Часть четвёртая. Меч горы
Вверх тояж рекы великия Оби есть люди ходят под землею иною рекою день да нощь с огни.
«О человецех неведомых в восточной стране», древнерусское сказание
Глава 29. Явление голливудского продюсера
...Скоро приду к тебе и сражусь с ними мечем уст Моих.
Откровение, Глава 2, стих 16
То ли из банного чада курилки, то ли из грёз Светы-цветочницы, то ли из смутных фантазий редакционных дам, но он явился солнечным майским днем. Фрак. Белая манишка. Трость со слоновым набалдашником. Усики над малиновыми губами, из-под которых выглядывали заострённые клыки. Зеркальные очки-слёзки. Никто даже не усомнился на тот счёт, что именно так должен выглядеть импортный продюсер. На его визитке красовалось золотое тиснение: HOLLIWOOD. Он вынимал из кармана жилетки часы с музыкой на золотой цепочке. Он предлагал понюхать табаку из лакированной табакерки с изображением чопорных вельмож в париках и камзолах. Он открывал золотой портсигар со сверкающим на его крышке камнем, чтобы угостить дам необычайно ароматными сигаретами. После пятнадцати минут разговоров на ломаном русском с вкраплениями исковерканного английского в кабинете главного Майкл Джой уже получал внушительную сумму у Марты Скавроновой.
Синклиту из главного и его двух замов был предоставлен сценарий фильма в духе Хичкока и Спилберга: под обстрел космических сил попадает город, некогда лежавший на пути следования в сибирскую ссылку опальных масонов (сама Земля со всем её населением представляла собою для космических Наблюдателей что-то вроде затерянного в степи острога, местом недолгой остановки на пути к планетам с более совершенными цивилизациями). В ссылке мятежные гностики-алхимики создали колонии подземных существ, новую расу получеловеков-полудемонов, которые должны выйти на поверхность в час «икс». Дело за малым: в назначенный час (он предсказан Священным Писанием, Ведами, Кораном, Буддийскими свитками, египетскими, майяйскими иероглифами и скальдическими рунами) из Космоса должен прийти лучевой поток и совершить Великую Инициацию. В её ожидании и замерло человечество.
Пытаясь позже понять, почему главный и его замы клюнули на такую откровенную туфту, я по крупицам собирал доказательства того, что в их действиях была определённая железная логика.
Как-то после обмывки очередного покетбука, Шура Туркин поведал мне о некоторых странностях судьбы Давида Анчоусова. Тот рассказал Туркину о таинственных извивах своей биографии в надежде, что великий триллеролог каким-то образом отразит их в слове (разумеется, не разглашая первоисточника). Жутковато-таинственные события происходили в Ново-Кусково, районном центре, разросшемся на месте снесённого деревенского кладбища на окраине некогда располагавшейся в степном предгорье деревни ссыльных Кусково. Известная своей выдающейся жестокостью возглавлявшая партизанский отряд девка Анька, удостоенная прозвища Анча (в этой кличке сказался местный реликтовый культ шаманки Ачи) понесла от пленного белогвардейца Елгина. Это случилось как раз той ночью, когда, расчленив на пять частей одну из заплутавших в лесах и болотах рот атамана Семёнова, красная богатырша пошла выспаться на сеновал в ту же конюшню, куда определили под арест молоденького белогвардейца. Сама она его охомутала. Сначала, вроде, хотела допросить на тот счёт, действительно ли под Новониколаевском вырыты пещеры и даже есть большой грот, куда можно спрятать целую конницу, а потом, не отдавая себе отчёта, что творит, оказалась в объятьях Елгина. Когда же всё кончилось, выхватив шашку из висящих на гвозде ножен, в ярости рассекла Анча своего врага на пять частей и, вскочив в слезах на жеребца, вылетела на нём из ворот телешом. Так и неслась, голая, на жеребце по залитой лунной морочью ковыльной степи, пока не выбилась из сил и не упала на какой-то холмик с крестиком. А когда подняла голову, увидела: лежит она на могиле и слышит, как под ней шевелится земля. И тогда поняла она, что конь вернул её за околицу деревни, где остановились они с отрядом на ночь. Что не зря гнали коня мерещившиеся ей в туманах серебристые волчьи тени. Было это в деревне Кусково. Облачась поутру в кожаные галифе и куртку, перекинув через плечо ремень парабеллума, воткнув шашку в ножны (её долго оттирал от крови ординарец, отдраивая лезвие пучками сена), ничего не сказала Анча хмурым партизанам о том, как расспрашивала молоденького белогвардейца Антона Елгина на тот счёт, правда ли, что под деревней Кусково проделаны ходы от кладбища к колодезю и что всякий раз, когда всходит луна, деревенские совершают страшные жертвы, бросая пленных красногвардейцев в колодец, и что через те ходы сбегаются на жуткое пиршество мерзкие твари? Промолчала Анча. Только велела собрать в конюшне куски порубленного ею во время допроса молоденького белогвардейца и сбросить их в укреплённую замшелыми брёвнами дыру на краю деревни, да перед уходом из проклятого места отдала приказ подпалить и конюшню, и избы. Далеко в степи были видны отсветы пожара. Даже уже углубляясь в тайгу, видели люди Анчи зарево сквозь ветви кедрача, пихтача и ельника. А девять месяцев спустя родила Анча мальчика и нарекла его Петром в честь комиссара отряда Петра Давидовича Шеклевича, а фамилию вписала ему в метрику, соединив своё прозвище с частью фамилии отрядного писаря Сухоусова. Вот и получился Анчоусов. От Петра Анчоусова, колхозного вожака, знавшего, почём аршин степи, и народился Давид ещё до того, как бате его пропасть в колымских горах за левотроцкистский уклон. С тех пор, как в колхозной конторе было проведено первое дознание на предмет порчи крысами амбарного зерна, покатилась волна доносительства. (Крысы, а вместе с ними — и существа, не вполне известные тогдашней науке, шли волнами из-под деревни, словно под ней имелись обширные полости.) Давно ходили слухи, что и сына-то своего Пётр назвал в честь комиссара-выкреста Петра Давидовича Шеклевича, вывернув его имя наизнанку. Такое время было. Всё шиворот навыворот, вверх тормашками, задом наперёд. Куда девался тот комиссар — никто не знал. Ходили слухи, что изъеденные крысами кожаные галифе и остатки очков деревенские мальчишки нашли на дне колодца. А частушечница-песнохорка Пульхерия Присухина даже сочинила четырёхстишье, в котором срифмовала «Давидыч» и «на вид», тем самым требуя призвать скрытого врага к ответу. И Пётр Давидович Анчоусов исчез из виду. Эта история послужила основой сюжета романа-эпопеи Трофима Кузьмича Кондакова «Барабинская быль», а через двадцать лет после выхода романа он выпустил в свет в качестве приложения и эссе «Еврейский заговор и его масонско-шаманские корни в Барабе (800 лет вместе)».
Легендарно-загадочные события в жизни Давида Анчоусова на этом не закончились. Вернувшись после осуждения культа личности и окончания сельскохозяйственного вуза и партшколы в Ново-Кусковский район и начав там свою деятельность инструктором по идеологии райкома КПСС, он вдруг обнаружил и за собой, и за своими соратниками-партийцами странную склонность. Лунными ночами партийцы собирались в ленинской комнате, Давид возлагал руки на лысину бюста вождя — и вдруг начинал абсолютно машинально бормотать на неизвестном самому ему наречии. По мере того, как нарастал поток слов, райкомовцы закатывали глаза — и из людей превращались в волков. Анчоусов видел: просачиваясь сквозь стены, оборотни разбегались по просёлочным дорогам. Произнося заклинания, Давид Палыч руководил ими и оттого испытывал несказанное наслаждение: так он освоился с искусством управления, которому хоть и учили в партшколе теоретически, но как осуществлять его практически — не объяснили. А тут всё прояснилось с небывалой отчётливостью. Человеко-волки врывались в сонные деревеньки, рыскали по овинам и амбарам, говорили речи, встав на задние лапы и возложив передние на край трибун. Слушавшие подвывали. Сначала Анчоусов думал, что это влияние слышанных в детстве страшилок про жуткого следователя. Когда-то в сгоревшем Кусково осталась лишь закоптившаяся снаружи, но не тронутая пламенем церковь. В отстроившемся заново Ново-Кусково в ней оборудовали контору. В её алтарной части и обосновал кабинет дознаватель НКВД. Доставляли из окрестных деревень на допросы и мужиков, и баб, потом на подводах отвозили их в леса и болота, где прятался когда-то партизанский отряд Анчи, и колотами-байдонами вышибали из них последние признания. Те мальчишки, что подглядывали, как следователь бормотал заклинания, возложив руки на голову бюста Козлобородого Феликса, давно уже гнили в земле сырой, а легенда жила. Когда отстроили новую контору, а о бывшей церкви позабыли, оставив её пустовать, у храма обрушилась кровля, алтарь зарос травою, буйно разросшейся на голубином помёте. Потом исчезли куда-то церковные врата. В церковь стали наведываться отбившиеся от рук крупные и мелкие рогатые. Лунной ночью Дэвик Анчоусов, Пафнутка Мыченок, Валерка Золотогоркин заглянули как-то в окошко и увидели, как рогатый козёл Пульхерии Присухиной пожирает траву и, мотая головою, приговаривает: «Вот так мы и искореним идеологические сорняки!» Фантазёр и врун Пафнутка объяснил, что в козла вселился нечистый дух энкавэдэшника. Он вообще в детстве духов видел. Когда его папка не вернулся с фронта, он уверял всех, что его душа переселилась в тополь под окном и что ночами отец выходит из тополя и бродит по избе.
И вот, спустя годы, Давид уверовал в то, что дух окаянного следователя вполне мог хоть вселяться, хоть выселяться. Дело в том, что с тех пор, как его женой стала Клавдия Присухина, возложив руку на курганчик под желанной ключицей, Давид явственно ощущал, что ладонь его касается лысины вождя мирового пролетариата. И даже «кнопочка» соска наводила на мысль о том, что, надавив на неё, можно услышать голос с картавинкой, вещающий о политических проститутках. И он нажимал — и слышал. Когда же довелось Давиду ласкать нижепоясничные холмы Курочки, то и вовсе происходило несусветное. Лысина вождя раздваивалась, рот из поперечного состояния переходил в вертикальное, бородка обращалась в волосяной клинышек на лобке. И самое страшное: его любовь к наследнику диалектического учения Гегеля столь бурно проявлялась, что он не мог побороть желания принимать речи из его сладостного ротового отверстия иначе, как вздымающейся ниже пупа антенной. Так что, как ни сражался он с этим необоримым желанием, в конце концов всё же вставлял. Он делал это, повалив Курочку на стол в своём кабинете, на даче возле Ново-Кусково, куда отвозил их на редакционной драндулетине ветеран северо-кавказского блицкрига Коля Анчаров, на весенних лужайках, а затем — и в уютной квартирке, которой Курочка обзавелась, как только уселась на насесте начальницы рекламной службы. Понимал Анчоусов, что ежели бы кто узнал о его фантазиях до роковых девяностых, мог бы он не сносить партбилета, но тем прицельней извергал огонь желания его наведённый на Белый дом курочкиного тела танк.
В материалах моих расследований была бы значительная брешь, если бы я ограничился только трудами Трофима Кондакова, Пафнутия Мыченка и по секрету переданными мне Шурой Туркиным легендарными сведениями из трудовой биографии Анчоусова. Во время перевыборов губернатора Валерия Залотогоркина в листовке с заголовком «Происки сатаны» были опубликованы любопытные сведения, к которым прилагались материалы психиатрической экспертизы.
«Странные вещи происходят среди членов аппарата губернатора, — сообщалось в листовке. — В построенном в Ново-Кускове баскетбольном зале проводятся аппаратные игры. Известно пристрастие губернатора к баскетболу. И оно бы ничего. Но наши источники спешат довести до сведения общественности, что с тем местом, где построен спортивный комплекс, гостиница, сауна и прежде происходили необъяснимые вещи. Место это известно, как порченое, во времена советской власти здесь проводились сатанинские ритуалы. Теперь же губернатор с его замами, уединившись в раздевалке (здесь прежде был алтарь поруганной церкви, куда, как свидетельствуют предания, наведывался говорящий козел), раздеваются догола, усаживаются в круг и, возложив руки на баскетбольный мяч, бормочут нечто невнятное на языках, напоминающих арамейский, шумерский, финикийский. Жители Ново-Кусково, посещающие новый храм на другом конце райцентра, сообщают, что эти бормотания производят воздействие на людей и окружающую среду, производя бури, падёж скота, разорение ферм, зернотоков и полевых станов. Кроме того, одна из богомолок утверждает, что некий обратившийся во время очередной сатанинской мессы в волка заместитель губернатора влез в сарай и задрал её барана. Другая богомолка жалуется на аналогичную кончину бычка. Потом копыта и рога этих животных были обнаружены в старом замшелом колодце. Этот колодец пытались засыпать, учинив здесь свалку. Но он опять открывается. Не безобидны и игры аппарата губернатора в баскетбол. Известно: с каждым попаданием мяча в кольцо исчезает одна деревня.
Брат во Христе о. С.»
«Обратившийся к нам с жалобами на навязчивые сновидения пациент спецполиклиники, — сообщалось в приложении к листовке, — утверждает, что с некоторых пор у него затруднены сексуальные отношения с женой. Его психика поражена странного вида фобией. Стоит пациенту прикоснуться к грудям жены, как они тут же обращаются в два древних кургана-могильника (вариант — в две горы), стоит ему дотронуться до её живота, как по нему начинают ползать миниатюрные тракторы и комбайны (так пациенту кажется). И тогда он командует жене не двигаться, потому как понимает: от того, как проведут комбайны косовицу и обмолот её пахотного клина, зависят областные показатели. И так каждую ночь. То он обнаруживает, что вместо груди у его суженой коровье вымя, то на голове вместо растрёпанной по причине бурных ласк прически — лесные массивы, на которые претендует Литва.
Главврач».
Собранные мною материалы хоть и пролили свет на загадку — почему главный и его замы приняли явление Голливудского Продюсера за чистую монету, до конца так и не объяснили их легковерия. Да и сами жертвы этого розыгрыша позже объясняли происшедшее глубоким (и даже глубочайшим) похмельем. Тем временем собранная мною папка, исчезнув из моей сумы вместе с гусиными перьями и пергаментами, попала в руки Давида Анчоусова и произвела колебания тверди небесной, дотоле неведомые. Одно дело — покушения «скандального журналиста» на внешний мир, совсем другое — неприкасаемые редакционные тайны.
Глава 30. Разбуженное чудовище
...«Третьему рождению» предшествует «вторая смерть», и поэтому «рождение за пределы Космоса» всегда отождествляется с «воскресением». Для того чтобы это «воскресение», или выход из пещеры, стало возможным, камень, закрывающий вход в «гробницу», должен быть отодвинут.
«Алхимические смеси», Рене Генон
— Может быть, вы объясните мне — что это? — тряс перед моим лицом диссидентскими бумагами Давид Палыч. — Это на кого вы досье собираете?
Боря Сухоусов хмуро прилаживал к носу фрегата кливер и бушприт, потому как всё описываемое в его романе «Абордаж» он производил в натуре — и если что-то обламывалось или обрывалось в тексте, он воспроизводил это и на макете. Перемещая по палубе слепленных из жевательной резины человечков в пиратской форме из пластилина и устраивая между ними настоящие баталии, он как бы совершал очень важную работу.
После особенно ожесточённых абордажей Флинту не хватало жвачки — и ему несли её все. Бывало, вынув изо рта опреснённый комочек, Киска, Курочка или Княгиня удивлялись тому, что получилась готовая ручка, ножка или головка. Флинту оставалось лишь скрепить эти запчасти и облачить их в пластилиновые сюртуки, штаны и треуголы, нацепить на бок сабельки, шпажки и вложить в руки кремневые пистолеты. И снова, постреливая из пушечек, наша посудина кидалась в бой, пронзая бушпритом времена.
А времена подоспели тяжёлые. С тех пор, как был профинансирован проект Голливудского Продюсера, в трюме нашего устремляющегося к заветному острову галеона кончились припасы. Крысы давно доели сухари и выгрызли дыру в вахтенном журнале. Вино обратилось в уксус. Пресная вода! Эту гадость невозможно было пить без рвотных позывов. Заветный остров оказался миражом. Газетные ларьки вытеснялись иконными лавками, этими форпостами незримой битвы в небесах. Гонорары таяли. Зарплату не выплачивали по три месяца. Корректор Аркадий Тихий потихоньку доедал герань на подоконнике. Эта склонность открылась в нём с тех пор, как Анчоусов объявил ему строжайший выговор за недогляд по части замены букв в фамилиях героев триллеровых сериалов.
Хотелось в буфет, но в долг уже не наливали. Кинувшись по стопам Шуры и Галины в обласкавшее их издательство со своей космической эпопеей, мы с Серёгой наткнулись на выскользнувшую из помещения бывшей прачечной Киской под руку с котоватым меценатом. Очередная мастерица бестселлеров загрузилась в «мерс» — и отчалила на читательскую конференцию.
— Да какой дурак будет читать ваши бредни! — бился в падучей Ненасытин. — Вы знаете, что фантастика, а особенно — мистика, вообще не канает! Ох уж эти безденежные писаки, маргиналы без роду и племени! Да известно ли вам, что Густав Майринк был банкиром?! Что вникавший в религиозные тонкости Лев Толстой имел поместье и крестьян, которые на него па-ха-ли?! А сам-то он за плужок вставал, лишь чтобы Илье Ефимычу Репину попозировать!
Как ошпаренные, мы выскакивали из чертогов Ненасытинского логова и натыкались на Курочку с выглядывающей из сумочки рукописью и быковатым, готовым ринуться в бой, её бой-френдом из рекламодателей, с которым она путалась тайком от Анчоусова. На крыльце грассировала создательница романа об эротике закулисья Княгиня с очередным фаворитом. В этом конвейере будущих покорительниц читательских сердец успокаивало лишь одно: все они, спёкшись на третьей главе, в один прекрасный момент являлись ко мне — и Иван Крыж получал очередной заказ, загружал им литературную группу ВОЛКИ — и мы в кратчайшие сроки выдавали продукт. Девочкам же лишь оставалось найти мецената. Что, в сущности, несложно: ажурные чулки, мини-юбка, напомаженный бутон губ, ресницы-мотыльки; встала у обочины дороги, по которой шуршит шинами поток авто, подняла свёрнутую в виде полицейского жезла рукопись — и вот визжат тормоза, отпахивается дверка, и меценат в кармане. А там Пен-клуб, Париж, встреча Путина с Шираком на фоне античного хора литературных знаменитостей.
У первой взлетевшей на вершину скандальной славы Галины Синицыной пока был творческий штиль. Цедя «Мускат» из бара в стенке, совмещённой с книжным стеллажом, куря сигарету за сигаретой, держа под подушкой Патрика Зюскинда, Макса Фрая и Дэна Брауна, большая писательница загнивала в саргассовых морях депрессухи. Металлург уже отпылал доменной страстью, зерновой спекулянт опустошил закрома, водочный король, потратившись, пребывал в финансовом похмелье. Но мы продолжали творить, потому как открывались новые неиссякаемые источники финансирования. В силу специфики жаждущей заглянуть в потаённые извивы женской души читающей публики, женская литература оказалась золотым дном. С изощрённостью сетевого маркетинга наши Снегурочки находили Дедов Морозов с мешками — и дело нашей по-бурлацки могучей литературной артели крутилось. Изрядно подхалтуривали и на грязном PR. Как только стало ясно, что в пошивочной заказухи можно сшить смокинг для выхода на люди, до того прижимавшие деньгу стали раскошеливаться, чтобы придать себе благообразности и лоску. Да и подвергнуть словесной атаке неугодного конкурента-оппонента нашлось немало охотников. Так что с некоторых пор преследовавший меня киллер-соглядатай то ли слился со мной, став частью моей сущности, то ли вселился в меня, следуя неумолимым законам перетекания душ из переполненных сосудов в опустевшие. И хотя винтовка в этом разе была чистой аллегорией, а стрелял я словами пасквилей грязного PR, суть-то была та же, потому как имелись в наличии и заказчик, и снайпер, и живая мишень. К тому же с некоторых пор нечто непонятное стало твориться с Интернетом. Да и диктовки во время поездок в метро обрели не присущую им дотоле сюжетность. Отныне, собирая заготовки для остросюжетных сериалов, я стал обнаруживать среди них куски, как бы в виде ответного импульса посланные из глубины сетей.
— Что это? — спросил я Олежку Гумерова.
— Кто-то или что-то нам помогает!
— Может, кто-то отрабатывает новую компьютерную программу? Случаем, не Осинин с Лидой Лунёвой прикалываются?
— Может, и так. А может быть, мы вступили в прямой контакт с производящей очередную трансформацию Геленией…
— Да это мужики в Силиконовой Долине чудят. Там все наши, академгородковские. Хакеры подсознания, блин! А Кол Осиновый с Лидухой только высасывают их файлы, — прервал наш глубокомысленный диалог Костя Глотов.
Так родился сюжет романа «Хакеры подсознания».
Овладевший мной торсионный вихрь протащил меня мимо укутанного в кокон метели храма, в котором светились окна-бойницы и кого-то отпевали. Ударил колокол — и я опять оказался пред грозными очами Главного.
— Неупокоева и Зубов вчинили иски Ненасытину и нам! Суд вынес решение: произведения Александра Дымова и Галины Синицыной изъять из продажи в счёт нанесения морального ущерба и сжечь, — шевелил синими губами зелёный Анчоусов. Шура и Дунькин молчали. — Если бы не ваши, Иван Крыж, репортажи (переход Анчоусова на «вы» не сулил ничего хорошего), можно было бы сослаться на художественность и всё такое, а так… Если в наших публикациях кой-где менялись буквы в фамилиях героев, прототипами которых послужили реальные люди, то в книжном варианте… Никто не может этого объяснить. Я давал команду всё перепроверить, и она была выполнена, но… Аркадию Тихому я, наверное, напрасно впаял выговор. Программисты полагают, что либо кто-то злоумышленно влез в программу, либо ещё что, но в книгах все фамилии и имена оказались идентичны реальным. Скандал! Сейчас одна надежда на то, что этим скандалом заинтересуется Голливуд. Вот сценарий, предоставленный Майклом Джоем. Он уже связался с Джонни Деппом и получил согласие…
Взглянув на листы сценария блокбастера «Тьма подземелья», я узнал в них кое-как сброшюрованную макулатуру распечаток продукции литературной артели ВОЛКИ. И до меня дошло, что значил обнаруженный мною однажды взлом балкона и беспорядок в моей бальзаковской мансарде.
