В старенькой обычной папке, подписанной папиной рукой "История семьи", хранятся несколько десятков пожелтевших от времени школьных тетрадок в широкую линейку. Аккуратным почерком папа записывал в них воспоминания. О детстве и войне. Об отце, которого видел последний раз живым в неполных восемь лет. О маме...
Часто перечитываю, хочу поделиться и с вами отрывками из "Истории семьи".
Сердечно благодарю всех, кто заходит на страницу Вахтина Анатолия Ивановича, читает и оставляет отзывы. Значит, не зря папа писал. Значит, написанное им - нашло отклик в вашей душе. Спасибо.
С уважением и благодарностью,
дочь А.И.Вахтина - Ольга Михайлова
*****
Дети войны, мы детства не знали. Можно ли назвать детством горе и слёзы, голод и холод, совсем недетские страдания и боль?! Дети войны - это мы, и это наша жизнь, наше военное детство.
1940 год
Отец... Что помню об отце? Я родился в конце тридцать четвёртого, а летом сорок второго отец добровольцем ушёл на фронт. Мне семь с половиной лет. Что может помнить ребёнок семи лет от роду? Много ли могут вместить семь лет, как временной отрезок? Каждый миг, как событие… Всего лишь эпизод, но это моя жизнь… Самый будничный случай, а другого просто уже не будет… Не вернуть то, что забрала или чего навсегда лишила война. – По крупицам, для меня всё дорого.
Далёкие, далёкие сороковые… Мы переезжаем с Правой Волги в большой город Куйбышев. Дождь льёт, как из ведра. Пристань. Пароход даёт третий гудок. Мама волнуется, успеет ли отец погрузить все вещи. Он выныривает откуда-то, красивый, статный, ловко перескакивает через бортик – трап уже убрали. Обтирая одной рукой вспотевшее от волнения и усердия лицо, другой – привлёкает к себе маму. Мама смущённо зарделась счастливым, немного горделивым румянцем. Даже я понимаю, она гордится отцом и своей любовью к нему. И я – я тоже начинаю смотреть на попутную детвору свысока: « Это мой папа!» И зачем-то показываю противно-красивой девочке язык. Протяжно гудит пароход, отчаливая от пристани. Все машут провожающим. Машет и мама, всё ещё прижимаясь к отцу.
Что ещё? Память, сердце, детская душа, вспоминайте! Вспоминай… Оторвавшись, наконец-то, от девичьей красоты, вдруг замечаю печальную перемену. Растерянное лицо папы, подёрнуты грустью глаза мамы. Но она не подаёт виду, а ей очень хочется плакать. Бодрится…
Папа вроде смотрит куда-то в сторону, но всё чует и ещё крепче прижимает маму к себе, другой рукой притягивает нас с братом Петей. Широкая крепкая мужская ладонь, папины колени. Брат отцу уже по пояс, а я ровно по колени. Не знаю уж как, но точно помню, тогда мы с братом вместе уткнулись в отцовы колени. «Вот и ладно, вот и ладно…» - слышится нам сверху. «Ладно» – лад-мир, ладится-получается. И мы верим отцу, всё будет ладно - хорошо.
Самара, тогда ещё Куйбышев. Мы с братом и мамой сторожим вещи. Папа возвращается с подводой. Грузим наш нехитрый скарб. Мама хлопочет за большой коричневый сундук, основу семейного богатства. Руки отца… Они подхватывают меня и Петю и заботливо усаживают на подводу среди вещей. «Ну вот», - говорит отец, и мы трогаемся к новому месту жительства. На булыжной мостовой нас с братом так подбрасывало, что чуть языки не поприкусывали. Мама улыбается.
«А ну, мужики, слезай, пешком пойдём!» - командует отец. И мы шагаем. Отец шагает широко, а мы очень стараемся не отставать. Так и дошли до самого дома. Вернее, того места, которому предстоит стать домом для нашей семьи. А там отца словно выключили. Как сел на сундук в углу комнаты, так и не двигался, пока мама на ужин не позвала.
