
***
Заходит в дом роса
Заглядывает море
Подзорная свеча
На воздухе играет
Заходят вполплеча
Зима, весна и лето
И осень залезает
В знакомые кувшины
Раскрывшись спит ребёнок
Чуть слышно спит собака
Пригрелось отраженье
И тишина запела.
***
Я не знаю, кто такая.
Это правда, что живу?
Ходят кони, наступая
На бессмертную траву;
Клянчат дети, засыпая
Под «ещё одну главу»...
***
развешайте по стенам что-нибудь
глазастые картины-натюрморты
портреты, тайны
девочкины песни
и лошади
и стол уже накрытый
за ним сижу
и не уйду не встану
не утомлюсь
не скучно мне ничуть.
***
дайте денег - я куплю
масло, темперу, холсты
натяните мне холсты
загрунтуйте я прошу
натюрморты жить хотят
осень с высохшей рукой
профиль тот что сходит в тень
тоже загорелся жить
***
Шум тяжёлой занавески
Вспоминающейся сказки
Забывающейся долго
Пушкин с корью и калиной
Жаркою температурой
Птицей что жила за морем
Бурей что просилась в окна.
***
Бочка по морю плывёт.
Пушки с пристани палят.
Страшно, страшно поневоле.
Что пройдёт — то будет мило?
***
УСИЛЬЕ — КАК ВЕСЕЛЬЕ
БЕССИЛЬЕ — КАК БЕЗУМЬЕ
БЕЗУМИЕ — НА РУКИ
БРАСЛЕТЫ НАДЕВАТЬ
***
Коряга ничего не ждёт,
Грачи кричат не наши сплетни,
Погода пахнет словно мёд
И движется к погоде летней;
И снятся сны, и каждый миг
Проснётся что-то и выходит
Из-под земли; сосна штормит,
И дятел в чьих-то прятках водит;
Свет пролетел, промчались тени;
Как профиль в небе проплыву -
Не озираясь на ступени,
Но гладя новую траву...
***
Безвестность — это вещь такая
Когда ты ведал обо всём.
Так сом, себя в песок втыкая,
Вселенским делался песком.
А слава — это вещь такая
Когда кричат — и вся страна,
О безымянном забывая,
Выкрикивает имена.
***
Ах, кто и как поёт — не всё ль равно: поют.
Не подбирают, а подходит.
Так зимы за окном прядут
И дети по стеклу счастливо пальцем водят...
И столько глаз глядит, и детство до конца
Со старостью так солидарно,
Что жизнь — как ангел — встала у крыльца
И не даёт уйти бездарно.
Цветы
Цветы пахнули детством и стоят,
Как будто бы ни в чём не виноваты,
И зелень горькую оранжево сластят,
И островом своим плывут куда-то.
Чего-то не хватает им...
К ним прилагались бабочки складные,
Как веера недвижно-царственной жары —
И раскрывались вдруг, как дверцы потайные.
***
Бисер и бусины
Бузины и рябины
Бери себе
Бисерины
Бузины
И бусины...
Барбариса браслеты
Сирень (этюд)
Сирень — овечка.
Сиреневые стога.
Молочная речка.
Кисельные берега.
Сиреневые везувии.
Сиреневый бум.
Сумерки — безумие
Посирененных дум.
***
Жизнь мимо пропускать
как берег пропускает
миг каждый реку
не одну и ту же
и только патлы ив в неё роняет
чтоб ощутить теченье
и в суету воды кольцо бросает
тяжёлое, с насечкой — отраженье.
***
Сто лет не пишу.
О траве — ни слова.
О жизни — ни звука.
***
Неужели меня отлучили?
Незаметно так отвели?
От твоих небес отлучили,
От неслышных чудес земли?
Неужели меня отпели?
Похоронят, скоро, глядишь...
Правда, Господи? Неужели?
Неужели ты так смолчишь?
***
В серокаменном доме
Сине-весенние окна
Подают знаки
Не проходи —
Туда закатилось солнце
Там остриё горизонта
Корабли и снасти...
Не подход — там пучина
Буквы заката..
***
Ночью
Этот дом — циклоп.
