Надпись на книге стихов «Земля и железо»
Горд, напряжён и несгибаем,
железных император строф, –
стихов когорты я бросаю
в лицо духовных катастроф.
А в прошлом – вздыбленный Батурин7 –
он в мрачных отблесках полуд10, –
они ж металлом – morituri11 –
трубя грядущему салют.
В тяжёлых, жёстких мышцах стопы
пружинят, отбивая ямб.
Действительности, не утопий –
в раскатах грома – дифирамб.
И направляю в иступленьи,
я булаву вперёд, вперёд:
ещё не лёт, но наступленье,
оно-то занавес сметёт.
И мрак развеет свежий ветер.
Потомок, ты поймёшь потом,
как сквозь веков труху и пепел
без меж раскинется простор.
Поймёшь потом, чем сердце билось,
зверь что за цель узрел и свет,
стилетом почему был стилос
и стилосом бывал стилет.
* * *
Здесь цель и смысл моих исканий,
моих путей без перекрестий.
Здесь спит история мощами,
всё кажется, что вот воскреснет.
Суровы стены, бесконечны,
уходят ввысь крестообразно,
где над ковчегом гроба вечным
стоит недремлющая стража.
Накануне
1
Разрушается, падает тишь подрычаженной стенкой,
И цемент осыпается, и шевелится дресва5.
Говорливый ручей, сад прохладный в закатных оттенках,
Одинокий шатёр – всё покроется слоем песка.
Пламя жизнь поглотит, и развеется пепел повсюду,
Оседающий серо на скулы, виски мертвых лиц.
О Последнем Суде над Европой задымленной трубы
Протрубят, разнося по окрестностям яростный клич.
2
За разрядом молний, грома всплеском
Первозданность мира различишь.
Страшный Суд и синь, зима и небо,
Апокалиптическая тишь.
И ни волн, ни туч – ход действа прерван,
Интервал слепящей наготы,
Острый вскрик натянутого нерва
Под сиротства небом, пустоты.
Ужас изводящей душу чести –
В вечные взглянут глаза Судьи,
Ослепят пришествия известьем,
Помыслы огнём прожгут мои!
Вчера
Немой осенний день над полем
маячит в мёртвой тишине.
И небо хмурое мы молим,
надежду чаем в сером дне.
Мы по стерне в самозабвеньи
бредём в печальный небосклон.
В бессильном небо иступленьи
к земле стремится на поклон.
Далёко взоры различают –
там сёла, сёла средь яруг…
О Матерь! Очи зарыдают
из-под бровей печальных дуг.
О Матерь! Сердце бьётся птицей,
стремится сломанным крылом:
куда идти? И как молиться?
Где тот тропарь? Где тот псалом?
Сегодня
Нет! Не тропарь и не псалом!
Не плач и не молитвы к Богу –
священный нож, зажатый злом,
священный нож – теперь в подмогу.
В ночь зла, что низошла с небес,
в страстное время в страшном веке
сдави гадюку чувств в себе,
убей в себе ты человека.
Вглядись сквозь зарево: пожар,
как Гонта, рвёт на части – ярый.
И напрочь ночи мрак круша,
мильонный возглас: Кары, кары!
Насилуй злой восток, казни,
орду в даль Азии сгоняя!
На стон осенних панихид
ворон слетится жадных стая.
Тел вражьих груду – на распыл.
И в тишине жутчайшей ночи
прикажет грозный Азраил
ей исклевать вражине очи.
* * *
Снежит. Черны и голы ветви.
Восходы марта влажные встают.
Душистые снуют над пашней ветры.
И сизый тал. И в жажде рыхлый грунт.
A.D.MCMXXXIII
И ни сабли, и ни ножа
не скрестить нам в последней схватке.
Мёртвый камень уже душа,
в сердце горечь и боль в остатке.
Нет уже хуторов, государств –
только трупы во ржи, только трупы.
Посиневшие от мытарств,
вспухли пеною ржавою губы.
Может, молвишь: взойдёт ли росток?
Но меж рёбрами хат, по дорогам
степь бурьяном одним зарастёт,
хохоча и над небом, и Богом.
Диким, древним, монгольским вытьём
даль бескрайняя степи заводит.
Серым пеплом вдруг стало житьё
под огнём исступлённым свободы.
Солнце вечно, оно с давних пор
безучастно-бело, безразлично,
освещает бессилье затишья –
летаргию эпох.