Но и это бы полбеды, если бы опять не поднялось из пучин дремавшее в рептилианской чешуе ватных одеял, обпившееся корвалолом чудовище. Многорогая рептилия грозила перебить нашу ещё держащуюся на поверхности лоханку одним ударом тяжелючего хвоста. Её пасти клокотали. Её когти норовили процарапать дыру ниже ватерлинии. К Анчоусову опять явился тот же ветеран ВОВ (а может, и другой — они все на одно лицо, эти всунутые в пропахшие нафталином, украшенные орденскими планками пиджаки трясуны) и, положив перед ним на стол свежий номер газеты, принялся гнусавить, качая права подписчика.
— По его губам текла кровавая слизь, он ощутил, как ещё трепещущий комочек вырванного из груди сердца движется по пищеводу! — сделал бровями «хенде хох» участник штурма Рейхстага — и полез за валидолом.
И тогда в ущерб славе Шуры Туркина Анчоусов двинул в вёрстку уже отягощавшую его стол космическую эпопею, автором которой был астрофизик Николай Остров. К такому трюку прибегли мы с Серёгой, получив от ворот поворот в издательстве для лохов. Эту мистификацию мы обставили с не меньшей тщательностью, чем приколы с расчленёнкой и изнасилованными в лесополосах.
Второе пришествие старшего соратника Давида Анчоусова по босоногому детству в селе Ново-Кусково Пафнутия Мыченка с требованием продолжать печатание «Замшелого колодезя» вылилось в сцену, достойную включения в сценарий уже профинансированного бухгалтерией блокбастера. Ворвавшись в кабинет друга детства на правах старшего товарища (шёл парнишке в ту пору восемнадцатый год, когда Давид ещё постреливал из рогатки по воробьям), Пафнутий Мыченок выхватил из внутреннего кармана пиджака пистолет и кинулся к Анчоусову. Нервы главного были на взводе, потому не вполне адекватно, в духе вестерна и воспринял Анчоусов предупредительное желание детективотворца помочь Давиду Палычу прикурить уже вставленную в губы и забытую там сигарету. И хотя Пафнутий Мыченок явился с вполне мирными требованиями продолжить печатание детектива, он всё же не преминул пустить в ход грязный шантаж: или страшная история о странностях вокруг колодца на краю деревни будет напечатана в полном объёме без купюр, или он подаёт в суд за кражу сюжетов! Того отвратительнее учинил сцену Трофим Кондаков, первоначально объявив, что Туркин (Дымов) — это Туркинд. И, являясь турецким евреем, он проводит линию исламско-сионистского заговора по уничтожению духовности и православной ментальности русского народа. Но, посидев за бутылочкой с Шурой Туркиным, чей псевдоним, понятно, раскрыла папе Анна Кондакова, Кондаков-отец взял свои слова обратно и явился к Анчоусову с другой причудой. Он подписал ему твёрденькую книжечку, под обложкой которой классик-почвенник красовался в пиджаке с галстуком и устремлял вдаль многомысленный взгляд, и попросил начать печатать с продолжением его роман «Марьин камень». Грозясь в противном случае подать в суд за плагиат, Кондаков представил Анчоусову неопровержимые доказательства сюжетного приоритета. Упавшую на дно ущелья рядом с камнем и пещерой Марью вначале изрубили на пять частей пятеро садистов-белогвардейцев — есаул, хорунжий, прапорщик, атаман и штабс-капитан, а затем растащили по косточкам волки, природа которых, само собой, была люциферианской. К тому же в романе-эпопее имелось упоминание о секретаре крайкома, который пытался управлять продразверсткой, возлагая руки на бюст Карла Маркса. Не преминули явиться с обвинениями в плагиате Феофан Трухлявый, Нонна Присухина и Клим Чалдонов. Феофан утверждал, что тот же сюжет присутствует в его рассказе о том, как пять голодных свиней сожрали оставленного в зыбке под черёмухой младенца. (Этот же сюжет у него повторяется в повести о том, как пять щук разорвали на куски отправившуюся купаться в камыши девочку.) Нонна же, закатив глаза, прочла:
Пять звезд на небе засветились,
в колодезь глядя, в донышко,
вот здесь с тобою мы любились,
а был ты пятым, донюшка.
И у Клима Чалдонова, как у автора исследования «Волки Барабы, Салаира и Алтая» было по поводу уворованных сюжетов полным-полно претензий. Явившись к Анчоусову, он водил по книжке пальцем мумии героических пятилеток и зачитывал, зачитывал, зачитывал. Да, это он был первособирателем легенд о том, как пастухи Чаттор, Онгон, Газрин и Бузур обрели способность обращаться в острозубых хищников и стали великими шаманами. Это он первым изложил трогательную историю про ведунью гор и предгорий, кочевницу Айчу, предсказывающую будущее. Что касается Марка Шеклевича, то в перерывах между полётами «за большую воду», тусовками на Брайтоне и в ЦДЛ, он совершил несколько визитов к главному и раз за разом убедил его: всё, что касается орбитальной Линзы;, Наблюдателей и астральной слизи, списано с его романа «Империя галактических Наблюдателей». Но это всё было бы безделицей, ежели бы вслед за вышеназванными классиками не повалил в редакцию и прочий люд. Пенсионерка Пульхерия Гребешкова заявилась с воспоминаниями, в которых присутствовала некая деревенька с колодцем, оборотни, всякая другая чертовщина. Учительница литературы Фёдора Терпугова написала эротический роман — и опять вампиры, ритуальные соития и прочая. Домохозяйку Инессу Стойкер растащило на детектив. В довершение ко всему наркоман Коля Б. (его вначале приняли за уже приехавшего осуществлять кинематографический проект Джонни Деппа, но потом поняли, что обознались) высказал желание надиктовать роман «Ломка».
— Я буду, по типу, житуху свою излагать без гнилого базара, а вы стопудово записывайте. Гонорар поделим пополам, и чтоб без понтов, — сказал он и попросил в качестве аванса на дозу. Его спровадили в бухгалтерию в надежде на выгодное вложение средств.
Приспело времечко разобраться — что же с нами происходит? Выяснить — какую роль в охватившей «Городские слухи» графоманской эпидемии играют череп шамана, учёный-археолог Константин Эдуардович Селенин, компьютерщики Николай Осинин с Лидией Лунёвой и Орбитальная Линза. Грань между реальным и вербальным настолько истончилась, что сделать это было просто необходимо. Теперь я стал засиживаться в редакции для того, чтобы пошариться в редакционной сети. Я искал ответы на мучавшие меня вопросы — и не находил. И чем дальше я погружался в исследования со мной происходящего, тем более терял грань между перетекавшими друг в друга реальностью и вымыслом. Увы, мои выводы были не только неутешительны — они ужасали. Вполне возможно, все мои многочисленные подружки были уродливым преломлением картинок, скачанных с порнографических сайтов (на них я заходил, чтобы завестись для создания «постельных сцен»). Честно говоря, у меня не было стопроцентной уверенности и в том, что мои амурные похождения не плод моих перемещений на грани сна и яви в тексты охватившей редакцию романной эпидемии. Засиживаясь вечерами за дисплеями, поутру, одержимые немедленным признанием, писательницы собирались в курилке и, зачитывая отрывки с листа, доводили себя до экстаза, восторгаясь собственными талантами. При этом мне доставалась роль презренного потребителя произведённого. В романе Ани Кондаковой «Закулисье» я фигурировал в качестве сексмашины, на которой катались между репетициями жена скрипача и любовница Мэри-арфистка и пианистка Катя. В творении «Крутой переплёт» Тани Кислицкой я воплотился в героя-любовника, которого одним ударом отправляет в полёт сквозь барьеры оконных переплётов стихоплёт-сочинитель хоку Китаец («Когда зацветет сакура, красные птицы слетаются и рассаживаются на чёрных ветках. Нежданные плоды весны!») В том же произведении меня сбивал на перекрёстке носящийся по городу на «Харлее» мучимый чеченским синдромом ревнивец. В творении Майи Курнявской «Бартер на тот свет» я просто не мог не стать соблазнителем рекламной дивы Даши, променявшей солидного банкира на хлыща-журналистишку.
Нельзя было однозначно утверждать и насчёт стопроцентной реальности путешествий во времени (хотя и отрицать их не было никаких оснований). Дело в том, что вызвавший меня однажды на «электрический стул» Велемир Дунькин, смущаясь и краснея, как Айседора Дункан — от поцелуев последнего поэта деревни, выложил свой секрет. Оказалось, запираясь в своём кабинете, он не только дул пиво с женой Марией, распевал песенки Окуджавы, Городницкого и Кукина или рыдал по поводу расстрела здания парламента в Москве, но и творил роман «Испанский сапог» — про келаря, осла и трувора с чернильницей на поясе, пергаментом и куском хлеба в суме перемётной. Плодовитость, как и скромность не претендующего на публикации Велемира Дунькина, потрясла. Разбирая его рукопись, я обнаружил в ней заготовки романа из времён Марка Аврелия под названием «Факир», отрывки повести о конфликте масона-иллюмината с Екатериной II «Чернокнижник», наброски лагерной прозы «Побег», неоконченную пьесу «Ошибка диссидента», поэму «Вагант и пастушка» и цикл сонетов, стилизованных под компьютерные игры о рыцарях, магах, волшебниках и ведьмах.
Пробил час, когда и Боря Сухоусов, сделав строгое лицо, вручил мне дискету со своим пиратским романом. Он, конечно, уже окучил и Ненасытина, и пару-тройку московских и питерских издательств, заслав им по Интернету свои маринистские баталии, и даже отправил роман на престижный литературный конкурс на родину флибустьеров — в Англию, но почему-то я в качестве жертвы под названием читатель интересовал его не меньше, чем потомки лордов, пэров и пожизненные земляки Шекспира, Стивенсона и Вальтера Скотта. Все эти обмены рукописями, само собой, производились ещё до того, как набух большой скандал. Имея их при себе, я, в сущности, не мог не использовать эти тексты в своих корыстных целях. Я был заинтересован в том, чтобы в бестселлерах Шуры Туркина Анчоусов и Дунькин узнавали себя — такое щекотание подсознательных глубин начальников было какой-никакой гарантией, что наш с Шурой проект не срубят с полосы. В то же время, я понимал, что это узнавание должно быть неявным. Дунькин и Анчоусов не должны были раскусить меня и раскрыть подпольный цех по производству чтива. Отчего утопленные в детали сюжета парафразы на стихи, врученные мне однажды трепетной рукой Давида Анчоусова, доставляли мне куда большее садомазохистское удовольствие, чем даже перелицовки классиков готического жанра? — не знаю. Но это так. Стихи Анчоусова вдохновляли мою извращённую Музу.
За сарайку я пробрался
по крапиве и кустам
и на яблоньку взобрался,
но кого ж увидел там? —
за оконцем, в щёлку ставни,
разглядел я Клавдию
во гробу, в смертельном саване…
Это было правдою.
Заведясь с пол-оборота, отсекая рифмы оригинала «кора»-«коря» (за то, понятно, что ушла из жизни так рано, не дав насладиться своим белым телом и вынуждая искать части оного под нижним бельем у Курочки), опуская сцену плача на яблоньке, с которой сыпались наземь бело-розовые, как у сакуры, лепестки, осёдлывая корявый стиль, я продолжал:
Прыгнул я, как зверь, с той ветки,
вынес ставни тем прыжком,
отпахнула Клава веки,
угостила Пирожком.
А потом уж впрямь почила —
в самом деле умерла,
Камасутра так учила —
хоть в гробу, а всё ж дала;!
Охотничьи стихотворные циклы Анчоусова не просто просились в парафраз, они доставляли мне такой нестерпимый зуд, что в желании пародировать я просто не знал удержу.
Селезень слетел с воды,
грянул выстрел.
Так вот, видимо, и ты,
кровью выстлал
телорезовые лезвия,
зелень трав,
разве это всё для селезня?
Ты не прав.
Нет. Тебе б лететь до облака,
к небу-куполу,
а вот так, скажи мне, Оленька,
ну не тупо ли?
(Из неопубликованной книги стихов «Звезда на мушке».)
Из-за отсутствия датировок я не могу точно сказать, что в этой игре было сначала — яйцо или курица. Врученные мне некоторое время спустя после того, как «Городские слухи» начали публиковать эпопею о заказанных убийствах Уткина, Лосева, Зайцева и Волкова, стихи Анчоусова заставили меня крепко призадуматься над тем, кто кого пародирует.
Уничтожающие творческую индивидуальность, ужасающие взаимоперетекания сюжетов были налицо. Самое же ужасное было то, что, как потом поведал во время обмывки очередного Шуриного покетбука скромный автор, эти стихи были написаны им в юности. Оленька была юношеской любовью Анчоусова, и лирический герой его стихов — Дафнис с цыпками на пятках — всегда обращался к колхозной Хлое.
Оленька, смотри, как волчья стая
гонит зайца, чтоб он, обессилев,
сдался. Так вот я возле сарая
жду тебя. О, как же я бесился,
глядя на луну. Клыки полезли,
когти прорастились на руках.
Только это было бесполезно.
Мы с тобой простились на века.
Нет! Определённо! Анчоусов был не только газетным Моби Диком, но и чем-то вроде поэтического плезиозавра. И если Дунькин фантазировал себя неким Дункан, то в этой фантазии не хватало лишь одного — смены пола и сексуальной ориентации. У этой полу-Айседоры наличествовал не подозревающий о том псевдо-Есенин.
Лось рога подъемлет, Оленька,
в миг, когда его настигнет пуля,
так и мы с тобою — ой, никак
вместе нам не быть. Так пчёлы в улье
всё толкутся, всё жужжат в цветах,
всё куда-то тащат свой прополис,
но, однако ж, всё оно не так.
Знать, такой вот в жизни я пропойца!
Имажинистско-натурфилософские вирши Анчоусова настолько контрастировали с акмеизмом Дунькина, что даже странно было, как могли уживаться столь разные миры в обличии главного и его зама (пожалуй, слово «замок» появилось в его поэзах как производное названия его должности).
Помнишь, как под стены замка
приносила ты цветы?
А теперь на стенке рамка —
где же ты?
Я играл тебе на лютне,
мадригал тебе слагал,
но зимой дохнуло люто,
и опал цветок, опал.
(Как-то набравшись с редакционными девочками, жена Дунькина, Мария, жаловалась, что Велемир — не может, чему весьма удивлялись Курочка и Киска: с ними он очень даже мог!)
Или вот:
Вертухай на вышке, кровь на рукаве,
нас немного, а патронов хватит,
передай же, Шура, ты привет братве.
Эх, не греет телогрейка! В вате
дырка. И я падаю на снег.
Растекается пятно кровавое.
Лай собак и вышки, как во сне,
ну а сквозь сугроб — трава, трава
на могильном невысоком холмике,
солнышко — как будто на заказ.
Номер на дощечке. Надпись: «Гомики!
Знайте, здесь покоится ЗК!»
Но и всё это было не беда, а полбеды. Каково же было Анчоусову, когда, ударившись о неприступную твердыню издательства для лохов, девятый вал бестселлеротворцев, возвратясь, обрушился на палубу нашей дырявой лоханки? Когда, словно услышав команду «Полундра!», все — от гребцов-галерников до последней корабельной крысы — кинулись к нему, требуя печатания романов с продолжением?! Курочка и Киска выбегали из-за дверей его кабинета с размазанными глазами и опухшими губками.
— Так вот в качестве кого я только его устраиваю! — окутывалась облаком курилки Майя, выдавая страшную тайну мадридского стола Анчоусова.
— Гад какой! — ярилась Таня Кислицкая. — Колхозник недоделанный! Разве ему понять настоящее творчество? Чего он смыслит в архетипах? В остросюжетном повествовании?! В эротике?! А в дедукции с индукцией и вовсе ничего не соображает!
— И зачем вы к нему ходите? — мерцала драгоценными ланитами Княгиня, ежесекундно уходя в багетовую раму в екатерининском зале картинной галереи и снова возвращаясь в курилку. — И какое удовольствие — увидеть своё произведение напечатанным в газете? Папа мне посоветовал сразу отправлять роман в Букеровский комитет…
И только некурящая Клара Стукова в равной степени не мечтала спереть у элитарного Карла кораллы престижной литературной премии, как и не помышляла о славе производительницы бульварных романов. Она продолжала воплощать ядовитые горошины своей души в обычные газетные заметки, начиняя эти ядрышки порохом истинного репортёрства. Но не только поэтому её все и боялись. И не только оттого при её появлении на этаже все опять ощущали себя узниками подвала Ипатьевского дома, по которым вот-вот должны сделать залп, а потом, растворив в кислоте, сбросить в шахту, закопать и закатать в насыпь дороги, вдоль которой растут бузина и калина. Поговаривали, будто Стукова стучала. И первым, от кого я это слышал, был Дунькин, который, как это ни странно, кажется, боялся Клару больше других. Было ли это уродливым вывертом подсознания антисталиниста, или же Дунькин сам был законспирированным осведомителем спецслужб ещё с времен она, но зам вздрагивал при стуке её каблучков. А основанием к подобного рода подозрениям стало то, что Клара была первой, через кого мы узнали об образовавшейся в недрах бывшего КГБ пресс-службе, тут же начавшей сообщать о безобразиях на таможне с бивнями мамонтов, вероятном вывозе за рубеж украденного полотна Айвазовского «Корабль на мели», наличии разветвлённых ходов под Ключ-Камышенским плато, явлениях НЛО и полтергейста. Казалось бы, кому, как не Стуковой пёр в руки материал, позволяющий создать столицесибирскую бондиану? Но воспитанная на «Евгении Онегине», «Войне и мире», Тютчеве и Фете, Клара при одном виде покетбуков синела и, казалось, вот- вот должна была упасть с пеной на фиолетовых губах и начать биться в падучей: она на дух не переносила детективов.
— Уже всё написано! — стекленела она очками на носу поры раннего эллинизма. — Есть классика! А это всё зачем? — и брякала дверьми со схематическим изображением существа из кругляшка и треугольника вершиной вверх. Девочки шептались о том, что, запираясь там, она рыдала по Серёге Таврову, но этого не было слышно из за грохота периодически сдёргиваемого сливного бочка и бурления в унитазе.
Курилка гудела, как осиное гнездо. Ходили разговоры, что и Дунькин уламывал главного напечатать один из своих опусов, льстиво нахваливая его стихи и предлагая определиться со спонсорами на издание лирического сборника, но Анчоусов дал Зам Замычу от ворот поворот, мотивируя тем, что газета не резиновая, да и насчёт шедевральности своих буколических творений хитрющий Давид Петрович заподозрил проныру в неискренности. И нарезавший круги возле Анчоусова Боря Сухоусов наконец предпринял решительный абордаж, но удалился в тихую гавань с потрёпанными парусами. Даже подлец Серёга Тавров — и тот пытался всучить Давиду Петровичу какие-то ядерные отходы нашей космической эпопеи, не согласовав своих действий с соавтором. Но Анчоусов отверг атаку летающей крепости, к тому же поставив Серёге на вид, что не по-товарищески изображать вышестоящее начальство в виде бортового компьютера (Анчоусов ощущал себя как минимум полубогом, а тут — какая-то напичканная микросхемами железяка!) Судачили даже, что и корректор Тихий, и бухгалтерша Марта Скавронова, и даже уборщица Маргарита принесли по рукописи, в одной из которых героиня-бухгалтерша, не довезя зарплату из банка до редакции, зарулила в казино, выиграла бешеную сумму и свинтила за океан, в другой скромную уборщицу Маргариту заметил мастер спорта по боксу, грабанувший банк, и, усевшись с ним в сверкающий джип (до этого она ездила на работу на автобусе), Маргарита отбыла в загородный особняк, где полы за неё мыли другие. Что же касается творения, созданного корректором Тихим, то это был роман-палиндром, который можно было читать и с начала, и с конца, как высказывание «Кабан упал и лапу на бок». Все это, в конце концов, и довело Анчоусова до состояния разъярённого кабана: графоманы охотились за ним повсюду. С предложениями напечатать детектив обращались работники аппарата губернатора, мэрии, метрополитена, банков и фирм.
Глава 31. Тайна пещеры
…Главной святыней стал «вефиль» — гигантский метеорит, которому поклонялись... Камень везли на колеснице, запряжённой шестёркой белых коней, которой правил сам император и верховный понтифик.
«Властители и маги», Еремей Парнов
Распутывая кудель метели, я приоткрыл двери храма и увидел спину священника на фоне блистающего иконостаса: золотая фелонь, крест на спине, схваченная резиночкой косица темнорусых волос. Допев акафист, батюшка обернулся — это был отец Святополк. Обойдя с кадилом два гроба, которые окружили родные, близкие и коллеги, он произнёс: «Аминь» — и направился в мою сторону…
В приделе было тепло и сухо. Вместо электричества горели свечи — и тень нависшего надо мной отца Святополка подрагивала и трепетала на стене, словно враново крыло.
— Я вот ещё что хотел сказать. Прошлый раз совсем забыл, — протянул он мне схему подземки. — Вот, видишь, — перёшел на «ты» о. Святополк, словно окончательно вжился в роль «отца», — силуэт меча…
В самом деле, схема подземки походила на надломленный меч с перекрестием рукояти.
— Вот этим мечом и будет убит дракон! — глубокомысленно произнёс отец Святополк.
— Но кто и как его убьёт? — смутился я, вспомнив, как оскандалился с минералкой. Теперь меня должны были вызвать в суд, где мне следовало давать отчёт на предмет оскорбления личности зернового куля. Как-никак отоварить уважаемого человека по голове бутылкой, хоть и пластиковой, — не шуточки!
— Когда время придёт — узнаешь! А пока взгляни вот в эту папку! А мне надо идти к прихожанам. Вечерняя служба. Сочельник!
