Оговоримся сразу: речь пойдёт не об известном романе и не об олигофрении, как таковой. Речь пойдёт о жесте отчаянья. Но обо всём по порядку.
Мой отец прошёл серьёзную школу жизни, где было всё: относительно благополучное детство в многодетной семье, где знали, что такое труд, становление рабочего, война, демобилизация по инвалидности и тяжёлая борьба с недугом, в буквальном смысле свалившем его с ног.
Когда матери сказали, что болезнь позвоночника, сгибающая отца в дугу, в так называемую «позу просителя» – не туберкулёз, а гораздо более страшное системное заболевание с замысловатым названием «анкилозирующий спондилоартрит» или болезнь Мэри-Штрюмпель-Бехтерева, она от слёз не заметила, как оказалась около железной дороги. И только там очнулась – на кого оставит его, если покончит с собой?
Уже на исходе дней отец признался: если бы знал, что его ожидает, нашёл бы способ свести счёты с жизнью…
Но факт есть фактом, отца под общим наркозом «вытянули», не раз опьянев всей бригадой от эфира – лишь ему было хоть бы что. Через три года отец поднялся, опираясь на костыли, с полностью анкилозированными суставами позвоночника, таза и одного колена. Но это было только начало – организм был системно поражён и постепенно погибал. И только благодаря героическим усилиям матери, положившей жизнь на отца, он прожил отведённые ему 70 лет.
Поднявшись на ноги, если можно так сказать, отец пытался быть чем-то полезным обществу. Все его профессии – столяра, сапожника, шофёра - остались невостребованными, хотя кое-что из столярки он мастерил, латал обувь, даже сапоги тачал, ездил на мотоколяске и ремонтировал её. Но ему хотелось иметь образование, ведь такой же «собрат» по несчастью преподавал математику. Отец поступил в библиотечный техникум заочно. Книги, курсовые. Но потом, поняв бесполезность надежды, бросил занятия, горько заявив, что может выполнять лишь одну «работу» - стоять на почте с высунутым языком, чтобы им смачивать марки и конверты перед заклейкой.
Читатель спросит, а причём здесь идиот? На это имеется ответ.
Чтобы установить окончательный диагноз и не мучить совершенно больного человека, надо было везти отца в Днепропетровск, в ЦИЭТИН (институт экспертизы). Лежачего, на носилках, на поезде. И моя мать его везла.
Так вот, в этом самом институте и произошло то, что произошло. Молодой парень, измождённый болезнью (каких только инвалидов ни было после той войны, впрочем, как и после любой; увы, главная задача общества была побыстрее от них избавиться) лежит среди таких же «продуктов», перемолотых жерновами войны.
Входит импозантный «светило» экспертизы с почетом. Подойдя к отцу, как бы между прочим спрашивает:
– На что жалуетесь.
– У меня спина, – прозвучало в ответ.
– И у меня спина, – донеслось рефреном.
– У меня миокардит после тифа.
– И меня тоже, – как бы между прочим бросило «светило», явно отягощённое чем-то иным, гораздо более важным, чем это лежащее перед ним существо.
Отец, видя, что сему учёному мужу всё совершенно «фиолетово», произнёс:
– Я – идиот.
«Светило», задумавшись о чём-то глубоко личном, автоматически повторил:
– И я тоже.
Потом, как бы очнувшись и посмотрев на этого дерзящего недочеловека, округлил глаза и проорал:
– Что?!
И только после этого начал серьёзное обследование.
Был курьёз, когда врач-хирург предложил отцу встать для осмотра в колено-локтевую позу. На реплику отца, мол, я не могу, последовало удивлённое: почему? И услышав: я – «бехтерятник», врач вылетел из кабинета, а возвратившись, долго оправдывался.
В последние годы жизни отца мне часто доводилось привозить к нему врачей. Один из них, ныне серьёзный хирург, признался, что впервые видит «бехтерятника».
Зато я их отличаю с первого взгляда. И хорошо, что таких больных мало.