или Ежедневность в системе Аруз
(комедия провинциальных нравов)
эпистолярная проза
В Лиммерике химериком живу,
шуршу кипящим маслом о листву.
Нейлоновые мётла-веера
скребут зернистый листопадный тротуар.
И закругляет солнце туч конвой
с утра, а дождь над непокрытой головой
свой горе-трибунал вершит, у крыш
секундомером зависая, и престиж
подмочен чей-то осенью… «Не счесть
алмазов…» (и так далее)… – не здесь,
а там, где предлагают поутру
всем импортное мясо кенгуру
(что нечто среднее, как бают знатоки,
между бараниной с телятиной)…
-------------------------------------
С руки
сползают струпья, и становится княжной
дереволаза дочь… Но не попасть домой
кому-то – дверь железная, – всю ночь
свистеть неистово, бессонно (ну точь-в-точь
Разбойный Соловей чужих кровей,
перелетевший из-за трёх морей,
для рыночной торговли лошадьми).
И вытекают кризисные дни
из Молли…
Да, у каждого борта
вода речная одинаково проста…
***
В седмицу эту звёзды снизошли
до смертных: очень близко от земли
горят, роятся – только руку протяни
и золотую мошку с купола сгони.
Шевчук из «Волги» надрывается, гундосит:
«А не пойти б тебе… подальше… в осень
последнюю…»
Под нос всю смену отбубнив
под вечер лампой электрическою мнишь
себя…
Спешу в «Духовку», до закрытья постучать
по клавишам компьютерным, чтобы потом сказать
жене: «До самой до кромешной темноты
мазюкал эти чёртовы торты».
(последнее частенько приключается со мной
теперь: домой с работы приползаешь никакой).
Ну, а сегодня, смену рано завершив,
другой работой загрузиться поспешил.
Жену приходится обманывать – скорей
добить все сборники мне хочется, а ей…
Ну, что поделать: ей желается одно,
а мне другое. И сгорают планы ПНО-
совскою свечкой… Времени взаймы
не попросить ни у кого… В прямых
углах – не прямизна, а кривизны
отлучка… Кто мне скажет, где казны
побольше можно было б раздобыть,
чтобы любимым делом занимаясь жить.
***
По полю, бритому под «ёжик», - по стерне.
Хвощи буреют, паутинятся. Нежней
покажется побитый василёк.
Деревья платят солнечный оброк
натурой, золотом. Задевши за скирду
тень вдруг стушуется. Тихонько перейду
овраг с ручьём. И липа, как маяк,
мне из Шумково выдаст тайный знак.
У Святослава – сопли, ссадиною – бровь
(вчера, упав на палку, распорол).
Сегодня возвращу его домой
из летней ссылки, из фруктово-овощной
отлучки, ягодно-воздушной… В электричке
он будет спать. А дома ждёт его сестричка,
которая на днях сумела заступить
на новый уровень и начала ходить.
***
В «буханке», маскируясь под мешок
из-за Кунгура совершаю «скок».
совместно с овощами, что взросли
обильно в сотках тёщиной земли...
***
Один блокнот сменился на другой.
Их ощущаешь, как периоды. Толпой
они стоят на прошлом берегу
и машут мне прощально. Я бегу
всё дальше, их бросая, где пришлось,
все соки выжав, одряхлевших…
Кость
От кости, плоть от плоти… На кровИ…
Об этом промолчи, сойдя на свист.
***
А листья нынче не сжигают, их в мешки
пакуют и увозят. Взапуски
несутся дни, играют в чехарду.
Им весело. А я всё что-то жду.
Они подножки – мне, подсечки и пинки.
А я на что-то всё надеюсь… Казаки-
донцы Азова туркам не сдают.
чтоб не уснуть смеются на краю,
над самой смертью зависая. Этот смех
истошный, как молитва, без помех
доходит до противника, и ужас
казацкой саблей рассекает души
косматые, как вой из преисподней,
как когти Иблиса…
Ночной рубашкой потной…
***
Скрипит под Молли старенький стульчак,
и не согнать ее с него никак.