Отец Святополк прикрыл за собой двери. Скрип шарниров прозвучал как соло под аккомпанемент колокольного звона. Звук наполнил придел, как сосуд золотистой благодатной жидкостью. Я развязал обрёмканные шнурки папки. На лежащей сверху тетради было выведено каллиграфическим почерком с «ерами» и «ятями»: «Дневник приват-доцента факультета геологии и минералогии Томского императорского университета Виктора Иммануиловича Старцева». Перелистнув обложку, я принялся за чтение.
«10 июня, 1889 год. Начинаю свои походные записки с того момента, когда маленькие монгольские коняжки доставили нас из Змеиногорска в овеянное легендами ущелье и проводники из местного алтайского племени удалились. Сняв с лошадей вьюки с оборудованием, мы с сопровождающим меня биологом Фролом Птицыным осмотрели жертвенный камень. Небольшое отступление о моём спутнике и ассистенте. Буквально накануне открытия Томского императорского университета учёный-биолог Фрол Птицын похоронил свою жену-археолога и востоковеда-ориенталиста, заразившуюся неизвестной инфекцией во время экспедиции на Тибет, где они изучали карстовые образования и захоронения буддистских монахов. Отправляясь со мною в небезопасное путешествие, Фрол Игнатьевич Птицын надеялся хоть как-то залечить свои душевные раны. После похорон Клавдии Птицын окончательно утвердился как космист, пантеист и сторонник теории реинкарнации. Вот почему метеоритное происхождение «алтаря» в ущелье для него было несомненным. Об этом можно было прочесть и из записок беглого князя Елгина, масона, пытавшегося производить манипуляции со временем и на основе алтайских растений-эндемиков изготавливавшего «витатоний» — состав, продлевающий жизнь. Удивительно, но этого трёхсотлетнего старца, помнящего по именам екатерининских царедворцев, я застал в Змеиногорске ещё живым, в окружении малорослых богомольцев, создавших в здешних хвойных лесах нечто вроде самостоятельной цивилизации травников. Соединение алхимии, шаманизма и христианства принесло чудесные плоды: современник Потёмкина дожил до времён паровой машины, динамита и первых опытов воздухоплаванья! Впрочем, мы с Птицыным нашли старца уже лежащим в гробу и готовящимся к путешествиям по подземному миру. Об этом — чуть позже, а сейчас я должен описать тот самый камень, который, по местной легенде, упал на Землю в незапамятные времена и, как утверждал ссыльный иллюминат Елгин, представлял собою часть потерпевшей крушение космической капсулы, содержимое которой, как считал он, всё же не погибло. Интерес к этим гипотезам проявлялся у меня ещё и потому, что я имел отношение к кругу соратников Кибальчича, как стало понятно позже, первым обосновавшего возможности межзвёздных полетов. Рассуждал я просто: если они могли прилететь к нам, то и нам обратный путь не заказан. Мои убеждения разделяла и Зоя Ковригина, обучавшаяся на химическом факультете Санкт-Петербургского университета. Вместе с ней мы пытались создать взрывчатый состав, который мог бы приводить в движение космолёты. Вскоре после нашей помолвки я узнал, что она исповедует идеи народовольцев, — и поклялся разделить её участь, как бы ни сложились обстоятельства.
Несмотря на свою сопряжённую с постоянными опасностями революционную деятельность, Зоя была очень чувствительной барышней. Однажды она позвала меня посмотреть, как террорист из другой конспиративной группы будет метать изготовленную ею бомбу. Мы стояли на обочине, ожидая появления генерал-губернатора. На другой стороне перекрёстка нервически вышагивал где-то виденный мной тип в шляпе с мятыми полями, длинном демисезонном пальто, с коробкой для бисквита в руке. Я смотрел на террориста, когда раздался детский крик — под ожидаемую нами пролётку попала девочка, мама которой зазевалась, разглядывая в витрине кринолины. Я подхватил ребёнка на руки — и тут прогремел взрыв. По тому, как побледнела и зашаталась Зоя, я подумал, что какой-нибудь осколок угодил и в неё. Мне, честно говоря, было не до обливающегося кровью вельможи и коней, волочащих по мостовой кишки. Одной рукой я нёс девочку, другой удерживал Зою. Пришлось кликнуть извозчика, чтобы быстрее добраться до лазарета. Далее с этой девочкой произошло нечто страшное, о чём я пока не могу написать…
Зоя свела меня со своими друзьями-подпольщиками, среди которых были пытавшиеся соединить новомодные физические теории с оккультизмом Николай Осинин и Лидия Лунёва. Они утверждали, что ещё в екатерининские времена был изобретён прибор, позволяющий путешествовать во времени, и имели твёрдое намерение воссоздать его. В их обществе я готов был проводить дни напролёт. Казалось — впереди вечность, и ничто не мешает осуществиться нашим фантастическим мечтам. Но несчастный случай разлучил нас прежде времени. Перед одним из покушений на Александра III, при испытании взрывчатки, мою невесту разорвало на куски. Взрывной волной вышибло раму, осколки стёкол и разбитые в щепу шкап и стол меблированной комнаты, в которой моя подруга производила пиротехнические опыты, посыпались на прохожих. Оторванная голова упала на колени дамы, проезжающей мимо в фаэтоне. В гроб я положил голову, кисть руки и вывернутую взрывом из колена ногу. Больше ничего найти не удалось. Я знал: в этом эксперименте участвовали и Николай Осинин с Лидией Лунёвой. Но они исчезли, будто испарились. Думая о них, я почему-то припоминал какие-то романтические разговоры о способной создавать подобия Орбитальной Линзе, которую якобы недавно обнаружили c помощью телескопа в созвездии Рака. Но в эту откровенно оккультную гипотезу слабо верилось. После похорон жандармы перевернули вверх дном мою каморку, которую я снимал у старухи-зеленщицы и, ничего не обнаружив, всё же выдали предписание покинуть Северную Пальмиру. Я попросил о переводе в только что открывшийся Императорский университет в Томске. Мою просьбу удовлетворили. Так что, конечно же, отправляясь в эту экспедицию, я, как и Птицын, испытывал жгучую охоту к перемене мест. Я готов был поверить в любые вероучения, какие угодно сектантские бредни, чтобы только вернуть себе надежду на встречу с моей Зоенькой, с которой мы, бывало, прогуливались по набережной Екатерининского канала, любуясь закатами.
Разбив лагерь, мы с Птицыным принялись обмерять камень. В поперечнике он составил шесть сажен. Толщина его не превышала и пяти вершков. По форме он напоминал чашу или осколок громадного яйца. Сделав сбоку подкоп, мы обнаружили под ним полость — и ещё раз убедились в яйцеобразности этого космогеологического образования. Врезанные снаружи петли для крепления к алтарю жертв имели более позднее происхождение, вполне возможно, относящееся к эпохе бронзы, но сплав, из которого были изготовлены петли, не являлся сплавом меди и олова. Петроглифические изображения человековолков, шамана с бубном, жертвы, чечевицеподобные предметы над их головами были сделаны с помощью технологии, поставившей нас в тупик. Твёрдость «жертвенного камня» не оставляла сомнения в том, что это какой-то неизвестный нам металл. Выдвигалась и гипотеза, что перед нами окаменевшая скорлупа яйца доисторического ящера либо его лавовое замещение, образовавшееся во время извержения давно погасшего вулкана, и столь необычный сплав мог стать результатом смешения потоков магмы в глубинных недрах земли. Попытки нанесения на поверхность «скорлупы» царапин с помощью имеющегося у нас алмаза ни к чему не привели. Каковы же должны были быть инструменты древних для того, чтобы выполнить эти изображения?
12 июня, 1889 год. Вчера мы попробовали проникнуть в недра пещеры. Взяв с собою запас факелов и верёвку, мы смело двинулись в глубь карстового образования, называемого старожилами Пасть Дракона. Привязав страховочный линь к сталагмиту, мы стали спускаться по наклонному туннелю, который привёл нас к кругообразному гроту-колодцу с кольцевой тропой. Вполне возможно, что уходящая вертикально вниз шахта когда-то была жерлом вулкана, а под давлением извержения образовались боковые ходы. Туннель, по которому мы попали в эту полость под горой, был одним из пяти, расходящихся лучами в разные стороны (о таком устройстве подземелья утверждал и старец Елгин). Заходя в каждый из туннелей, мы могли получить первые образцы желеобразной фауны. Эти увесистые слизняки находились в глубокой спячке, но, как утверждал Елгин, периодически они активизировались, сбивались в сплошное новообразование и начинали быстро наращивать массу за счёт деления. Елгин считал, что на них каким-то образом воздействует Космос.
13 июня, 1889 год. Начали препарирование первого образца. Производил вскрытие Птицын, ассистировал бакалавр Виктор Зубов, вел записи — я. Существо, которое было названо опальным иллюминатом Полифером, представляло собою род перепончатокрылого с кожисто-слизистыми отростками по бокам, веретенообразным тельцем, заканчивающимся пучком щупальцев. В каком-то смысле это было крылатое головоногое. Если бы не встречающееся у земных обитателей строение внутренних органов, позволяющее… (Дальше запись была испорчена плесенью.) …Боковые жаберные щели и особые выросты на кромках крыльев, как утверждал Елгин, вибрируя во время полёта, издавали звук, называемый местными жителями Песнью Полифера, напоминающий горловое пение алтайских кайчи. Препарирование производилось с безжизненным, как мы полагали вначале, трупом существа, хорошо сохранившимся, скорее всего, благодаря холоду подземелий, но даже и в этом состоянии можно было видеть, как отсечённые части тельца медленно регенерируют. Впрочем, как утверждал Елгин, во время фаз активности существо было не только способно к мгновенной регенерации, что делало изучаемый вид неуязвимым. (Казаки-первопроходцы пытались обстреливать аномальных животных из пищалей, переносных пушек, пробовали палить их огнём, пока не поняли, что все усилия тщетны.) Кроме того, слизни обладали способностью вселяться в тела людей, преобразуя их в качественно иные, обречённые скитаться по лабиринтам подземелий биосубстанции. Стремясь к жизни вечной, как утверждал Елгин, секта местных старцев-скрытников с успехом пользовалась этим их свойством….
14 июня, 1889 год. Сегодня мы препарировали еще одного представителя пещерной фауны. На изучение флоры пока не хватает сил, хотя приятные на вкус светящиеся грибы, фосфоресцирующие каплевидные наросты и бахромистые коралловидные образования представляют несомненный интерес для науки, и их вытяжки могли бы быть полезны для приготовления новых лекарственных препаратов. Телетянин представляет собою полную противоположность Полифера. Множественные длинные шипы на шаровидном теле, как видно, в фазе активности позволяют передвигаться по поверхности пещеры с огромной скоростью. Эти лапки имеют на концах присоски, дающие возможность прикрепляться к потолку. Контрольные экземпляры этих существ мы сняли со сталагмитов. При вскрытии обнаружилось устройство внутренних органов, аналогичное Полиферам (см. запись за 13 июня). Можно предположить, что в фазе активности, когда тушки Телетян сливаются воедино, они могут стремительно перемещаться по подземелью благодаря лапкам-ворсинкам…
15 июня, 1889 год. Сегодня мы попробовали спуститься вниз по протекающему в ущелье ручью, зовущемуся у старожилов Гадючьим, и наткнулись на более мелкие фрагменты изначальной капсулы, что дало нам основания предполагать о катастрофе космолёта в момент посадки. Мы также обнаружили заполненный водой кратер, куда и впадает ручей. Вероятнее всего, первоначально «жертвенный камень» располагался на дне этого углубления и позже был перемещён на возвышение рядом с пещерой. Попытки обнаружить остатки каких-нибудь навигационных приборов «пришельцев» (а Птицын вслед за Елгиным настаивал на этой гипотезе) ни к чему не привели. По его версии, пришедшая из Космоса капсула содержала внутри себя желеобразную, способную к регенерациям, мыслящую субстанцию. Её предназначение до конца не ясно, но каким-то образом это астральное желе должно было осуществить трансмутацию и улучшение человечества…
17 июня, 1889 год. В поисках Амбилегов мы обследовали одну из нор в стенах основного ствола шахты. Мне пришлось спуститься в этот каменный колодец с помощью верёвки. Подстраховывали Птицын и бакалавр Зубов. В пламени факела я увидел вяло копошащуюся, слабо фосфоресцирующую массу. Её запах напоминал о запахе грибов. Выбрав три экземпляра и поместив их в сетку, я вернулся к входу в нору и подал сигнал на подъём. Усевшись в верёвочной петле, я уже хотел погасить факел, потому как в шахте было достаточно светло из-за свисающих с каждого уступа светящихся грибов-эндемиков, как мне в глаза бросились наскальные рисунки, которых я раньше не замечал, потому что они были скрыты пещерной растительностью. Но теперь их можно было разглядеть потому, что во время спуска я повредил ногой этот практически сплошной ковер. Взявшись счищать наросты грибов, я увидел, как передо мной разворачивается настоящая космическая эпопея в картинках…
Вечер, 19 июня, 1889 год. Изучение Амбилегов подтвердило рассказы Елгина об их способности к слиянию, перетеканию, произвольному делению. Но, что ещё более удивительно, не оказалась плодом воспалённого воображения и способность изучаемых нами существ к созданию подобий. Это их свойство стало проявляться лишь за три дня до летнего солнцестояния. И это наводит на мысль о том, что друиды Стоунхенджа, арии-язычники, египетские, ацтекские жрецы, тибетские ламы и индийские брахманы недаром придавали этому дню календаря особое значение. Об том же не устаёт твердить Птицын. Первое подобие образовалось, когда, уложив на «жертвенный камень» исследуемые экземпляры, мы попытались вскрыть их для изучения внутреннего строения. Но это оказалось весьма проблематичным из-за ускорившегося процесса регенерации. Отказавшись от бесплодной затеи, мы стали наблюдать слияние. Из трёх экземпляров образовался один. Пульсирующий аморфный комок вдруг вылепился в форме головы Птицына и произнёс: «Приветствую вас, жители Голубой планеты!» Затем он плавно перетёк, принимая облик прекрасного, мерцающего цветка. Несколькими мгновениями позже цветок закрылся в бутон — и, образовав подобие моей головы на тоненькой ножке, начал корчить рожи. Паясничая, субстанция стала распадаться на прежние составляющие.
20 июня, 1889 год. Добыв из других боковых нор шахты парочку медузоподобных Дринагов, я стал смутно догадываться о том, что формы и строение всех этих существ — не более чем воплощение наших ожиданий. (Об этом же предупреждал и казавшийся мне полубезумцем Елгин.) К тому же на следующее утро после того, как мы проводили опыты с третьей разновидностью пещерной фауны, произошло примечательное событие. Ночь мы провели без бакалавра Зубова, отправив его в Змеиногорск за солью, хлебом и спичками, заодно поручив поинтересоваться и тем, что делает опальный иллюминат, намечавший свой отход в иные миры на 22 июня. Уже накануне, спускаясь в подземелье, я заметил, что как здешняя фауна, так и флора активизируются. Но то, что мы увидели с первыми лучами солнца, превзошло все ожидания. Здесь уместно отметить: «жертвенный камень», или «алтарь», был расположен таким образом, что в обычное время он находился в тени нависающей над ним скалы, в которой зиял вход в пещеру. Но с приближением летнего солнцестояния дневное светило перемещалось в узкий проем между двумя соседними горами, и солнечные лучи начинали захватывать вначале часть, затем всю поверхность «алтаря». 22 июня камень должен был осветиться целиком. Затем солнце постепенно уходило за соседнюю гору. Примечательны были и названия этих гор. Местные жители окрестили их Сосцами богатырши Ачи-Балы, казаки — Чертовыми рожнами. Итак, мы проснулись и начали разводить костёр. Смысл нашей экспедиции заключался ещё и в том, чтобы проверить возможность питания местными растениями и животными. Разогрев бульон из довольно сытных грибов, поджарив выловленную в местном озере рыбину, внутренние органы которой оказались подобны внутренностям обитателей пещеры, мы уже готовились к продолжению своих опытов, когда первый луч солнца упал на «алтарь». Надо сказать, что остатки наших экспериментов мы далеко не уносили, а оставляли здесь же, рядом с «алтарем», надеясь, что все эти неизбежные отходы научной деятельности растащат мыши и во множестве водящиеся под камнями ужи. Описание органов мы производили, предварительно разместив по банкам с формалином по одному экземпляру из интересующих нас дыхалец, жабер, щупалец, семенных пузырьков, нервных волокон, глаз, ворсистых, мозолистых и слизнеобразных ложноножек. Склянки мы оставляли у подножия камня. Кое-что из бесформенных обрезков слизи и потрохов Птицын и бакалавр Зубов использовали в качестве наживки во время рыбалки на озере Круглом, зовущемся старожилами Шаманьим Бубном. И вот луч солнца начал скольжение по экземплярам нашей кунсткамеры. То, что стало происходить следом, превзошло все ожидания. По мере продвижения луча формалин закипал, банки лопались, из них выстреливались длинные жгуты, которые, прилепляясь к алтарю, стали сбиваться в один ком. То же происходило и со сваленными вокруг камня уже частично регенерировавшими нашими подопытными. И таким образом весь этот экспериментальный материал слился в один мерцающий шар и образовал нечто вроде живого цветка с тонкими, тянущимися к солнцу тычинками и пестиком в центре.
21 июня, 1889 год. Весь день мы наблюдали за трансформациями цветка. А они были поистине удивительны. Мало того, что «пестик» продолжал имитировать наши с Птицыным физиономии, он обретал формы архитектурных строений всех эпох — от вавилонских зиккуратов, римского Колизея до готических соборов и церкви Покрова на Нерли. Цветок словно рассказывал нам историю человечества. Потом он начал строить миниатюрные подобия фантастических городов, одни из которых представляли собою нечто вроде ажурных радиолярий, другие — имитацию лучистой паутины со светящимися коконами, внутри которых разверзались целые миры, и мы поняли, что существо «показывает» нам «картинки» материнской цивилизации. Трансформации продолжались и после заката солнца. С восходом луны цветок стёк с «алтаря» и обратился в фигуру шамана с бубном… (Дальше запись была испорчена плесенью.)
23 июня, 1889 год. То, что произошло 22-го, заставляет свернуть экспедицию и возвратиться в Змеиногорск. Я вынужден сделать это ещё и потому, что нет никаких вестей от бакалавра Зубова, который уехал в Змеиногорск на одной из лошадей. Пробудившись поутру и подкрепившись, мы стали наблюдать за поведением Цветка, который после того, как луна спряталась за левый Рог Дьявола, закрылся. И вот первый луч солнца падает на огромный венчающий «алтарь» бутон. Лепестки раскрываются, и по мере того, как луч приближается к центру жертвенного камня, из этого лотоса появляется вначале нечто недовоплощённое, трепещущее знакомыми нам кожистыми крыльями, ворсинками, присосками, но мало-помалу трансформирующееся в прекрасное женское тело.
— Клавдия! — вырвался крик моего ассистента. И с камня спрыгнула и упала к Птицыну в объятья утраченная им жена. На этом и завершились наши научные изыскания. Оставив счастливой парочке кое-что из инструментов и вещей, я стал паковаться в обратный путь, навьючивая немногочисленный скарб на одну из двух оставшихся с нами лошадей, на которых мы рассчитывали вернуться в Змеиногорск. Пока столь неожиданно обретшие друг друга супруги неистовствовали, уединившись за камнем, я, сидя у костра, вспоминал сюжеты настенных фресок. Кажется, там было что-то такое: луч звезды падает на алтарь (в других вариантах этой каменной летописи луч этот — нож шамана) — и с алтаря встает существо, воплощающее всю красоту Космоса. Доносящиеся из-за камня стоны и поскуливания взволновали лошадей, и одна из них, оторвав уздечку от привязи (а мы привязывали их к загадочного происхождения металлическим петлям), скрылась в темноте. Затем вместе с поклажей вслед за первой порвала привязь и вторая (благо, я не успел упаковать свой дневник). Пытаясь поутру убедить Птицына, что и он и она, вполне возможно, не доживут до следующего солнцестояния и превратятся в слизнеобразное, размазанное по стенам пещеры желе, которое, скорее всего, придут изучать другие, я ничего не добился. Собственно, уже тем утром я мог наблюдать, как он и она перерождаются. Предыдущей ночью они выли по-звериному, и в свете луны я видел, как по «алтарю» скользнули тени полуволков-полулюдей, метнувшихся вслед за почуявшими неладное, сорвавшимися с привязи лошадьми. Утром, когда солнце стало смещаться, я не мог не заметить, как на её всё ещё прекрасных пальцах проступают присоски. Да и что стало с ним! Возможно, слишком поздно я понял, что не стоило нам есть пещерные грибы, рыбу из озера-кратера, заваривать чай из растений, цветущих по берегам ручья на дне ущелья. Отправляясь в обратный путь, я оставил пребывающим в эйфории супругам последние спички, нож, топор, рыболовные крючки, ружьё, которым мы так и не воспользовались. Выслушивая мечтательные рассуждения Птицына о том, как он срубит здесь избушку и они с Клавдией нарожают детей, я понимал, каким образом разрастается эта популяция, но что с того? Последнее, что я увидел, налегке выходя на тропу, — прекрасную пару в лучах скользящего между двух гор солнца (хотя еще поутру они мне казались монстрами-полулюдьми), и поймал себя на мысли о том, что, наверное, это и есть так и не найденные нами Светолепты…
27 июня, 1889 год. Эти записи я делаю через сутки после того, как покинул место нашей стоянки. До Змеиногорска осталось проделать еще половину пути, но это мне вряд ли удастся. А между тем, мне нужно сообщить нечто весьма важное. Что, возможно, составляет главное открытие этой экспедиции. Но всё по порядку. Взойдя по тропе на горный хребет, я бросил последний взгляд на долину, где виден был «алтарь», вьющийся по дну, впадающий в идеально круглое озеро ручей; в скале зиял тёмный провал пещеры, рядом двигались две человеческих фигурки. На секунду задержавшись в задумчивости, я стал спускаться вниз. Предстоял длинный путь по цветущим лугам, каменистым осыпям и поросшим где могучими кедрами, где — непроходимым кустарником склонам. Теперь я в подробностях мог вспомнить события прошедшей ночи, странным образом вернувшие меня к невнятным рассказам Елгина о том, как сбылся сюжет его утраченной юношеской поэмы «Поцелуй Персефоны». А он рассказывал мне, как существо, сформировавшееся из изучаемой им пещерной фауны, обрело облик опочившей и похороненной им неподалёку от их сруба графини Софьюшки, которую не спас даже «витатоний». Только теперь я понял, что рассказы Елгина о том, как он встречался со своей умершей женой у «алтаря» в каждое солнцестояние, не были плодом фантазии обезумевшего от горя. В течение долгих лет приходил Елгин и последователи его вероучения к загадочному камню возле ручья и круглого озера для того, чтобы встретиться с умершими. Елгин поведал мне и о том, какой эффект произвёл на него поцелуй регенерировавшего из пещерной массы существа: он вдруг стал проваливаться сквозь время. Благодаря этому он мог увидеть себя и Софьюшку в других воплощениях. То же самое произошло знаменательной ночью с 22-го на 23-е июня и со мной. Под утро, когда Птицын заснул, я ещё сидел у костра и заполнял записями путевой дневник. Шорох шагов на тропе вывел меня из задумчивости. Я увидел, что существо, выдававшее себя за жену Птицына, теперь уже не обнаженное, а в полупрозрачной ночной рубашке, приближается ко мне. Я отложил карандаш. По ущелью стелился туман, окутавший и подножие горы, и вход в пещеру, и находящийся в ста саженях от меня алтарь. Когда в утренней полумгле я увидел, кто это, — мне стало не по себе. В приближающейся ко мне женщине я узнал взорвавшуюся во время приготовления бомбы народоволку Зою. Я понял, что субстанция разделилась… (Дальше запись была испорчена сыростью.) …Ещё в большее изумление меня повергли дальнейшие трансформации. Словно растекающиеся ртутные шарики, из первоначального фантома выделились ещё двое. Это были Николай Осинин и Лидия Лунёва.