* * *
Дни, как всегда, увиты крепом.
В гостиной – зимней ночи сны.
И торопить ушла потребность
ход припозднившейся весны.
Молчите Вы. Я пью в бессильи
сиротства яд и пустоты.
И жизнь мечты все подколила,
и больше некуда идти.
Сны
I
Вчера мне вновь приснилась Ты –
во взгляде остром вскрик был тайный,
и степь, и сёла, и кресты –
простор Херсонщины бескрайний.
Ты шла расхристана, страшна,
с безумным видом, напряжённым, –
лик, чёрным ветром обожжёный,
я как-то сразу не узнал.
В округе мёртвые поля
укрыты клочьями тумана.
Пекущий пот и боль крестьян
вздыхал сквозь землю тяжко, пьяно.
Ты шла безвластна и слепа
единым сном, единой болью.
Ты шла по проклятому полю,
и чернозём лишь прилипал
к стопам израненным… Застрял
мой в горле крик, как сгусток крови,
прошла, взглянуть не пожелав,
ещё сильнее сдвинув брови.
Была бесстрастной и чужой –
ушла искать, где степь чернела.
Взор резанул Твой, как ножом,
но узнавать не захотела.
Шевченко
Не поэт – до боли это мало,
не трибун – ведь то лишь рупор масс,
Менее всего – «Кобзарь Тарас»
он, кем занялось и запылало.
Бунт скорей грядущих буйных рас,
пламя, тьму которое сметало,
крови взрыв, что билась-рокотала
карою за ночь обид не раз.
Взгляд раба прозревшего – в упор,
Гонта, что свячёным14 бьёт невинных.
Зарево рассветное, костёр,
что в степи расправил с хрустом спину.
Тут же – мать и светлая истома.
И вишнёвый сад, что возле дома…
Романс
Пани, сентябрь на исходе дней,
пани, октябрь уж скоро.
И, в жертвенном будто сгорев огне,
падают листья споро.
Что нам сомнения? Поспешим –
осень заплачет скорбно.
Ужели останется только дым
минувшего – горьким укором?
Ужель одиночество дни несут
и комнат пустующих темень?
Пани, ветер развеет красу –
уже на исходе время.
Скорее, скорей, пока солнце льёт
осенних лучей потоки.
Пусть сердце устами нашими пьёт
радость. В ином нет проку.
Варяжская баллада
Под солнцем гибель непреодолима.
Мелькнут века, как миг, – не разглядеть.
Степей Эллада, где ты обронила
варягов сталь и Византии медь?
От синих меж до сиверских украин
всё ширилась, в земле укоренясь.
Как на бандуре ветер лишь играет,
над степью припонтийской проносясь.
И золото рассыпал день горячий,
и в мёде солнца будто утонул.
Разлит единой нотою звучащий
над вишнями в саду пчелиный гул.
Лишь чёрными глазами хитрых окон
мне, как молодки, хаты подмигнут, –
и снова степь моё ласкает око,
кресты и бабы скифские встают.
Лишь как сквозь сон, взмахнут крылом ресницы
из-под бровей-пиявок – ночи зов,
и снова – степь, как будто это снится, –
архипелаг уснувших хуторов…
Звенит вода. И проступает зримо
баллада волн днепровских. Над водой
Степная спит Александрия – Киев –
в мозаике царьградской золотой.
Там злато в государственную бронзу
рукою твёрдой обращал варяг.
Но утекало – рано или поздно –
под ноги ордам – на кочевный шлях.
И будто гром казацкие литавры,
века несли не раз железный дар, –
в прохладе он почил Печерской лавры,
Владыка, что от мудрости устал.
(Недолго пребывала ты в смятеньи:
пьянящий горький мёд сарматских уст
татарину дала в изнеможеньи,
твой смех в шатре Батыя полон чувств).
Где берег Киммерии, проступает
Коринфских очертание колонн,
где Херсонес в задумчивость впадает
и видит сладкий, вечный, синий сон,
где каменные межи скифских прерий
врезаются в казацкий буйный Понт
причалом генуэзских кондотьеров,
финал преград там бурных и препон...