По деревьям лазит снег.
Ветер пишет.
Ворон носом клюёт
И молчит.
***
день — складень медный ты
с лазоревой эмалью
старинная пастель
крошащаяся в пальцах
и детская рука лежит на фортепиано
куда тебя нести?
И как с тобой прощаться?
***
скоро —
забыли счастье окликать и помнить
боимся красоты — подозреваем
от света прячемся — куда-нибудь
магический кристалл тех стёклышек кривых
оранжевых и синих —
прости, забыли...
паслён в углу двора — дурманящий зрачок
павлиний глаз
лимонницы пыльца
качелей скрипки
стыд едкий
сладкое прощенье с солью слёз
все переходы осени в весну
все белые и золотые хлопья
граната лабиринт
и вишен кровь...
и чуда хлеб насущный
никак
не вспомним
Сад с эдельвесом
словно провал калитка
в конце дождями скошенного лета
и «проходите»
и дышу украдкой
едва запоминая имена.
обжегшись купиной неопалимой
знакомлюсь: асфодель...
ячмень гривастый горечавка
пигмейской розы спичечный костёр
безврЕменник тут зацветёт к зиме
сад с эдельвейсом
как набросок счастья
***
В книге отзывов о жизни
Понаписано такое...
Но в окне лазурь в остатке,
Блюдо с синею глазурью
С трещиной старинной
Говорили мне другое.
Чай качнулся в чашке —
На стене звезда плясала:
Приходите и живите.
***
Всё это мне, помилуй...
у меня только два глаза и одно сердце
прекрасно твоё стареющее солнце
твоя стареющая луна
твои бабочки не стареют
коридоры твоих мыслей о нас
мне неизвестны
исповедую твои неисповедимые пути
выхожу на дорогу — всё это мне, помилуй...
обхожу бездонные раковины с гудящим небом
где-то за тучей жернова журавлей
пень на солнце играет
зелёным бархатом
и вот —
лист клёна прилетел как лилия...
и небеса заносят невесть куда
Картина Чюрлёниса
Никто не жаждал знать начала,
Никто не жаждал знать конца,
Но Вечность в музыке дрожала,
Как отражение Лица.
Росла под облаком берёза,
Дрожала мелко на ветру;
Вдруг содрогнулась от мороза
И поклонилась серебру;
Росла, росла, с жемчужным дымом,
Не зная сроков, вознеслась
И с ласточкою-серафимом
В открытом небе обнялась.
***
Чюрлёнис играет сонату как фугу.
«Счастливым не буду».
Весь путь из распутий. Безумие тем.
«Не буду никем».
Но будут моря жемчугами расшиты,
Ужами извиты
дороги гружёных столетий.
Потоп. Отраженье.
И снова ТВОРЕНЬЕ:
день первый... день третий...
И жертвенник тихо курит небесам...
Корабль из звёзд выплывает — он сам.
***
Чюрлёнис, ты — имя?
Ты цвет, настигающий звук?
Кто слышит тебя,
СОНАТА...?
Никто как орёл распростёртый
Никто как волна
Никто как во чреве дитя.
***
Идёт дитя,
из сна глубокого приходит,
и в сумерках меж тем и нашим светом
купается. Иди, когда послали.
Дитя, земля не рай, но так похожа
мгновеньями,
что то и дело ясные младенцы
её коснуться стопочкою мягкой
стремятся как-нибудь.
Приди, не плачь.
Я знаю сад прекрасный на закате
с притихшим золотом,
где маленькие птички
уснули в листьях
и тебя дождутся.
***
Какая сила — вершины дерев
когда ходит ветер. — Раскачивают небо.
Какая сила — горы, что стоят на месте.
Море, обращённое в тишину,
бывшее яростным голосом, ставшее — слухом.
Какие просторные слова —
ДИТЯ — как МОРЕ...
СЕРДЦЕ — как ЭХО...
***
Сосна, сосна, ты — море!
Разгон песчаный
Темная волна
И горизонт высокий
С ладьями звёзд...
***
Вот сосна
наклонилась
и, кажется, падает.
У другой верхушка
отбита молнией.