Сквозь текст (сквозь всё) проходит борозда,
раздваивая звуки в слове «да».
И чешется дремучий Гибралтар
воспоминаний, и командует: «На старт!»
----------------------------------
Дряхлеют Меровинги, на волах
на выезд отправляясь. Все дела
вершит воинственный, лукавый майордом.
Под тополями золотым руном, пятном
мерцающим, как луч, издалека,
сквозь непогоду – листья брошенные…
Карл
Мартелл кувалдой крушит Лангедок,
прикрывши совесть сарацинским страхом…
Впрок,
на зиму, вилами копаю пастернак,
ловлю в далёком отголоске знак,
ЧТО выпадет мне в этом ноябре:
так, ничего приметного…
В земле,
как перламутра бусины, лежат
икринки-яйца слизней.
Грабежа
остерегаясь двери дачи обобью
доскою трёхсантиметровой.
На краю
участка, у забора, в уголке
опят десяток – на сиреньевом пеньке.
А липа – в грушах угольных грачей,
кучкующихся в стаю…
-------------------------------
Не за честь,
за милосердие спасает труп – купца
(вернее ангел с чёрными клещами) от венца
со змеем, что за языком живёт
красавицы-царевны: не сведёт
он в гроб его запилом, спину грызть
не сможет больше никому…
И до игры,
до пьянки с противоположного конца
Злочастье-Горе опускает молодца…
В кабацкой гунке и отопочках идти…
«Мать беспечальна… гребешок…». Учти,
хоть в море кинься, бросься в воздух, – я с тобой –
поддержкою под левою рукой.
Ты ясным соколом – я кречетом вослед,
ты сизым голубем – я коршун. По земле
ты серым волком – в степь, – я русскою борзой.
Ты ковылём – я вострою косой…
***
Болят глаза, слезятся и ползут
жуками неудачи. Точит зуб
нелепый век, взрывая небоскрёб…
Болят глаза, слезятся, и взахлёб
струится небо целый день. Растут долги
за прожитьё. Вершит свои торги
Фортуна… Небо хлещет по земле…
а в Соли Камской, в городке Орле
россейский Фауст закорючку под письмом
калякает, чтоб пожалеть о том
лишь перед смертью, душу положив
за прелести, за почести…
Бежит
на землю небо, только не стечёт
с ним Царствие Небесное… Ни чёт,
так нЕчет каждый день… И завтра мне
опять тащиться шлёпать тортики, им нет
Конца...
------------------------------------------
Володя Тылоковский голос шлёт
«гниющим чародеем», из тенёт
больничных выпутав сознание…
Взахлёб
струятся небеса земле на лоб.
***
Глаза размножились и покатились вниз,
туда, где пел многоголосый Оркениз,
верней, туда, где с пылу-с жару, с молотка
профессорско-доцентский МЖК
шёл, попирая посохом холмы,
в которых заживо укрыты мы…
Там лужи скопом пьют из фонаря,
и по небу два чёрных мизгиря
ползут туда, где из помойного ведра
букет садовых астр
я высыпал вчера.
***
На красный свет проходит Вечный Жид,
и к сумеркам осенним не лежит
его душа… Ну, не лежит себе и всё…
Натруженным ногам усталость дождь несёт…
И лишь на миг он встанет под балкон
былой возлюбленной и бросит взгляд сквозь сон
на белый свет из кухни, углядев
знакомое лицо, невидим в темноте.
И побредёт опять, встречая на пути
из прошлого мигрантов…
Время – к десяти.
Суббота… Вечер… Некуда идти…
Горит налобный крест… Тщета в горсти…
***
От скудности своей на материнский День Рожденья –
недорогая пара чайная (какое-то растенье –
по чёрному стеклу) из Польши; скромный тортик-
мороженное…
Мокрый снег на листьях. Портик
Загарья (тополиный). В воздухе – простуда.
А под «стеной китайской» – грязь.
Трибун безлюдных
октябрьский стадион…
Отец всё глубже тонет
В стакане водки… Весь как на ладони:
осадка больше, чем полезных соков
(бахвальство вечное с партийной подоплёкой).