Отец… «Мы – мужики!» - учил он нас с братом. И мы гордились, отец нас уважает, считает равными себе. Мы были с ним очень дружными. Он никогда не наказывал нас физически, только взглянет строго так. И мы тут же слушались. До переезда в Куйбышев об отце отрывочные воспоминания, мал я был, да и отец часто уезжал на заработки.
Именно переезд и первый год жизни в Куйбышеве запомнились больше всего. Походы в баню, в женское отделение уже стыдно. Мы – мужики! Зоопарк, кино. Семейные обеды по выходным. Стол застелен белой скатертью. Обязательно что-нибудь вкусненькое – компот сливовый или арбуз. Папа очень любил пельмени. И они подавались на стол пышущие парком, только что с загнётка. Мы с братом уплетаем за обе щеки. «Мать, подложи-ка добавки. Одно слово – мужики!» - по доброму командует отец. Ладно всё было, хорошо.
Не помню, как и по чьей инициативе, но каждое воскресенье летом ходили в кино или просто гуляли по берегу Волги. Мама брала папу под руку, а мы опрятно и одинаково одетые, шли впереди.
1941 год
То были сороковые годы. А в июне 1941, когда мы с семьёй тоже прогуливались по берегу Волги, вдруг грянула война. Этот день я запомнил очень хорошо. На отце костюм, любимый галстук и сапоги. Почему хорошо помню такие подробности? Потом мама всё аккуратно сбережённое вручит мне, когда поступлю в институт. Как я гордился – это вещи моего отца! Так и проходил три курса в любую погоду, в любое время года в отцовых сапогах и костюме совсем не по размеру. Пока брат с первой зарплаты не подарил ботинки и отрез на новый костюм.
Отвлёкся… Июньское воскресенье сорок первого. Вечером собрались в доме дяди, отцова брата. У всех серьёзные лица. Мама пока не плачет, только всё время притягивает нас с братом к себе и гладит-гладит по коротко стриженым головам. Затянули песню. В тот вечер почему-то пели только грустные. «Уляша, спой» - уговаривают маму. Ох, и хорошо же она пела.
Совсем не знаю названия песен, но вот эти строчки детская память почему-то запомнила навсегда:
Иду, а ветер воет,
Едва на свет гляжу,
А сердце – так и стонет,
Чем ближе подхожу…
Допев одну песню, сразу же затягивают другую:
… Тихая полночь пробила давно,
Спать бы пора, но не спится.
Тихим плачем и стуком в окно
Ветер осенний стучится…
В этот вечер все родные и знакомые сходились в кучку. Собрали на стол, кто что мог. Нашлась и поллитровка – сегодня не грех… Мужчины наливали в стаканы по мизинчику, чокались и молча выпивали. Это было прощание. Они крепко обнимали скрывающих слёзы жён и прижимали к себе вертевшихся тут же ребятишек. В другие дни давно бы выпроводили нас спать.
Помолчав несколько папиросных затяжек, снова заводили один и тот же разговор: супостаты, ни пяди, за Родину. Спорили не очень бойко. Каждый раз всё сводилось к задушевному разговору: ну, братцы, коли уж придётся, не подкачаем. И так до рассвета…
Такие же разговоры слышались и по соседству. А где-то уже навзрыд голосила чья-то жена. Народ справлял свою последнюю тризну, так как все осознавали, предстоит огромное и тяжёлое испытание. Какое – точно ещё не знали, но что оно неминуемо и уж, конечно, не лёгкое, чувствовали точно.
Помню тот вечер и ночь досконально. Возможно такое? Значит, возможно, если память каждый раз рисует мне эти картинки детства.
И многим не помнится облик отца.
Ушёл на войну, защищать от врага.
Ушёл, не вернулся…
Погиб на войне.
