Когда между последовательными изданиями двух разных книг активно пишущего поэта проходит восемь лет, это огромный, просто чудовищный срок. И дело даже не в том, что перед самим автором встает вопрос выбора того, что именно поместить под обложку, тут даже условно можно было бы считать, что подборка будет тщательнее, и итог качественнее, а в том, что между двумя этими книгами ложится пропасть. Огромная, неизмеримая пропасть. Ибо поэзия - материя живая, эволюционирующая, и человек действительно творческий и талантливый проходит за это время столь огромный путь не только по собственной жизни, а, следовательно, и по своему мировоззрению и восприятию, но главное, по самовыражению себя в стихах.
Именно так, в моем понимании, случилось с книгами Ивана Храмовника. Я бы сказала, что общего между «Кириллицей» (2004 г.) и «Закрась все это черным» (2012 г.) только одно – имя автора на обложке. Берешь в руки такую же, как и первая, карманного формата книжицу в твердом переплете, видишь фотографию все того же вечного для Храмовника города на обложке, переворачиваешь первый лист… и… и попадаешь на другую по сравнению с «Кириллицей» планету.
Хотела бы я, как и автор, сказать: «Но я узнаю ее – это планета The Мля». Однако это не так. Я ищу знакомые ориентиры, нацеливаюсь на маяки – вот же они крылья и их обладатели ангелы, вот же он - вечно потерянный Гамлет со всей своей компанией, вот они - поезда, перроны и даже небеса надо всем этим, казалось бы, те же. Но нет. Это все равно, что сувениры, взятые с собой на Солярис. Планета все равно другая.
В чем различие? Вопрос довольно сложный и тонко осязаемый, ведь не смотря на то, что, читая книгу, ты почти органически чувствуешь разницу, поэзия Храмовника остается очень характерной и узнаваемой. Он так же, как и раньше, много играет на подсознание, очень плотно шпигует стихи образами, жонглирует словами и даже звуками, выводит свои неподражаемые финалы…
Вспоминаются слова Афанасия Фета Якову Полонскому: «К чему искать сюжеты для стихов; сюжеты эти на каждом шагу, - брось на стул женское платье или погляди на двух ворон, которые уселись на заборе, - вот тебе и сюжеты…». Так и у Храмовника. В его стихах редко появляется какая-либо сюжетная последовательность действий лирического героя. Автор рисует мазками-образами картину, создает у читателя ощущение, настроение, а потом его вдруг резюмирует, попадая точно в цель, выбивая из колеи. Но так было всегда. «Что изменилось?» – опять спрашиваю себя я.
Наверное, никто лучше самого автора ее (эту разницу) и не охарактеризует. Может быть, все дело в том, что:
«И все словари – на слом,
А в варево редких строк -
Все более крепкий бром,
Все менее легкий шок»?
Да. Именно так. Та почти невесомая грусть и тоска, которые читались в его стихах раньше, потяжелели, то ощущавшееся внутреннее одиночество лирического героя превратилось в приговор, стихи стали нести в себе много больше философии, и много меньше фиксировать просто эмоциональное состояние. Из них стал исчезать воздух…
«в ветер насквозь и в ночь поперек пути
стертой струною
вскользь и впрямь по изгибам
ветхих высот этих ветвей
впредь не вернуть прости
это твой выбор, герой
это твой выбор»
Хорошо знакомые мне по отдельности тексты в формате книги воспринимаются совсем иначе. Их не очень просто читать подряд, возникает ощущение загнанности. Хочется остановиться и «продышаться».
«Спокойней. Какие ангелы?
Сжимая в ладонях белое,
Изгибы небес выцеливай
Губами со вкусом ладана».
Хотелось бы мне ошибаться, но мне кажется, сегмент читателя у этой книги значительно более узкий, чем у «Кириллицы». Она сложнее, она тяжеловеснее. У нее вообще только два пути в руках читателя: или лечь навечно пыльным сувениром с автографом автора на полку или быть прожитой, пропущенной через себя. Вы скажете, что это собственно судьба любой книги? Да, наверно. Но я могу сказать точно, что любая попытка пропускания содержимого этой книги через себя гарантированно не пройдет безболезненно. Как и могу сказать, что отнюдь не светлый осадок читателю тоже гарантирован. В эту книгу придется или провалиться, срастись и принять, или просмотреть по диагонали, пожать плечами и навсегда забыть.
«здесь знаков препинания порядок
добавит сам читатель не ленись
а может лучше даже и не надо
ведь смысла слов не разделяет лист»
Что ж… Тем ценнее будет тот, кто сочтет ее «своей».