И так тихо тихо...
***
на дачу орёл прилетал
на ветке сосны
от заката сидел до восхода
недвижно.
ночью грозу
в расщелинах молний
по сторонам созерцал
молчал о пути
не попрощавшись исчез
***
говорит вам — не плачьте
дышите
таинственны книг переплёты
открывайте со стуком окно
и бумага чиста и прекрасна
и сны глубоки
мать и мачеха — дети
солнце входит в трущобы
как море в заливы
и камни сияют.
***
В книге отзывов о жизни
понаписано такое...
но в окне лазурь в остатке
блюдо с синею глазурью
с трещиной старинной
говорили мне другое
чай качнулся в чашке —
на стене звезда плясала
приходите и живите
IV. Переводы
ИЗ ЭМИЛИ ДИКИНСОН
***
Свет происходит изнутри,
Хоть в лампу масло льют.
Необязателен фитиль,
Но фосфоричен труд.
Бывает, слугам недосуг,
Но золотится свет, -
Забыв, что раб давно ушёл,
Забыв, что масла нет.
***
Я встала, жизнь мою взяла
И двинулась на мир.
Давид был лучше снаряжён,
Но вдвое я — смелей.
Я камень целила, но вдруг
Повержена сама.
Был слишком Голиаф велик
Иль слишком я мала?
***
И если я не дам сломаться
Одной из многих воль,
И если остудить удастся
Одну земную боль,
Вернуть малиновке упавшей
Всё небо ноября -
Я прожила не зря.
***
Любовь способна сделать всё.
Лишь мёртвых воскресить
Не может. - Ей хватило б сил,
Но слишком бренна плоть.
Но и любовь — уставши, спит.
Измучась жаждой, пьёт.
Меж тем сверкающий фрегат
Уходит: был — и нет.
***
Нам собственный не ведом рост,
Но встать придёт указ,
И — если мы себе верны —
Достанем до небес.
Что мыслилось геройством,
Рутиной станет подконец...
Но легче голову пригнуть,
Чем восприять венец.
***
Рассвет бледнее, чем вчера.
Орех набрал загар.
Круглее щёки ягоды.
Шиповник загулял...
У клёна веселее шарф.
У поля — алый плащ...
А мне — какую выбрать шаль
Для загрустивших плеч?
***
Надежда — это королёк,
Что вьёт в душе гнездо.
Поёт мелодию без слов,
Не смолкнет никогда.
И в бурю свищет тем вольней,
И буря не собьёт
Того, кто перья распушил
И так тепло поёт.
Я слышала его в краю
Где шторм и мёртвый штиль —
И он ни разу у меня
Ни крошки не спросил.
Колесница
Я не брала с собою смерть.
Она взяла меня
С собой — и правит лошадьми,
Бессмертье заслоня.
Ей было некуда спешить.
Я отложила всё —
Мою работу и досуг
По прихоти её.
Мы миновали школу, где
Ленились школяры,
И поле, где звенела рожь,
И солнце у горы.
И бедный домик, что торчал,
Как бугорок земли.
Мы ехали уже века,
Но мне казалось — дни.
Из шёлка был мой капюшон,
И платье было — газ,
Когда прохладная роса
По сторонам зажглась.
И вечность ощущала я,
И было ясно — к ней
Обращено моё лицо
И головы коней.
***
А где-то, знаю я, глядят
Гиганты Альпы свысока.
Главою достают небес,
Пятою — городка.
У их бессмертия в ногах
Играет тихо жизнь травы.
Как полон августовский день —
Где я тут, сэр, где Вы?
***
Шмель не чурается меня,
Я знаю дом в цветке,
Весь маленький лесной народ
Со мной накоротке.
Когда иду — играет свет,
Заигрывает тень.
Зачем глаза мои — два сна —
Тебе, о летний день?
***
Воде учили пески;
Земле — морская тоска;
Отваге — испуг;
Миру — баталий кровь;
Любви — закрывшийся гроб;
Малиновке — снег.
***
Я побывала
На небесах, —
Маленький город,
Одетый в пух.
Тише, чем росы
Ночных долин;
Улицы — россыпи,
Свет — рубин.