Лежишь вот так – в задумчивом бессильи,
а ночь приходит – ведьмою в ночи
Ты расправляешь, будто филин, крылья…
Пока в густых лесах кричат сычи,
скрежещут на болотах томно жабы,
и стонет Днепр во сне, и шепчет тьма, –
летишь, страшна, расхристана, на шабаш,
пьёшь кровь детей своих – в крови сама…
…Из Чигрина, Батурина, в тумане
(казацкое светило лишь взойдёт)
два гетмана идут, мертвы и пьяны,
и каждый долго плачет и поёт.
Один зовёт: «Тимош» – единым вздохом,
Выговского проклятью предаёт.
Другой, крупней и сдержанней, лишь оком
на север взор свой огненный метнёт.
И слышно: «Ни единого респонса16 ,
ты, Орлик, не дождёшься, так и знай!»…
……………………………………………………………
…Державную когда отыщешь бронзу,
Степей Эллада, распроклятый край?!
* * *
Стилет иль стилос? – не понять… Двояко
качаются трагичные весы.
И, свой не бросив вглубь надёжный якорь,
плыву я мимо берегов красы.
Там дивный лес вздыхает ароматом,
звенит он пьяным гимном птичьих стай
и пеньем трав, никем ещё не смятых,
чарует, манит сном сладчайших тайн,
змеиным гипнотическим движеньем
и лаской златотелых юных дев.
Здесь горизонт пугает напряженьем:
обворожит, предаст, отдав воде.
Но только здесь весёлый рокот боя –
безумье волн и вихрей карусель.
Безбрежность! Очарованный тобою,
плыву в тебя! В твой пьяный синий хмель!
* * *
Мечталось так: пьянящих слов дурман
в истоме душной, в объятьях ночи длинной –
ни памяти, ни тени. И плыла
ночь летняя. Лишь святочно и чинно
созвездия плетут извечный путь…
В один аккорд слились душа и тело –
в один…
Нет, слишком много захотело
воображенье пылкое. Забудь!..
Всё возвращается возмездьем. Всё.
Идёт кругами. Душит круг незримо.
И роком, что назначено, несёт
нам «никогда» – вердикт необратимый.
Все ночи возвращаются, и все
слова ночные память вновь диктует,
и ласки повторяет все.
И всуе
молиться мёртвой, страшной той Красе.
* * *
При жизни мы в аду горели –
о мощь извечная огнива!
Кровь запекалась чёрным гневом
на сердце в яростном порыве.
Мы проходили круг за кругом –
и были данты все незрячи.
И горизонт сжимался туго
густым пожаром гайдамачьим,
кружились вороны в стремленьи
исклёвывать слепые очи.
Прошли мы все круги мучений –
прозрели –
лишь во мраке ночи.
Исход
Неизбывна о днях тех память:
пядь последнюю отдаём…
Горизонт, испугавшись, замер
под уставших орудий гром.
Птицы стаею над этапом –
догоняли людской поток.
А поезд рыдал: На Запад… На Запад…
На Запад…
Диким хохотом вслед – Восток.
Из кровавой раскрытой пасти
смертный дух, что мутит, пьяня.
Отыскать где Тебя прекрасней
сердцем, где только Ты одна?
Извека доныне Эллада, Юдея…
Извека доныне Эллада, Юдея –
врагами на древних просторах земли –
крестом, и железом, и ядом идеи
возводят и рушат всё: Римы, Кремли.
С провинций Эллады до римских колоний,
гремели столетья меча и огня,
бессильные, к небу простёршись, ладони
напрасно молили великого дня.
В корнях поднимавшихся готик, как язва,
клубилось нечистое, корчилось зло –
то гетто в своих задыхалось миазмах,
то гетто травило, то гетто гнило.
Измена саднила, шипела месть, ядом
руины травилась невинная кровь.
В заклятой вражде Иудея с Элладой –
от Тибра, от Рейна до круч над Днепром.
История
В риштовке здание, в лесах.
И – вдохновенно в форму камень.
Но безучасны небеса –
висят вот так они веками.
Звенят параболы эпох,
и, догорая, угасают.
Всем управляет вечный Бог –
всему велит, всё замечает.
Конец империям придёт.
Стрелец17 исправит давний промах.
Люд вдохновения полёт
на ложных тратит ипподромах.
* * *
Ответствуй!..
Закалён ведь ты недаром
В слезах души и в адовом огне, –
Всем хамам,
Каинам,
Иудам всем, родне,
И всем врагам твоим, и даже Сатане –
За честь Отчизны, что в грязи, на дне,
Ответствуй
Сокрушительным ударом.
