У матери был младший брат, которого она любила до самозабвения.
Мой дядька – личность незаурядная. На его долю выпало столько всего, что хватило бы на нескольких, если бы кто захотел прожить его жизнь.
Крепкий, широченный в плечах с выразительным взглядом умных глаз, как бы изучающих тебя из-под чёрных бровей.
Он умел всё. Есть такие – и наладит, и починит, и слово молвит впопад.
Так вот, этот 16-летний мальчишка стал подпольщиком вместе с отцом, старшими братом и сестрой. Как-то, уже седовласый, сетовал: «Меня, пацана, послали подрывать водокачку! А вот когда проникали на оружейный склад, я был «на часах» – ножом орудовал старший брат».
Ныне, когда думаешь об участии подростков в той войне, понимаешь: не зря в Конвенции ООН по правам ребёнка записано категорическое «нет» вовлечению детей в боевые действия. Но тогда конвенций не знали, да и вряд ли удержали бы эти конвенции таких, как дядька, подростков.
После ареста и побоев дядьке чудом удалось остаться в живых – он был отправлен в концлагерь.
Подпольно-диверсионная группа, в состав которой входила мать и её родственники, была разгромлена из-за предательства, но командир – кадровый офицер, присланный ШПД (Штаб партизанского движения), оставил документы, спрятав их в шкафу хозяйки, у которой квартировал. Таким образом, матерью, дедом и связной партизанских соединений документы были систематизированы, отправлены, куда надо. Все, кто там был указан как принявшие присягу, и участие которых было подтверждено отчётами о выполнении заданий, получили соответствующий статус.
Среди них значился и угнанный в Германию дядька. Все считали его погибшим, но только не мать. Она за 44-й год где только не побывала – и в Кировоградской, и в Одесской областях, где вскрывали захоронения пленных. От неё я впервые услышал название «Адабаш». Позднее мне там довелось побывать – зрелище жуткое, удручающее, особенно от осознания того, сколько людей лежит под плитами…
В 45-м неожиданно пришло письмо от брата – жив, из концлагеря освобождён нашими, служит в танковых войсках. Но что-то в письме не договаривалось. И тогда матери приснился сон: строй солдат, в строю её брат, но почему-то с оскалом, в котором обнажены зубы. На вопрос, что случилось, был ответ – не мешай, идёт проверка зубов.
Сон оказался вещим. Проездом на побывку к ним заехал сослуживец и рассказал, что брата каждую ночь «таскают» на допросы – как оказался в плену?
Тут мать снова проявила характер, добившись приёма у легендарного секретаря обкома (что было в то время почти невероятным), вытребовав справку об участии брата в подпольной работе.
И сразу все мытарства для него окончились!
Позднее дядька стармехом «ходил в морях» в Калининградском пароходстве, водил суда по реке Лене. Бывал и при температуре +50о под вентилятором, и при -50о.
Но призрак из военно-лагерного прошлого не оставлял его до конца дней.
В лагерях дядьке «не сиделось» и потому он периодически «сбегал» в компании таких же шустрых малых. Его ловили и сажали в новые лагеря, где режим был строже и строже, пока он не попал в такой, откуда не сбежишь. Живым остался благодаря пожилому французу, который упросился пойти на верную смерть вместо украинского паренька, кому ещё было жить да жить.
Так вот, во время очередного побега выпала очередь дядьки идти за продуктами в немецкий фольварк. Подвал был глубокий с «выходными» ступенями. На полках валом продуктов, кольца колбас свисали с потолка. Всё было бы ничего, но зажёгся свет – и по ступеням вниз стал спускаться здоровенный рыжий детина с пистолетом в руке. У дядьки был кинжальный штык, которым он и нанёс удар. Немец с искажённым лицом повернулся к нему, прежде чем умереть.
И когда дядьке бывало плохо, этот немец приходил к нему и дико хохотал, радуясь его несчастьям. И спасения от этого хохота не было…