Мать тоже изменилась –
в мягкости противиться не может
отцовским прихотям, им потакая…
Гложет
взгляд бабушки, пронзительный (ей ногу
отняли год назад) – фантомной боли рогом
вонзается рог боли об утраченной
свободе, боль обиды… Снова плачет.
Сестра всё больше раздувает колобок:
примерно в ноябре подходит срок.
джинсОвый шарик с белокурой головой…
Мороженное-торт… за слоем – слой…
***
На Мэтра опоздал, лишь удостоен лицезреть
был заключительное шествие… (Ответь,
какою свитой он ведом был до машины?)
- Два сантимэтра, децимэтр и три аршина…
***
Какими нежными мы стали: невезенье
мним смертной мукой. Денег неименье –
великой нищетою, а простуду –
неизлечимою болезнью. И подспудно
награду вечно ожидаем, планы чертим…
…Доколи, протопоп?…
До смерти, Марковна, до самой смерти…
А холод пробирается под сердце,
сдаёт своё жилье в аренду иноземцам,
скользит под каблуком блестящей коркой
и превращает в моряка из Йорка…
***
Картвелы вместо козьей – Шиварнадзе
показывают морду. Не забраться
мне больше в Закавказье. Не увидеть
Казбек в самшитово-кизиловом прикиде.
Не прикоснуться лбом к шершавой кладке
соборов Мцхеты. В кахетинском винограде
не заблудиться. И в гнездовьях сванских
не вылупиться башнею, авансом
собравшей валуны от камнепада
абрегского для солнечной засады.
Да что Кавказ! – В Крым не купить билета…
Я позабыл, где скалы Фиолента…
***
Дракон, позёмкой извиваясь, воет зло…
Вчера в кондитерской собрание прошло.
Герр Коллоррадский – новый наш владетель –
расчёт и холодность (хотя на самом деле:
жестокость, черствость, жадность до наживы) –
наполеончик тортовый, о дживе
и Кришне рассуждавший лицемерно,
мозг новой схемою разлиновал, примерно
такой: «Вы слишком дорогие – я плачу
вам 70%, через чур
мучительно мне это. Мне высокой
квалификации не надо. Больше прока
в дешёвой силе. И примерно с ноября
конвейер буду устанавливать. Зазря
стенания – то не мои заботы.
Подыскивайте новую работу».
***
Сергей Дадаграф (а по новой, Сигерсон)
в литературу мировую помещён
отныне (место получив согласно вере):
торговец-консультант в «Библиосфере».
Путей Господних не пронять, и может статься
мне тоже предстоит там окопаться.
С утра над рынком – снежных мушек суетня.
В помойных баках псы пасутся…
От меня
отходит Лабиринта тупичок:
петлеобразный, угловатый, как наскок
Шамиля на казачьи рубежи…
«Душа к сегодняшней эпохе не лежит» –
сказал однажды мне Дадаграф. В большей части
я с ним согласен, но куда направишь снасти?
***
Весь день – под сумерки загримирован.
Автобус грязный, словно пёстрая корова
(вернее – бык, ещё вернее – вол)
печально мыкнув горемыкою пошёл
сквозь улиц с маркировкою фонарной
переплетения. Замком амбарным –
рассвет бессолнечный – на серых стенах Башни, –
в гусиной коже луж, вчера крутивших шашни
с морозом, снегопадом, а сегодня
опять бросаемых в ноябрь и непогоду.
Афиш наколки ждут Смышляевской среды,
на обыск приглашая понятых.
***
…Презентовались… покусали… разошлись… –
Всё бЕстолку, пока сидит Алис
на троне брата, а племянник рвёт цветы
на клумбах камелотских…
Я персты
сложив, последний долговой гроссбух
закончил с пением монашьим.
В кибер-пух
основа вложена. Замолены грехи.
Из "Лабиринта" выбраться б сухим.
***
Циклоп электропередач, Лаокоон,
на вечное незнанье обречён.
Сквозь снегопад он видит миражи...
На ржавой рабице фривольный пух лежит.
