Конца нет и не будет,
его окончания нет – ни здесь, ни там,
ни в следующей странице.
На столе покоится толстый роман.
Я как рыбы пойманная в сети
собственных строк,
заглатывая желанную наживу,
вижу, что попал на крючок.
Выхода таким пестрым особам
никогда не будет.
Им попросту некуда идти.
Он затронет, но не разбудит
твердую железную ось
кошмарного желтка
спятившей планеты.
Безумец никому ничего не должен.
Его руки отрезаны, ноги – сломаны,
Тело словно бумага свернуто в дугу,
Реальные дни крупой лжи рассеянны.
И всё бы выбросить,
Или хаосу дать клетку,
В угол поставить порядок,
Поэтическую ломая ветку.
А она саднит!
Её боль неспешна,
На мягких лапах как кошка,
Так смешна и потешна.
Поэт это уже не то,
что стоит после нуля
или До. Это остаток разорванного эха.
Это разрозненная семья.
Ощущаю себя женщиной, когда пишу
эти строки. Их – пишущих рыжих голов
теперь булавкой не передавишь. Наверное,
они даже бессмертны. А, если молчат, то
опасны.
Зачем мне бритву сжимать в ладони?
Мне кровь моя дороже.
К тому же, мужское достоинство
никогда не упадет,
как бы ты ни скалился
и какие рожи ни корчил.
Их пышные (или отсутствие сих) прелести
поэзии не подвластны.
Поэзия выбивает зубы рифмой,
Равнодушие в пыли кувыркнулось,
Горечь на страже стоит,
Незнакомое лицо приветливо улыбнулось.
И на поверхности реальности зыбь появилась,
Как бы мне в ней головой спрятаться
и не пожалеть, что не другим
родился, а тем, кто
с мясом вырванные крючки
подносит как подарок
и от дара же собственного
в ужасе отшатывается.
02.05.12.