Люди — как бабочки.
Платье — газ,
Мысли — батист,
Имена — атлас.
Разве не удача?
Счастье почти —
Общество такое
Встретить в пути.
ИЗ ЭМИЛИ БРОНТЕ
Воспоминание
Ты мёрзнешь, мёрзнешь, холодна могила.
И снег растёт тяжёлою горой.
О, разве я любить тебя забыла,
Отброшенная времени волной?
И мысли, уносясь к брегам Ангоры,
Не вьются над возвышенностью той,
Где папоротник ветхие узоры
Слагает над твоею головой?
Ты мёрзнешь. С бурых гор с водою талой
Сошло пятнадцать диких декабрей.
Впрямь верен дух, коль памятью усталой
Всё помнит после стольких бурых дней.
Любимый мой, прости, что отдаляюсь,
Когда отлив мирской меня влечёт,
И мрачными желаньями смущаюсь,
Попав в суровый их водоворот.
Прости, я без тебя не знала света,
Другая не светила мне звезда.
Вся жизнь моя была твоей согрета,
И всё тепло замёрзло навсегда.
И наконец я так привыкла к боли,
Что перестала замечать её.
Я научилась жить усильем воли
И подняла из праха бытиё.
Я собрала остатки прежней силы
И не пустила душу за тобой
Последовать в холодный мрак могилы,
В сей мрак, отныне более чем мой.
Я растоптала дёрганое пламя,
Ни искры не оставила в углях.
Но — пившей горе долгими глотками —
Что делать мне в иссохших этих днях?
***
Душе неведом страх.
Не содрогнётся, бурями гонима.
Свет брезжит в небесах.
И вера, как всегда, невозмутима.
Мой Бог, Тебе хвала.
Душа, Тобою вспыхнув, не остыла.
Жизнь вечная взошла —
И в ней моя единственная сила.
Бывают веры — пыль,
Стоячая вода самообмана,
Растений мёртвых гниль,
И праздность пен на гребнях океана.
И жалки, кто хотят
Окоротить неверьем бесконечность,
Где паруса шумят
И, твёрдая, вздымает скалы Вечность.
Во всём и надо всем
Любовь Твоя бессмертно обитает
И, не смутясь ничем,
Творит, возносит, губит, воскрешает.
Когда б Земля с Луной
И Звёзды жить на свете перестали —
Все жизни до одной
В Тебе нашлись бы снова, как вначале.
Для смерти места нет.
Ничто не сгинет от её опеки.
Ты — бытие и свет.
И бытие и свет Твои навеки.
ИЗ ДЖ. М. ХОПКИНСА
Сокол
Господу нашему Иисусу Христу
Я видел нынче утром фаворита
Зари, дофина света, пестрой реки героя –
Сокола, седлавшего ветер. Пространство кроя
Крылом – как ходил на корде крыла! Как бита
Была высота! Как он скользил в ней – открыто –
Как конькобежец, шага длину утроя
На повороте. – Ветер! – Дух мой, от непокоя
Укрытый, взвился. – О мощь! О зоркость зенита!
Дикая красота и доблесть, перо и воздух, свершенье –
Вместе отныне! И – огонь, что ты высек в мильоны
Раз прекрасней, столь же опасней, о мой командор!
Что удивляться: плуг – и тот, пройдя все препоны,
Горит. И голубо-бледные угли в паденье,
Расщепляясь, багровым золотом брызжут изо всех пор.
ПЯТНИСТАЯ КРАСОТА
Слава Господу за пятнистый мир –
За свободу разбредшихся по небу стад;
За веснушчатых рыб золотой косяк;
Брызги ив; чьих-то крыльев косой пунктир;
За лоскутный ландшафт – пашню, выгон, сад;
Всех ремесел оснастку, чин, обряд, пряность, смак.
Все чудное, необщее, всякий крен;
Все, в чем, перемежаясь, поют и пестрят
Горечь, сласть; нега, скорость; сияние, мрак;
Он творит – всех прекрасней и вне перемен –
И да будет так.