Снег, напрягаясь, гонит супер-план.
Сестра благополучно родила.
Снег нелегальный торг, безмагазинный,
устроил. У моих детей кузина
теперь имеется на свете… В сэконд-хэнд
снег рухлядь собирает, под процент
Циклопу поставляя миражи:
неоновых идиллий недожизнь…
***
У Д. Р. А. не стало кошек, только тигра
винца домашнего; зефирная картинка;
директорской обиды козерожесть;
и фото-снежных бликов бездорожье...
***
У Лены М. в эстрадный телевизор
затолкан Леонард в папахе с визой
на выход из-под сплина сквозь таможню
глобальных интуиций всевозможных.
***
У Сигерсонов толщи срезов временных
рассыпаны дельфинами-ночных-
ныряний-по-вагонам на колёсах
баранковых, летящих вниз с откоса
крутого чая.
---------------------------------
К Юрррычу зашёл
с лектрички попроведать. Хорошо
он загнездился: матереет, костенеет,
на кнопки нажимая на «Рифее»;
сын смотрит черепашковые страсти,
жена упорно спицы ниткой дразнит…
***
Их было трое, закадычных меж собою,
моих дружков-товарищей – героев
походных анекдотов. Словно Черномор
я был меж ними – все как на подбор:
1). Кашим – меланхолично-романтичный рыцарь;
чувствительно-гуманный, круглолицый,
2). Базиль – воздушное открытое пространство –
прямое воплощенье братства;
3). Практичность, вера в собственный прогноз,
устойчивость земная – Глав.Завхоз.
Богатыри… не вы… равнЫ, как на подбор.
И я меж ними – бородатый Черномор.
Пока в СА я отбывал свой срок
(верней невинный долг)
студент Кашим завлёк
студентку (оба набирались знаний
по медицине.
Позже в эти сани
(семейные) Базиль-метеоролог
попал.
Пир был приятен, но не долог.
И я там был, сойдя с уральских горок,
килограммовый узел «золотого корня»
им подарив для крепкого союза
(подарок походил на карапуза).
--------------------------------------------------
И кто-то жаждал закопать царя Мавзола…
Ну, а Завхоз тянул фальшиво соло
физ-матовское, спотыкаясь и сбиваясь,
ныряя в «академы» и вгрызаясь
в копыта убегающих двурогих
законов, теорем и формул… Прока
в том было мало. А ответом на вопрос
«Кто был на вечеринке?» Как курьез
звучал ответ (зимою ли, весной ли):
«Кашим с женой, Базиль-таки с женою
И Глав.Завхоз с Сухановым» (последний,
Юрфак закончив – истинный наследник
мамашиных стараний – превратится
в директора лицея)…
Саге длиться
протяжно ль, кратко ль…
На отличие пошёл
Базиль: красавца сына произвёл.
---------------------------------------------------------
Судьба-злодейка не грустна, не весела:
жена кашимова к Завхозу перешла.
Кашим не в силах удержать эмоций пыл
с досады бровь завхозову разбил.
А время всё гарцует не стоит.
жена кашимова Завхозу дочь родит.
Но и Кашим не долго подтирал
слезу и новую семью создал
с подругою жены Базиля, что училась
на Геофаке. Вроде все сложилось,
и, наконец, у них дочурка родилась.
А вот завхозова жена с Завхозом развелась.
Он с той поры заводик сторожил
кондитерский. Кашим же ворожил
на клавишах компьютерных (чем вместо хирургии
был вынужден заняться, чтоб не сгинуть).
----------------------------------------------------------
Простите же, – у вас прошу, друзья, –
за то, что парная строка моя
закрашена иронией, и ваши беды
я подаю за ужином по средам
И воскресениям под видом comedie
la moeurs prowinsiales. – Что впереди
не ведая, пытаюсь заклинать
свою судьбу, как кобру: переждать
не грянувшей грозы. Но голова
дурная – как к папахе рукава.
-------------------------------------------
И так, Кашиму тоже счастья фишка
попалась: в доме родилась малышка.
И всё наладилось. Сливались струйки дней
в потоки и чем глубже – тем ровней.