— А ты не верил, что мы сможем путешествовать сквозь пространство и время! — улыбался Осинин, пожимая мою руку. — Мы только что из 2000 года. В нашем с Лидией распоряжении шикарная лаборатория с такими устройствами и приборами, которые не снились самому чародею-Фарадею! Наше бюро хроно-номадов законспирировано под компьютерный цех газеты «Городские слухи», и никто, кроме одержимого писаки Ивана Крыжа, не догадывается о нашем истинном предназначении!
— Так вы не погибли во время взрыва! — обнял я бросившуюся мне на шею Зоеньку.
— Конечно же, нет. Это было мгновенное перемещение через пси-пространство. Жаль, внешне все выглядело, как взрыв, и даже не уцелела оставленная тебе записка!
— Ну а зачем же нужно было перед этим красть из могилы несчастную, попавшую под колёса пролётки во время покушения на вице-губернатора девочку? О том, что могила пуста, «Ведомости» сообщили на следующий день после похорон. Зачем вы обманным путем, под видом эксперимента, впутали в это дело меня? Я невольно стал свидетелем изуверства. Зачем надо было совершать над бедным ребенком этот чудовищный ритуал с оживлением и последующим расчленением? К чему был этот спектакль с древней книгой, переодеваниями в мантии, заклинаниями, жертвенными ножами?!
— Ты так ничего и не понял! Это была не просто девочка, а путешественница во времени из числа хроно-номадов. Её настоящее имя Весталка. И теперь она пребывает на гребне славы популярной писательницы в 2006 году. И зовут её Галина Синицына. Так что не переживай по поводу того, что под воздействием опиума ты воспринял за сатанинский шабаш операцию по отправке в будущее…
Это объяснение меня немного успокоило. Хотя я знал: Осинин и наврёт — недорого возьмёт. Радуясь внезапной встрече, мы, как бывало, долго говорили о мироздании, Космосе, возможностях полётов к другим мирам и перемещении во времени. Николай и Лидия уснули в объятиях друг друга на моховом ложе. Мы с Зоей улеглись чуть в стороне на ветках пихтового лапника. Проснувшись, я удивился тишине, в которой было слышно журчание ручья. Птицын и его подруга всё ещё нежились за «алтарём», я же, откинув одеяло из верблюжьей шерсти, которым, засыпая, нежно укутал мою подругу, — отпрянул. На меня смотрела оскаленная женская голова с выпученными глазами, ко мне жалась оторванная до колена нога, меня пыталась гладить синяя кисть руки. «Доброе утро!» — проговорили напомаженные губки грубым мужским голосом, по-паучьи двигающаяся кисть прыгнула мне на штанину. Сбросив её с себя и скрутив всё это в узел, я кинулся к пещере. Ударяясь головой о сталактиты и запинаясь о сталагмиты, я добежал до края шахты — и сбросил страшный узел в бездонную дыру. Вернувшись, я увидел, что на том месте, куда удалились после разговоров под звёздным небом Николай и Лидия, лишь слегка пузырилась слизистая масса. Птицын и пока не распавшееся подобие его жены сидели у костра, не обращая на меня внимания. Он в своём походном одеянии походил на героя Фенимора Купера, она — в найденном нами в нише пещеры облачении шаманки — на индейскую принцессу. Мне трудно писать, потому что я трансформируюсь. Мои пальцы размягчились — и с них сочится слизь. Заглянув в лужу, образованную горной речкой, я увидел, что лицо моё заострилось и стало походить на морду зверя. Сегодня, сам удивившись своему проворству, я поймал между камнями ужа, разорвал его — и съел. У меня обострились слух и обоняние. Продвигаясь дальше, я стал припадать на четвереньки. Так удобнее. А для того, чтобы не оставлять на камнях слизистых следов, я часто передвигаюсь по мелководным разливам русла реки, которая должна привести меня в Змеиногорск. Эта предосторожность оказалась совсем не лишней, потому что прошлой ночью я видел, как два существа — полулюди-полуволки проскользнули мимо по другому берегу реки, выискивая жертву. Писать дальше не представляется возможным. Я с трудом вспоминаю человеческие слова. Адрым тардым страшно хочется пулякать. Мулкай садыршы не было бы чукалика. Аштавай продучил набигню…»
«Из походного дневника бакалавра Зубова.
…В том, что именно в эти дни меня отправили за якобы истощившимися съестными припасами и спичками, я сразу усмотрел подвох. Но решил повернуть дело по-своему. Поднявшись на гору и спустившись вниз по противоположному склону, я вознамерился зайти с обратной стороны Чёртовых Рожнов. По рассказу старца Елгина, три из пяти входов в подземелье были завалены камнями и наглухо замурованы, а два оставались открытыми. И с противоположной стороны раздвоенной горы среди кедров, зарослей акации, багульника и шиповника имелся второй вход. Разыскивая его, двинулся я по едва различимой тропе. Уже вечерело, когда, изрядно устав, я сел на камень возле бьющего из-под скалы родника, чтобы подкрепиться прихваченной с собой выловленной в озере-кратере, зажаренной на костре рыбиной. Вынув её из сумки и отщепив кусочек, я уже прожевал и проглотил его, когда обнаружил, что золотистая, слегка закопчённая кожица рыбы утратила свой прежний вид. Теперь у меня в руках было слизистое существо, подобное тем, что мы находили в пещере, чтобы препарировать, и даже без плавников, хвоста и жабр, а с намёками на ложноножки и недоразвитыми кожистыми крылышками. Поняв, что этим голода не утолишь, я положил полуамбилега-полуполифера на мягкий мох и припал к вытекающему из склона ключу. В это время послышались голоса. К роднику кто-то шёл. Схватив сумку и бросив взгляд на только что трепыхавшееся у меня в руках существо, я увидел на изумруде мха семейку живописных мухоморов. Нисколько не удивившись этому превращению, я кинулся в кусты. И сделал это вовремя: в следующие несколько минут я мог видеть из своего укрытия, как к источнику подошли три длиннобородых странника. Двое малорослых, с плоскими лицами и глазами-щёлочками и один высокий, в котором я узнал Елгина. На плечах старцы несли что-то вроде лодки.
— Ну, вот мы и пришли! — сказал Елгин.
Опустив лодку, старцы, напились воды и закусили только что бывшим и рыбой, и способным к полёту слизняком мухомором.
— Пришла моя пора! — обратился к ним Елгин. — Я должен отправиться в дальний путь вслед за Софьюшкой.
Вынув из лодки сундучок и отомкнув замок ключом, старец достал из ларца кристалл и две книги в кожаных переплётах. Повертев в руке вынутый оттуда же обломок шпаги, он вернул всё это на место, кроме одной из книг, которую протянул сопровождавшему его старцу со словами:
— По ней ты прочтешь заклинание.
— Установив ларец в корме лодки, Елгин извлёк с её дна какую-то одежду. Это были китель с эполетами и увешанный оберегами костюм шамана.
— Свой мундир, в котором я вошел с Александром I в Париж, я положу под голову. А в это — облачусь. Эти обереги сделаны из металла, который я собрал на дне ущелья, возле «алтаря». Я уверен — это были части космолёта. А в существовании разума в иных мирах я убедился, ещё читая «Космотеорос» Гюйгенса…
Старец облачился в шаманские одежды и стал укладываться в лодку, как в гроб.
— Явлюсь я в скорости во множестве ликов, — пророчествовал он, складывая руки на груди. — Мор будет, войны будут, потом люди станут рыть подземелья, устраивать в них мраморные дворцы. Червь железный прогрызет землю насквозь. Люди в брюхе того червя будут туда-сюда путешествовать. Вот тогда я и явлюсь. А допреж того Змей Подземелья много жизней погубит. Вижу в норах под стольным городом Москвой, откуда бежал с пепелища Наполеон, — огонь, кровь, стоны слышу, зрю — железны птицы, напившись черной земляной крови, несут под брюхами смертоносные яйца… Ну, а теперь — с Богом…
Пока Елгин пророчествовал, к камню у ручья подошли ещё около десятка белобородых старцев.
Навалясь на замшелый валун, они сдвинули его. Под камнем оказался вход в пещеру. Подняв лодку на плечи, старцы двинулись в глубь грота…»
«Из протоколов заседаний чрезвычайной следственной комиссии по делу атамана Семёнова. Иркутск. Подследственный — бывший офицер царской армии Владимир Ланской.
…В отряд атамана Семёнова я угодил по неожиданному стечению обстоятельств. Но ещё более причудливые события привели меня в Змеиногорск и к пещере в месте, называемом Чёртовы Рожна. Вы спрашиваете — зачем я путешествовал в Лхасу с Гурджиевым и знал ли я Блаватскую во время моей жизни в Париже? Я не хочу далеко отклоняться от сути дела, но идея реинкарнации и опыт тибетских лам по преодолению физической боли и перемещению в пространстве и времени посредством выхода психофизической инстанции из физической оболочки всегда влёк меня. Вот и сейчас я нахожусь сразу в двух временных измерениях: здесь и в пыточной инквизиторского каземата. Мой денщик — это давно сбежавший из монастыря келарь, с которым мы шляемся по временам. И осёл, на котором мы вынуждены были одно время перемещаться, здесь же.
Вопрос следователя ВЧК Виктора Длинноухого: И где же он?
Ответ Владимира Ланского: Он здесь. Но если я укажу на него, вы осерчаете. Поэтому — ближе к сути дела. Ещё во время нашего отступления вдоль речки Суенги через живописную деревеньку Петени, перевалив несколько хребтов, мы неожиданно оказались в долине бурливой речки. От братьев нашей ложи я слышал что-то про путешествующего во времени иллюмината, но когда столкнулся воочию... К нашему приходу этот застроенный часовенками-срубами склон горы был безлюден. Неужели мы попали в страну бегунов-скрытников? В скит потомков раскольников-самосожженцев? Тропа вела ввысь, вот-вот должен был открыться перевал. Но у одной из часовен мы решили совершить остановку. Я вошел под её своды, спугнув целую стаю летучих мышей. Запустение, запах гнили, почерневшие образа, Псалтирь и Священное Писание, рассыпавшиеся в прах при одном прикосновении, убедили в том, что здесь давненько никто не бывал. Сойдя со своего Серко, я привязал его к кедру — и теперь он тревожно ржал, ожидая возвращения хозяина. Хорунжий с есаулом продолжали обшаривать часовню и за одним из образов обнаружили сундучок. Подкрепившись, отряд отдыхал на привале возле выбегающего из-под замшелого валуна ручейка.
— Ваше благородие! — подвернулся ко мне есаул. — Гляньте, что в сундучке-то было! Кристалл, книжонка и вот эта орудия!
Я взял в руки обломок шпаги, помутневший от времени кристалл горного хрусталя (так мне показалось), пролистал книжку — и отправился спать. Попросив есаула почитать из хорошо сохранившейся старинной книжки со странными картинками, я подложил под голову седло и сомкнул вежды.
Открыв глаза, я обнаружил спящего есаула, распахнутый сундучок, выпавшую из его рук книжку. Склонившись к ларцу, я увидел, как засиял осветившийся изнутри кристалл. Поднеся его к глазам, я узрел двоих, сидящих в избушке и направляющих луч свечи в прозрачный камень. Один читал по книге, другой регулировал поток лучей, преломляющихся в камне, как в линзе. Камень осветил бивуак сине-зелёным сиянием. Лица спящих бойцов, есаула, хорунжего казались ликами неземными. На странице книжки в руке спящего есаула я увидел стоящий в гроте гроб с лежащим в нем старцем и вспомнил про легенду о томском отшельнике Фёдоре Кузьмиче, которого многие считали ушедшим от мира Александром I. Кристалл вспыхнул изнутри ещё сильнее и начал раскаляться. Обожгло ладонь — и я выпустил ярко сверкающий изнутри прозрачный камень. К моему удивлению, он не упал, а завис в воздухе и поплыл вдоль склона горы, как бы указывая мне путь. Тревожно заржал Серко, но всё же я двинулся следом. Обогнув скалу, мой поводырь-кристалл скрылся в проёме за большим гранитным валуном. Протиснувшись следом в щель между скалой и глыбой, я оказался в гроте. Несколько шагов — и виденная в книжке картинка ожила: передо мною в установленном на сталагмиты гробу возлежал великолепный старец. Спускавшиеся с потолка сталактиты представляли собою нечто вроде утыканной шипами доски, на какую укладываются виденные мною во время путешествия в Индию йоги, чтобы продемонстрировать нечувствительность к боли, — и лет через сто эти каменные иглы должны были неизбежно пронзить тело спящего вечным сном. Пока же старец лежал, как бы отлитый в известняковом саркофаге…»
«Материалы Фольклорной экспедиции.
Записи, сделанные студентом второго курса филологического факультета Томского университета Иваном Крыжем. Из частушек, записанных в Змеиногорске к мифологеме Змея Подземелья и Меча Горы можно отнести:
Змеегорские ребятки
уходили воевать,
чтобы фрицу по сопатке,
в самом деле, надавать.
Спел Фрол Скобеев, 1922 года рождения, участник битвы под Москвой.
Как во граде Сталинграде
взяли немца мы в кольцо,
прищемивши хвост той гаде,
раздавили ей яйцо.
Спел Фёдор Гладышев, участник боёв за Сталинград».
«Рассказ бывшего военнопленного, танкиста, ныне пенсионера, инвалида войны, Вильгельма Шиллера. Я так и не стал возвращаться в Германию. Здесь я нашёл свою любовь. А о том ужасе, когда я почувствовал себя чешуйкой на теле Змея, лучше не вспоминать. В детстве я читал «Песнь о Нибелунгах», мечтал стать филологом, но думал ли я, что найдётся политик, который возьмётся вдохнуть душу в легендарного Фафнира! Да, я почувствовал себя частичкой Змея. Наша дивизия называлась «Драконий коготь». Видел ли ты хроники марширующих по площади войск? А как движутся траки танков? Люди — чешуйки, танки — броня, самолёты — крылья. А голова этого дышащего огнем дракона — фюрер. Да, мне было видение под Сталинградом, когда я замерзал в окопе. В небесах, в клубах облаков явился солнечный витязь с мечом и рассёк Фафнира… Мне до сих пор кажется, что я так и остался там, в окопе, заиндевевший и меня грызут обезумевшие бездомные сталинградские псы…»
«Отчёт об археологической экспедиции. Записи, сделанные студенткой второго курса исторического факультета Томского университета Галиной Синицыной.
Алтарный камень, как видно, не представляет для науки уже никакого интереса. Окрестности так называемого алтарного камня и озера, зовущегося Шаманьим Бубном, так исхожены туристами, что на камне уже не различить петроглифов, в пещере на сувениры спилено большинство сталагмитов и сталактитов. Фауна и флора «колодца» и боковых шурфов исчезла. Однако в одном из пяти карстовых ответвлений удалось обнаружить практически нетронутую тлением, установленную между сталагмитами домовину в виде лодки и хорошо сохранившуюся мумию старца в полном шаманском облачении. Подобно кем-то пригвождённому средневековому вампиру он был пронзён спустившимся с потолка пещеры каменным остриём и вместе с лодкой находился в известняковом коконе. Я сидела у костра, составляя опись артефактов, когда это началось. До того я не верила в призраков и зомби, а змеиногорские легенды, на которых защитил докторскую диссертацию Константин Эдуардович Селенин, казались мне досужими вымыслами народной фантазии, приправленными голливудской чертовщиной. Но той ночью мои прежние взгляды сильно поколебались. Взошла луна — и вход в пещеру засиял изнутри. Из глубины послышался рвущий перепонки шум — что-то вроде горлового пения. Схватив фонарики, мы кинулись к пещере. Нас беспокоило состояние мумии старца. Но напрасно мы старались. Едва успев отпрянуть к стенке пещеры, мы увидели, как накатившая слизистая масса обволокла освобождённую нами от известнякового кокона мумию, подняла и засосала её в непроглядную темень «колодца»… В ту же ночь к нашему лагерю прибились двое туристов — Николай и Лидия. Они пришли со стороны пещеры, сбивчиво объясняя, что они заблудились. От них как-то нехорошо пахло, но Константин Эдуардович приютил их в своей палатке. Кто-то из участников экспедиции пустил слух, что Селенин препарировал по ночам этих двоих. Отрезал им руки, ноги, вынимал внутренности. А потом всё срасталось, потому как Николай и Лидия обладали способностью к регенерации. Я в это не очень-то верила, считая подобные сочинительства обычными страшилками, рассказываемыми на ночь. Но однажды мы с Лидией готовили обед и, взявшись открывать консервную банку, она нечаянно отхватила себе ножом палец. Я вскрикнула. Но наша гостья невозмутимо приставила палец на место и, как ни в чем не бывало, улыбаясь, спросила: «Тебе опять что-то показалось?» В другой раз…» (На этом запись обрывается.)
«Отчёт космонавта Владимира Таврова в ответ на запросы НАСА, ЦРУ и МОССАДа…
Наблюдаются ли над Нью-Йорком, Лондоном, Парижем, Москвой, Новосибирском какие-либо свечения? И имеют ли они какую-либо особую направленность? Прежде всего, хочу сказать, что с магнитным полем планеты вообще творится что-то непонятное. И эти самые свечения теперь появляются повсюду. А особенно во время прохождения космического челнока через так называемую Орбитальную Линзу. Если мы бодрствуем, начинаются сны наяву. Если спим, нас мучат кошмары с явлениями покойников. Стиву Инсону являются рыцари, Пьеру Дюма — адепты масонских шабашей, мне — узники ГУЛАГа. Что же касается свечений, то все они каким-то образом связаны с Линзой. Создается такое впечатление, что с помощью подземок мира производится переток магнитоплазмы…»
Последней в стопке бумаг, содержимое которых представило всё, со мной происходящее, в совсем ином свете, был обгорелый клочок, испещрённый ровным каллиграфическим почерком.
«…Не пройдет и нескольких минут, как мы будем далеко отсюда. Мы овладели тайной магического прибора, на самом деле представляющего собой выдающееся открытие человечества, сделанное ещё в глубокой древности и хранившееся в тайне кастой хроно-номадов. Ещё опыты египетских жрецов с ископаемыми бивнями позволили… (В этом месте текст был выжжен.) …Формула накапливаемого статического электричества… (И здесь погулял огонь.) …Николай уже бывал в 2000 году и вместе с Лидией смог внедриться в одну организацию, где тот же прибор установлен под видом электронных машин, пока что не ведомых нашему времени. Нам удалось накопить достаточное количество бивней мамонтов, чтобы построить реинкарнатор. Николай Осинин никакой не народоволец, не террорист, а посланец с Гелении, излучённый на землю Орбитальной Линзой, Лидия — его помощница. Они посланы для того… (И это место послания было испорчено огнём.) …Он принадлежит к расе Космических Наблюдателей. Поэтому ему предоставлено право корректировать исходную программу. Покушения на царей и царских чиновников в действительности — не что иное, как корректировка. Вся эта пиротехника с бомбометанием предназначена для того, чтобы отвлечь внимание полиции от главного: пульта с особой кнопкой в руке Наблюдателя. Этот пульт может быть замаскирован под карманные часы, трость или табакерку, а кнопочка — под бриллиант на крышке золотого портсигара. Итак, прощай, мой возлюбленный! Свадьба не состоится. Я отправляюсь в дальний путь с Николаем и Лидией, потому что моя миссия выполнена. А она состояла в том, чтобы изготовлять эти ужасные бахалки для отвода глаз от происходящего на самом деле. Ты, конечно же, увидишь меня. Но не узнаешь. Помнишь девочку на мостовой у колеса повреждённой взрывом пролётки и то, как кинулся за бомбометателем жандарм, а я, побледнев, чуть не свалилась в обморок? Ту девочку я специально толкнула под колесо. В неё я уже частично переселилась тогда, когда ты нёс её на руках в лазарет, но не донёс, потому что она испустила дух. Но она не умерла. В это время Николай Осинин сидел у сооружённого с помощью деталей из полированного мамонтового бивня реинкарнатора и управлял процессом. Девочку похоронили безутешные родители, но в ту же ночь пришли Николай с Лидией и выкопали её. Подключив тело к гальванической батарее, они оживили ребенка. Потом ты узнал об этом ужасном происшествии по искажённой версии в газете. На этот раз, охотясь за террористами, полиция помешала довести процесс перемещения до конца — вот почему до сих пор нет порядка во временных коридорах. Необходимо собрать части разрушенного жандармами прибора и закончить начатое нами. Ты оставался в неведении о происходящем на самом деле потому, что в это время ты сидел возле моей постели и не знал, что часть меня уже переместилась в другое тело. И если ты припомнишь полицейскую хронику в «Ведомостях», то теперь поймёшь, почему так часто гибли под колёсами пролеток несчастные дети. Их подпихивали туда мы, чтобы продолжить свою жизнь. Ты и предположить не мог, что мне уже много сотен лет отроду. Ведь я дочь жреца-друида. А Николай с Лидией посланы на землю в те времена, когда ещё приносились жертвы в алтаре Стоунхенджа. До встреч во временных коридорах! Вечно твоя, Зоя Ковригина. Настоящее же моё имя — Весталка».