И знает о том только холмик в траве…
Собственно детство моё и нашего поколения на этом и закончилось. У многих забрали на фронт отцов. А у кого-то уже и похоронки... Взрослые работали сутками, не выходя с производств. Постепенно начинался голод. В школу ходили не все. Да и в школе обстановка была не школьная – не хватало учебников, бумаги, чернил. Я пошёл в школу в 8 лет, отец уже ушёл на фронт. Помню, очень старался учиться на «отлично», хотя бы этим скрасить маме горе…
Мама… Так хочется написать – хорошее, небывалое, неповторимое. О маме. Эх, как хочется!..
А вдруг?! Вдруг получится! Ведь говорил же Твардовский, хорошее то сочинение, которое записывается с души, а не то, что сочиняется. А душа – душа переполнена впечатлениями прожитой жизни. Пусть не героической, но со своими радостями и горестями, взлётами и падениями, «с ушибами от кочковатостей жизни».
Глаза закрою… Почему-то о маме вспоминаю, когда прихватит сердце. Удивительно, но именно в этой последовательности. Казалось бы, вспомнил – разволновался, и вот оно, сердце болит. А у меня наоборот. Приступ. Боль… И стучит в мозгу: Больно мне, мама! Больно...
Я простудился под таким же, как сегодня, проливным дождём. Живая очередь - отоварить карточки. На ладошке номер чернильным карандашом. Вот ладошку-то и берёг больше собственного здоровья. Однажды уже было – рука вспотела и номер размазался. Спасибо люди добрые…
В ночь заложило грудь, температура – откуда было знать, сколько её там, этой температуры. Война. Ничего нет. Врача не вызвать. Бабушка охает: совсем Натолька плох, воспаление не иначе.
- Больно мне, мама-а-а! Больно… Помоги мне!
Чем она могла помочь. Ладно, хоть с работы отпустили.
- Скоро утро, сынок. Потерпи немного. Скоро утро...
Да, мама, именно так ты тогда и сказала – скоро утро. И боль ушла. С тех пор я очень люблю утро. Самое-самое рождение нового дня.
Воспоминания о любимой маме и той далёкой ночи блаженным теплом растеклись по всему телу. Мысли ровнее, спокойнее. Боль как бы отодвинулась на задний план, уступая место мальчишкиным воспоминаниям.
Зачем я вспомнил про боль? И погода, как нарочно, ноет и стонет, ветер шумит надрывно. А дождь льёт, льёт, льёт… Разве ТОГДА шёл дождь?
1942 год
Столько лет прошло, а проводы отца до сих пор не могу вспоминать без громадного сожаления. Отец работал слесарем-лекальщиком на заводе Машстрой. Был специалистом высокой квалификации. По положенной брони на фронт его не брали. Но он настойчиво обивал пороги Военкомата. Чувствовалось, не спокойно ему – дела на фронте всё хуже, а он – в тылу. Мама только вздыхала. Терпеливая она у нас была, ох, терпеливая.
- Не могу я больше под бронью ходить, - виновато оправдывался отец, вручая матери повестку.
Не спали всю ночь. Мама плакала и приговаривала: «За нас не беспокойся, будем ждать тебя». Мы с братом притворялись спящими. И потом так получилось, что толком с отцом я и не простился. Уснул на платформе прямо у его ног. Когда меня с трудом растолкали, успел увидеть только сигнальные огни уходящего состава. И те - мелькнули и исчезли за поворотом. Рассказывали, я долго ревел. – Не помню… Запомнил мамин шепот: «Ваня, как же мы без тебя. Ваня, побереги себя».
Столько лет прошло,
Срок не малый!
Но я помню всё, как сейчас…
Как на фронт мы отца провожали,
Как наказывал он беречь нас.
1943 год
Потянулись дни тревоги и ожидания. Ближе к зиме получили одно единственное письмо от отца. Их сразу же отправили военными эшелонами под Сталинград. А в феврале 1943 года принесли похоронку.