ПРАВЕДЕН БУДЕШЬ ТЫ, ГОСПОДИ
если я стану судиться с Тобою; и однако
же буду говорить с тобою о правосудии:
почему пусть нечестивых благоуспешен
и все вероломные благоденствуют?
(Иер. 12, 1)
Если с Тобой сужусь я, Боже, - Ты
Прав, и однако же спрошу теперь:
Зачем путь кривды гладок, мне же дверь
Закрыта и горят мои мосты?
Ты прав и помыслы Твои чисты,
Но враг бы столько не принес потерь
Мне, сколько Ты. Тот, кто живет, как зверь,
Тебе, мой Бог, нужней, чем красоты
Твоей ревнитель. Глянь, вон брег одет
В зеленое опять, вон кружева
Сплел кербель, ветром походя согрет;
Вон птицы строят – я не строю, нет,
Но – евнух времени – сам жив едва.
Моим корням дай дождь, дай думам свет.
ИЗ ДЖАКОМО ЛЕОПАРДИ
К себе
Теперь уснешь навеки,
Сердце. Все. Погиб обман последний,
Который вечным был в моем сознанье.
На милые обманы
Надежд не стало, и прошло желанье.
Теперь усни. Металось
Ты слишком долго. Здесь ничто не стоит
Твоих движений. И не стоит вздохов
Земля. Тоска и горечь -
Жизнь - больше ничего. И грязь - дорога.
Спи. Отдыхай. Отчайся
В последний раз. Нам не дано иного,
Как умереть и как презреть в молчанье
Себя, природу, злого
Начала власть, не терпящего счастья,
И бесконечную тщету земного.
Последняя песнь Сафо
Ночь мирная, и плавно заходящей
Луны безвинный луч, и ты, что всходишь
Над лесом молчаливым горных склонов,
Звезда рассвета - милые виденья,
О, я любила вас, пока не знала
Страстей и рока. Больше не волнует
Мне чувств отчаявшихся сон ваш мягкий.
Теперь другая радость нам знакома:
Когда через открытые пространства
И потрясенные поля несется
Волна пылящая ветров и с громом
Кронид промчится в тяжкой колеснице,
Над нами темный рассекая воздух.
Средь туч, вошедших в горы и ущелья
Глубокие, мы бродим. Нам отрадны
Большое бегство стад ошеломленных
И вдоль брегов аккорды
Реки, поднявшей волн взбешенных орды.
Дивен твой плащ, о небо, и прекрасна
Земля в твоих дождях. Несчастной Сафо
Судьба и боги ничего не дали
Из этой красоты. И в бесконечных
Твоих владеньях, о природа, стыну
Любовницей отверженной и гостьей
Непрошеной и тщетно обращаю
Глаза и сердце к безупречным формам.
Здесь все не для меня. Не мне кивают
Вершины буков, не со мной смеется
Рассветный луч, и пестрых птиц напевы
Не мне звучат. И там, где гибким ивам
Ручей блестящий мирно подставляет
Прозрачную струю, - там только пену
Шипящую он мне швыряет в ноги
И прочь несется с гиком,
Душистый брег толкая в бегстве диком.
За грех какой, в каком существованье
Я проклята была - что так жестоки
Ко мне и небеса и лик фортуны?
В чем провинилась в детстве, там, где горя
Не знает жизнь, - что, юности цветенья
Не испытав, печально обернулась
Вокруг веретена надменной Парки
Нить темная судьбы? - Неосторожны
Твои слова. По тайному веленью
Все, что назначено, свершится. Тайно
Все в мире. Явна только боль. Для плача,
Презренные, мы рождены. Причину
Спроси у звезд. О нежность, о надежды
Зеленых лет! Не сущностям - подобьям
Ты, Зевс, царить среди людей назначил -
Пустым подобьям. Подвиг, вдохновенье,
Искуснейшая лира -
В одежде нищей не прельщают мира.
Умрем. Хламиду жалкую откинув,
Нагая, устремится в царство теней
Душа - превозмогая беспощадный
Указ судьбы, вслепую раздающей
Обличья нам. А ты, к кому толкала
Меня любовь несчастная и вера,
Упрямая и долгая, попробуй
Прожить счастливо - если только смертным
Дается счастье на земле. Мне не дал
Отведать дивной влаги из сосуда
Скупого Зевс. И как один погибли
Сны и обманы детства. Самый светлый
День нашей жизни исчезает первым.