Фиолетовое пятно бледной орленой печати в углу с надписью по кругу: «Психиатрическая лечебница Санкт-Петербурга» — была ещё красноречивее этого предсмертного письма. Но откуда было знать жившей в XIX веке Зое Ковригиной о компьютерах?
Звук церковного колокола вернул меня к реальности. Колокольный звон ворвался в приют моего уединения вслед за отворившейся в церковный придел дверью. Певчие выводили акафист нездешними голосами.
— Вот так-то! — вынул из моих оцепеневших рук папку отец Святополк, завязал обвислые шнурки и, положив досье на полку над компьютером, стал снимать через голову рясу, показавшуюся мне шаманским одеянием. А что, если он — одно из воплощений Елгина? — мелькнуло.
— Если верить в реинкарнацию — вполне возможно! — прочёл мои мысли преподобный. — Но мы ведь православные, а не гнусные язычники!
Автор «Квантовой теории православных чудес» подошёл к иконе, изображающей Архангела с пылающим мечом в руке и, отворив створку складня, как дверцу, вынул из открывшегося в стенке тайника ларец. У ног Архангела на иконе корчился отсечённый хвост поверженного Змея. На двух других частях складня были изображены две составные части чудовища. Тулово, сквозь бока которого были видны плоские, заглоченные чудом-юдом человеческие фигурки, сильно напоминало электричку метро, в оскаленных же головах дракона без труда узнавались аллегорические изображения мэра, губернатора, прокурора. Всё это наверняка было делом рук Копейкина.
— Вы что, молодой человек, — улыбнулся отец Святополк, преображаясь в преподавателя квантовой физики, — всерьёз полагаете, что покойники могут путешествовать по подземельям? А какие-то там хроно-номады — разгуливать по временам? И это не сектантско-оккультные бредни сатанистов?
— Но…
— Если верить, то так оно и будет, — вставил священник ключ в скважину замысловатого ларца — и открыл крышку. — Тогда, конечно, покойники станут плавать в гробах по подземным рекам или разгуливать не только по перегонам и станциям метро, но и по поверхности земли. А уж шнырять из прошлого в будущее в таком случае им сам Вельзевул велел. Средь бела дня. И их не отличишь от живых.
Иерей вынул из ларчика кристалл и продолжил:
— Сей фальшивый бриллиант держал в руках сам Калиостро! С точки зрения физики — обычный кусок стекла! А если рассудить в категориях мистики — магический кристалл… Знаете ли, квантовая теория вполне применима к некоторым явлениям истории. И это не противоречит православию. Пути князя тьмы неисповедимы. И Калиостро может перескочить из своего времени в наше, как возбуждённый притоком дополнительной энергии мю-мезон — с одной орбиты на другую. Люцеферос — это ведь свет. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он вертел в руке мерцающий гранями кристалл, и когда одна из плоскостей совместилась с изображением пылающего меча на иконе, сквозь камень прошёл луч, и посреди предела образовалось висящее в воздухе, многократно увеличенное орудие рыцарских ристалищ и драконоборцев.
— Интересный оптический эффект! Не правда ли?! — ухмыльнулся отец Святополк. — Его и хотел я вам продемонстрировать. В краски подмешан фосфор. Он испускает свечение. И под особым углом преломления лучей в этом кристалле возникает голографическое изображение. Возможно, таким образом Калиостро и его адепт Елгин вызывали духов, богов и демонов… Хотя не всё так просто с этим не понравившимся Екатерине Великой-притворщице шарлатаном.
Меч висел посреди придела. И протянув руку, чтобы взять его за рукоять, я, конечно же, убедился, как рука проходит сквозь воздух и ухмыльнулся, смеясь над собственной глупостью.
— Напрасно вы иронизируете! — спрятал священник кристалл в ларец и сунул ключ в карман модного пиджака.
Смолкли колокол и пение хора. Потянув на себя двери придела, я увидел — потупив взор, мимо меня проскользнула бесплотной тенью Майя Курнявская в подвязанном под самый подбородок платочке. Следом за нею, также пряча глаза, проследовала по-монашески кроткая Таня Кислицкая. Усаживаясь в машину отца Святополка, я мог видеть, как на паперть вынесли два гроба. Края первого покоились на плечах Серёги Таврова и Шуры Туркина. Анчоусов и Дыбин шли с непокрытыми головами. Арфистка, пианистка, рекламная дива следовали с зажжёнными свечками в руках, распевая молитву. Сморгнув, я убедился, что всё это только показалось, — на самом деле хмурые бритоголовые «братаны» и их раскрашенные, как погребальные маски, подруги провожали в последний путь очередную жертву заказного убийства.
— Я думаю, меч, который ты только что пытался взять в руки, тебе ещё пригодится! — задумчиво произнёс отец Святополк, встраивая «Тойоту» в чешуистое тулово движущегося по проспекту потока машин. — Ты ломал голову над масонскими загадками, а не додумался до того, что Линза на орбите — тот же плазмоидный кристалл, а изнасилования в лесопосадках, киллеры и их жертвы, девочки, расчленяемые мальчиками — своеобразная панорамная голограмма, зачем-то демонстрируемая нам из Космоса.
— Как?
— А так! Лукавый и почище морочить может. На то он и враг рода человеческого. Мне достоверно известно, что бестселлеры, коими наводнены и Россия, и град наш страждущий — воздействие той же Линзы, каким-то образом посылающей импульсы в компьютерные сети, что их производит секта глубоко законспирированных программистов-хакеров, о которых не знают даже «авторы». Отдаваясь демонам автоматического письма, «авторы» открывают себя хакерам подсознания. Веруя в усовершенствованное Интернетом изобретение гейдельбергских романтиков и буддийских лжепророков, «авторы» не ведают, что ими управляет Внеземной Разум по имени Сатана!
— Но я сам видел в лесопосадках трупы несчастных женщин с вырезанными гениталиями! Девочек расчлененных — на фотографиях… Жертв киллеризма и их похороны! Да вот и сейчас вы только что отпевали… Неужели всё это — голографические изображения? Я же видел…
— Это не имеет значения! Ничего этого не было! Ровным счетом ничегошеньки. Ни девочек растерзанных, ни изнасилованных, ни застреленных… А отпевал я сейчас потревоженный прах масона Елгина и его подруги Софьюшки. Сам видел, как их выносили…
— Я видел… Кажется, хоронили какого-то мафиози…
— Нет! Это всё ещё остаточные явления блужданий по временным коридорам. Сказал же я: лукавый морает! И ты видел то, о чём я тебе сейчас говорю. На самом деле сейчас катафалк везёт пресловутую парочку сатанистов на кладбище. И как бы ни ухищрялся Селянин со своим шаманским черепом — ничего у него не получится. К счастью, ларчик удалось подменить поддельным. Пусть Селянин чернокнижествует с муляжом! Ну а после того, как опального графа-иллюмината и его подругу предадут земле, цепь реинкарнаций оборвётся.
— Но мы с Серёгой! — хотел я возразить, имея ввиду наши зловещие мистификации.
— Знаю, о чём ты! Всё — морочь! Никуда вы с Серёгой не ходили, никуда ни ездили! А пропивали в это время гонорар в буфете! Всё — небыль, всё бесы крутят!
— И когда же они перестанут крутить?
— Я думал — когда перестанет играть клавишница, полагая, что она манипулирует всеми. Только вот которая из них — не мог понять, — многозначительно произнес о. Святополк и умолк, — но тут мы завербовали нескольких в церковный хор, и поняли: дело не в них… Ты видел сам, они выходили после службы…
— Так в ком же дело, если не в них?
— В этом погрязшем в масонстве Селянине! В черепе шамана! В бесовской книжке с картинками и заклинаниями!
— Но ведь доказать его магические действия невозможно!
— В том-то и загвоздка! Но у нас кой-где есть свои люди…
Откинувшись на спинку кресла, я молчал, в то время как «Тойота» торчала на перекрёстке, внимательно изучаемая красным зраком светофора. Мне нужно было переварить впечатления этого дня. Что же было в папке? Действительное досье зловещей тайны человечества? Или готовящаяся о. Святополком к печати фальсификация? Книги о. Святополка о сатанизме и сектантах претендовали на роль бестселлеров. И он умел работать с источниками. В этом убедило меня то, что фрагменты моих и Галининых студенческих записей были подлинными.
Глава 32. Ожившие покойники
Если первое рождение происходит в пещере, то выходу «за пределы Космоса» должен соответствовать выход из пещеры, символизирующий в этом случае сумму возможностей, присущих Космосу; именно эти возможности и преодолеваются в ходе «третьего рождения», для которого «второе рождение» оказывается лишь исходной точкой.
«Алхимия. Алхимические смеси», Рене Генон
— Это што такое?! — нависал надо мною уже готовой меня смыть за борт волной Анчоусов, потрясая папкой, в которую я собирал печатные и легендарные сведения о деревне Кусково и произведённом ею на свет «землячестве». — Это кто вам давал такое задание?! Да вы понимаете, что достаточно одного мановения пальца Золотогоркина, чтобы мы все полетели в тартарары?! Всё! Ты уволен! — опять перешёл Анчоусов на «ты».
Вернувшись в кабинет, я в скорби начал собирать скарб, понимая, что папку из моей котомки умыкнул кто-нибудь из своих же. Если не Серёга Туркин, то Княгиня или Киска. А уж Курочка тем более могла расстараться. Но в этот день произошло ещё одно судьбоносное событие. О банкротстве «Городских слухов» уже шли разговоры по кабинетам и вне их, но в тот день разговоры материализовались вполне в духе сочинений литературной группы ВОЛКИ. Когда возившая шваброй по полу уборщица Маргарита увидела одного за одним выходивших из лифта коммерсантов Уткина, Лосева, Зайцева и банкира Дубова, она грохнулась в обморок. Ожившие покойники перешагнули через труженицу ведра и тряпки, направляясь в кабинет Анчоусова.
В тот день, выглянув из окна, можно было видеть, как у парадного входа выстроилась шеренга навороченных иномарок. Оттеснив нашу редакционную колымагу к фонарному столбу, три джипа, «мерс» и «Ауди» агрессивно поблёскивали фарами и бамперами, набыченно хмурились капотами. По редакционным кабинетам пополз слух о том, что вслед за посетившим Анчоусова накануне Ненасытиным явились кредиторы, вкладывавшие деньги в издательство для лохов, и потребовали отчёт. Дебет не сошелся с кредитом, коммерсанты Уткин, Лосев, Зайцев, банкир Дубов и барахольный мафиози Китаец включили счётчик. Тем же грозили металлургический магнат Корявый, хлебный барон Кукушкин и водочный король Лихой. Это только в подписанных псевдонимом Александр Дымов опусах они пали от пуль таинственных киллерш, в реальной же жизни они оставались активными и полными желания получать прибыль с оборота здравомыслящими людьми. Умиления по поводу изображения их в качестве героев романов ужасов хватило ненадолго. Получив по покетбуку, спонсоры призадумались о прибыли с продаж.
Тут-то и выяснилось, что с возвратом вложенных капиталов швах, покетбуки зависли на издательских складах, книжные магазины отфутболивают, а попытка навешать книжки подписчикам «Городских слухов» в качестве нагрузки вызвала негодование читательской аудитории и падение тиража. В тот же день Серёга Тавров выдал на первой полосе лебединую песню своего паранормального цикла — письмо жителя села Павшино о том, как из-под земли вырываются неопознанные объекты, уносящие в просторы Вселенной замурованных в них VIP-персон, и в теснинах редакционного кишечника от несварения всего в него вошедшего образовалось вздутие-подозрение на тот счёт, что Анчоусов, Дунькин и Туркин на редакционные деньги скупают саркофаги в подземелье метрополитена. (Увы, технический персонал от корректора до уборщицы, включая компьютерщиков, воспринимали наши дикие фантазии за достоверную информацию: газета же!) В тот же день, после отъезда оживших покойников, собрался синклит — главный, его замы, доросшая до кондиций заведующего рекламного отдела Курочка и явившийся из торсионного вихря мэр Гузкин. И «Городские слухи» замерли, понимая, что, запершись в редакционном кабинете, эти пятеро членят кормилицу. А если этого не сделают они, ту же операцию произведут другие. Всё притихло и съёжилось в ожидании удара зависшего над нами брокерского молотка.
Я продолжал очищать ящики стола, сгружая в котомку так и не расшифрованные кассеты с посланиями оттуда и пожелтевшие кожи рукописей, когда в кабинет ворвался Анчоусов с пистолетом-зажигалкой, одолженной у друга детства. За его спиной стоял потупившийся Шура Туркин.
— Так, значит, это всё ты, негодяй, террорист, шут гороховый! — навёл он на меня дуло. Я понял, что понурый, словно только что вынутый из петли Шура, как только его прижали к стенке на предмет расходов на издание и невозврата средств, раскололся на тот счёт, что, мол, не он писал, а Крыж, с него, дескать, и взыскивайте! И слава Богу, что, веруя в мою способность исписывать бумагу со скорострельностью автомата Калашникова, мои вышестоящие начальники пока что не догадывались о существовании артели литературных маргиналов, составленной из аутсайдеров «Городских слухов».
В редакции властвовала экстрасенсша Изабелла Ненидзе. Она восседала в кресле под Гималаями в бобровой шубке и заячьей шапке, словно только что явившись из рериховской пещеры, и вещала хмурому Велемиру Дунькину.
— Что такое коридоры времени? Да просто цепь тел, через которые струится поток реинкарнации. Это и есть коридоры. А временные дыры — входы в них…
— Покойники! — буркнул Дунькин.
— Ну, не совсем так. Но почти так. Потому что цепь срабатывает в момент смерти…
Типографский блюминг всё ещё извергал романы и репортажи о монстрах и не мог остановиться. Как только милицейские наряды собрали все босоножки и колготки, разбросанные нами с Серёгой по лесопосадкам, генерал МВД что-то поумолк. Общественность попритихла. Ластоногая рептилия погрузилась в спячку под своим панцирем из стёганых ватных одеял. И Анчоусов предпринял новые попытки поднятия стремительно падающего тиража. Газетный цепень шевелился в брюхе города, и, уже не зависимо от обожравшегося чудовища бездн, читательское цунами пенилось, накатывая. В который раз вопрошали про «минет» и «пару палок», воспроизводя лексику очередного опуса Дымова (Шура круто правил поверх моих довольно целомудренных сюжетных линий, подпуская жёсткого порно), а хуже того — вездесущий читатель продолжал вопрошать: а какими средствами изгонять поселившихся в туннелях под городом вползающих по ночам людям в рот омерзительных слизняков? Обывательский океан просил подтвердить или опровергнуть,в самом ли деле мэр, губернатор, следователи Зубов, Неупокоева и депутат Госдумы Крайнов ночуют в гробах под землёй в одном из боковых ответвлений метрополитена, являющемся к тому же запрятанными белогвардейскими конюшнями времён Колчака?
Затем и топтался я у иконной лавки, затем и копался в наставлениях отцов церкви, среди которых попадали и сногсшибательные квантово-православные откровения о. Святополка, ворошил американскую фантастику и руководства по прогнозированию и рихтовке кармы, что тут я всегда мог пересечься с Андрюхой Копейкиным и Тимохой толкинистом. Мой корабль был на мели. Кит изверг Иону из чрева. На следующий же день после второго пришествия угрожающего тростью-клюкой ветерана ВОВ Анчоусов дожал меня до подачи заявления об увольнении.
— Ты ещё здесь? Так оказывается — всю эту бредятину писал не Александр Туркин, а ты?! Знал бы я! Ведомо ли тебе, что Уткин, Лосев, Зайцев, Китаец и Дубов не просто предъявили нам иск, а в оплату его мы теперь должны будем пиарить их на всех полосах?! Известно ли тебе, что манекенщица Юлия Хлудова отсудила у нас последнюю полосу и теперь в течение полугода мы должны давать её портреты в нарядах и без? А Корявый с Кукушкиным требуют отдать под восхваляющие их дифирамбы целые развороты!
— Я хотел вам сообщить, — дёрнул меня черт за язык, — что голливудский продюсер — это мой сосед, актер ТЮЗа Дмитрий Глумов, а предоставленный им сценарий — отходы производства, умыкнутые им через балкон из моей квартиры.
— Во-о-он! — затряс жабрами Анчоусов.
Я знал, что в этот момент Боря Сухоусов тянет ниточку, переброшенную через рею игрушечного галеона, чтобы вздёрнуть факира. Что Дунькин законтачил рубильник — и, сидя на «электрическом стуле», моё второе я не только дымится, но и обугливается, превращаясь в скелет.
Закрывая за собою двери кабинета, бросаю последний взгляд на неудавшегося писателя-фантаста Серёгу Таврова. И вижу, как, ухайдакавшись от чёрного пиара, выборных технологий и безостановочного поглощения алкоголя, он проваливается — на манер детей сериала про Фредди Крюгера — в тартарары сквозь односпальный редакционный письменный стол, на котором писали заметки, пили, нежно любили и порнографично трахались два-три поколения журналюг. Там, в этих снах, соискатели депутатских мандатов Уткин, Волков, Лосев, Китаец и Дубов, должно быть, являются ему в обличии Фредди — в полосатых свитерках, с когтями-лезвиями, прикрепленными к перчатке (видимо, всё-таки не сбежавшая из зоопарка рысь, а они, мучаясь какой-нибудь сексуальной фобией, оставляли страшные отметины на лицах ночных бабочек). А может быть, я ошибаюсь. И, упав фэйсом на список несостоявшихся выборов, несостоявшийся писатель-фантаст видит прорывающихся через подземные норы и овладевших дотоле пустыми оболочками манекенов полиферов, амбилегов, телетян и дринагов.
Серёга дрых, а невыбранные кандидаты, желающие радовать народ своими великими деяниями, смотрели из квадратиков на развороте, как с обелисков на кладбище.
Оглянувшись, я увидел, что Серёга действительно спал, смяв щекою не только разворот с непрошедшими кандидатами, но и баночку из-под «Балтики-семёрки». Что же могло ему сниться? Может быть, так и не прорвавшийся к печатному станку писатель-фантаст и роковой денди в этот момент видел нечто, вполне реалистичное? К примеру, жену свою, Галину, садящуюся в джип своего нового избранника, сынульку Вовчика с тромбоном в футляре на заднем сиденье, чемодан с вещами у его ног? Ну а чем не видение — молоденькая девушка-практикантка, цокающая по редакционному коридору в сторону двери с символичным изображением существа в юбочке, наискосок от заплота нашего кабинета, где мы томились с Серёгой все эти годы, униженные низким гонораром и оскорблённые нелюбовью этой девушки к нам? Может быть, ему снится её заголяемая над санфаянсом махагойевская попка? Кто знает?! Но уж она-то, сдёргивая-натягивая свои трусики, подрагивает, ёжится, пупырится на бёдрах молочной кожею от оконного сквознячка, твердеет сосочками под лифчиком и дыбится каждым волоском на одуревающем, зауживающимся вниз бугорке под вмятиной пупка не по нам с постаревшим Серёгой, а по кому-нибудь из упакованных в железные жучила на колёсах, этих вечно живых покойников. Эти жуки, разгоняясь, поднимают металлические надкрылья и взлетают, чтобы гудеть на высоте наших этажей. Они — суть отвердевшие алкоголические галлюцинации моего увенчанного огромным рогом коллеги. По крайней мере, выше его почивающей на ворохе недочитанных свежих газет с сообщениями о катастрофической неявке забубённой головушки с торчащими на рано плешивеющем затылке трогательными волосками, над этим розоватым тонзуроподобным темечком, над ухом, по-детски завитым в моллюскоподобную раковину, настроенную на восприятие первозданной гармонии мира, а вынужденной улавливать апокалиптическую какофонию, — крыши домов, шиферные, похожие на стиральные доски летом, снегом, как гипсом сломанная рука отыгравшегося пианиста, обложенные, — зимой. А дальше наблюдаемым с высоты восьмого этажа издательства миражом, сновидением, галлюцинацией расстилается, размазывается, растекается город. Телевышка как бы вырастает из темечка Серёги Таврова великолепным ажурным рожном единорога, гуляющего в садах у стен замка, где вместо травы произрастают «зелёные», а вместо автопроституток разгуливают Прекрасные дамы. Этот рог! Этот беспрерывно посылающий в эфир декадентские флюиды неудовлетворённости серым существованием бивень из ажурного металла! Ну разве можем с ним соперничать мы, расплющенные типографским блюмингом до плоскостопия газетного листа?! Он, этот прокатный стан, громыхает там, под нами, в мрачном замковом подземелье, огромным испанским сапогом сдавливая наши поэтические фантазии: досыл, подвал, колонка в номер, как в номера, где пахнет протухшими простынями. Он, как давно отпылавшая печь, в которой отгорели все наши поэтические порывы: пошуруди кочергой — и ничего не обнаружишь, кроме перчатки с лезвиями, которой в пору пугать детей, заявляясь в их никем не защищённые сновидения.
Прощайте, кабинетные теснины! Развалясь в продавленном кресле с постоянно выпадающей ножкой, мне уже не медитировать, глядя на маячащий на фоне синеватых небес рог телевышки. Придёт другой. А следом за ним — ещё кто-то. Этот рог всё ещё будет маячить на том же месте.
Ещё секундочку — и ухожу. Был — и нет. Нажатие на кнопку, ветерок — и лишь торсионное завихрение — молекулы да атомы, уже не наделенные никакими признаками непостижимого я. Пора! А то Боря уже вздёрнул игрушечного факира, а я всё топчусь у порога. Само собой, вертухай нажал на спусковой крючок и теперь наблюдает со своей вышки, как я падаю лицом в снег, как кровавое пятно растекается по телогрейке. Пламя лижет ноги, ландскнехт поправляет копьём охапки хвороста, пододвигая их поближе к моим пяткам. Но у меня ещё есть немного времени.
