Так случилось, что из-за моего юного попустительства и легкомыслия,
из-за бешеной моей гордыни очень серьезно пострадало самое любимое
мое существо - бабушка. Родилась она в Казани, там же закончила
Царскую гимназию, там же впервые станцевала партию Одетты в
" Лебедином озере". Замуж вышла за военного. Объездила вместе с дедом
многие города. Жили на съемных квартирах в Курске, Ростове - на- Дону,
и только после войны оказались в Ленинграде. Сюда деда привезли - умирать.
Его болезнь, которая сейчас перекосила половину человечества, была следствием
памятного 37-го года, когда он по бесовскому доносу оказался в числе узников
совести. Тогда ему повезло. Он пробыл в нечеловеческих условиях всего несколько
месяцев, потому что бабушка напрямую обратилась к товарищу Сталину. Не знаю, как
все выглядело на самом деле, но бабушка была уверена, что именно ее отчаянное
письмо в Кремль, способствовало прижизненной реабилитации деда. Их обоих нет очень
давно, да, теперь, наверное, и неважно все это, когда жертв среди русского народа
лишь прибавилось...
Свои покаянные стихи, писаные в 80-х годах, я посвящаю светлой
памяти этой удивительной женщины.
I
Не дожидаясь последнего дня,
Дай возвратиться с тобою к началу,
В комнату, где со слезами качала
Ты колыбель, утишая меня,
А на кровати широкой качался,
Одолевая предсмертную боль,
Дед в простыне иссиня-голубой,
Хрипло дыша, и никак - не кончался...
Где между жизнью и смертью душа
Билась, не зная в любви дележа,
Билась о прутья железной кровати...
В комнате этой, затиснутой в дом,
Мне с кровоточащим ныне крылом,
Дай твои скорбные руки погладить!
II
Дай твои скорбные руки погладить
Девочка, в нимбе роскошных волос,
Дай закружиться с тобою в каскаде
Звуков, прозрачных, как крылья стрекоз.
В белой твоей накрахмаленной пачке
Лебедем белым по сцене проплыть -
Лебедем черным потом уронить
Руки на вдовье смиренное платье.
Дай мне с тобой постоять на ветру,
Дерзкой спиной задевая ветлу,
Веком и ветром себя похмеля...
Дай мне испить этой яростной муки -
На рубашонке почувствовать руки,
Руки, что щедро любили меня.
III
Руки, что щедро любили меня,
Нет искупленья ошибке жестокой -
Только не вас убивая - себя! -
Крылья во тьме раздирала осокой.
Ради прозренья Великого Дна
Падала вниз, не боясь расшибиться...
Руки, во мне ль вы могли ошибиться,
Видя, как гонит к Гологофе вина?
Видя, как шла - от костра до костра,
Плотно сомкнув горевые уста
Вслед за любовью, не в силах оплакать
Руки, что преданно верили мне
В звездной ночной золотой тишине
И - отреклись, уколовшись о память.
IV
И отреклись, уколовшись о память
Предков, которая стала моей,
В коей скрещались парады и паперть,
Бились мечи куликовых полей,
Рыскали жадно монголовы очи,
В ужасе стыли глазенки детей,
И одурев от царей и цепей,
Чрево земли разрывалось на клочья.
Эти-то клочья - черны и влажны -
Напрочь меня отвратили от лжи,
Жить на коленях, ознобно дрожа...
Только куда от нее было деться? -
Билось как колокол в звоннице сердце:
Где разоренная веком душа?
V
Где разоренная веком душа
Глухо плутала? Во времени оном?
Там, гдя изящно хлеща и душа,
Милый умел притвориться влюбленным?
Где он ослепшей моею рукой
Руки твои отводил и калечил,
Пряча свои? Но сюжет этот вечен,
Вечен, как змей под Петровой пятой.
Только к твоим я рукам и бежала,
Да не успела избавить от жала
И не сумела пойти помолиться...
Чуя несчастье, я выбрала зло,
Чтобы ему навсегда повезло -
Тщетно пыталась вконец разориться!
VI
Тщетно пыталась вконец разориться
Я - перелеток меж диких эпох.
Первая - деда сгноила в темнице,
Подлым доносом ударив под вздох.
Ей - не суди! - прокричала вторая,
Раком воздав по прошествии лет -
Красный наивный партийный билет,
Не покраснев от стыда возвращая?
Что было делать мне с ЭТИМ тогда,
Если росли на песке города,
Пялились кукол святейшие лица?
Что было делать мне с ЭТИМ потом,
Когда рассыпался призрачный дом,
Но не давал оторваться, как птице?
VII
Но не давал оторваться, как птице
Ни от песочницы с красным грибком,
Ни от лошадок в ростовском зверинце,
Ни от рыбца с его желтым жирком,
Ни от бревенчатых хат под Косьминкой,
Где мой другой удивительный дед
Пчел разводил. Этих пчел теперь нет,
Нет, как моей пионерской косички.
