Много лет назад, день в день, в этот же час я ходила по больничной палате в тяжком ожидании тянущей и рвущей боли очередной потуги. Уговаривала себя, что во второй раз не то, что в первый, должно быть легче, будет легче.
Вокруг раннее больничное утро, яркий свет ламп уже сам по себе означающий боль - ты не дома. Много стонущих и даже кричащих женщин. Усталые сестрички с вымученным терпением уговаривают всё время приседающую роженицу – «Женщина, ну что вы делаете, вы же можете выронить ребёнка таким образом! А вы, ну что вы всё зовёте, у вас ещё недораскрытие и надо подождать. Что значит «не могу», вы - женщина, должны потерпеть, всё будет хорошо, ещё смеяться над собой будете. Да вы что, с ума сошли мамаша, сели ребёнку на головку, вы ж его раздавите» – это уже мне.
Устала бродить, и присела на краешек кровати. Попробую чем-то отвлечься вспомнить что-нибудь.
В начале лета мы с мужем и сыном поехали в отпуск в Киев, видали дураков? Ну, то есть, меня, дуру такую. Почти на сносях сутками трястись по дорогам с риском для жизни. Тысяча двести километров со всеми прелестями и «удобствами», ночевками в поле, и питанием чем попало. Припасы свои, правда, были и их хватило надолго. Умение путешествовать впитала с раннего детства из поездок с папой и мамой.
Ну, а этот идиот, что вылетел в горку на обгон, на одноколейном шоссе Ленинград-Киев в набитом битком жигулёнке. Глаза выкачены, застыл, намертво вцепившись в руль, но ни притормозить, ни убраться обратно за грузовик, ни вообще понять, что сейчас будет, неспособный.
Мой муж, знает, что глинистые обочины после дождя страшно скользкие, хуже чем лёд. Он не дал машине вылететь за край шоссе всеми колёсами, а только теми, что с моей стороны, сумел замедлить ход и увернуться от этой живой бомбы. Мы вышли из машины, подышали, погрозили исчезнувшему придурку кулаком, и снова в путь.
Мой тайный клад – ребёнок, вёл себя смирно, не как обычно. Обычно если хотелось поспать, надо было положить на живот большую подушку, тогда в "футболе" наступал вынужденный перерыв. По-другому – никак. Уж я и дышала, и гуляла, и уговаривала – точно парень! - Футболит во всю силу.
Хотя, когда в первый раз у меня был парень, он как раз вёл себя тихо и только слегка, нежно щекотал меня пальчиками. Сидел скромно, много места не занимал, и до самого срока своего рождения умещался внутри меня почти незаметно.
Господи, не приведи ещё одного такого же «тихоню»! Вот уж после рождения, всех поставил на уши лет на пять. Но после каждого увещевания и просьбы слушаться взрослых, быть хорошим мальчиком, радостно отвечал с полной уверенностью – «А я уже хороший».
А этот, по-хозяйски расположился везде, с пол срока был всем виден, и молотил руками и ногами вовсю, в любое время суток начиная свою игру. Самый коронный номер – после обеда метким ударом вышибить всё, с аппетитом мной съеденное, обратно в горло. Салют наций.
Мама честно сказала своё мнение – второго мальчишку народ не выдержит, это конец. Сразу поменяй на девочку (шутка). А я, как и в тот первый раз, с сыном, была совершенно уверена, что вот сейчас, это и есть девочка. Уговаривала себя не увлекаться, особо не загадывать, будь кто будет, а точно знала - это дочка.
У нас шёл грозный седьмой год семейной жизни, со всеми вытекающими сложностями на краю развода. Жили мы в квартире, очень эти отношения усложняющей. Она уже сама по себе была проблемой.
Когда-то очередной начальник Ленинградского порта от нее отказался, хотя для него она была создана, но совсем не такой, какой нам досталась. Нам досталась первая её часть. Шикарный парадный вход, с вычурными, в стиле начала века узорчатыми дверями, пологая лестница, с удобными каменными ступенями и высоченным потолком; Затем шла лестничная площадка, которая у нас изображала ванну-кухню-туалет.