Я прикрываю глаза — и сквозь веки вижу её, стоящую на подоконнике. (Анчоусов вот-вот опять ворвётся. А может быть, он уже звонит, вызывая группу захвата, ОМОН, СОБР, неотложку психушки?) Она, такая же пронзительно красивая, как и все ежегодно соблазняемые Серёгой Тавровым практикантки, в чей ловеласов трал они прут косяками ставриды из недавно переведённого одним соратником по перу английского стихотворения Иосифа Бродского. Вот она стоит в оконном проёме, чуть придерживаясь за раму, и, обернувшись ко мне лицом лунатички, хрипит, шевеля посиневшими губами, словно она только что сорвалась с электрического провода, который вёл к лампе дневного освещения, а теперь — ни лампы, мерно гудящей дросселями, ни света — и она стоит с обрывком двужильного, медного, в хлорвиниловой оболочке на шее и шелестит: «Сейчас выброшусь!» Милая! Прекрасная, как стих Цветаевой про окно, где не спят и ждут… Кажется, что-то такое где-то уже было. Хари из «Соляриса» хватанула жидкого азота и обледенела так, что хрустела под руками кинувшегося к ней пилота Кельвина. Потом она оттаивала, опять становясь сгустком нестабильных, удерживаемых полем мыслящего Океана, нейтрино. У неё, конечно же, великолепные, прямо-таки подиумные ножки. А под приподнявшейся юбкой нет трусиков, потому что ты, валя её на стол, их только что содрал с неё здесь, вот в этой клетушке на этом этаже, на восьмом небе… Я открываю глаза — никого нет на этом самом подоконнике, и никто не собирается бросаться из-за твоего вездесущего члена на крыши припаркованных внизу иномарок. Да и какие практикантки зимой? В декабре. В сочельник. В канун Рождества. Одни только ведьмы, ломящиеся сквозь зеркала на трепыхание свечного пламечка…
Ни практикантка, ни представительница второй древнейшей из рекламного листка, что закамуфлировался в вентиляционной комнате, ни пианистка Катя, ни арфистка Мэри, ни Галина Синицына, ни валькириеподобная бухгалтерша Марта Скавронова…
Я открываю глаза. Вот он — этот металлический рог, проросший из темени лысой горы, на которой когда-то собирались вызываемые местными шаманами духи. В масштабах планеты Земля это сооружение из металла, по всей вероятности, мистически соответствует парижской Эйфелевой башне. Но это не Париж. Хотя в снах Серёги Таврова пошловатое, похожее на банальный высоковольтный столб творение поспешной инженерной мысли вполне имеет вероятность дорасти до величия шедевра Эйфеля… Ну, хотя бы горизонтально уложенного над водами великой сибирской моста, положившего начало этому скопищу нелюдимых домов. Собственно говоря, вполне возможно, Серёга Тавров — это что-то вроде моего второго сумеречного «я», пресловутое altеr ego. Как и этот самый Голливудский Продюсер. Фрак. Цилиндр. Трость. Штаны со штрипками. Красноватые отсветы в зрачках, если снять зеркальные очки. Острые клыки, взблёскивающие при улыбке. Как третье, четвёртое, пятое я — все, смытые дотоле за борт, сожжённые на костре, расстрелянные из вохровской винтовки Поэт, Прозаик, Драматург, Юморист-Сатирик. Их тут нет. И не существует никаких доказательств, что они здесь были. Я не уверен даже в том, был ли здесь я. Вполне возможно, и Анчоусов с Дунькиным, и даже бухгалтерша с уборщицей и корректором Тихим — некие мои ипостаси. И я сам себя уволил. Тем более что, продолжая творить в жанре апокрифа, в заявлении об увольнении я не преминул написать, что увольняю Анчоусова с должности своего руководителя. Прощайте, палуба, скрип румпеля, вонь шкиперского табака, ворвань, коптящая в плошках трюма! Я отправляюсь в чрево левиафана! Неиссякаемого вам восторга и ликования, булыжная площадь с пиками храмовых шпилей, толпа с пляшущими в глазах огоньками, палач, из милосердия тюкающий меня по башке дубинкой, чтобы я не слышал запаха собственных жареных пяток. Пребудьте вовеки — барачные прямоугольнички с затхлым запахом баланды, ржавая колючая проволока, мужик в тулупе и шапке-ушанке с винтовкой на вышке.
Снежная струя холодила лицо — и, удаляясь от обелиска издательства по улице Мейерхольда, я опять дезинтегрировался. Я-первый сидел в курилке на колченогом стуле и, впадая в жестокий драйв, распевал, ощущая, как брякают кости в «сундуке мертвеца».
Я болтаюсь на рее среди облаков,
я таращусь в безбрежную даль,
весь как есть — от макушки и до каблуков
на ботфортах, которых не жаль.
Я, конечно, немного уже подразбух —
на жаре на такой мудрено ли?
Но пусть всё же учтёт корабельный главбух,
Что хоть в этом-то я не виновен.
Допев, я вставал, делал шаг-другой и крушил мою видавшую виды шестиструнную об угол. Летели щепки, обламывался гриф. Жалобный «ми-минор» оповещал о конце одного и начале другого исторического периода. Понятно, что при этом гитара продолжала висеть в моей келье в пятиэтажке, над койкой, и обломки кораблекрушения (сглотнув меня, Левиафан не преминул долбануть хвостом по скорлупке) в виде отщеплений деки и обечайки существовали лишь в моём воображении. Но я снова усаживался на стул, снова производил на свет хриплые звуки блюза и, прокричавшись, опять ударял гитарой об угол. Я делал это тем упорнее, что из-под штукатурки проступал нос Анчоусова. Нос проламывал деку, морщился от вонзающихся в него оборванных струн. Отгорел тот визборовский костёр у шаманьего камня. Заплесневели стены того студенческого общаговского коридора. Двери досками крест на крест: «Все ушли в другие времена!»
Пусть мне чайки клюют молодое лицо,
на помин не жалейте свечей-то!
Я ведь самый веселый из всех мертвецов!
Я ваш висельник! Ваш, а не чей-то!
Нет, не надо мне вовсе речей и тирад,
а пальните-ка лучше из пушек.
Выводите-ка всех забулдыг на парад,
да пусть хлынет вино из кадушек.
Помяните, как плавали, грабили как,
как гуляли потом по тавернам,
но таких вот завзятых, как я, забияк
не припомните всё же, наверно.
Ты подумай об этом о всём, капитан,
да бокал осуши поскорее
или, может быть, всё это блажь и обман,
и не я здесь болтаюсь на рее?
А сижу среди вас и винишко цежу
да играю со шкипером в кости.
А не здесь вот, качаясь, на рее вишу,
Весь, как есть, — шкура, мясо и кости?
Вот ведь было не лень — всей командою линь
Враз тянуть, чтоб ногами задёргал я!
В два приема — рывок. Примадонна! Аминь!
Вот и вся-то житуха недолгая.
Раз и два. Вот и вздёрнули ввысь, к небесам.
Ну, скажите, каким ещё боком,
закачавшись средь тучек, — не знаю я сам —
стал я вашим единственным богом?!
Захочу — окроплю. Захочу — потоплю.
Шторм наслав, если надо мне, стало быть.
Пусть он рвёт паруса. Ну а я посмотрю,
как смешно вы снуёте по палубе.
Я над вами, как маятник, — тик да так —
буду мерно качать сапогами.
Извините меня, если что-то не так.
Шутки плохи с нами, с богами.
Я плюю на всех вас со своей высоты.
Я теперь выше всех — над вами.
Я теперь с самим Господом Богом на «ты».
И плюю на всех вас червями.
Эхо катало в коридорном горле треск дерева и звон струн, а Я-второй, утопая пимами в сугробе, убегал по тайге от вертухаев с овчарками. Пуля срезала не меня, а моего подельника и поэтому Я-третий, уже без осла и келаря, продирался сквозь колючки кустарника, спасаясь от вездесущих доминиканцев, сотворяющих жаркое из моих вечных спутников. Я-четвёртый, зажав в руке чудодейственный кристалл и упрятав под полою алхимическую книжку, выпрыгивал в оконце флигелька. Я-пятый всё же не обратился в кучку пепла на гудящем и трясущемся от негодования «электрическом стуле», а, выскользнув из пристяжных ремней, вырубил палача.
Ворвавшейся в открытую форточку струёй подхватило пепел, швырнуло хлопья в лицо Дунькина. Но это был не прах костей моих, а содержимое пепельницы, где высилась кучка окурков, оставленных меня приговаривавшими. Среди них помадой на фильтре семафорил бычок, недокуренный Курочкой. Разметало по кабинету листы «сценария». Дунькин чихнул и, встав на письменный стол, полез закрывать форточку. Брякнувшись с того стола и заработав перелом голени, он и в том обвинил Ивана Крыжа. Примчалась «скорая». Обложили гипсом ноженьку грезившего балетными галлюцинациями Дунькина. В тот же день, подходя к подъезду своего дома, я увидел, как два дюжих спецназовца вытащили из подъезда чуть тёпленького актера Митю Глумова. Следом тащили фрак, трость, манишку, парик с буклями, камзол (бедолага подрабатывал в массовках оперного). Всё это загрузили в спецмикроавтобус. Пыхнуло голубым дымком из выхлопной трубы — и на сердце стало ещё неуютнее.
Глава 33. Костёр на вершине
На лесистой и заснеженной территории Сибири этот модуль — нередкий гость, и кто знает, может, при другой ориентации человечества к природе и другим существам Космоса этот модуль будет в составе наших помощников.
«Космоземные связи и НЛО», Алексей Дмитриев
И вот, в компании оборванцев я сижу в «Ливерпульской четвёрке» за тем же столиком, что, бывало, делил с творцами бестселлеров. Вместо Галины Синицыной — «кепочница» Оля.
— Есть большой калым, — говорит она. — На городскую свалку вывезли несколько грузовиков нереализованных книжек. Картонажная фабрика принимает макулатуру…
Дотопав от конечной остановки автобуса до мусорных гор, похожих на ещё не откопанные пирамиды Тенотчитлана, мы взобрались на первую из них, словно отыскивая языческий жертвенник. Мы карабкались по склону, а внизу гудели самосвалы, взбирающиеся на плоскую вершину по дорожному серпантину. И вот, запыхавшиеся, мы достигли цели. Присаживаюсь на нераспечатанные пачки с книгами.
— На, хлебни! — протягивает мне бутылку Андрюха. Прикладываюсь к горлышку и поднимаю из кучи ей подобных книжку, чьи страницы треплет пронизывающий ветер-верховик. Это, конечно же, книга с брэндом Галины Синицыной, но уже не моего производства.
«Он отпахнул дверцу «Ландкрузера», и я плюхнулась на мягкое сиденье, будто бы хрупкая героиня фильма — на ладошку Кинг-Конга. Не такая уж я дура, чтобы ловить клиентов в подворотне: вот почему я вышла на панель возле банка! И зверь клюнул на мой блондинистый парик (в моём распоряжении их было три, они красовались на головах-болванках рядом с косметикой, поэтому в зависимости от ситуации я могла становиться брюнеткой, блондинкой или шатенкой). Моим сутенёром был Николай Кругов. Случалось, я кадрила и Лосева, и Зайцева, и Волкова, и даже депутата от ультра-левых — Крайнова. Не без помощи моего кореша, журналиста Николая Кругова, понятно. Он давал мне наводки, знакомил с клиентами во время интервью. Кругов брал щадящий процент, зато и хорошо выколачивал долги. Однажды моими услугами воспользовался дирижёр — и не расплатился. Кругов подловил его в сортире филармонии и заставил есть туалетную бумагу. Да и вообще он был каким-то клиентом беспонтовым — всё про свою фригидную жену-певичку мне вворачивал, а мне это на кой? Потом со мной не рассчитался коммерсант Уткин, торговавший на барахолке нижним бельём, Кругов принародно одел ему на голову стринги — и стребовал плату в десятикратном размере. Уткин тоже искал жарких объятий и страстных стонов, видите ли, все барахольщицы страдали аноргазмией! Когда дошла очередь до такого серьёзного неплательщика, как Лосев, Кругов добыл где-то копытного клея и приклеил на лоб его жене лосиные рога. Это, конечно, метафора — он просто подбросил в почтовый ящик снимки, на которых Лосев запрыгивал на меня, как сохатый во время весеннего гона — и вот…
В салоне играла музычка. Моего мецената обволакивал полумрак. Мне, правда, показалось странноватым, что он прячет лицо в воротник пальто. Но эти банкиры такие забавники! Тот же Дубов! Привозил меня в свой особняк, просил раздеться, потом в чем мать родила залезал на черёмуху под окном и прыгал на меня с дерева через открытое окно. И так — всегда они со странностями. Недаром у одного я обнаружила в ванной голую тётку с перерезанным горлом. Когда пригляделась, оказалось — это я. У другого, на кухне, я наткнулась на целлофановый пакет с расчленённой девочкой в холодильнике. У третьего спальня была украшена фотографиями жертв насильника с вырезанными гениталиями. Кстати, зарезанная тётка, как оказалось, была надувной. Девочка в пакете — из мармелада, сделанная по спецзаказу на кондитерской фабрике, да и фотообои в спальне спецом наклеены перед моим приездом. К тому же все три банкира были одним и тем же человеком, ради безопасности имеющим три особняка за городом, менявшим накладные волосы, бороды и очки. Вот и теперь с замиранием сердца я ждала какого-нибудь сюрприза по мотивам жутких репортажей Николая Кругова, кроме сутенёрства, подрабатывавшего ещё и в газете. Пока я вспоминала, как в прошлый раз банкир (а это был всё тот же затейник Дубов) вынимал из холодильника и раскладывал на блюде мармеладные части девочки, машина уносила нас по Бердскому шоссе, где летом хорошо клевали дальнобойщики, а на нудистском пляже за Академгородком можно было походить телешом в расчёте на то, что потом тебя всё равно найдут. Честно говоря, в тот раз, только потом, уже после уговоров клиента попробовав ножку расчленённой девочки, я убедилась, что это мармелад, а вначале, в полумраке кухни, подумала, что это настоящая жертва мрачного ритуала, про которую писал Николай в перерывах между выколачиванием денег. Мне даже померещилось, что злобные мальчики прячутся в спальне и готовы расчленить меня пятью ножами, приготовленными для резки мармелада. Страху нагнала на меня и показанная банкиром приобретённая за бешеные деньги букинистическая книжка с картинками, где на одной из гравюр длиннобородые деды в хламидах резали уложенную на камень жертву, на другой — сбрасывали куски в колодец. Впрочем, потом я подумала, что таким образом клиент склоняет меня на групповуху. А этого я не любила с тех самых пор, как в детстве меня заволокли на чердак пятеро шельмецов и пытались елозить по мне своими свистульками. Так у них ничего толком и не получилось, и они предложили мне прогуляться до входа в подземелье, но я не дура — сообразила, что они имеют в виду канализационный колодец, в котором перед этим сантехники нашли мою растерзанную куклу: пацаны её туда и кинули. А потом ведь все они стали серьёзными мужами: один — скрипачом, другой — виолончелистом, третий в Чечне служил снайпером, двое остальных преуспели в коммерции.
Когда мы выехали на сумрачную лесную дорогу и из-за леса вынырнула луна, я вспомнила про читанные в газете случаи с серийными изнасилованиями: маньяк выходил на охоту лунными ночами, вроде как набираясь сил от ночного светила.
Но вот фары выхватили из темноты ворота загородной виллы. Клиент нажал на кнопку пульта, Сезам открылся — и мы въехали, как мне показалось, сразу в спальню, оборудованную под алтайскую пещеру. Сюрприз получился покруче прежних. Кровать была выполнена в виде каменного алтаря, но мягкого, с надувным матрасом, напомнившим мне про латексную женщину в ванне. Неужели мой клиент тоже читал романы Дымова и Синицыной? Последний бестселлер они, кажется, выпустили в соавторстве — или просто всё это слилось в моей голове? К тому же чуть позже я читала купленную в иконной лавке книгу о. Святополка о сектантах. Фотообои изображали то самое ущелье и тот самый пейзаж с кругленьким озером внизу, где, по описаниям иерея, камлали сатанисты. Над койкой зиял вход в пещеру. Под потолком болтался силиконовый полифер. Он был напичкан электроникой и управлялся с помощью миниатюрного пульта. Стоило нажать на кнопку — и он начинал потешно махать крылышками. Комнатные тапочки были сделаны в виде амбилегов и дринагов. В душевой (она находилась за дверью в пещере) я увидела целый набор вибраторов в виде телетян. Прихватила парочку и, облачаясь в халат, сшитый под шаманское облачение с висюльками оберегов, я вернулась в спальню. Бубен я сбросила с койки на пол — на хера мне эта экзотика?! — и уселась на лежак в позе лотоса.
Вечер обещал быть прекрасным. К тому же за него полагался нешуточный гонорар.
Усевшись на койку-алтарь, я обратила внимание на пять зеркал, расположенных по кругу чуть в отдалении от царского ложа — и ещё раз поразилась фотообоям. Сколько же денег надо было угрохать, чтобы всё это оборудовать!
Хозяин явился из душевой-пещеры в камзоле с эполетами, голубой лентой и алмазной звездой на ней. На голове его красовался треугол. На боку — шпага. Я прыснула со смеху: какой выдумщик! Устроил настоящий спектакль! И всё ради меня! Когда же, отвесив реверанс, он шагнул в одно из зеркал, я удивилась этому трюку — неужели я приняла за зеркала так необычно устроенные двери?!
Ещё не прошла моя оторопь, как из зеркал полезли двойники моего клиента.
— Ача! — торжественно произнёс один из них.
— Ну и что с того, что мама назвала меня так! — запахнула я поплотней халатик. — Это не значит, что за твои немерянные баксы я соглашусь на групповуху! Не люблю я этого!
— Ача! Ты не только последовательница шаманского рода! — сделал поклон другой. — Ты реинкарнация пришедшей с Гелении сущности.
— Чё за мура?! Я сказала — пусть один останется, а остальных я обслуживать не намерена! Иначе будете иметь дело с Николаем Круговым. Он не только заставит вас жрать туалетную бумагу. Он ещё и в газете про вас напишет!
— Не волнуйся, ты не понимаешь, что происходит! Никакого секса не будет!
— Как не будет? А гонорар?!
— Ты привезена сюда, чтобы совершить ритуал…
— Какой ещё, блин, ритуал?! — уже хотела было я запустить тапком в одного из этих извращенцев, но шлёпанец затрепетал в руках и, выскользнув, превратился в блуждающий огонь. — Может, вы меня вот этими шпагами будете резать на кусочки, как мармеладную девочку?!
Они повытаскивали шпаги из ножен и смыкали круг.
— То не шпаги, а лучи, которые должны войти в тебя, как в священный кристалл — и ты преобразуешься в Прорицающую Сквозь Времена.
Один из вельмож вынул из-за обшлага поблёскивающую гранёную хреновину и заявил:
— Ты подобие вот этого прозрачного камня, а я граф Калиостро, нахожусь сейчас в Санкт-Петербурге, во временах Екатерины Великой, и ты видишь меня через этот кристалл благодаря вещей голубке Софьюшке Елгиной. Всё это происходит посредством черепа шамана!
В самом деле. Какой-то череп я увидела на возвышающейся посреди спальни мраморной колонне. Правда, вначале я приняла эту штуковину за скульптурное изображение члена.
— Так что с того?! Можно издеваться над бедной девушкой?
— Нет! Мы сейчас пребываем с тобою в медиумическом контакте. И ты должна нам рассказать, что происходит в вашем времени. Кто царствует? Достигли ли люди окололунной Линзы и близко ли великое переселение на Гелению?
— Ничё я такого не знаю, — крикнула я и увидела, что из зеркал на меня смотрят любопытствующие дамы в декольтированных платьях и чопорные дворяне в париках.
— Хватит морочить этим видео в плоских экранах! Ты чё, телевизорами, по типу, торгуешь?!
— Кто царствует, ответствуй, блаженная!
— Да никто! Китайца вот недавно грохнули. Он царствовал. А теперь и не знаю… Я обыкновенная путана, а никакая не реинкарнация шаманки…
— Сеанс ясновидения заканчивается, но мы тебя ещё найдём! — раздался замогильный голос, и хлыщи в кафтанах стали обращаться в скелеты в лохмотьях, таять — и я обнаружила, что ни в каком я не в особняке, не в спальне, а в заблёванной «четвёрке» с Колькой Круговым, который дал мне курнуть какой-то херни и взялся читать очередную свою бредятину. У похожего на пещеру бара и правда шевелилась какая-то слизь, но банкира — как не бывало…»
Мы сидели на вершине макулатурной пирамиды и по кругу читали друг другу всё, что попадало под руку. Восседая на тюках нераспечатанных газет, подруга Тимохи-толкиениста Оля декламировала с выражением. Мы были не прочь слушать это художественное чтение ещё и потому, что в костерке из покетбуков пеклась картошка, которой мы наковыряли с помощью палки, выдернув по дороге сюда пару кустов с роскошной ботвой и обалденными клубнями. Андрюха слушал, разламывая руками купленный на вырученные от сдачи стеклотары деньги хлеб, и задумчиво голубел глазами. Наша трапеза обещала быть царской ещё и потому, что по дороге нам попалась корова, бредущая в Ново-Кусково кошеной луговиной. Изловчась, Оля подоила её в пустую пластиковую бутылку, пока мы холили бока буренки и поглаживали её между рогами. Оля отхлебнула молока, укусила дымящуюся картофелину и, сделав глотательное движение, чуть не поперхнулась, когда я развернул следующую книжку.
«Зубов пнул гуттаперчевую маску Городовичка. Опять упустили! Он серчал ещё и потому, что вся его служба с некоторых пор обратилась в сплошной карнавал. Этого грёбаного Городовичка играл калымивший на Днях города артист Митя Глумов, а вчера его пришлось брать со спецназом за мошенничество. Выдав себя за голливудского продюсера Майкла Джоя и кинозвезду Джонни Деппа одновременно, он нагрел «Городские слухи» на кругленькую сумму. И хотя Зубову не жалко было жёлтой завравшейся газетёнки, его больше всего бесил этот нескончаемый спектакль с переодеваниями. Изъятые на квартире Глумова костюмы постановки «Пигмалиона» и «Серебряной флейты» (актер работал в двух театрах), русско-английский разговорник и муляж черепа Бедного Йорика (Глумов мечтал сыграть Гамлета — и поэтому часто декламировал из Шекспира, возложив руку на бутафорское вместилище многомысленной пустоты) — всё это убеждало в том, что здравый смысл пошатнулся, и метод дедукции — давно не работающая побрякушка.