Подходят старость, и болезнь, и призрак
Холодной смерти. Кончено. Из стольких
Тщеславных снов и сладостных ошибок
Остался Тартар мне, богини мрака
Нрав бешено-ревнивый,
Ночь властная и берег молчаливый.
Вечер праздничного дня
Ночь до глубин прозрачна, ветер дремлет,
И тихая в садах и над домами
Стоит луна и каждый обнажает
Вдали уснувший холм. О дорогая,
Уже молчат тропинки, на балконы
Ночной лампады проникают блики.
Ты спишь, застигнутая сном летучим
В спокойных комнатах; тебя не мучит
Тревога; и не ведаешь, не видишь,
Какая рана в сердце обнажилась
Моём. Ты спишь. Я к небесам, что с виду
Так благостны, в смятенье обращаюсь;
К природе этой древней, всемогущей,
Что создала меня для бед. «Надежды
Я не даю тебе, - она сказала, -
Очам твоим светиться лишь слезами».
Вот праздник отшумел: от развлечений
Ты отдыхаешь и во сне припомнишь,
Скольких пленила ты и кем пленилась
За этот день ; ко мне не повернёшься
Ты в мыслях. Между тем я вопрошаю,
Сколько осталось жить мне, и, к суровой
Земле припав, рыдаю. О, жестоки
Дни лет моих зеленых! Различаю
Невдалеке звук одинокой песни
Ремесленника, что порой ночною
Бредет с гулянья в свой приют убогий -
И так мучительно сожмется сердце,
Когда подумаю, что всё проходит
И остывает след. И вот уж в прошлом
День праздника, и вслед ему влачится
Обычный день. С собой уносит время
Событья все. Где ныне оживленье
Народов древних? Ныне где победный
Клич славных предков? Рим великий, где ты?
Где блеск былой, и где твоё оружье,
Гремевшее на суше и на море?
Безмолвие. Покой. Всё отдыхает.
Мир спит, и о былом уже нет речи.
В начале дней моих, где каждый праздник
Был счастьем, - после, когда счастье гасло,
Я мучился и, смяв перины, долго
Заснуть не мог. И поздней ночью песня,
Звучавшая со стороны дороги,
Вдаль уходя, как будто умирая,
Как ныне, так же мне сжимала сердце.
ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ
Гимн брату солнцу (или гимн творенью)
Высокий, добрый, всемогущий Боже.
Тебе хвала, и слава, и всё благодаренье.
Благословенны, Господи, с Тобой Твои созданья,
особенно и прежде всех брат Солнце,
что греет нас и веселит Тебе во славу.
Прекрасный, лучезарный, в светлом нимбе —
Тебя он, Высочайший, отраженье.
Твои, о Господи, сестра Луна и сёстры Звёзды —
Ты создал в небе их пресветлых, драгоценных.
Благословен будь и за брата Ветра,
за Дождь, и Ясный день, и всякую Погоду,
какой даруешь Твоим тварям пропитанье.
Благословен будь за сестрицу нашу Воду,
что так щедра, смиренна, драгоценна и невинна.
За брата нашего Огня благословен будь, Боже,
которым освещаешь ночь беззвездну,
а он прекрасный, радостный и сильный.
Благословен будь, Господи, за матерь нашу Землю,
что кормит и растит нас,
даёт плоды, и пёстрые цветы, и травы.
Благословен будь, Боже,
за тех, кто милостью Твоей прощает,
кто немощи выносит и страданья.
Блажен, кто с ближним пребывает в мире,
Тобою щедро,
Великий Боже, будет он утешен.
Благословен будь, Боже,
ради сестры нашей — телесной смерти,
от коей убежать никто не в силах.
Несчастен, кто уйдёт отягощён грехами.
Блажен, кто до конца жил по Твоим заветам —
тому благая смерть зла причинить не может.
Хвалите, славьте Бога моего, благодарите
и со смирением Ему служите.