Помню, мама говорила, хорошие люди умирают, когда льёт дождь. Какой я – человек?! А отец? – Отец был очень хорошим человеком.
Мама долго не верила в гибель отца. По совету бабушки отправила запрос, а похоронку, не читая, положила за икону. Ни слезинки не пролила. Жив наш папка! Жив! В феврале не бывает дождей!
Мы уже и поверили… А в июне пришло повторное похоронное извещение – пропал без вести в боях за Сталинград в апреле 1943 года. И мама права была, что не поверила в феврале. И в апреле уже могли быть дожди…
Мама, как села у порога с похоронкой в руках, как заголосила… Так и проплакала до утра. Как тяжко она плакала, сердце на части разрывалось. Мы, глядя на неё, тоже не раз принимались плакать. До нас ещё не доходило, что отца убили на войне, что теперь его никогда-никогда у нас не будет. «Никогда – это как?» Заснули во дворе у мамы в ногах. И только утром соседи кое-как сумели уговорить маму подняться и зайти в осиротевший без хозяина дом.
Соседское вразумление «Иван наказывал пацанов на ноги поставить» привело убитую горем маму в чувство. Она, всё ещё заплаканная, но уже не в голос, вроде принялась хлопотать по дому. «Лучше бы плакала» - говорили потом соседи. Потому что, перестав плакать, мама замолчала. И молчала целую неделю. Это было очень страшно.
Через неделю мама куда-то засобиралась. Вернулась неожиданно радостная и сообщила новость: устроилась санитаркой в военный санитарно-перевалочный пункт при железнодорожном вокзале.
- Жить-то как-то надо. Вдруг и про Ваню чего узнаю, там каждый день люди – кто с фронта, кто – на фронт. "Пропал без вести..." - она всё ещё надеялась.
Скоро утро… Дыши, дыши! Ну, глубже вздохни. Стук в висках, пот градом. Мысли бешено несутся одна за другой. И с новой силой поплыли в памяти картина за картиной из далёкого детства.
1943-1944 г.г.
А ведь я действительно был простым самарским мальчишкой. Да говорят, таким паршивым, весь в болячках и орал неустанно. Бабка рассказывала, ещё отец грозился под кручу меня выбросить.
Вот я босоногий мальчонка. Прибежал с улицы, усаживаюсь за стол и прошу поесть, обязательно чтоб с чёрным хлебом. Взрослые удивляются, куда в него столько лезет. А я уплетаю за обе щеки добрую горбушку с пшённой кашей вприкуску. Ох, и наелся я "пышена" на всю жизнь... До сих пор именно эту крупу, да ещё кисель - на дух не выношу. Чем кисель не угодил? - Читали про мамалыгу на основе клейстера? «Мамалыгу» - воду с горстью муки. В мирное время таким клейстером обклеивали окна. Значит понимаете... Даже вспоминать не могу. Очень часто и она была для нас с братом праздником.
Вот мы с братом Петей наловили чубачков и принесли маме, уху сварить. Добрая кошкина уха получилась. А через год мы маме такой ухи наварили!.. Брат попался с папиросами, мать орала так, что соседи перепугались. Обычно она тихая и спокойная. Месяца не прошло, я ославился. Гостюя у тётки, увидел на комоде коробочку с деньгами. Денег - кот наплакал, но я зачем-то взял. Думал - маме отдам, дома почему-то спрятал. Долго не сознавался, хотя итак всё было понятно. Для мамы это было тяжелейшим ударом. И она, несмотря на свою человечность, так восстала против моего подлого поступка, что не щадя ни меня, ни себя, отлупила поленом. Меня сильно потрясла мамина реакция! Нет, не удары поленом, а полное её отчаяние. На всю жизнь я запомнил именно это, нельзя доводить близких до отчаяния.