После того, как Вера Неупокоева расследовала убийство с расчленённой девочкой и газеты раструбили о его подробностях на весь белый свет, всё это и начало твориться. Вдруг пришла секретная директива из ГУБОПа насчёт того, что некие пять братков — Утёнок, Лось, Волк, Китаец и Прыгун — поделили город и теперь проигрывают киллерам в казино видных его людей: так объяснялись смерти и самих заговорщиков, и других VIP-персон от пуль наёмных убийц. А наёмными убийцами, было сказано в директиве с грифом «секретно», являются две конкурирующие корпорации киллеров. Одна — мужская. Другая — женская. Мужчины носят оружие в футлярах из-под музыкальных инструментов. Так что Зубов не раз уже наживал себе неприятности, останавливая посреди людной толчеи какого-нибудь маэстро и требуя раскрыть футляр тромбона, скрипки-альта или виолончели, куда мог уместиться не только винтарь, но и гранатомёт с боеприпасами. Женщин предписывалось искать среди биатлонисток и бывших «белых колготок». Но если бы у них на лбу (или лобке) было написано, что они жестокие снайперши, а не обворожительные красотки! В бессознательной тяге проверки «лобковой» версии и приходилось Зубову крутить с подозреваемыми амуры. Таким образом он стремился повысить раскрываемость. К тому же и жена его, Клавдия, когда-то в студенчестве занималась спортом выносливых и точных — биатлоном, и с тех пор, как она стала ревновать мужа к манекенщице Хлудовой, в любовниках у которой ходили полгорода и с которой следователю пришлось сблизиться для внедрения в мафиозные структуры, Зубова начали мучить нехорошие подозрения. Это было мало правдоподобно, но имело под собою документальное подтверждение. Зубов своими глазами видел уголовное дело, в котором по малолетке фигурировали все пятеро авторитетов. Это было дело об изнасиловании и расчленении девочки. На чердаке. В колодце.
И хотя дело было прошлое и малолетние садисты давно отмотали сроки, Зубова обескураживала эта навязчивая нумерология. Неужели так туп преступный мир, что он воспроизводит сам себя даже в таких тестах на банальное мышление? И неужели люди, овладевшие финансовыми потоками, сливающимися в общак с барахолок и из доходов успешно функционирующего игорного бизнеса, не могли придумать ничего более оригинального, как повторять совершённое в юности? Впрочем, криминальная психиатрия утверждала, что такое возможно и психопатические личности подобного склада не в силах вырваться за рамки однажды заложенного в подсознание алгоритма. Он преследует не только их, но и их последователей, превращаясь в своеобразный массовый психоз. А также не выпускает из лап жестокости и жертв. Так утверждает наука виктимология. Блуждая, как в потёмках, Зубов обратился к учениям Блаватской и Гурджиева. Жена почитывала эзотериков-оккультологов на ночь — и он приобщился. Вначале Антон воспринял всё это, как бред для скучающих домохозяек, но потом… Всё сходилось…
Зубов готов был поверить в то, что пять «Ланкрузеров» с затемнёнными стеклами — что-то вроде доспехов пяти злых духов, овладевших городом. Сыщик готов был поверить в то, что они, всё ещё исправно являющиеся в казино «Князь тьмы» и стриптиз-бар «Шумер», — покойники. Те самые трупы, давно виденные им и во время выездов на места происшествий с простреленными лбами, и в усыпанных цветами гробах на похоронах. Он уже стал вполне свыкаться с мыслью о том, что это чудовища нездешнего мира, паранормальные способности которых позволяют им присутствовать и в кабинетах мэрии, и на депутатских совещаниях, и на воровских сходках, и в то же время лежать в могилах. Наконец, он готов был поверить в россказни про подступившую к городским кладбищам через норы в подземельях субстанцию, способную реанимировать их, давать им вторую жизнь. И в самом деле, убиенные и ожившие уже не были похожи ни на стриженных наголо мальчонок-недокормышей послевоенного детства из уголовного дела с пожелтевшими страницами, ни на братков в тренерках, на этих ворочавших тренажёрное железо в клубе бодибилдеров, так же запросто, как и теневыми капиталами преступного мира. Мало напоминали они и малиновопиджачных, брызжущих жизнью щёголей с пружинистой походкой вразвалочку; их взгляды стали тусклы, их улыбки больше напоминали оскал. Вновь и вновь воскресая из мертвых и множа своё войско, вурдалаки становились всё более брутальными.
В ГУБОПе заговорили о секретном оружии, заряжаемом разрывными пулями, начинёнными свячёной водой, использовании во время преследования и дознания молитв, икон и святых мощей. Отдел по расследованию убийств командировали на заготовку кольев в Осиновую рощу, под которой строилась станция метро. Некоторые посмеивались над этими оргмероприятиями, потому что они были предприняты по настоянию настоятеля собора имени Гавриила Архангела о. Святополка. Но уже опробовав однажды обычный заряженный свячёной водицей водяной пистолет, Зубов убедился: действует!
Дело было после крещения. Жена Антона Зубова Клавдия сходила в храм и запаслась доброй поллитровкой воды. Сын Вовчик как раз забавлялся новой пластмассовой брызгалкой-пистолетом, когда сообщили об очередном убийстве братка (они заказывали друг друга, оживали и снова заказывали — такая у них была игра). Сообщили о перестрелке возле «Лепестков» на месте, прозванном «лобным» (в одной из версий Зубов связывал это бытующее в народе название с изуродованными лобками жертв лесопосадок). Голос в телефоне сообщил, что труп оживает.
Прежде чем ринуться на место происшествия, Антон Зубов набрал свячёной воды из поллитровки с навинчивающимся колпачком, распитой перед этим с Верой Неупокоевой. У «Лепестков» Зубов оказался со скоростью телепортируемого. Труп пока лежал недвижно. Он и в морге будет делать вид подстреленного. И даст себя похоронить. А вот через денёк-другой, когда отрыдает над могилой безутешная вдова, он встанет, чтобы начать жизнь по поддельным документам.
Но не решился Антон Зубов манипулировать со святой водой над телом убиенного в то время, когда здесь крутились и Иван Крыж, и Дима Шустров, и телевидение с кинокамерой. Оглядел только пулевое отверстие, убедившись, что кроме частичек сгнившего мозга на краю дырки, несмотря на морозный январский денёк, копошились два опарыша, смахнул их на снег, чтоб никто не видел (а вот во время подлёдной рыбалки на Оби он наоборот их грел!) — и решил поступить иначе.
Морозной лунной ночью, проделывая модными штиблетами лунки в сугробе (на рыбалке он сверлил их буром-коловоротом), явился Зубов на кладбище к могилам. С мраморных обелисков смотрели на него пятеро игроков, превративших в увлекательное развлечение походы туда-сюда в могилы и снова на белый свет. Наштамповать чекух на липовых паспортах, обзавестись другими именами и фамилиями долго ли?
Голубая луна осветила могилу Утёнка. Этот был особенно изощрён в садистических ухищрениях. Мог надеть перчатку с приклеенными к ней лезвиями и пройтись по проспекту, увеча лица встречных женщин. Это он называл «пробежкой рыси», потому что параллельно распускал слух о сбежавшей из зоопарка дикой кошке, а то и в самом деле забирался в зоопарк и открывал клетку хищницы, чтобы та могла спокойно разгуливать по городу. Так Утёнок создавал атмосферу ужаса, укрепляя в людях веру в то, что он может перевоплощаться в хищных зверей. В другой раз он проделывал такие же трюки с волком, медведем и даже с крокодилом. Рваные раны от одеваемых на руку железных челюстей, длинных когтей (такие увечья фиксировала «скорая») нагоняли страху на обывателей. А милиция носилась по городу в поисках бедных зверушек и находила то забившегося между гаражами отощавшего шелудивого волка, то медведя, пытающегося глушить рыбу в запретке возле ГЭС, то крокодила уховавшегося в канализационном колодце. (Заглядывая в этот колодец, Зубов не мог отделаться от ощущения, что он смотрит в лунку, а крокодил — вовсе не приобретённый за валюту нильский аллигатор, а здоровенный, клюнувший на опарыша судак.)
Утёнок так морочил, что нужен был глаз да глаз. Вот и теперь, пока Зубов блуждал взглядом по надгробиям, разбирая фамилии и даты на обелисках при свете луны и фонарика, его кто-то похлопал по плечу.
— Огоньку не найдётся?
Обернувшись, Зубов увидел мужчину в облачении Деда Мороза.
Достав зажигалку, он чиркнул — и ему показалось, что дед подозрительно похож на Утёнка.
— Вы тут по какому поводу?
— Да вот, заблудились тут, в Ново-Кусково ходили раздавать подарки, недорозданные на Новый Год.
— Поздновато что-то. Уже и Сочельник на исходе, а вы…
— Лучше позже, чем никогда!
Из-за стволов сосен, двигаясь между оградками, приблизились ещё четверо Дедов Морозов с посохами и вскинутыми на плечо мешками.
— Ну, Бог вам помощь! — проводил их Зубов. И только тьма поглотила их, как до него тут же допёрло: это был Утёнок и его друзья-авторитеты. Ведь дураку же понятно, что здесь ходов понарыто! Следователь кинулся вслед, но, удивившись, увидел, что лунки с углублениями от пимов перешли в отпечатки лап рыси, медведя и волка. В охотничьей дактилоскопии Зубов знал толк! И оно бы всё ничего, ежели бы на том же девственно белоснежном сугробе не углядел он следы крокодила и его хвоста…
Сообщения о растерзанной девушке, исполнявшей роль Снегурочки, захлестнули на следующий день центросибирские СМИ. Она голосовала, чтобы доехать до города автостопом, а облачилась в костюм Снегурочки, чтобы сделать сюрприз подруге-студентке, к которой направлялась на День рождения. Посохи, бороды, шапки и мешки с частями других расчленённых девушек произвели эффект разорвавшейся бомбы. Садисты не только произвели серию изнасилований на тридцатиградусном морозе, но и растерзали свои жертвы. Это была демонстрация силы!
Взбешённый Зубов на следующий же день решил произвести эксгумацию. Запаслись осиновыми колами, завезли их на кладбище на «уазике». Подогнали компрессор и, сдвинув первое мраморное надгробье, начали долбить отбойником мёрзлую землю. Потом пошёл бетон: братва хоронила братву, замуровывая тела павших в мафиозных боях в саркофаги. Эксперты, прокурор, Вера Неупокоева, затаив дыхание, ждали. Когда сняли крышку гроба, Зудов уже изготовился, чтобы на всякий случай вонзить кол в сердце вурдалака, но гроб оказался пуст…
— Да! — сказал генерал Садыков. — Надо ускорить производство разрывных пуль с начинкой из йодистого серебра и святой воды. Наши уже применяли такие, охотясь за этими тварями в метро… Действует безотказно. Выстрел — и они, корчась, превращаются в пузырящуюся жижу…
Но не так-то всё было просто. В тот раз, когда Зубов оказался один на один с мешками, посохами и бородами Дедов Морозов, он случайно пшикнул на всё это из водяного пистолета — и увидел, что уничтожает вещдоки. Жижа стала уходить под корневища, обнажившиеся из-под снега. Куски расчленённых жертв выползали из мешков и утягивались в открывшиеся норы и щели. Антон не сомневался: стекаясь в могилах, всё это регенерирует в прекрасных покойниц.
Не мог сыщик забыть и того, как, выехав на изнасилование, он увидел такое, услышав о чём ещё недавно — не поверил бы. Изнасилованная и растерзанная жертва регенерировала у него на глазах. Разверзлась полынья в облаках, голубой луч окутал обезображенный труп, взятые для экспертизы недоеденные маньяком обрезки грудей и гениталий вылезли из пакетов — и прилепились на место. Жертва встала, отряхнулась, одёрнула подол и пошла!
— Постойте! — вырвалось у оторопелого Зубова. — Мы не составили протокол!
— Отстань, зануда! — бросила через плечо напомнившая артистку из итальянского фильма кареокая брюнетка.
И вот опять — та же ерунда. Пять костюмов Городовичков. Растерзанная Обинушка, которой была наряжена фотомодель Хлудова. И это в разгар Дня Города! Давая показания, свидетели утверждали: в гущу веселящейся толпы врезались пять чёрных «Ландкрузеров» с затемнёнными стёклами, из них вышли пять Городовичков с длинными ножиками и, завалив Обинушку у всех на глазах, стали её резать, потом некоторые видели рысь, волка, медведя, крокодила, дым, огонь, появившуюся из дыма физиономию видного учёного Константина Селенина, его руку, возлежащую на черепе. Оглушительный хлопок петарды — и всё исчезло, оставив лишь костюмы и растерзанную девушку…»
— А смотри, что я откопал, — показал Тимоха книжку с пиратскими рожами в духе Стивенсона на обложке и прозрачно намекающим на Дюма-сына заголовком «Пятеро братанов». И, продолжая наши литературные штудии, он взялся читать, пока мы ошкуряли обгорелую картошку…
«Долговязый Билл, Чёрный Пёс, Хитрый Лис, Одноногий злюка и Кривоглазый громила сидели в трактире «Корабль на мели». Носы-сливы, налившиеся от перебора рома. Шкиперские трубки, драные сюртуки, тельники, треуголы, косынка на голове одного, серьга в ухе другого.
— Пора кончать с этим беспределом! — набычился Билл (на самом деле это был Утёнок), пуская струю табачного дыма. — Я что-то не пойму — почему нас стреляют, как селезней?
— Всё дело в том, что идёт война за отправку в будущее! А нас надумали захерачить в прошлое! — отозвался, как эхо, Чёрный Пёс (Волков). — Эти девки и пареньки с винтарями так просто не стреляют! Их послали Наблюдатели!
— Сейчас появляются новые возможности для жизни в мёртвых телах. Какие-то слизняки проникают в могилы по прорытым под землёй ходам и, проев дыры в гробах, залазят внутрь покойников, — задумчиво произнёс Хитрый Лис (Лосев).
— Вот и я вам говорю об этом авторитетно, как бывший депутат, — проронил Кривой (Китаец). — Иначе бы мы тут не сидели сейчас в этом подвальчике, не базарили… К тому же мы не бестелесны, а в теле… И если бы эта придурошная манекенщица не прижгла нас свячёной водой, тебе бы, Утя, не пришлось бы заказывать протез руки, Волку — муляж носа, а мне — ноги.
— Вон, видишь, за столом, с девкой на коленях — следователь, расследующий наши убийства! — прищурился ещё больше и без того прищуренный Китаец.
— Ладно, братва, нехай забавляется, — вернул его к деловому разговору Билл. — Жаль, с нами нет Прыгуна-Пругунова, Дубова и Зайцева, но и без них порешаем… Значит, так. Деньги от выручки продажи «Корабля на мели» потратим на восстановление нашей плоти. Где силикон, где мумифицирование. Есть договоренность и с фабрикой по производству искусственных конечностей, и с фармацевтами был базар, а особенно интересна подпольная фабрика по производству манекенов из регенерирующего мыслящего пластика. Потом надо разобраться с этими мамонтовыми бивнями на таможне, которую мы крышуем. Есть сведения, что из этих доисторических костей изготовляются детали для хитроумных машин, с помощью которых можно переместиться хоть в прошлое, хоть в будущее. А тем временем будем узнавать — что это за такое компьютерное братство пенсионерок образовалось, научившееся переселяться в маленьких девочек. Нам край как надо переселить свои души в маленьких мальчиков. Возьмём возраст этак лет десяти. Мы вполне сможем уже кой-чё делать и даже трахать девчонок — они в этом возрасте такие наивные!
— Так чего же мы медлим — пошли из этой таверны, сядем на тачки и найдем тех бабок с их компьютерами…
— Если бы всё было так просто! Дело в том, что во всей этой ерунде каким-то образом задействован граф Калиостро, который иногда превращается в дымчатого кота. Эх, отыскать бы этого котяру! Из восемнадцатого века, с помощью магического кристалла, он подглядывает и манипулирует нами, отсылая кого в будущее, кого в прошлое.
— А может, нам связаться с ним, заплатить — и заделаться вельможами екатерининских времён? Вселиться в каких-нибудь фаворитов Екатерины…
— Тебе, в натуре, Утя, токо в сивого мерина вселяться! Вспомни, как, когда я стал в авторитете на строгаче, ты у меня на параше сидел! Забыл? А теперь, бля, сам в авторитете!
— Не будем ругаться! Времени у нас в обрез, — грохнул Утя (Долговязый Билл) закамуфлированным под сувенирный абордажный пистолет обрезом по столу. — Поэтому желательно организовать захват саркофагов, приготовленных для мэра, губернатора и его свиты. А то на них теперь уже и Анчоусов с Дунькиным, и их прихвостень Шура Туркин нацелились. Кроме того, надо разобраться с этим Зубовым-Зудовым. Неймётся ему. Зуд у него, что ли?! Сделать, что ли, с его женой расчленённую девочку? Прошлый раз он взялся меня эксгумировать — а я уже тогда слился с какой-то амбилегиной или дринагой, и мне ничего не стоило, пройдя сквозь стенку гроба и бетон саркофага, утечь в могилку к недавно похороненной фотомодели. И оттрахать её как следует, пока она не убежала из своего гробика. Да, помните, вы же последовали моему примеру, а потом мы её членили, чтобы далеко не бегала, а только успела срастись до следующего раза.
Монстры оскалили гнилые зубы.
— Ты, Утёнок, фильтруй базар! О главном давай! А то этот Зубов чё-то себя как-то странно ведёт!
— Ладно! Есть сведения насчёт ученого-археолога Селенина, который обладает инкунабулой, изданной во времена Екатерины Второй. Без этой книжицы нам — никак. Стопудово. По типу — в ней заклинания. Ещё у него череп. И, в сущности, он манипулирует нами. Благодаря проводимым им ритуалам город кишит оборотнями. Особенно — в погонах…
— А это плохо? Мент-взяточник — это ж наш человек!
— Мы вон как славно тогда от Зубова по снегу укандехали! Только нас и видел! Особенно прикольно было, как Лось в крокодила превратился!
— Тебе бы всё прикалываться! А ты думай головой! Поди, черви не все еще мозги выели! Менты со следаками теперь ещё и специальные пули изобрели! Наших уже столько полегло во время разведки месторасположения колчаковской конюшни, откуда они думают отправиться в космическое путешествие без нас, — не сосчитать! И эта дура, которую мы трахали по переменке, выперлась на подиум, нажравшись амбилегового киселя, а потом ещё нас святой водичкой покормила! — страдальчески оскалил клыки Утёнок (Билл). — Я всё-таки медленно регенерирую. А ортопедия — такая дрянь!
— Что в оконцовке? — бухнул Волков (Чёрный Пёс), провожая Зудова взглядом в сортир, долго мы будем сидеть тут в костюмах спектакля «Остров сокровищ» из хламья, ворованного в бутафорской ТЮЗа?
— Будем продолжать сеять панику, а тем временем завладеем саркофагами! Я уверен: их отправка в эту мандовую орбитальную дыру не зависит от хмыря-учёного. Им манипулирует ещё кто-то, — обмолвился до того не проронивший ни слова Одноногий (Шаман).
— Ну и чем порадуем публику на этот раз?
— Ну, предположим, тем, что обработаем вон ту, сидевшую у Зубова на коленях девочку в тельняшке — и запихаем её вон в тот сундук мертвеца…»
Доедая картошку, мы все перепачкались в саже. Но было вкусно. Заедая хлебом и запивая молоком из передаваемой по кругу бутылки, мы вкушали блаженство. Очередным чтивом стали сброшюрованные листы с выведенным на титуле заглавием «Тьма подземелья» и подзаголовком в скобках «Последнее совещание губернатора Золотогоркина».
— Читать? — спросила Оля
— Валяй! — кивнул Тимоха-толкиенист, ошкуривая последнюю картофелину, словно для снятия дактилоскопических отпечатков увазюканными в саже пальцами.
«Пока меркла люстра, в оркестровой яме заиграли увертюру, и в сгущающемся полумраке как бы вдвинулись в ниши античные боги под куполом. Той порою к зданию губернской администрации съезжались автомобили. Хоть для вечернего времени это было и необычно, но ничего не попишешь: руководящие работники собирались, чтобы обсудить вопрос об объявлении в городе чрезвычайного положения.
Взвился занавес, и Анна Кондакова увидела декорации «Волшебной флейты». Замок на горе. Озеро. Хижина рядом с водяной мельницей. Отзвучала выводимая скрипками тема обманутой любви. Воздали хвалу Всевышнему валторны. Бухнул барабан. Звякнули колокольцы Папагены.
— Мы собрались здесь по очень серьёзному поводу! — встал из за стола президиума губернатор Золотогоркин и тряхнул над головой газетным листом. — Пресса наводнена ужасающими сообщениями. В частности, утверждается, что все мы, здесь собравшиеся, — покойники.
По залу с лепниной под потолком прокатился ропот недовольства.
— В этой части я ответственно заявляю: пора прекратить безобразия! — продолжил губернатор. — Если сообщения не соответствуют действительности — привлечь к суду клеветнические издания. Если же в самом деле под городом прорыты норы, имеются катакомбы, бункеры, оставшиеся со времён Колчака, конюшни с запасами овса и сбруи и в них живет некая способная перевоплощаться в людей, создавать подобия или вселяться в нас субстанция — нужно срочно принимать меры! Наши учёные провели исследование змеиногорских пещер — там действительно есть какая-то слизь, которая активизируется в дни летнего равноденствия.
— Нам сообщали наши информаторы — на станции «Иллюминасткая» в самом деле имеет место быть какая-то субстанция. Предлагаю заложить в змеиногорские карстовые образования ядерный заряд и взорвать — чтоб выжечь эту сволочь, — предложил генерал Денис Борисович Мурашкин. — От Алтая до Ключ-Камышенского плато по туннелям пройдёт огненный вал — и пусть, может быть, повысится радиоактивный фон, но зато…
— Экологические последствия могут оказаться слишком тяжелыми… И потом — как быть с этой упоминавшейся ещё в трактатах розенкрейцеров плазменной линзой на орбите? — возразил академик Азначеев.