Герои обживались, матерели.
Один – машину, этот – дачу.
Все форели
стремятся нереститься у истока…
Хочу подставить я другую щёку…
-------------------------------------------------
Дружили семьями, дневали, ночевали,
все вместе, скопом преодолевая
попоек броды, дней рожденья перевалы,
душевных кризисов лесоповалы.
Кашим компьютерные кнопки нажимал,
Завхоз кондитерский заводик охранял,
Базиль завербовался поначалу
к военным, но платили слишко мало,
отбросив их бюджетный произвол,
стабильность в Савино Большом нашел.
Полз вверх по тучам солнца скалолаз,
и у Базиля дочь за сыном родилась.
-------------------------------------------------
Однажды, позвонив (как надолго пропавший)
Кашиму в день рождения, был ошарашен
я известью известья (как скосило):
«Развёлся и женился...... на жене Базиля (?!).
Нашел я женщину мечты, которую люблю!»
(?! ?! ?! ?! ?! ?! ?! ?! ?! ?! ?! ?! ?! ?! ?! ?! ?!)
«А дети?» «Всех их обожаю, как свою!
Не в силах выдержать любовной этой страсти,
я лишь теперь узнал, что означает счастье!»
Базиля простодушие коварства
подобного не вынесло: спивался,
всё потеряв, что раньше было свято:
супругу и детей… и друга (братом
которого считал и доверял
во всём)…
Но это, оказалось, не финал.
--------------------------------------
Базилю я позвАнивал подшефно,
пытаясь поддержать его душевно.
И вдруг (опять «однажды») ликованье
из трубки слышу: «Возвратилась Таня
с детьми!» «Ну, а Кашим?» «Мне интереса
нет до него! Не просыхая, месит
печали тесто водкой целый месяц».
---------------------------------------------------
Конец? – Но снова не приклеится «Финал» –
Кашим наш неожиданно пропал:
ушёл на встречу – ни приметы, ни следа,
ни вести, только ровная вода
без ряби, без кругов, с травой у берегов,
с потерей пульса, пониманья, слов…
Искали все: родители, жена
(последняя), Базиль… Но не узрели дна
ни экстрасенсы, ни гадалки. Частный сыск
привлёк Суханов, только бЕстолку: ни брызг,
ни всплеска…
Призрак встал у занавески…
***
С Земляниным столкнулся. Новый цикл
он расквадрировал, играя, – под уздцы
взял Мексику-Миганья-Птице-Глаз:
весь спектр – сквозь призмы заквадраченный экстаз.
Квадратною улиткою ползло
светило в перекрестия дорог
и отражалось на рогах бараньих масс,
подобием Египта становясь.
***
Как всё обрыдло! И просвета не видать.
И праздника не будет никогда.
Когда же отмотаю приговор
на самоистязанье?! – Невенмор!
***
Декабрь змеится беспросветным «марафоном»,
позёмкою, народом у иконы
Почаевской в соборе, где монахи
торгуют всячиною чудотворной, рядом с прахом
Ионы, настоятельным… Григорий
из Назианза мелочь переборет…
---------------------------------------------
Декабрь – сплошным кондитерским напрягом,
Деянием Дигениевым, флагом
десятилетнего итога и причалом
гульназо-чемодановским с бренчаньем
гитары Дмитрия о скользкие пороги…
Любовь уходит в шкуре носорога…
И с передышкой пилигримскою, и с бликом
из Глазова, и с перемен «великих»
тяжёлым ожиданием: потери
финансовой стабильности за дверью
очередного Новогодья…
На мели
змея убита шапкой греческой земли…
А голодовка – пораженьем Светом Тьмы,
солнцеворотами органной кутерьмы
и преломлением хлебов.
Жаль, что пан Анджей
Остался в Вятке…
----------------------------------
Во дворах – оранжем,
индиго, алым, жёлтым и зелёным
переливаются гирлянды ёлок.