Отчётливо помню очереди за хлебом и керосином. Керосин - это не просто жидкое горючее средство! В войну - самый что ни на есть стратегический товар. Керосиновая лампа, как единственный источник освещения по вечерам. Примус! Потом появятся более удобные керогаз и газовые плиты. А в войну... Всё было по карточкам.
Есть карточки.
По ним мука и хлеб.
И керосин.
И очередь за ним.
И вот лежим мы с другом Вовкой
В канавке под таким киоском.
Киоск, наверно, громко про него.
Большая будка, в ней заветное окно.
Подашь в него бидончик – керосин.
Мы с ночи к будке керосиновой бежим,
Чтоб утром ближе быть к заветному окошку.
Морозно и темно. Нам на двоих одно пальто.
А ещё мы с Петькой и соседскими мальчишками ходили за углём на железную дорогу. Там… А там, как повезёт. В основном подбирали остатки от заправки паровозов. Изредка – машинист пожалеет. А два раза, честное слово, только два раза, своровали по ведру. Больше и не унесёшь в свои 8-9 лет. Брату было рискованно - старший, поймают – даже представить страшно, что было бы, если поймают. А нам заморышам, ну, уши натреплют, подзатыльник дадут. Эх, если бы вы знали, до сих пор – позор, позор, позор!
Помню, голодно и холод. Вот мама, выкроив минутку, ночью или рано-рано утром буквально прибежит домой, проведать нас с братом. Мы – сонные. Мама переодевает нас в чистое бельё. Грязное заберёт с собой, на работе в санпропускнике постирает. Вшей было полно! Откуда только брались. Из-за вшей нас даже наголо остригли.
Прибраться, поесть сготовить что-нибудь на скорую руку и опять на работу. Но обязательно поцелует, если спим - погладит по голове и подоткнёт одеяло. Я помню – тепло её руки. Уставшей и загрубевшей маминой руки… Самое светлое воспоминание о войне.
Я не заметил, как боль прошла. Забрезжил рассвет. Опять помогло: «Скоро утро, сынок. Скоро утро…»
1945 год
Мне сегодня приснились вдруг что-то
Вновь те ужасы страшной войны.
Будто мне, а не тем – издалёка,
Это всё удалось вынести...
Утро 9 мая 1945 года. Вот и долгожданная Победа. Помнится, в то майское весеннее утро было ещё холодно. Я пришёл в школу на занятия. День, как день. А тут вдруг часов в девять кто-то забежал в класс с криком: по репродуктору объявили – Победа!!! Война закончилась!
Победа! Конец смертям, конец похоронкам! Учительница заплакала. А потом отпустила всех по домам. «Бегите домой, всем расскажите!» - радио ведь в избах не было.
Да и какие уж уроки. Радость такая! В голове одно: «Неужели всё закончилось? Неужели Победа?!» - Победа! Детские воспоминания сохранили смешанное чувство радости и беспредельного горя, слёз и улыбок. И никак не удавалось понять, чего же больше. Таким мне и запомнился день 9 мая 1945 года.
А мама умерла в апреле 1960 года. "Надорвалась бедная", - плакали соседи. Маму все любили и уважали. "Тоже в апреле, как и отец..." - подумал я. В тот день шёл дождь.
Каждый год 9 мая ходим на мамину могилку. Она тоже прошла войну.
Юность отцов, войной опалённая,
Грохотом злых канонад.
А сколько их юных, совсем ещё мальчиков,
На нас с фотографий глядят.
Так уж им в жизни судьбой уготовано –
Быть навсегда молодыми.
И потому они Чести достойные,
Чтоб жизнь мы сверяли по ним!
Мысленно встанем все, плечи расправим.
Поднимем бокалы с вином.
За тех, кого знаем, кого уж нет с нами,
Выпьем и снова нальём!
*************
стихи написаны самим автором автобиографических записей, моим отцом, Вахтиным Анатолием Ивановичем. Светлая ему память!
Светлая память и благодарность всем, подарившим нам ЖИЗНЬ ценой собственной жизни.