Если из туалета выходить без предупреждения, то человек, стоящий у плиты будет сметён дверью вниз, на лестницу. Если хочешь принять душ, то надо: переставить посуду и припасы с фанерной крышки, закрывающей ванну, на которой мы готовили и ели, наверх, на стенную полку,(а до неё только дядя Стёпа дотянется); поднять эту крышку, задёрнуть пластиковый занавес, и попросить семейство временно не ходить в кухню и туалет. Закрыть поплотнее дверь на лестницу и в комнаты, а зимой ещё и завесить их от сквозняка одеялами, и быстро получать удовольствие стоя на ободранной до черноты эмали. Лечь в эту ванну никто не покушался.
Под этой, так сказать, кухней, в подвале, жили крысы, и комары плодились в постоянных подвальных лужах. И те, и другие считали нашу квартиру продолжением их обиталища, и регулярно нас навещали. Кошка Дымка серебристо-дымчатая, пушистая красавица) имела с крысами полный альянс. Она спокойно дремала пока они у нас повсюду шарили прямо у неё под носом.
Окно кухне-ванной выходило под арку, и служило нам много лет холодильником, потому что там всегда было или прохладно или холодно от постоянного продувного ветра. Дымка наловчилась запрыгивать между рамами и таскать себе из супа пропитание, поэтому в охоте не нуждалась. Фанерки, которыми мы пытались перекрыть ей доступ к нашему обеду, она точным движением сбрасывала вниз. Пришлось купить холодильник. Он был поставлен в следующей комнате, тоже проходной, с окном под ту же высокую арку, где стояло шесть огромных баков помойки для всего многоэтажного дома. Раньше это помещение служило прихожей, а у нас это была, как бы гостиная, и заодно наша с мужем и сыном семейная спальня. Окно всегда плотно занавешено, свет в комнате был только от лампочки Ильича. (Моя свекровь вооружилась именно его указаниями, которые ей в постановлениях власти отыскали её друзья, и в очередном разговоре с инспектором жилотдела сослалась на те нормы, при которых нам полагалось срочно предоставить новое жильё, а не держать в очереди ещё десять лет.
- « Ле-е-нин?», - изумлённо протянула инспекторша – «так он давным-давно умер, а мы живём, и мучаемся тут с вами»)
Дальше шла уже собственно комната, которая и раньше тоже была комнатой, видимо проходной, с двумя окнами во двор.
Но у нас этом апартаменты заканчивались, и продолжение начальственных покоев - собственно комнаты, отличная ванна туалет и кухня остались в другой, недоступной для нас квартире, куда вёл скромный чёрный ход, но чьи окна выходили на улицу, достаточно широкую, и даже озеленённую. Нашим соседям они открывали свет стального ленинградского неба и картину живой жизни.
Из наших же, бельэтажных высоких окон (наша гордость, звучит-то как – Бельэтаж!) было немножко видно небо в рамке крыш, и съедавший двор низенький корпус бывшей прачечной. Таковая роскошь пропадала зря, все обходились своими ванными.
В этой последней, светлой комнате была спальня моей свекрови, человека больного, но полного душевных сил и энергии. Она составляла третью сторону нашего сложного семейного треугольника.
Одна милая женщина, её знакомая по больничной палате, сказала, познакомившись со всем семейством:
– «Надо же, вы, все трое, такие славные люди, вот только всем вместе вам, ну никак нельзя быть».
Она как будто услышала грозовые раскаты накалённой атмосферы нашего дома, уловила молнию слова «развод», которая, влетев однажды, заметалась между стен, ища себе прочного пристанища.
«Ребёнком заслоняешься? – холодно спрашивал муж - Мы может завтра разводиться пойдём, а ты - рожать?»
«Ты с ума сошла! Живёте почти что в помойке, денег - кот наплакал, (кстати, сына Николая, по причине его несерьёзного возраста и вида, мы звали Котиком, и плакал он первые четыре года как заведённый). Парень твой невозможный всех в гроб вгоняет, а ты ещё одного рожать вздумала?" – говорила мама, не знавшая, что у нас всё ещё хуже.