Плёнкой
шуршащей, липкой, неприятно сладковатой
обёрнут мозг уставший, ставший складом
ненужных знаний и умений…
-----------------------------------------------
А Володя Киршин
потягивает красное с ожившим
зателефонным Фаустом, стреляя
мгновения прекрасные – гирлянды
еловые: оранж, индиго, алый…
Не холодно. Вечерние кварталы
по мне гуляют валом, косяками.
Скриплю, как снег, у них под каблуками…
Какое-то смешное чучело
Идёт, усы свои покручивая,
и с каждым перекрёстком новым цветом
окрашиваясь: жёлтым, фиолентом,
оранжем, алым … (и так далее) Мгновенья
теряя пригоршнями в новом откровеньи…
***
Хромает новый год на все четыре
подкованных копыта… Для эмира –
возврат (с отрывом от жены и сына)…
Мне – страх очередного дня…
Косынкой
обледеневшею Курья всё машет.
Рождественским ударом рукопашный
мороз усиливает звуки снега,
подводит резкость альфам и омегам.
Тувинский ритм закончен. «С облегченьем!» –
вещаю сам себе, мечтая о кочевье…
***
Аполлинарьева жена к Митровичу ушла
(астролог, чернокнижный водолаз):
чернявый, мелкий, пухлый, кривоносый,
плюс многодетный многожёнец, мастер позы.
И эти двое циклом хитрых комбинаций
домой к Аполлинарию пробраться
сумели. Там Митрович зверски искусал
хозяина с гостями, сей скандал
в участке вызвал милицейский хохот.
Самца, идущего на нерест, кличут лохом.
***
С остатками блестящей мишуры –
в сугробах брошенные ёлки. От игры:
«Зик транзит глория…» – осталось и куплет
о колокольцах (под морозом), как букет
писаховский, поморский, и звездЫ,
упавшей насмерть, искры (от беды
подальше заметённые в совок
и выброшенные)…
Какой-то срок…
Уже не срок, а пройденный этап
в моём блокноте свой закрученный эстамп
на перелИстнутых страничках вставил (нет
в нем крупных поражений, но побед,
особых, также не увидеть только боль
в уставшем теле).
Клада нЕ дал тролль.
***
Тепло (насколько это применимо для зимы).
И хлопья… хлопья, напрягающие мысль
древесную.
В пуху – по щиколотку. Влагой
и свежестью морской циклонит.
С белым флагом
иду, сдавая укрепление на милость…
Сегодня Виталина мне приснилась,
А с ней – начало августа, Е-бурга
межпересадочно-трехдневные прогулки,
гостеприимство и шарташские ознобы.
Радушье 100 % -ной пробы.
***
Крещенские снежинки – в Никуда.
Водил детей смотреть на поезда.
Кричали галки на ближайших тополях,
и уходила из-под ног земля.
Крещенские снежинки – в Никуда.
Сегодня в именинницах вода.
А где-то в Калифорнии под соло
на саксофоне Сал последний доллар
разменивает, чтоб внезапно вздрогнув,
опять как на зубах скрипят дороги
почувствовать… Снежинки – в Никуда.
Водил детей смотреть на поезда…
***
Весь в белом, сквозь косящий космос,
Провинциальность, русскость, косность,
павловасильевость и гордость
фасадов авто-книг, соб.корской
рукой поставленных для общего обзора
пред классиками, за стекломажором.
Заштукатурен небожительским цементом,
сквозь дружественность проступающим,
как ментор.
***
На радио есть два боровика,
два добрых гнома в незаметных колпачках.
Они обмылком натирают щёки,
и звуки вылетают, как сороки,
в эфир под музыку. И я там тоже был,
из строчек кашу настроения варил…
***
Анютины улыбки расцветают
среди компьютеров и полок, невзирая
на штампы, на перловку, на кустарность.
Видны в них трогательность, грусть, усталость.
Мне кажется, что я причину знаю,
но не скажу о ней. И расцветают
улыбки у непаханных полей.
На «Как дела?» всегда ответ «О’кей!»
***
Автостоянку под бельканто сторожу.
От фонаря как будто пыльный абажур –
сквозь изморозь. Машины морда к морде
отогреваются, свою оставив гордость
в попонах снежных.