И я очень искренне желаю, чтобы именно такой читатель был найден. Так как лично для меня вопрос о ее ценности не стоит. Цитируя самого же Храмовника, утверждающего, что «поэт отчасти – к счастью, не поэт», я совершенно убеждена, что к нему эти слова как раз не имеют ни малейшего отношения. Он поэт не отчасти. И все, что находится под обложкой этой книги – есть проявление поэзии в самом полном смысле этого слова. В ней есть место разнообразию форм, чувств и настроений, в ней есть место тому, что я назвала бы призмой своего времени и философии, и все это выполнено на высоком профессиональном уровне. Как бы я раньше не расхваливала творчество Храмовника, я отдаю себе отчет – он однозначно шагнул вперед, его поэзия выросла из коротких штанишек.
Ну да вернемся к книге.
Она условно разбита на пять разделов. «Условно» – именно потому, что их тематика будет постоянно пересекаться между собой, и просто в том или ином разделе какая-то тема будет оказываться доминантной.
Первый раздел «Небеса подождут» - это философская, и я бы даже сказала, религиозная лирика, если к таковой причислять не традиционный догмат, а мировоззренческий взгляд отдельного, в данном случае, пишущего человека. Наверное, это и есть самая тяжелая часть книги, которую предстоит пройти читателю.
«Там оголтелым логопедом
Трещит мороз по строчкам-швам
И в новом тексте всем неведом
Смысл каждым словом пополам»
Не то что бы эта часть чем-то кардинально отличается от других, но плотность ее такова, что каждое помещенное в нее стихотворение кажется особенным и важным, а главное, лично для меня в ней есть то, что не отпускает и заставляет к себе возвращаться. Причем, не какое-то избранное произведение, а раздел целиком.
Рассказывая о книге поэтического содержания, конечно, необходимо приводить цитаты, на что-то ссылаться. Иначе получается, что рассказываешь, не аргументируя, не приводя доказательств. И вот это в данном случае оказалось самым для меня невыполнимым. Все мое существо противится выдергиванию из стихов Храмовника цитат для подчеркивания каких-то важных для меня мыслей. Я, писавшая несколько лет назад о гармонии, выстроенной в рамках его первой книги, даже не пытаюсь сделать что-либо подобное сейчас. Потому как гармония у Храмовника давно сжалась до рамок одного (и каждого) стихотворения. Его можно растащить по образам, но вырывать образ или отдельную мысль из контекста – стрелять в молоко. Я не могу не делать этого вообще, но не обессудьте, «вещественных доказательств» будет мало, дабы не накликать автором обещанное:
«Когда, на полувздохе замерев,
Разобранный на запятые стих
Под пение контрольного контральто
Прорвет коннект,
и байт пойдет на байта».
В прочем, это, конечно, шутка. Просто цитаты, как мне кажется, не дадут никакого представления о книге, а лишь навредят, лучше уж просто продолжать разговор о ее разделах.
Второй раздел называется «Мотивы тетивы», и в нем больше, чем в каком-либо другом, представлено любовной лирики. Ее, кстати, вообще мало в книге, если сопоставлять с «Кириллицей», практически из нее и состоявшей. Да и если восстановить хронологию, стихи, вошедшие в этот раздел, написаны довольно давно. Я думаю, что вся книга целиком есть, если и не попытка автором уйти от клейма лирика, то неосознанное движение прочь от него. Лирик-Храмовник в том виде, в котором его знают многие, больше не существует. Я в этом убеждена. Это не означает, что стихов о любви не будет вообще, но даже по содержимому данной конкретной книги видно, что у лирического героя чувства к лирической же героине становятся лишь частью картинки мира, а не ее главной составляющей. Это не хорошо, и не плохо. Это просто констатация пути развития творчества конкретного поэта, хотя и не отрицающая того факта, что довольно значимую часть его лучших стихов составляет на сегодняшний день именно любовная лирика.
«только тонкость полотна – труд
только рук твоих плотна сеть
мне без них не тишина – грусть
мне до них еще лететь ведь»
Куда от этого деваться?.. Никуда. Да-да, и очень жаль, что Храмовник настолько сейчас ушел в отрицание своей «слезливой» лирики, что даже на выступлениях читать ее не хочет. Она все-таки вносила бы ложку меда в бочку дегтя его концептуальных стихов.
Но идем дальше. «В дебрях северо-запада» называется третий раздел, и само название говорит за себя. Доминирующая тема тут – город. И не просто город, а, конечно же, Питер. Тот самый, из которого состоит поэт Храмовник, и как мне кажется, сам состоящий из таких вот «Храмовников», которых он порождает и держится на них, как на костылях Сальвадора Дали. У Довлатова в «Заповеднике» есть такие слова: «Шёл дождь, и я подумал: вот она, петербургская литературная традиция. Вся эта хвалёная "школа" есть сплошное описание дурной погоды. Весь "матовый блеск её стиля" - асфальт после дождя...» Они неизменно вызывают во мне улыбку. Как он прав и неправ одновременно. Эта «дурная погода» порождает удивительные вещи. Как пишет объект моего сегодняшнего внимания:
«Сам Че Гевара говаривал –
тут вам не Аргентина
В дебрях северо-запада
родина или смерть».