Отечеству
Проторить к Тебе, скажи, как тропы?
Цель во мгле узреть издалека?
И прожжёт ли синий жар Европы
азиатских золото проказ?
Вот молчишь, безвестна, непонятна,
как октябрь прозрачный, нежива, –
что Тебе – осанна иль проклятье? -
Мёртвые и звуки, и слова.
И пространство в язвах позолоты
залегает плоскостью полей,
иногда – единственный Твой готик –
жертвенники вставших тополей,
гиблый горизонт одолевая,
в бесконечность меру привнося,
что от гроз прибежища не знает,
с грустью верит: в рай ведёт стезя.
Под чужим небом
1
Чужие небо, и земля, и люди,
и златосеребристый лунный диск.
И жизнь давно с безумным видом блудит,
кружным путём идёт на страх и риск.
Родимый край отходит в смертной муке,
дикарь над ним заносит ятаган,
страданья переносит, словно Муций ,
и каплет кровь росой из чёрных ран.
Здесь почему? Куда ещё приблудит
мой глупый путь, и кто остережёт?
Земля чужая и чужие люди –
чужая жизнь, никто нигде не ждёт.
2
Не надо мостовых парижских
и пражских улиц старины:
тепло ладони материнской,
солома стрех родных – во сны.
Мне снятся вёсны у порога,
весёлый ветер светлых лет.
Молюсь, как мытарь я убогий,
и огненный ищу Твой след...
Нет! Не найти! Никто не знает
как можешь Ты по мне рыдать.
А у всемирного Синая
мечи и золото – всегда.
3
А где-то степь. Вороны тенью
пророчат: кары! кар! – окрест…
На мостовых чужих селений –
чужой – несу чужой я крест.
По горло сыт разлук отравой,
года сжигаю я в огне,
и снится степь, луга, и травы,
и мельниц крылья в вышине.
Там свист херсонского простора!
Хрустальных волн хмельной прибой!
А здесь: в окне опустишь штору –
пьёшь одиночество и боль.
4
Терплю, на милость не надеюсь
и знаю: жизнь, как сон, пройдёт.
Мать, на завалинке пригревшись,
меня давно уже не ждёт.
И поминает поп Евгена,
горит свеча за упокой.
Весна весне идёт на смену.
И липы цвет. И летний зной.
Мелеет в заводях Синюха,
весёлая линяет синь,
заголосит вдруг ветер глухо.
Плач по кому? – его спроси…
Стреху сырую дождь полощет,
изба едва-едва цела,
мать слушает до поздней ночи
Бровка бронхитный сиплый лай.
5
На дорогах каких мне искать сумасшедшую долю?
Перекати-полем скитаться в каких степях?
Ветер песни поёт и волнуется на просторе,
городов разорённых разносит горелый пах.
Перекупкою-памятью сны мои скрыты, стёрты.
Будит только лишь водка на чёрном пути в корчме,
будто в сумрак души, в покой, по-кладбищенски мёртвый,
после рюмки отравы влетает солнечный шмель.
Всё уже забываю, и всё покрывает тенью.
Остаётся лишь профиль прямой и звёздный Твой взгляд,
трепет зарев глухих за плечами Твоими виденьем,
как приманка, красы Твоей страшный наряд.
61 стр. 8 – Геракли;т Эфе;сский (др. - греч. ;;;;;;;;;; ; ;;;;;;;, 544 - 483 г. г. до н. э) – древнегреческий философ-досократик. Единственное сочинение - «О природе». Основатель первой исторической или первоначальной формы диалектики. Гераклит был известен как Мрачный или Тёмный, и его философская система контрастировала с идеями Демокрита, на что обратили внимание последующие поколения. Автор известной фразы «Всё течёт, всё меняется» (др.-греч. ;;;;; ;;; ;;; ;;;;; ;;;;;) [1][2]. Точная формулировка фразы «;;;;; ;;; ;;; ;;;;;;;;, ;;; ;;;;; ;;;;;». Потому и перевод более правильный: «Все течет и движется, и ничего не пребывает».
64 стр. 9 – Батурин. В 1669 - 1708 г. г. - резиденция гетманов Левобережной Украини (Демьяна Многогрешного, Ивана Самойловича, Ивана Мазепы). 2 ноября 1708 г. московские войска под командованием Александра Меншикова захватили Батурин, полностью разрушили оборонительный замок и сам город. 64 стр. 10 – полуда – слой олова, нанесённый на поверхность металлических изделий для предохранения от окисления (Большой толковый словарь).