Мой напарник кофе ставит
(матёрый юморист с Алтая),
печет картошку на электроплитке.
Часов тяжёлых золотые слитки
переплавляются, стекая по ресницам
на кортасарскую вампирную страницу.
***
Ещё один природный катаклизм:
по политическим причинам развелись
Шевцовы (правым с левого не слезть,
плюс «профессиональная болезнь»
газетчиков).
Случилось… как бы не соврать (грешно!)…
Год-полтора назад
(по меркам нынешним: давно).
Юрашек чуть не спился, но попал
к наркологам. Лечился, набирал
психические силы.
Вырвавшись из плена
звонит знакомым,
требуя сказать, «Как Лена?»
Ведь он, как любящий, имеет право знать,
Где, с Кем и Как изволит коротать!
На этом циклится с упорством маниака,
мелькая изредка на «ящике», по всяким
канальным новостям… Звонил. Просил писать
для них статьи культурные. Сказать
по правде, не смотря на прибамбасы
люблю старинного приятеля. С опаской
смотрю на это пьяное сафари:
не раздолбал бы джип,
мосты,
рессоры,
фары…
***
В работном поиске забрел в «Информ-ТВ»,
текст новостийный написал на конкурс.
Цвет
телеэфирный выдал резюме:
«Текст лучший. Но лицом не вышел: нет
цинизма, куража у автора – теперь
ТэВэшник должен вышибать любую дверь
крутой ногой».
Неделю промотав,
опять я оказался на бобах.
***
Подвыпившей качая головой.
В солярной свитке. Поседевшей бородой
мощь Вагнера вписав по-древнерусски,
он брезгует идти тропою узкой.
Волхвует красками, которые искрятся,
мерцают, ореолятся, пушатся.
Потомок царских скифов, в Диком Поле
родившийся… Качает головою
подвыпившей, берестяной тесьмой
фантазию взнуздавший; бородой
Седеющей вписав по-древнерусски
языческие блики…
----------------------------------
Как гаруспик
гадаю вилкой по останкам угощенья
грядущих дней коловращенье…
***
На День Рожденья не созвать друзей,
как не собрать стола…
Вершит посев
февральская метель.
Два-три звонка напомнят
о том, что кое-кто пока не помер,
и можно свидеться. Подаренной иконой
Казанскою коллаж в углу дополню.
А дети, улучив момент для кражи,
остатком тОрта весь ковёр измажут.
***
Он постучался в двери наудачу,
в надежде что поймут и не попросят сдачи,
вернувшись из столиц, лишившись дома,
отцовского, бомжуя у знакомых.
До моего добрался огонька,
лоск растеряв, с щетиной – по щекам,
забыв о некогда парадном мокром щёлке,
с идеей фикс в навязчивой кошелке:
о сверх-жене (которых не бывает).
С больничным распрощавшись сеновалом,
он затянул потуже поясок…
Но холоден и тускл мой огонёк.
***
И снова догорают фонари.
На остановках тОлпы делят приз
Очередного дня: на марафоны до работы
пускаясь, чтобы полнить мёдом соты.
А я с ночной, копеечной, грошовой –
домой, шатаясь, совладав с ознобом,
на перекрёстке избежав с трудом машины…
Боль в сердце – часовой пружиной,
закрученной до срыва, до акцента…
Я позабыл, где скалы Фиолента…
Вороны в небе каркают прицельно.
Ждут голуби подачек. Ждут процентов
банкиры, «крыши», подворотни, государства.
Всё в должниках, повальное мытарство.
-------------------------------------------
Гора-из-Дёрна – новые несчастья
пришедшим из-за моря: большей части
из них дальнейшего не видеть после схватки
с богами-демонами-прошлым (в беспорядке
они застынут кочками из дёрна,
часы истории пустив над миной чёрной)...
09.01.-02.2002.
P.S. А Кашим нашелся где-то в глухой таёжной деревушке (на Северо-востоке области). Там он живёт в чьей-то избе, лечит местных жителей (за это его кормят), следит за пасекой и читает «Розу Мира».