Моё имя мне никогда не нравилось. Воля ваша, а что это за имя – «Людмила»? Нет, мне нравились имена позамысловатее. Не Даздраперма, конечно, – нечего смеяться, – но уж и не Галя, точно.
Не Надежда – оно какое-то крахмальное, не Тамара – оно деревянное, не Любовь – оно карамельное… И не Людмила. Ни в коем случае! Это имя жёсткое и сковывающее. Во всяком случае, так я его ощущала. Но справедливости ради надо сказать, что к себе я никакого имени приложить не могла, как ни старалась. Всё было сугубое не то. Между прочим, окружающие меня люди тоже как-то чувствовали дисгармонию между мною и моим именем и называть меня пробовали по-всякому: «Лю`чика», «Люси`на», «Люся». Какое-то время меня пытались сделать «Милой», но напрасно. Говорю же, все чувствовали, что это всё не я.
С М и л о й история закончилась в одночасье, когда Борька Барчуков, услыхав во дворе, как подружки меня навеличивают, долго смотрел в никуда отсутствующим взглядом, а потом задумчиво произнёс, ни к кому особенно не обращаясь: «А у моего дедушки была коза Милка…» На что я немедленно отреагировала ядовитейшим: «А у моей бабушки был козёл Борька». Борька поглядел на меня заинтересованно и сообщил, что вообще-то он не имел в виду меня обидеть, но, если честно, у такой вредной девчонки не может быть такого гладкого и сливочного имени.
Да, Борька козлом не был, он сразу врубился в проблему, и я даже чуть в него не влюбилась за это, но придумать мне имя и он не смог.
Позже я узнала, что родители имя мне не выбирали специально, как, по-моему, должно быть, а дали так, случайно. Помню, я даже обиделась. Оказывается, когда мама родила меня в новом роддоме города Ханты-Мансийска, молоденькая акушерка, взяв меня на руки, спросила, придумали ли мне уже имя? И узнав, что ещё нет, взмолилась: «Ой, назовите её Л ю д о ч к о й, как меня!»
Уверена, что я была возмущена до крайности и именно поэтому ревела так громко и яростно, что поглядеть на меня сбежался весь немногочисленный персонал утопающего в снегу роддома. Но мой протест не был истолкован должным образом, и так в моей метрике появилась запись: «Дубцова ЛЮДМИЛА Викторовна». С не моим именем. Ну да ладно, что ж теперь поделаешь…
Я решила, что со своими детьми так не поступлю ни за что.
Каких только имён не примеряла я к своему будущему сыну! Всю беременность, ребята, я не вру. Родня тоже, конечно, упражнялась в имянаречении. Предложения поступали пачками – я отвергала всё. Я не желала, чтобы моего сына – я безо всякого УЗИ знала, что у меня будет сын, – звали Серёжей или Борей; "Костю", "Гену", "Олега" и "Женю" мы вообще не рассматривали как вариант; а Н и к о л а я, с которым сунулся было Толя – в честь любимого старшего брата, – я встретила с таким возмущением, что муж даже не понял, с чего это я взбеленилась. Я решила, что сама назову ребёнка, когда мы с ним узнаем друг друга и я у с л ы ш у звучащее с небес имя.
Так и было. Когда мне впервые принесли в палату тугой свёрток с недовольно вопящим потомком (он был самым крупным из новорождённых и потому его, как богатыря, везли в тележке нижним, под слоем разных малявок), и я вгляделась в его уже любимое лицо, сначала я не чувствовала ничего, кроме бесконечной нежности и всепоглощающего счастья. А потом во мне возникло его имя. Имя, о котором я даже не думала. Имя, которому страшно удивились в Загсе, когда Тошка пошёл его регистрировать. Имя, которое не сразу приняли наши домочадцы и друзья. Имя, которое только потом стало модным и популярным. Но я не могла ошибиться. Я тихонько позвала сына: «Роман... Ро-о-ма-а-а!..» – и он сразу же перестал плакать. Потому что я его не подвела.
…А восемь лет спустя он сам дал имя своей сестричке – М а й я. Господи! Да прекраснее имени просто не бывает! Оно такое нежное, и сильное, и могущественное… И оно точно имя моей дочери.