Мою уверенность, что в этот раз, после множества сорванных беременностей, где каждый раз отводя меня в палату, сестры на мой вопрос отвечали одинаково - «был мальчик!», что сейчас это Она, моя долгожданная, ничем было не сбить.
Нет, я сперва поддалась отчаянию, даже хину приняла пару раз. Но мой непоследовательный организм, который всегда вначале хватал добычу и держал мёртвой хваткой, так, что домашними средствами с этим справиться было нельзя, (уж я всё пробовала, куда там!) – он, слава Богу, и в этот раз исполнил всё как по нотам. Это уж потом, до четвёртого месяца мне нельзя было ни стоять, ни даже тарелку с супом перед собой носить, если я хотела сохранить ребёнка.
Но Она (да знаю я, и всё тут - это девчонка), решила остаться.
Задумана она была как учебное пособие для любимого сыночка, чтоб понимал, какая прелесть эти девочки, чтоб учился заботиться, и не обижать. Но, по мере воплощения этого плана, и сама по себе, она стала мечтой.
Я почти готова была утащить чью-нибудь малышку, ну хоть на минуточку, помурлыкать над ней, вдохнуть её чуть слышный молочный запах.
Мальчишки пахли воробушком, это я уже знала, а девочка – молочком.
А если в семье старший сын и младшая дочь, это называется «КОРОЛЕВСКАЯ ПАРА», моя мечта.
Во мне с момента рождения сына появилась ни на чём не основанная уверенность, что вот теперь-то мне больше ничего ни страшно, мы с ним не пропадём, он – моя опора, мой якорь в жизни – мой ребёнок, мой сынок.
Просто Заяц-хваста из детской сказки - «Ничего не боюсь, и всё тут!».
Такая вот несгибаемая смелость и спокойствие, что всё у нас будет прекрасно, а тут ещё надежда на дочь. Да отлично всё будет. Не знаю, как и почему, но в этом я была убеждена абсолютно.
И вот, в редкую тогда, хорошую нашу минуту, когда сын со щенячьим усердием месил, топтал и мял любимого папочку, отдыхающего на тахте, я, глядя на эту идиллию, неожиданно для себя сказала – «Вот видишь, как здорово он тебя мутузит, а родился бы второй, с двух сторон бы тебя молотили...»
Странно, но эта картина ему понравилась. С этого момента что-то со скрипом повернулось, и и наш семейный чёлн вошёл в чистое русло. Мы выскочили из вонючего болота, где чуть не увязли «подуши».
Я рассказала сыну, что сейчас у меня в животе живёт его будущий братик или сестричка, что тот, кто родится, может быть будет клянчить его игрушки, и рушить его песочные домики, и рвать его рисунки.
Он удивлённо спросил, не понимая моего энтузиазма:
-«А разве это хорошо?»
-"Но ведь зато эта сестричка или братик, будет его любить, и слушаться, и играть с ним, и он сам сможет увидеть всё что с ним было, когда он только родился. Как его кормили, и купали, и одевали, а он будет мне во всём этом помогать" - объяснила я.
Выслушав, он, как в дверь, постучал по моему животу, и закричал: – «Братик выходи, поиграем! Мам, да ты вынь его на минутку, я только посмотрю, и обратно положим». А потом, подумав добавил – «Знаешь братик или сестричка, это очень хорошо, но ты, пожалуйста, не забудь обязательно родить мне собачку".
Вот собачки у него до сих пор нет.
А летом мы, уже почти вчетвером, поехали в Киев, и пока мы там были, внезапно и быстротечно, так, как она и хотела, умерла моя свекровь...
Ещё весной этого года, в марте, вскоре после своего дня рождения, она спокойно сказала мне, что это её последний год, потому, что четвёртый раз со смерти её любимого мужа, ей приснился тот же, три раза уже повторявшийся сон. Раньше в этом сне она знала, что муж ждёт её в коридоре, чтоб пойти на концерт, а она дверь из комнаты найти никак не может, и волнуется, что он там ждёт и сердится...