64 стр. 11 – Ave, Caesar, <Imperator>, morituri te salutant (русск. Славься, Цезарь, <император>, идущие на смерть приветствуют тебя) - cогласно сочинению римского историка Гая Светония Транквилла («Жизнь двенадцати цезарей», «Божественный Клавдий», 21), при императоре Клавдии подобными словами его приветствовали гладиаторы, отправляющиеся на арену.
5 Дресва, -ы; ж. - мелкий щебень, крупный песок, образующийся при разрушении некоторых горных пород. < Дресвяный, -ая, -ое.
Легко распадающийся, рассыпающийся в дресву. Д. камень. Большой толковый словарь.
66 стр. 12 – Азраил (Газир) (ангел смерти) — архангел смерти в исламе. Википедия.
68 стр. 13 –68 стр. 13 – Е. Маланюк родился 1 февраля (20 января по старому стилю) 1897 года в Украине, в местечке Архангород, которое входило в состав тогдашней Херсонской губернии (ныне пгт Ново-Архангельск, районный центр в Кировоградской обл.) (С)
69 стр. 14 – Имеется ввиду насилье, которое творили восставшие. И. Гонта, один из предводителей Колиивщины – восстания в Правобережной Украине против польского засилья (1768 – 1769 г. г.). Т. Шевченко домыслил факт того, что якобы специально освящённым ножом Гонта зарезал своих сыновей за то, что они приняли католичество. Исторически этот факт не подтверждён. (С)
70 стр. 15 - каменные бабы - антропоморфические каменные изваяния высотой от 1 до 4 м, изображающие воинов, иногда женщин. Ставились на курганах древними народами, например, скифами, половцами и др. Найдены в больших количествах в степной полосе России, южной Сибири, на востоке Украины, в Германии, Средней Азии и Монголии. Связаны с культом предков. (Википедия)
16 Респонсы, или респонса (лат. responsa, «ответы»; ивр. ;;;;; ;;;;;;;; шеэлот у-тшувот; сокращённо: ;;";, «шут»; в ашкеназском произношении: ша;лэс ве-чи;вэс) — «вопросы и ответы», один из жанров галахической литературы, состоящий из бытовых или законодательных вопросов и ответных мнений (рекомендаций) тех или иных галахических авторитетов.
В респонсах отражается образ жизни евреев в месте их проживания в эпоху их составления.
Респонсы впервые появились в VII веке в эпоху гаонов и публикуются по сей день.
Респонсы — авторитетный источник Галахи. В случае противоречия между исследованиями по галахе и респонсами, респонсы часто имеют преимущество, так как представляют собой прецедентные решения раввинов в реальных жизненных случаях.
75 стр. 17 – речь идёт о сечевых стрельцах. Легион Украи;нских сечевы;х стрельцов - украинские военные формирования, первоначально - подразделения армии Австро-Венгерской империи, сформированные по национальному признаку во время Первой мировой войны из галичан украинофильского толка, проживавших на территории Австро-Венгрии. В 1917 году под руководством Евгения Коновальца из сечевых стрельцов, которые были в российском плену, в Киеве был сформирован Галицко—Буковинский курень, а на его основе - полк, составивший наиболее боеспособную часть армии УНР. (С)
77 стр. 18 – Гай Муций Сцевола (иногда Корд; лат. Gaius Mucius Scaevola, Cordus) — легендарный римский герой, юноша-патриций. Гай Муций Сцевола прославился тем, что, согласно легенде, пыталcя убить Ларса Порсену, царя этрусского города Клузия, который осадил Рим в 509 до н.э. Сцевола пробрался в шатер Порсены, но по ошибке убил царского писца, который был одет дороже и красивее царя. Сцеволу схватили, и тогда он объявил Порсене, что он – лишь один из 300 римских юношей, поклявшихся ценою своей жизни убить Порсену. Когда герою стали угрожать пыткой и смертью, если он откажется раскрыть все детали этого замысла, Сцевола протянул правую руку в разведенный на алтаре огонь и держал её там, пока она не обуглилась. Отвага римлянина так поразила Порсену, что его отпустили, и Порсена заключил с Римом мир. За потерю правой руки Муция прозвали «Сцевола» (лат. scaevola - «левша»). Википедия