— Согласовать с генштабом и одновременно шарахнуть и по ней!
— Но это уже будет локальный ядерный конфликт! Да и до материнской Гелении наши ракеты не достанут — это сотни тысяч световых лет. А без её уничтожения эти меры безрезультатны: плазмоиды будут продолжать приходить из центра Галактики и атаковать землю. Получится термоядерный Армагеддон, а не наведение порядка! И, повторяю, неясно — покойники мы или нет!
— Все анализы сдали? — приструнил оппонентов Золотогоркин.
Анна Кондакова поднесла к глазам театральный бинокль и, к своему удивлению, узнала в выбежавшем на сцену птицелове губернатора. «Ого! — подумала она. — Вчера он распевал на площади попсовые песенки, а сегодня, похоже, желает исполнить главную арию. Это сенсация!» Её рука потянулась за блокнотом в сумочке.
Дирижёр работал руками, будто бы гребец в лодке, выплывая по волнам выхлестывающих из оркестровой ямы звуков.
— С анализами не всё ясно, — заявил глава Департамента здравоохранения Моисей Мертвяев. — Мы, конечно, делаем всё конфиденциально. В спецлаборатории. Но… Для интерпретации нужна помощь иностранных специалистов.
— Вы спятили! Это же будет международный скандал! Третьим в России городом правят оборотни! Что там у вас всё-таки с анализами? Докладывайте…
— У нас вот что… В крови руководящего состава обнаружен ген, одновременно соответствующий генетическому коду человека, волка, летучей мыши и слизняка…
— Слизняк-то откуда взялся?! Может, у вас пробирки грязные? — попунцовел губернатор.
— Все анализы производились в условиях строжайшей вакуумной гигиены…
— Ну а насколько верны утверждения СМИ на тот счёт, что в подземелье создана фабрика по производству манекенов, оживляя которых какой-то колдун двигает их в депутаты?
— Эту информацию мы тщательно проверяем. Подключены следственные органы ФСБ, исследуем пробы пластмассы…
— И что же?
— Некоторые виды пластика обнаружили способность к регенерации, трансформации, слизеобразности и мыслительным процессам на уровне законодательного творчества…
— Ну а что там у нас с это масонской ложей «Чёрный таракан»?
— «Чёрный скарабей»…
— Всё равно. Неужели это что-то серьёзное?
— Похоже, да. Они повсюду… И главное — эта секта уходит корнями в екатерининские времена…
— Ну а этот учёный, Селенин, или как там его — Селянин! Эти писаки всё переврали и перевернули с ног на голову. Что, он действительно способен манипулировать нами посредством черепа и заклинаний?
— Стопроцентно утверждать нельзя, но и отрицать бессмысленно… Есть предложение …
— Арестовать и предъявить обвинение за неуплату налога за хранение археологических ценностей, — опередил генерал Садыков.
Анна Кондакова навела резкость бинокля и убедилась в том, что всё-таки обозналась: главное действующее лицо играл не губернатор, а актёр Дмитрий Глумов. Этот вечно перевоплощающийся то в Городовичка, то в Деда Мороза Лжедмитрий! Вот так же ей в прошлый раз показалось, что Ленского исполняет Уткин, а Онегина — вернувшийся недавно из Чечни Вовчик Серёги Таврова. И когда раздался выстрел, она вскрикнула — в руках у Онегина была винтовка с оптическим прицелом, а не дуэльный пистолет. Тем более что Онегин был не в цилиндре и фраке, а в камуфляже (ох уж эти постмодернистские заморочки режиссёра!). Тогда пришлось останавливать спектакль, раздавать деньги за билеты — и, вызвав «скорую», отхаживать обозревателя по культуре Анну Кондакову.
— Ладно. Раз с анализами пока неясно и нет прессы — поотрабатываем властную вертикаль, — сказал губернатор и перетёк в фазу крылана-зубатика. Отряхнувшись, он взмахнул крыльями и, сделав круг под потолком конференц-зала, повис на плафоне. Остальные последовали его примеру. Теперь они совещались вниз головами, вертикально свисая из-под потолка.
Выходя из обморочного состояния, Анна Кондакова увидела нечто, о чём говорили многие и много, но присутствовавшие в тот вечер в театре полагали, что всё это ерунда. Вполне возможно, это было действие некачественной китайской пиротехники, использованной во время имитации выстрела: известно, что в Поднебесной могут подсыпать в бахалки чего угодно, в том числе и галлюциногенов. Но когда испуганная орлица отверзла зеницы, она увидела, что по мере того, как вращается кем-то приведённая в суматохе в движение сцена, в оркестровой яме открывается зияющий провал — и в нём, в глубине, Анна Кондакова узрела ряды отворённых золочёных саркофагов, в которых лежали в костюмах оперы Римского-Корсакова «Царская невеста» мэр, губернатор, их супруги, заместители и кой-кто из челяди.
И, вроде как, в костюме Григория Грязнова лежал, сложив ладони на животе, мэр, а в бармах и ризах Бориса Годунова — губернатор.
— Значит так! — сказал, в раздумье немного повисев на люстре, глава губернии. — Полетим, обследуем эти катакомбы и лесопосадки. — И, сорвавшись с люстры, выпорхнул в открытое окно.
Рядом с бутылкой текилы, солонкой, бокалом со свисающим с края лимоном на столе лежала поверх свежих газет голова Дунькина. Тело спало в кресле. Ноги дремали между тумбами, воображая себя фаллосом, втиснутым в вагину прекрасной ню.
Сбросив лифчик, Ася Дункан протанцевала на край сцены стриптиз-бара «Шумер». Публика взорвалась аплодисментами.
Анчоусов ритмично двигался, ощущая себя Моби Диком, и при каждом выныривании созерцал две набегающих на него колыхающиеся волны, увенчанные спасительными кругами сосков. Из его бока торчал уже не причиняющий ему боли гарпун с обрывком линя.
Ощущая приятную силу в кожистых крыльях, Золотогоркин нёсся по длинному туннелю, чтобы найти свой саркофаг, за ним устремлялась вся его свита. Губернатор чувствовал, как, долетев до заострённого купола часовни, разделяющего поток машин на два мерцающих рукава встречных огней, он раздвоился — и теперь одна его часть двигалась во тьме подземелья, другая, капая слюной из оскалённой пасти, металась по лесопосадкам в поисках Клавдии, идущей с поздней электрички в сторону едва различимых в полумраке домиков дачного кооператива.
В то же время Золотогоркин явственно осознавал, что сидит в данный момент на закрытом заседании в зале с лепниной на потолке и слушает доклад зама по чрезвычайным ситуациям Газрина Онгонова.
— Существуют версии, — говорил Онгонов, — что все эти изнасилования и расчленения девочек как то связаны с так называемым Оренбургским коридором. Якобы вдоль Уральского хребта образуется нечто вроде вахабитской вагины, через которую шахиды намереваются изнасиловать то, что осталось от советской империи. То же самое и в части этих бесконечно расчленяемых девочек. Существует мнение, что это тоже сигналы. И мальчики — один из Вашингтона, другой из ООН, третий из Пекина, пятый из Берлина (грешным делом Онгонов тоже сочинял стишки и триллерочки;) — намереваются расчленить Младороссию. Как пять мальчиков — ту девочку…
— Вы назвали только четверых, кто же пятый?
— Мальчик из Токио, само собой! Он уже намерен дать нам прикурить на Курилах!
— Вряд ли всё это соответствует действительности, но насчёт расчленений и изнасилований вы отчитались. Как же объяснить навязчивую тягу маньяков к вырезанию у жертв сосков и гениталий? Озвучьте, пожалуйста…
— Всё очень просто. Это тоже действия, подобные тем, что творили колдуны, совершая манипуляции симпатической магии. В данном случае вырезанные соски означают возможность выхода из России Татарстана и Башкирии. А гениталии — вероятность отделения Чечни или республики Алтай.
— И это все наработки спецотдела по паранормальным явлениям, который финансируется из федерального бюджета?
— Пока все…
— Не густо! Ну а что вы скажете о бесконечных заказных убийствах? О том, что ещё не поймали ни одного киллера, а если кого ловят и сажают в СИЗо, то потом находят в камере какие-то мокрые пятна — и среди зеков бытуют легенды, что находившиеся в камере как-то утекают через унитазы и, просочившись через коллекторы для сброса нечистот, свободно выходят наружу из канализационных люков, чтобы продолжать своё гнусное дело.
— Есть такая информация. И она вполне правдоподобна. Один наш подсадной агент сам видел, как, склонившись над парашей, обвиняемый в убийстве депутата Крайнова превратился во что-то вроде полупрозрачного лотоса, а потом утёк в унитаз. Эти киллеры — не просто заказные убийцы. Есть предположение, что таким образом идет подготовка к трансплантации части населения на Гелению. В час икс по рельсам подземки понесутся саркофаги — и в особом коридоре, выход из которого оборудуется в Пашино, будет происходить слияние плазменной субстанции с биологической.
— Это что — подземный крематорий?
— Не совсем! Дело даже не в установленных в конце тоннеля многокиловаттных магнитогенераторах. Дело в самой геопатогенной природе этого места.
— Но отчего же не дать пожить замам мэров, коммерсантам, банкирам, народным избранникам, а уж потом?!
— Сие нам неведомо. Сие есть замысел неких Наблюдателей, нам неподвластных, так как они субстанционально в значительной мере отличаются от нас.
— Они что — невидимки?
— В некотором смысле. Хотя, вполне возможно, среди нас есть кто-то из них, — зловеще сверкнул очками академик Азначеев, уже утомлённый каскадом вопросов.
По залу пронёсся ропот. Все стали озираться. Как-никак — закрытое совещание.
— И зачем всё это?
— Это затем, что формируется новая раса Светолептов…
— И на какие части расчленят девочку-Младороссию?
— Украина с Белоруссией уже отчленены. Так что остаются отделить центр России от Урала, Западную Сибирь от Восточной, а от неё — Дальний Восток. Всего шесть частей получается для удобства перемещения лучших из обитающих на этих территориях (а их определяют путём выборов и назначений) на орбитально-плазмоидную станцию Гелении. А оттуда — в Центр Галактики, в недра космической цивилизации, пожинать её плоды…
— А я уже купил маме микроволновку, — задумчиво произнёс мэр Гузкин.
— Но ведь мало радости, что мы в своём Центросибирске после расчленения будем представлять пупок той девочки, у которой случился заворот кишок от несварения всей этой белиберды! — поднялся губернатор, но ему тут же пришла в голову мысль, что кража «Корабля на мели», за которую ему нагорело от самого президента во время его прошлого визита, тоже сигнал: губерния была на мели. К тому же и бивни мамонтов уплывали через таможню.
— Продолжайте! — сел он и стиснул кулаки поверх стола заседаний, как бывало, когда ему «влепляли» четвёрку в школе (в детстве он был круглым отличником). — Какие меры вы предлагаете для обеспечения безопасности президента? Он скоро будет у нас проездом на горнолыжный курорт Хакасии. К тому же вы что-то говорили о пещерах в горах, откуда лезут какие-то сущности.
Академик Азначеев вытер пот, глотнул из стакана и поглядел на профессора-паранормала Митриева.
— Предлагается остановить движение метро, отключить электричество. Потому как недовоплощённая космическая слизь активизируется под воздействием электрических токов.
— Вы в своём уме? Нас люди не поймут!
— Другого пути нет! А то, что вы называете, с позволения сказать, людьми — лишь материал для трансмутаций…
Ася изогнулась, как кошка, и разорвала на себе стринги. Сриптиз-бар ревел. Дунькин заворочался в кресле. Моби Дик изогнулся, чтобы взойти на гребень наслаждения.
На сцену оперного выбежал птицелов с арбалетом. Двери домика в лесу были приоткрыты, в них мерцал свет. Эту сцену Анна Кондакова созерцала уже лёжа под капельницей. Дирижёр взмахнул руками, зажаловались скрипки, отозвалась женским голосом виолончель — и по винтовой лестнице Птицелов стал сбегать в распахнувшееся под сценой и водяной мельницей подземелье. Ступая по-балетному, Папагена ходил между великолепными саркофагами из литого золота, читал кириллические надписи, разглядывал сидящих на ветвях Сиринов, вглядывался в лица Навн, Ругров, Навей и Правей…»
Чтение прервало мычание, и мы увидели, как, желая присоединиться к нашей компании, к нам приближается та самая подоенная Олей бурёнка. Следом на вершине появился косматый пастух на коне и с бичом на плече.
— Клавдия! — гаркнул дядя. — Вот колобкова корова! Ну што с тобой поделать!
Но, не обращая внимания на пастуха, коровушка подошла к Оле и лизнула её в щеку.
— Ну никакого сладу с этой дурёхой. Отбивается от стада — хош тресни. Давеча так убрела — насилу отыскал. И где, вы думаете, нашёл? В Васюганском сквере на газоне паслась. И чего её в город тянет?
Щёлкнул бич.
Отпрянув, Клавдия взбрыкнула и кинулась к видному у подножия мусорной горы стаду.
— Проклятое место! — разворачивал пастух гнедого. — Под этим отвалом колодезь, про который старики такое рассказывают! Да я и сам в газете читал. Мы-то, ново-кусковские, не шибко и верим, но бабка Прикусиха бает, што под этой свалкой нор понарыто и лунными ночами из тех нор выходят на свет упыри… Кладбище-то вон-ока, недалечь будет. Да и до Ново-Кусково рукой подать, за лесовиной… Не верю я этим побаскам, но в газете сам читал, што есть в городу акадэмик, который может сам превращаться в волка и других превращать. Так вот я за Клавдию приблудную и опасаюсь. Знаю я этих волчишек!
Странные чувства испытал я, покидая братскую могилу книжек, чьи страницы шевелил шаловливый ветерок-трепетун. Были тут и наши с Галиной первые опусы, и заказы, поступавшие от Шуры Туркина. «Банкир и путана», «Киллерша поневоле», «Фабрика манекенов», «Месть шамана»…
Зарычало — и на вершину въехал «КамАЗ». С подножки соскочил мужик в синей униформе судебного пристава и канистрой в руке. Кузов поднялся — и посыпались книжки всё с теми же тиснёными золотом, как надпись на траурной ленте, заголовками. Синекительный облил кучу бензином, пыхнул зажигалкой — и, бросив её во внушительную кучу, вскочил на подножку.
— Давай, — скомандовал он. — Нам ещё минимум четыре ходки сделать надо!
Огонь пожирал плоды моих трудов. Может быть, рукописи и не горят, но книги и газеты — очень даже неплохо. Протянув руки, мы грелись у напомнившего о пионерском детстве костра.
Мы спускались вниз вслед за ускакавшим всадником и умчавшимся на всех парах самосвалом. Садилось солнце. Видно было, как погоняет пастух стадо, кучным пятном движущееся по окрашенной медными отсветами заката кошенине. Но, приглядевшись, я увидел, что это только скользящие тени, падающие от тополей лесопосадки. И нет ни похожего на грозного полководца пастуха, ни подобного древнему войску стада. С глаз моих спала пелена. И всё происшедшее на мусорной горе предстало, наполнившись совсем иным смыслом. Не бульдозер с самосвалом с посвечивающими в предвечерье фарами, а возникший из мерцающей на небе точки переливающийся флуоресцентными красками летательный аппарат завис над нами. Не костер из покетбуков, а плазменный столп, вырывающийся из сопл космического корабля, пыхнул в лицо. Не пастух с коровой, а командир корабля и его прекрасная рогатая подруга с планеты Геления сошли к нам — и в то время, как наши пустые оболочки тащили по погружающейся в сумерки долине тележки с макулатурой, наши светолептовые сущности, взятые на борт плазмоидного ковчега, уже отлетали к Орбитальной Линзе.
— Смотри! — воскликнула Оля, обернувшись. — Что это там такое, над свалкой? Какой яркий свет! — и я увидел её зафиксированной на койке наблюдательной палаты.
И вот — с мешками на тележках, мы прём на картонажку плоды деятельности Ненасытина и нескольких издательств по производству мастеров бестселлеров помельче.
— Эй вы! Бомжики! Посторонись! — крикнул бульдозерист, готовый смешать пеплом несмелым подёрнувшиеся угли, горелые картофельные лушпайки и только что читанные нами покетбуки с прочим бытовым мусором. Мы отпрянули — и, давя следы аутодафе гусеницами, металлический мастодонт зарыл остатки тщеславия в курган с тетрапаками, коробчонками от лекарств и шприцами с недодавленной поршеньками наркотой. Я предложил нашей предводительнице попробовать продать спасённые экземпляры, но она крутанула у виска пальцем, сказав: «Какой же дурак купит!» — «Но ведь лотки ломятся!» — «Лоточницам приплачивают, чтоб выставляли по одному экземпляру для лохов!» — окончательно развеяла мои иллюзии «кепочница» Оля — и приняла дензнаки из рук приёмщика макулатуры.
Мы сидели в «четвёрке».
Под приглядом барменши и ливерпульцев в рамочках мы что-то сильно затосковали по большему кайфу и кислотным путешествиям. И чтобы заодно с репортажем о бомжах, уличных художниках, привокзальных проститутках, митингующих старушках и требующих смены правительства нацболах набрать фактуры и для цикла зарисовок из жизни обитателей наркопритонов, я снова решился уйти от действительности. И луч Вифлеемской звезды опять воткнулся в вену, и по нему, мелькая и перескакивая с пятое на десятое, потекли нескончаемые образы. Любопытный Мальчик делал последний оборот калейдоскопа. Уставившийся в глубь зеркального туннеля зрачок расширился, став похожим на чёрное, скрытое затмением, солнце. Разноцветные осколки пересыпались внутри трубки, складываясь в узор.
И я увидел себя перегнувшимся через подоконник редакционного кабинета. За окнами ревела сирена «скорой помощи». С высоты нашего этажа было видно, как к крыльцу подрулил белый микроавтобус, как из него выскочили двое, что прятались у Дунькина за шкафом, и, вооружившись носилками, направились внутрь. Мелькнуло — и они уже выносили запелёнатого в смирительную рубашку пациента. Вначале мне показалось, что вынесли Дунькина со сломанной ногой. Но, присмотревшись, я узнал в лежащем на носилках себя.
И я узрел себя у ступеней издательства для лохов с рукописью под мышкой. Из подскочившего «бобика» вывалили молодцы в камуфляжах и с автоматами. Сверкнуло — и Антон Зубов уже упихивал Ненасытина в воронок с заломленными за спину руками в наручниках. Следом, уталкивая в кейс поблёскивающие кругляшки лазерных дисков, вышла Вера Неупокоева.
И я разглядел внезапно открывшимся внутренним зрением. Спецназ ломал монументальные двери квартиры профессора Константина Эдуардовича Селянина, брал его под микитки вместе с прижатыми к груди черепом и инкунабулой и тащил вниз по лестнице.
И я углядел себя в недрах целюлозо-перерабатывающего цеха картонажки. Мелькая мотыльковыми крылышками цветных обложек, в гигантский чан падали покетбуки. Вперемежку с ними вились серокрылые бабочки газетных разворотов. Внизу чавкало, скрежетало и урчало. Лопасти ножей рубили в однообразную грязно-серую массу всё, что валилось по центру и соскальзывало по краям, чтобы быть засосанным.
И я обнаружил себя в кабинете следователя прокуратуры.
— Всё! — рыкающим львом метался под приглядом Феликса на стене Антон Зубов. — Контора Ненасытина взята штурмом. ОМОН выпотрошил всё содержимое. Он ответит не только за оскорбление личности, а и за отмывку грязных денег наркодилеров: в корешки книжек запечатывался кокаин... А ты сядешь за подстрекательство к насилию, организацию преступного сообщества, подготовку заказных убийств…
— И клевету! — дохнула мне в лицо могильным смрадом Вера Неупокоева.
И я едва различил себя, бредущего по улице имени Мейерхольда. Мне нужно было в храм. К отцу Святополку. Минуя бензозаправку и длиннющий забор горводоканала, я шёл к перекрёстку улиц маршала Жукова и Мейерхольда. Там ждали меня златые купола, хор на клиросе, крест над маковками, колокольня со стекающим с её вершины малиновым звоном.
И я усмотрел отца Святополка в его оборудованном компьютером и иконой с изображением Архангела Гавриила приделе.
— Почему все эти события кратны пяти, спрашиваешь? И откуда взялся колодец? Дьявольская нумерология? Может быть. Но, скорее всего, так искривлены и проквантованы временные уровни, что где-то есть провал — он-то и разрывает всё, его окружающее, на пять сегментов. Такова природа пси-пространства. И тут уж ничего не попишешь! С каких-то пор Солнечная система попала в эту воронку — и когда из нее выйдет — неизвестно. Видел ли ты когда-нибудь щепки, которые закружило водоворотом, вот так и нас…
И я разглядел: по дну двора подрулил к подъезду моей пятиэтажки «Ландкрузер». Мигнуло — и Галина Синицына уже уталкивала в багажник джипа огромный чемодан.
Дойдя до перекрёстка, я упёрся взглядом в котлован, на краю которого завис, прося ковшом подаяния, экскаватор. Словно пух с крыла ангела, снегопад выстилал суглинистую яму.
— Вы что-то ищете? — раздался рядом знакомый голос.
Вздрогнув, я увидел поднимающегося из котлована светозарно улыбающегося отца Святополка. Было странновато слышать это «вы», потому как он давным-давно уже «тыкал» мне, пользуясь правами духовника.
— Вы у нас в редакции уже были, — протянул я руку для приветствия. — Но я хотел спросить…
— У вас ещё не был! — нахмурил лоб священник, будто разглядев у меня на том же месте число «666». — Собираюсь завтра…
— Завтра? — оторопел я. — Так, значит, всё это ещё только будет?
— Что — всё?
— Да так, — махнул я рукой, не вдаваясь в подробности, и двинул дальше — вдоль улицы имени великого театрального деятеля.
Оглянувшись, я увидел, как, разгораясь чёрным пламенем рясы на ветру, осеняет меня Христов воин белоснежной ладонью.
1999-2006 годы