-«В этот раз, - сказала она, - я нашла дверь, и он взял меня под руку, и мы пошли... Я проснулась, твёрдо зная, что скоро уйду к нему. Это для меня не горе, а радость, и всё хорошо, не надо плакать».
Я держала этот разговор в себе, мужу ничего не говорила, о плохом думать не хотелось. Всё случилось в наше отсутствие, точно по её характеру и желанию, в доме друга, где она увлечённо, как и всегда, помогала ему готовить его праздничный, деньрожденный обед. Удар, потеря сознания и быстрый уход без мук и тяжёлой болезни, так, что и "скорая" не успела приехать.
Из Киева муж срочно вылетел на похороны. Сын ни разу не спросил о его внезапном исчезновении, долгом отсутствии, и по возвращению его, тоже ни о чём не спросил. Меня это поразило. Я молча наблюдала. Что он знает? Как он знает?
На обратном пути, на одну из ночёвок мы просто свернули в поле, на пыльную колею между высокой пшеницей, и спали в машине, рядом с купой акаций, в пяти шагах от шоссе. Утром малыш вдруг наткнулся на мёртвую мышку, лежавшую на дороге впереди нашей машины, и стал плакать над ней, и утешать её, и укладывать поудобней, и листиками закрывать, а потом бросился на отца с криком:
– «Убийца! Ты мышку задавил!» С трудом я его успокоила и показала, что мышка лежит в узкой колее от следа телеги, а наша машина туда и не доехала. Эта реакция на первую в жизни увиденную смерть запечатала мне уста, уже готовые было рассказать сыну, что его бабушки больше нет, как-то подготовить его к тому, что в доме пусто, и она не ждёт его с обычной лаской.
Когда же мы вернулись домой, я сказала сыну, что бабушка уехала к друзьям, не зная, как объяснить, что произошло, и боясь напугать очень впечатлительного ребёнка. Он молча выслушал, и снова ни о чём не спросил. А я видела, что в свои пять с небольшим лет он знает всё, ничего фактически не зная, но, как бы закрыв глаза, обходит эту пропасть, разверзшуюся у ног.
Когда он узнал правду, и от кого, но он её узнал. Просто прозвучало вслух то, что беззвучно было ему известно и так. Узнав, ни слова с нами об этом не говорил.
Вернувшись из Киева, мы продолжили давно задуманный, и даже уже начатый ремонт. По моим подсчётам до моих родов у нас была ещё пара недель времени, и мы должны были успеть всё закончить, и встретить нового члена нашей осиротевшей семьи в полном порядке.
Ремонт с переделками и перестройками нашего уникального жилья, который нам приходилось делать самим, шёл долго и сложно, и был в самой серединной фазе, когда семейство наших приятелей из Петрозаводска, летевших в отпуск с четырёхлетней дочкой, попросили приютить их на ночь, поскольку утром у них был рейс дальше на юг.
Они желали нас навестить, но не представляли, что у нас творится. Мы не могли им отказать, да и сами были рады с ними повидаться, что удавалось не часто.
Пройти в квартиру было сложно, потому что мы выкинули ванну из кухни, и муж долбил там пустую кирпичную угловую выгородку, чтоб устроить на ее месте душевую кабинку. Всё это происходило прямо на проходе, заваленном строительным мусором, цементом и кафелем.
Ещё при жизни свекрови мы, разделив её комнату пополам, образовали вокруг обоих, наиболее светоносных наших окон, две маленьких комнатушки. Получились две крохотные, но светлые спальни, ещё пока даже без дверей, с занавесками. В одной спали мы с мужем и сыном, другая теперь была пуста. Тёмная проходная комната стала гостиной.
Спальню свекрови я приготовила для приятелей.
Ложились мы всегда поздно, иначе никак не получалось, а петрозаводские наши друзья приехали часа в два ночи, как только мы уснули. Тихо напоив гостей компотом, и устроив их спать, я, скуля от счастья, тоже улеглась.
Через два часа сон закончился, и надолго. Начались схватки. Пришлось будить мужа и срочно отправляться в роддом.
