У моей новой знакомой уже была подруга, так же «заболевшая» мушкетёрами, и вдвоём они эпистолярно погружались в любимый сюжет. Они посыли друг-другу письма от лица его героев и создавая новые детали и повороты в их жизни, следуя примеру самого Дюма, и вешая уже свои картины на его гвозди. Я с восторгом погрузилась в эту работу, которая получила новое дыхание – мы стали придумывать и разыгрывать целые сцены.
Обе мои новые знакомые носили крылатое имя Лариса, но были совершенно разными. Одна, чей весенний танец так меня поразил, была помладше меня, пониже ростом, полненькая, весёлая и очень энергичная. Другая была старше на год, выше на голову, немного сутулая, худенькая и слабенькая по здоровью, быстро уставала, часто плакала и обижалась. Между ними постоянно возникали споры и столкновения, по причине задорного характера младшей, и несколько унылого, старшей из Ларис. Я оказалась ровно посредине, и усердно пыталась починить наш неравнобедренный треугольник. Находясь в позиции центрового я впервые с удивленим поняла, что у каждой стороны может оказаться своя правда, но между собой они не сходятся, как я ни старалась их примирить.
Лариса большая, оказывается, знала ещё одну «больную», которой она рассказывала о наших играх, чем необычайно заинтересовала, и теперь эта незнакомая девочка очень хотела бы личной встречи. Её звали Стелла.
Встреча состоялась, и внесла в наше шаткое содружество что-то такое мощное, серьёзное, как всё с чем Стелла соприкасалась, как сам её характер. Мы были ровесники, но я сразу почувствовала, что она взрослей, определённей, глубже, и на нашем щенячьем фоне воспринималась совсем как наш любимый Атос среди своих друзей. После её прибавления к нашей троице игра приобрела неприсущую детскому баловству углублённую серьёзность. Мы начали выстраивать самих себя под образы наших кумиров, свою дружбу углублять и разрыхлять, засевать только отборными, высокопробными зёрнами наших чувств и взаимоотношений. Всё вымерялось теми высокими мерками, заданными в книге, которую мы читали от начала до конца и вновь сначала.
Как-то незаметно всё в нас, что не соответствовало этому, растворялось и исчезало, исчезла и Лариса большая. Возникла очередная, непонятная уже для нас обида, и она добровольно покинула наши встречи, погрузившись в свои пораненные чувства.
А у нас обиды не приветствовались. Доверие и благородство как флаги реяли над невидимым для других замком, в котором мы пребывали.