Эта самая родина, проросшая через человека, прорастает через его стихи. Вырвите ее, и от них почти ничего не останется. Так что нет ничего удивительного в том, что через строчку сквозит этим северо-западным ветром, городом и его пейзажами, которые больше, чем пейзажи. Которые целый мир. Нет ничего удивительного, что этому отдан целый раздел, всего не вместивший. Тематика города у Храмовника всюду, в какую сторону не посмотри.
Я давно перевалила за середину книги и приближаюсь к четвертому разделу «Paint it black», по сути одноименному с названием книги и двумя, входящими в него стихотворениями. И нечего бы мне было про него сказать особенного вообще, если бы не входящие в него «Настоящее-будущее прошлое» и «Варавва». И дело не в том, что эти два стихотворения входят в мой собственный, личный шорт-лист стихотворений Храмовника, а в том, что, оказавшись ближе к концу книги, они становятся, в моем понимании, не ее финалом, а той отправной точкой и эталоном, с которого хочется ждать продолжения. По своей теме, по технике исполнения, по тому характерному авторскому почерку, читающемуся в них - это та ступень, на которой автор стоял перед изданием этой книги. И осознавая ее высоту, невозможно не верить, что это лестница в небо (уж, простите мне эту высокопарность), и не ждать и не желать продолжения.
Оно и следует – завершающим книгу небольшим разделом, названным «Срочно в номер». В нем всего шесть стихотворений, по сути написанных за время подготовки книги к изданию. Раздел мог бы быть больше, или просто иным: я знаю, что ее сигнальный экземпляр содержал совсем другие стихи в конце. И рассказываю об этом лишь затем, что бы лишний раз подчеркнуть свою мысль о том, что творческий процесс (если он истинно творческий) не бывает пассивен, он динамически изменяется с течением времени. Меняется авторское видение даже собственного творчества. И чем больше временной интервал, фиксирующий это видение, тем разница будет разительнее.
Вот в чем отличие между первой и второй книгами Храмовника. Он изменил химический состав «красок», изменил его так, что и сама палитра цветов стала иной. «Закрась все это черным» называет он книгу, отсылая читателя к одной из своих любимых песен «Rolling Stones» «Paint It Black». И я намеренно пришла к обсуждению этого названия в самом конце своего опуса, а не в его начале, что было бы логичнее, потому как производящее странное впечатление при первом попадании книги в твои руки, только после ее прочтения ты до конца осознаешь смысл самого названия…
«paint it black, baby
paint it black
малевич знал в этом толк
хоть и не был негром»
А уверены ли вы, уважаемый автор, что есть, что закрашивать? Оставляете ли вы читателю, хоть малый просвет, когда даже почти шуточное стихотворение заканчиваете словами:
«Выкраивай кресты в потоке колоколен.
Все будет хорошо. Мы все равно умрем».
Нет. Все закрашено. Все закрашено уже до читателя.
Более того, мне все больше кажется, что все закрашено еще даже до автора…
Закрашено тем и там, где «слишком много» и «пальцем по пыли понаписано всякого. Лучше читать не спеша»…
Так что не будем спешить. Мы никуда не опаздываем…
Я вспоминаю о том, что Малевич написал свой «Черный квадрат» в 1915 году, и впереди у него было еще 20 лет творческой жизни, побед и поражений, возникновение собственной живописной школы, во многом изменившей существовавшее ранее визуальное сознание. И мне хочется верить, что эта книга, как и его «Черный квадрат» лишь малый шаг - шаг к чему-то большему, новому и другому. А какого это «другое» окажется цвета, в сущности - не важно.
Важно, чтобы поэзия такого уровня и сложности существовала и была востребована - чтобы у автора был читатель, способный на ее восприятие и понимание, а у читателя - автор, заставляющий его чувствовать и мыслить, и чтобы их взаимный путь до следующей книги не был столь долог и тернист.
А тогда и у меня опять появится возможность открыть книгу с именем Иван Храмовник на обложке, «прожить» ее… и возможно, порассуждать о ней. Не самая худшая традиция, как мне кажется. ;)
Страница Ивана Храмовника на Стихире:
http://www.stihi.ru/avtor/exodus
Фотография предоставлена Татьяной Сахаровой, она же - Sta:
http://www.stihi.ru/avtor/sta