По своему обыкновению я и в этот раз ни на какие курсы для беременных не ходила, ни в какой роддом не записывалась – из суеверия, ну кто знает, как и где, и что будет. Но уже было решено, что рожать я поеду на Васильевский остров, в знаменитый роддом имени Вассермана, потому что ещё более знаменитый Институт Акушерства и Гинекологии имени Отто, где родился сын, был как раз закрыт на два месяца "проветривания".
И вот, ещё только начало пятого, все мосты разведены, и на остров пока не попасть.
Схватки трепали всё чаще, муж умолял потерпеть и дождаться сведения мостов. Кого он умолял, меня или Её, о которой он ещё ничего не знал?
А я знала, что это Она, и что она будет кругленькая, крепенькая, с блестящими черными глазками и розовым бутончиком ротика, я почти что видела её уже.
Мосты, наконец, свели, и мы понеслись в роддом. Пять часов утра, сколько ещё маяться... дай Боже мне терпения!
Но теперь, во второй раз, тело уже само помогало применить на деле то, что в теории я знала и в первый раз, но свести всё по кальке в жизнь, тогда так и не сумела. Ничьи объяснения не были мне понятны, бедный мой сыночек, тяжко ему пришлось.
Теперь же я была в своём праве, это снова был мой звёздный час. Я уже не скручивалась в жгут от ожидаемой муки, а шла ей навстречу, владея и ей, и собой.
Боль рвала меня пополам? – а я ещё поддавала, как бы растягивала в стороны священное хранилище моего ребёнка, ставшее живым, отдельным, независимым от меня, и мучающим нас существом. Я выгибалась словно мост над рекой, разводя створки изо всех сил, не стыдясь откровенной позы, не боясь боли, идя ей навстречу, как боец, чуть ли не с удовольствием. Боль немедленно отступала, и я моментально проваливалась в сон. Во сне звучала ясная, неспешная, многоголосая музыка, хорал, а я шла через лес, где стволы были как бы нарисованы, близко стиснуты и переплетены, но туго расступались передо мной. Хоть и не без усилий, я шла всё дальше и дальше. Этот лес и музыка хорала повторялись каждый раз с того же места, где видение прерывалось схватками, и так час за часом.
- « Вы что, спать сюда пришли, мамаша? – недовольно укоряла меня сестра – Работать надо, помогать ребёночку». Ей не была заметна моя быстрая и тихая работа.
Новая схватка, вот точное слово! В этот раз для меня это и было схваткой, радостной и тяжкой, но каждый раз удавалось почти мгновенно оседлать и укротить разрывающую боль. Снова нырок в тот же длящийся сон... и так до одиннадцати утра, а потом – началось!
Родильный зал, три стола, три роженицы, чётко работающие акушерки, грубоватые от усталости, но такие нежные и нужные, чутко ведущие нас по дороге.
А у стены напротив, как раз у нас в ногах, повернувшись к нам телогреечными спинами, под едва держащимися на них белыми халатиками, (в святая-святых богини Гигиены!), стояли в своих жутких кирзовых сапогах и чинили водопровод три мужика-слесаря, разворотив кафельный пол и гремя железяками.
Грохот и сварочный фейерверк – салют Рождению! Вот подфартило!
Я помню, как меня мучили и корёжили приступами стыда бродящие вокруг нас, рожениц, молодые мужчины-врачи в тот, мой первый раз. Но сейчас ничего не было важней, чем выпустить поскорей мою птичку, мою дочку, (дочку ли?) и всё остальное - просто чепуха.
Вдох – задержать дыхание! Не время! А теперь жми! Ещё раз!– точно дирижировала мной сестричка. А вот и она, моя долгожданная...
-«Девочка, хорошенькая какая.» Сестра покрутила передо мной что-то кругленькое, крепенькое, сердито кричащее, и тут же, повернувшись к мужикам, только что приварившим временную отводку трубы с краном, поднесла под струю холодной воды, бьющей из этой ржавой трубы, мою малышку, и, смело держа её на весу одной рукой, другой густо стала намыливать её чёрным стиральным, хозяйственным мылом.
Ого! Вот это крещение в жизнь! Привыкай, принцесса, не стесняйся.
Теперь у меня - Королевская пара.