Мне суждено было родиться в семье, где родители были инвалидами Отечественной войны.
Отец после ранений и контузий, после перенесённых сыпного и брюшного тифа в сорок пятом был демобилизован «вчистую», а в сорок восьмом свалился в постель с болезнью Бехтерева, «окаменев» в позвоночнике и в большинстве суставов, и продолжая «каменеть» до последнего вздоха.
Мать, участник партизанского движения, после ранения и пыток выжила, но получила анкилоз коленного сустава и до конца дней страдала болячками сердца и головы, имела расстроенную психику.
Тем не менее, оба были из когорты победителей. У отца была любимая поговорка: «Мы русские, мы всё одолеем», у матери: «Помирать будем – не охнем». Так они и жили, так они и померли, не охнув и не пожаловавшись на жизнь. Строили и обустраивали дом, вели хозяйство – кролики, куры, коза.
В начале 60-х отец получил мотоколяску. Четырёхколёсную, с откидным верхом. Соседи из зависти деревья поломали. Потом привыкли.
Это была картина, как отец ездил на коляске! Высокий, крепко сбитый, ровный, как штык, влезал в неё и управлял полулёжа. Верх был откинут и в жару, и в холод, и в снег, и в дождь. А водил он лихо! Благо, опыт был шофёра-профессионала с довоенной практикой, исколесившего всю войну на «газонах», «фордах», «студебеккерах» (инструкция по «студеру» US-6, но почему-то на французском языке, сохранилась до сих пор, как и несколько ключей из «зипа» с маркировкой «хром-ванадий»).
Ремонтировал её сам и с моей помощью. Помогал таким же, как он, – толпы стояли: сделай то, отладь это.
Пока не было машины, добирался на автобусах, стоя на ступеньке – выжимался на руках, а кто-то помогал, поднимая за ногу. Бывали случаи, уступали место, он немногословно отказывался, а однажды до самого областного центра, куда он ехал, место оставалось пустым в переполненном автобусе – уступивший сам не сел, и другим сесть не позволил.
На машине ездил по делам и за продуктами. Бывало, зайдёт в магазин, скромно встанет в стороне от очереди. Его знали, продавцы отпускали товар, но бывали случаи и не раз, когда кто-то, в основном здоровый детина или шустрая бабёнка, скажет: «Встань в очередь!». К чести большинства, тут же следовала реплика: «Так он инвалид!», в ответ звучало циничное: «Мы все здесь инвалиды!»
Эта фраза врезалась мне в память, и спустя много лет я понял, почему наши спортсмены так хорошо выглядят в инваспорте.
Этот лозунг бессмертен. И до сей поры почти все бьются за звание «инвалид», «ветеран», «участник».
В последние годы отец не ездил в госпиталь инвалидов войны – там была сплошная желчь и зависть. «Лежачие» завидовали «ходячим», со второй группой – тем, кто имел первую и т. д. Та же история имела место в санатории, куда отец попал вместе с шахтёрами-спинальниками, и вынужден был уйти в другой корпус: он хоть как-то передвигался на костылях…
Помню, как мы зимой в конце 50-х ожидали отца, ушедшего в «город». Из окна была видна незастроенная и незаросшая ещё деревьями панорама – до самой автобусной остановки. Вроде вышел из автобуса – высокий, в осеннем пальто (чтобы легче было), с авоськой, зажатой в руке, с двумя костылями. Потом фигура исчезла. Спустя какое-то время мы начали волноваться. Вдруг фигура вновь появилась в окружении других.
А дело было так: отец шёл по утоптанной снежной тропке, как вдруг костыль «уехал», не найдя опоры. И он кубарем свалился в снег.
Кое-как перевернувшись, он стал кричать и звать на помощь. Но место было безлюдное, благо рядом проходила трасса. Его, уже замерзающего, машущего костылём и орущего из последних сил благим матом, заметили ехавшие в кузове грузовика. Остановились, подошли, чего, мол, орёшь? «Набрался», небось, инвалид! Потом помогли встать. В тот раз всё обошлось.
Но надо видеть, как он падал, если «уезжал» костыль! Со всего маху, пытаясь подставить руки, ломая их и рёбра. А поднять центнер с гаком его тела было нелёгким делом.
Хороня, в гроб ему не положили костыли. Спустя год матери приснился сон: «идёт» (если так можно сказать) отец, еле-еле переступая одними стопами. На её вопрос, что ты так медленно идёшь? был ответ: вы же мне костыли не положили…
Я немедленно собрал все его костыли и отнёс в «травматологию», как впоследствии проделал и с материными костылями, и с её инвалидной коляской. Больше отец «предъяв» не делал…