Да и косичка припомнится после,
После того, как решусь я на постриг,
В спину его ненавистно дыша,
После того, как натянутся луки,
После того, как взлетят мои руки
С черной земли, из которой взошла...
VIII
С черной земли, из которой взошла,
Руки твои окликают и плачут.
Кожа трещит, как созревший каштан.
Тени дерев перед окнами пляшут.
Пляшут огни мостовых и квартир.
Тоненький гвоздь еле держит карниз...
Это неправда, что вы отреклись
Руки, меня выводившие в мир!
Просто вам больно. Вы просто устали.
Лебеди белые черными стали,
Но не утратили веры высокой
В девочку, что безмятежно спала
И обещала два белых крыла,
Крылья свои перерезав осокой...
IX
Крылья свои перерезав осокой,
Снова, как в детском кошмаре ночном,
Тщусь удержать тебя криком из окон,
Подозревая, что он - обречен...
Тщетно бегу, разбивая коленки,
Вслед за тобой по проулкам глухим,
Подозревая - со снегом сухим
В плюшевой шубке исчезнешь навеки!
Будущим эхом веков и времен
Снится мне этот чудовищный сон,
Но не настолько еще не настолько,
Чтобы слетелели вороны, кружа,
И отступилась от детства душа.
Чем она стала? Холодным осколком?
X
Чем она стала? Холодным осколком?
Лебедя тенью на светлом пруду?
Ветром? Ветлой? Тем ужасным острогом
В тридцать седьмом неоплатном году?
Но для чего же тогда зачинала
Новые души под питерский дождь?
Льнула к рукам - ты простишь и поймешь,
Как до сих пор ты меня понимала!
Разве сумеет отречься душа
От принесенного мной малыша,
Жизнь свою продолжала ты в ком?
Пела про звездочку ясную в небе...
Или малыш этот отблеском не был
Прежней звезды в отраженье кривом?
XI
Прежней звезды в отраженье кривом
Пляшет на зеркале слабенький лучик.
Не искупить - ни виной, ни вином
То, что случилось в тот день злополучный.
Не рассказать, что творилось со мной,
Как я тебя от себя отсекала,
Как твои скорбные руки искала
В комнате жуткой и полуслепой.
Как не хватало мне голоса злого,
Ясного взгляда и чистого зова,
Как я ценила - и это не скрою! -
Все, что во мне не увидела ты...
Так отчего сорвалась с высоты?
Так отчего - не отмывшись от крови?
XII
Так отчего, не отмывшись от крови,
Праздную в стенах преступных любовь.
Не оттого ли, что не было кроме
Рук твоих ближе, а эти - не вновь?
Не оттого ль, что душа обязалась
Ради детеныша снесть до конца
Вечную тень от чужого лица,
Не покупаясь на жадную жалость?
Шнур телефонный ужалит змеей,
Но не заставит расстаться с землей,
Где помешавшись от слез и от боли,
Стонет душа, как натянутый лук,
И у твоих открестившихся рук
Просит, как нищая, прежней любови.
XIII
Просит, как нищая, прежней любови
В доме, где ей отказали навек.
Просит и помнит - нельзя чтоб изгоем
Вдруг оказался родной человек.
Просит и помнит - две близких кровати,
Где между жизнью и смертью душа
Билась, не зная в любви дележа,
Билась, не зная о поздней расплате.
Там, где расплата - не сыщешь любови.
Только любовь отмывает от крови,
Даже когда - в отраженье кривом...
Дай пожелать тебе долгие лета,
Дай мне простить себе комнату эту,
В скорбных руках кровоточа крылом.
VIV
В скорбных руках кровоточа крылом,
Дай мне с тобою побыть хоть часочек,
Дай рассказать, как под красным грибком
Правнук теперь твой играет в песочек,
Как на пуховой подушке твоей
Он засыпает счастливо и сладко,
Как не любившая прежде порядка,
Я ощущаю - от чьих он кровей.
Дай мне солгать, что не ведаю муки,
Помня твои безупречные руки,
Каждый их жест в своей памяти для...
Дай мне понять, как бывала глупа я,
Дай мне коснуться их лбом и губами,
Не дожидаясь последнего дня!
XV
Не дожидаясь последнего дня,
Дай твои скорбные руки погладить,
Руки, что щедро любили меня,
И - отреклись, уколовшись о память,
Где разоренная веком душа,
Тщетно пыталась вконец разориться
И не могла оторваться, как птица,
С черной земли, из которой взошла.
Крылья свои перерезав осокой,
Чем она стала? Холодным осколком
Прежней звезды в отраженье кривом?
Так отчего, не отмывшись от крови,
Просит, как нищая, прежней любови,
В скорбных руках кровоточа крылом?